Варлорд. Политика войны

Глава 14 На поле танки грохотали

Чем помочь Мадридскому фронту, причем срочно? Для отправки подкреплений нет сухопутного маршрута — Франция не позволяет перевозить войска и «чужое» оружие. Технически, можно переоформить получателем Андорру и отправить туда, но это геморрой редкостный: железной дороги через пиренейское королевство нет, придется выгружать в Л’Оспитале, дальше через Андорру на машинах в Лериду и только оттуда снова на поезде. Ничего тяжелого так возить не получится, разве что объемный экстренный груз, который нельзя самолетами.

Зато мы беззастенчиво и уже давно проталкивали все, что французы пропускали: комплекты модернизации для танков, одежду, запчасти или радиостанции. Там же оружия нет, снарядов нет, двигатели вообще «тракторные», броня идет как сырье, а приемопередатчики — как продукция двойного назначения.

Еще советников и добровольцев переправляли, в самом натуральном «пломбированном вагоне» — в Андае, что у Бискайского залива, на площадки садились французские пограничники, двери вагона опечатывали, и чух-чух через Тулузу в Сербер на берегу уже Средиземного. Там погранцы снимали печати, сверяли списки — не прибился ли кто лишний или, может, посеяли кого дорогой — и махали ручкой, когда поезд втягивался в тоннель, за которым Каталония.

Но все протащить через такое игольное ушко никак невозможно, к тому же американские пароходы предпочитали маршрут в «безопасный» Хихон, и у нас мало-помалу накапливалось принадлежащее республиканскому правительству имущество и снаряжение.

Мариновать все это добро на складах, когда кругом война и формирование Северного фронта, как минимум нерационально, вот Комитет обороны и наложил на привезенное лапу. Например, на одного добровольца.

Я торчал в домике под вывесками «Капитан над портом» и «Королевская таможня Андорры», перебирая списки доставленного и краем глаза наблюдая, как с американского танкера вразвалочку сошли на берег три человека. Фуражка набекрень сразу показалась мне знакомой, а когда через пару минут троица сунулась к нам с вопросом «Где тут записывают в королевские мушкетеры?», то есть в иностранные добровольцы, я опознал этого румяного блондина:

— Ульв! Что же ты не предупредил, не радировал?

— Хефе!

Его спутников я направил в городской Комитет, а Ульва увез с собой, показать Барбаре, ну и похвастаться достижениями, как же без этого.

И если на умыкание волонтера Мадрид в силу незнания никак не отреагировал, то наше самоуправство с поставками вызвало бурное возмущение. Мне слали радиограммы и секретные пакеты истребительной авиапочтой, требуя все немедленно вернуть, но не объясняя, как это сделать. При этом в Мадриде приняли как должное самолеты из Барселоны, патроны из Толедо и пару груженых стрелковкой кораблей, прибывших из Астурии под нейтральными флагами.

Но полноценное решение проблемы только одно — сухопутный коридор, соединение Центральной и Северной зон. Мы и так присматривались, где что можно сделать, пока позиции совсем не закостенели, а с появлением советников этот процесс только оживился. Хотя задачка нам явно на вырост — натуральный фронтовой уровень, протяженность линии боевого соприкосновения почти шестьсот километров, а у нас опыта хрен да ни хрена! Дуррути командовал от силы полком, майор Фабер тоже не дивизией, про меня и речи нет, пусть и говорят, что бизнес — это война. Нам бы какого генерала или полковника потолковее…

Офицеры, оставшиеся на службе республике, у нас водились, и не так, чтобы совсем мало, мы их по возможности пристраивали к делу. Но возможности эти сильно ограничены — во-первых, ополченцы не доверяли офицерам; во-вторых, офицеры умели командовать только старыми методами, а в нынешних условиях за такое и пристрелить могут; и, в-третьих, война у нас гражданская и поди пойми, почему он к мятежникам не перебежал — по убеждениям или опоздал? Вдруг сейчас только и выискивает момент, чтобы сдернуть? Или того хуже, засланный казачок, нашпионит как последний сукин сын и удерет с чертежами бункеров. Вон, в Бильбао такого поймали, так на месте и грохнули.

Так что мы все больше закапывались в землю, строили доты и запасные позиции, ну и самолеты наши кошмарили мятежников по мере сил. А еще Хосе Агирре вместе с епископом Бильбао написали листовку «К братьям-баскам», которую вместо бомб рассыпали над Наваррой. С описанием аграрной реформы и подтекстом — что, даст ваш король землю? То-то! А Республика — дает, но только тем, кто не воюет против нее. И церкви в Стране Басков не закрывают, и клир никто не трогает. А если уж так короля хочется, голосуйте на выборах в Кортесы за депутатов-монархистов и будет вам счастье.

А то живут на своих выселках, еле-еле пробавляются чем бог послал, край бедный, даже наших дешевеньких приемников там почти нет, иначе зачем мы самолеты с листовками гоняли? Так бы запустили трансляции радио Овьедо и бензин сэкономили.

Но и с листовками неплохо вышло — по доходившей из Наварры информации, некоторые отцы безземельных семейств задумались, посчитали и… отозвали своих сыновей из отрядов карлистов. А у басков, тем более католиков-традиционалистов, с почитанием родителей все четко, попробуй только ослушаться! Нет, фронт от этого не обвалился, там речь едва ли о сотне-другой человек, но лиха беда начало!

С авиацией у нас вообще хорошо получилось — бипланы мятежников «кобрам» на один зуб. А как только бипланы отваливаются, приходит трындец и бомберам. Главное, на рожон не сильно лезть и работать с высоты да на скорости, не подставляясь под зенитки и плотные формации «савой» и «капрони».

Привыкнув, что истребители мятежников жить не мешают, наши бомбардировочные асы Рафаэль дель Рио и Фелипе Кортизо задумали налет на Саламанку — ближе у врагов серьезных аэродромов нет, побаиваются. Ну и Мадриду какая-никакая помощь.

И так раздухарились, что пришлось мне ехать в Йанеру, сдерживать чрезмерные порывы. А то Саламанку-то они разнесут, да мы сами без самолетов останемся, что тогда? Мадрид точно не горит желанием делиться барселонской продукцией.

Кроме летчиков, застал в Йанере капитана Идальго (при ближайшем рассмотрении, Мирона Дальского). А также его напарника Петра и прибившегося к ним Ульва. В качестве языка общения они использовали обрывки испанского и понятные всем радистам мира слова «ватт», «герц», «метр», «вольт», а цифры изображали пальцами.

Двери кунга по случаю теплого дня распахнули пошире, гудел запитанный от аэродромной сети вентилятор, но все равно внутри жарко — и от солнца, и от работающей аппаратуры, и от набившихся внутрь Термена, Дальского, Петра и расчета. Ульв не влез и стоял на лесенке, пытаясь просунуть голову внутрь, чтобы увидеть хоть что-нибудь.

— Павло таке робив, помнишь? — ткнул Дальский товарища локтем под ребра. — Точно тоби кажу, тож у нас вкрали.

— Какой Павел? — шепотом спросил Петр, потирая бок.

— Та Ощепков, вин працював у Йоффе, в Питере.

— У Абрама Федоровича? — оживился Термен. — Как он там? Давно от него ничего не слышно…

— А вы шо, его знаете?

— Я работал у него в начале двадцатых, пока мистер Грандер не пригласил в Америку.

— Шо, и цю апаратуру у него робили? — подозрительно сощурился Мирон.

— Нет, эту с мистером Грандером начали лет семь назад.

Дальский с сомнением хмыкнул, но тему с украденным радаром больше не поднимал.

Весь этот разговор я стоял у кунга, показав Ульву прижатый к губам палец, и тихонько посмеивался. Знал бы «капитан Идальго» что наш радар перекрывал советские образцы по дальности раза в два-три…

Сейчас работы немного застопорились — война сместила приоритеты. Завод в три смены гнал лампы и рации, часть сотрудников лаборатории переквалифицировалась в операторы РЛС, сам Термен занимался установочной партией миноискателей. Да еще помогали советникам разворачивать дальнобойную станцию для связи с Москвой и знакомили их с нашей техникой, на которую они облизывались, как кот на сметану. Но даже в таких условиях мы выкраивали время, чтобы помозговать над самолетной установкой — маленькой, чтобы можно впихнуть даже в истребитель… Нам пока и не к чему особо, и не факт, что до конца войны успеем, но это задел на будущее.

Вот и сегодня у нас испытания — собранную на живую нитку станцию впихнули в DC-2 и отправили летать вокруг, заодно и расчеты наземных станций потренировались, и советские прониклись — мишени уверенно ловились даже за Хихоном, в двадцати с лишним километрах.

Одна из этих мишеней вскоре зашла на посадку, четко коснулась тремя колесами земли и зарулила на стоянку. Фонарь отъехал назад, боковая створка упала вниз и на крыло выбралась Барбара, в своих галифе, сапожках и куртке-бомбере красного цвета. Техники тут же подскочили, чтобы помочь сойти с крыла и очень вовремя — Барбара пошатнулась и буквально упала на руки ребятам.

Я рванул к ней, бросив все дела, но она уже выпрямилась, скинула шлем и улыбнулась мне навстречу.

— С тобой все в порядке?

— Ничего страшного, Джонни, просто немного закружилась голова. Так бывает после полета.

С чего бы? Фигуры пилотажа она не крутила, просто слетала туда-сюда… Но тут я вспомнил оставшиеся чистыми тарелки в нашем доме:

— Погоди, ты завтракала?

— Нет, не стала. Есть совсем не хочется, — она потерла кулачком глаза и аппетитно зевнула. — Ничего, полчасика посплю и еще разок слетаю.

— Погоди, как не хочется? На голодный желудок летать не стоит!

— Джонни, все хорошо. Просто сегодня утром подташнивало, вот я и не ела.

Блин, да что же это такое! Она так здоровье нахрен угробит, а у нас еще даже детей нет!

Детей!!!

Мать моя женщина, все один к одному — тошнота, головокружение, сонливость, точно как у Татьяны при беременности! Вот я тупой — она же еще неделю назад на тошноту жаловалась, но я мимо ушей пропустил!

— Так, стоп, — я придержал Барбару, уже было усвиставшую в домик руководителя полетов. — У тебя задержка?

— Ну… да… — покраснела жена.

Я надулся, как пузырь, чтобы заорать, но вовремя спохватился и только пучил глаза, выталкивая из груди лишний воздух.

— Давно?

— Три недели…

Блин, женщин бить, конечно, нельзя, но иногда очень хочется. Ну вот чем она думала, а?

— Значит, так. Полеты на сегодня отменяются.

— Но…

— Отменяются. Сейчас тебя отвезут в больницу, к гинекологу. Если он подтвердит — обрадуем мистера Хаттона и моих родителей.

— А летать? — пискнула Барбара.

Ну вот что ты будешь с ней делать… Еще сорвется в боевой вылет… Нет уж. Я обнял ее и поцеловал в спутанные волосы на макушке:

— Ты поедешь рожать в Америку, к моим или твоим, неважно. Летать тебе сейчас нельзя, тебе нужен покой, хорошее питание, а не война вокруг. Хорошо?

До больницы, чтобы не сбежала, я довез ее сам и сдал на руки эскулапам. Полчаса тигром расхаживал по коридору, прежде чем выперся гинеколог с поздравлениями.

Но логика — мужская лженаука. Все мои аргументы разбились о «Хочу летать!», уговоры завершились скандалом со слезами. Как ни хотел я этого избежать, пришлось включать патриархат:

— У тебя есть выбор: либо ты едешь сама, либо под конвоем. Но едешь в любом случае, это не обсуждается.

Прежде чем я передал Барбару горничным с наказом никуда не выпускать, а собирать вещи, голову мне вынесли капитально, и я предпочел удрать в штаб к Дуррути.

Пользуясь относительной тишиной на фронтах, он с майором Фабером решали ту самую задачку, которая нам не по зубам — куда бить, чтобы соединиться с центральной зоной?

Дуррути сидел над столом с крупной картой северной Испании, над которой склонились переводчик с рукой на перевязи и майор Фабер. Ладонью он указывал на разные пункты на карте, и мне в голову стукнуло — «Чапаев», сцена с картошкой! Точно, надо сказать Панчо, чтобы он озаботился получением копии фильма, переводом и распространением. Tchapaief, el guerrillero rojo — а? Бомба же!

Мысли о кинематографе прервал резкий возглас Фабера:

— Нет, Леон не годится!

— Но мы сможем рассечь мятежников надвое и выйти к границе! — возражал Буэнавентура.

— Ты же сам говорил, что мятежники в Португалии, как у себя дома! Им без разницы, а мы так в центр не пробьемся.

— Тогда Бургос?

— На первый взгляд так, но они там закопались в землю, ополченцы с таким противником воевать не умеют. А потери мы себе позволить не можем.

— Ну… на Памплону тоже наступать не сахар, там горы.

— Согласен. Остается через Логроньо на Сарагосу, по долине Эбро.

Полководцы принялись вымерять расстояния — сто пятьдесят километров, не хрен собачий.

— Да, Омар, но мы так далеко не сможем… Разве что Логроньо взять, может, еще Калаорро, и все.

Названный Омаром майор Фабер (интересно, где это он раздобыл такое имечко?) пощипал мочку уха:

— Такое только совместно с центральной зоной, одновременным ударом.

— Пока даже не думайте! — влез я.

— Почему? — все трое уставились на меня.

— Течет в Мадриде, сильно течет. И руководители наши ради красного словца готовы сроки и направления операций выболтать. Мятежники успеют подготовиться, а мы кровью умоемся. Тем более, что по всем названным направлениям у Народного фронта слабая поддержка населения.

— А где сильная? — заинтересовался Омар-Фабер.

— В Галисии. Там желающих отомстить за июль хоть отбавляй.

— А среди наших галисийцы есть?

— Навалом, многие успели к нам перейти.

— Я, пожалуй, займусь диверсионными отрядами, — повеселел Фабер.

— Ну и отлично, а с наступлениями без хорошего штабного офицера стоит повременить.

Но споры Дуррути и Фабера о том, где лучше врезать мятежникам, все равно продолжались каждую свободную минуту. До тех пор, пока сам ход событий не сделал их бессмысленными — Южная армия Франко начала генеральное наступление на Мадрид.

Пятью колоннами — тремя ударными и двумя на флангах, так что теперь в городе будет не пятая, а «шестая колонна». На острие, в ударный кулак, отрядили примерно десять тысяч человек при полусотне орудий и трех десятках танкеток «Ансальдо» под командованием генерала Варелы.

Мадридские ополченцы держались нестойко, при первом же серьезном натиске, опасаясь попасть под удар марокканской кавалерии, отходили, бросая рубежи без сопротивления. Правительство срочно формировало Хунту обороны Мадрида и криком кричало, требуя подмоги и снимая с других участков фронта мало-мальски пригодные к переброске отряды.

Махно сумел продавить слишком независимых каталонцев и возглавил колонну в три тысячи человек на грузовиках, с пулеметами и минометами, за сутки они одолели шестьсот километров до Мадрида.

Самолеты прибыли на два дня позже — командующий республиканской авиацией мадридской зоны Игнасио Идальго, твердый сторонник республики, даром что из аристократов с длиннющей фамилией, проникся нашей паранойей насчет секретности и скрытности и взял паузу на подбор аэродрома.

Площадка нашлась в сорока километрах на юго-восток от Мадрида, недалеко от Вальделагуны, городка человек на пятьсот, и туда немедленно перелетела новенькая эскадрилья из Барселоны. Каталонцы смерть как не хотели отдавать самолеты, мотивируя налетами итальянцев и мятежников с Балеарских островов, но Белл слегка надурил, заявив, что отправит только не прошедшие испытаний «кобры».

Под это определение попали наши первые серийные машины без необходимости доработок — радиофицированные, с новыми движками на тысячу двести сил, полностью герметизированные, с убираемым шасси и дополнительными пулеметами вместо концевых бензобаков. Но главная проблема заключалась не в самолетах, а в нехватке летчиков, некоторым пришлось буквально «дезертировать», чтобы оказаться под Мадридом.

Ради введения в бой нового авиаподразделения я тоже долетел до Мадрида, в сопровождении пары истребителей, которые вошли в новую эскадрилью. Ничего, СССР уже приоткрыл краник, и в Испанию добрались первые летчики и танкисты. Их тут же раскидали — летчиков в Вальделагуну, танкистов в Ла Эстасьон, куда перевели и мадридский бронебатальон. Придумал это кто-то толковый, тем более, что туда же направили и колонну Махно — на левом фланге образовалась своего рода ударная группа.

Правительство и Кортесы вообще последнее время оправились от неразберихи и принимали вроде бы разумные решения: конфискация земли врагов республики, предоставление автономии Стране Басков и Галисии, восстановление государственного управления и роспуск хунт и комитетов. Но главное — преобразование ополчения в регулярные части, формирование шести новых бригад Народной армии и озвученное намерение создать «Маневренную армию» — своего рода ударный моторизованный корпус.

В общем, хорошо, что все у нас шло по плану. Плохо, что план — говно, он не учитывал реального положения вещей. Как правительство будет все это осуществлять — темный лес, особенно в условиях вражеского наступления.

До танкового батальона я добрался одновременно с новостями о падении дальних мадридских пригородов Карранке и Навалкарнеро — это примерно как Зеледеево для Желтогорска или Одинцово для Москвы — но продвижение Варелы застопорили брошенные в бой колонна Листера и едва-едва успевшая получить вооружение 11-я интернациональная бригада.

В батальоне происходило «освоение матчасти» советскими танкистами — почти все офицеры и часть сержантов, назначенных еще при Хиль-Роблесе и Франко, испарились, оставались только «мои» техники и ремонтники. Вот из этого конгломерата и пытались сделать полноценную часть.

Все упиралось в нехватку переводчиков, командир советских «полковник Мелле», когда узнал, что я говорю на испанском и русском, вцепился в меня обеими руками:

— Товарищ Грандер, умоляю, помогите! Вы же специалист в радиотехнике, а станции на танках незнакомые, ребята путаются! И вообще, это же ваши танки!

Пришлось сломать все планы и зависнуть в Ла Эстасьон. Мелле и «капитан Грейзе» внимательно слушали мои пояснения, но особо прониклись, когда я спросил, как поживает мой давний знакомый, начальник автобронетанковго управления РККА Костя Калиновский.

Советники оттаяли, и по ходу дела я узнал много интересного о новых веяниях в бронесилах СССР — нормативе «пять грузовиков на один танк», зенитных самоходках, штурмовых орудиях, моторизованной пехоте и артиллерии в составе танковых подразделений. По всему выходило, что Костя (наверняка с помощью Триандафиллова) сам дошел до структуры, крайне близкой к немецкой образца 1941−42 года.

К вечеру знакомиться приехал Махно, которого представили как «товарища Кабеза». Аккуратно подстриженный, в очках, он совсем не походил на знакомые советским плохие фото или карикатуры и потому остался неузнанным, хоть и говорил по-русски. Командиры перезнакомились, вчерне определили кто с кем взаимодействует, после чего «полковник Мелле» заметил с подковыркой:

— Многовато у вас тут русских, товарищ Грандер.

— Так специально подбирал. Конструктор «Овьедо» — Алексей Сурин, конструктор радио — Лев Сергеевич Термен, еще Сева Марченко, Ося Шварц…

Его мне заменял бессарабец Ефим, радист с таким знакомым одесским говорком, что я порой вздрагивал — не Ося ли за спиной?

Утром, после выдачи советским пистолет-пулеметов А-2, мы полезли в танки. Даже в такой ситуации не пожелавший оставить меня одного Ларри забрался на место заряжающего, «лейтенант Симон» занял обязательную командирскую башенку, а Ефим, или Фима, как он просил его называть, уселся за пулемет. Мне же досталось место механика-водителя.

Больше всего Фиму поразила не радиостанция, а тканевый подбой внутри машины, должный, по идее, предотвращать разлет мелких осколков брони. Он гладил стеганую поверхность, щупал швы, радовался, что не придется надевать жаркий ватник, но немножечко опасался:

— А не полыхнет?

— Не боись, негорючая пропитка, — похвастался я достижением Хикса. — Давайте к делу.

— Так она ж простор съедает, а тут и так тесно… — упорствовал Фима.

— Зато целей будешь. И сколько того простора она съела? А что тесноват — так модифицировать можно. Удлинить базу на один каток, как раз броню потолще можно будет поставить, орудие калибром поболе…

— Этож какой зверь выйдет!

Ну да, почти Т-34, на то и рассчитывали.

Еще я показал советским шлемофон, объяснил, как пользоваться внутренним переговорным устройством, где в станции тумблер «прием-передача», какие каналы по умолчанию закреплены за взводом, ротой и батальоном.

Где-то в середине инструктажа в машину сунулся взмыленный посыльный:

— Фашисты взяли Карранке, наступают на Ийескас!

— Блин, это же прямо на дороге в Толедо! — чуть было не ахнул я.

— Это где? — Симон полез за картой в планшетку.

При свете тусклой лампочки он и Ефим долго возили пальцами по бумаге, путаясь в латинице, пока я не извернулся, подлез к карте и нашел оба городка.

— Близко… Километров двадцать, а то и пятнадцать…

— Так надо того, — возбудился Фима, — этого!

— Сиди, — одернул его Симон, — приказа нет.

— А если не будет?

— Будет, будет. Нас здесь как раз на такой случай и собрали.

Я продолжил про всякие премудрости из регламента связи — запасные частоты, порядок перехода на них и уже почти закончил, когда по броне заколотили:

— Вы что, сигнала не видите? Заводи!

Блин, вот нахрена я рации делал, если они по старинке сигналят флажками?

— Фима, включай рацию, запроси Грейзе.

Через несколько секунд в эфире прорезался довольно четкий голос капитана:

— Кавалерия фашистов прорвалась через дорогу, идет на Эскивиас! Республиканцы побежали, других частей перед нами нет! Приказано атаковать!

— Заводи! — гаркнул Симон и с грохотом захлопнул люк.

В полном обалдении я нажал кнопку стартера, свистнул сжатый воздух, глухо заработал двигатель.

— Вперед!

Дернул оба рычага на себя, танк тронулся с места, набирая скорость.

Те пятнадцать минут, которые танковая лава мчалась (если так можно назвать движение со скоростью двадцать пять километров в час), обходя городок Сесенья, я успел проклясть все — безусловно, в жизни всегда есть место подвигу, главное держаться от этого места подальше, а не лететь в атаку. Успел дважды похоронить себя, дважды перепугаться до дрожи в коленках, дважды успокоиться и, в конце концов, решиться — если уж меня жизнь засунула в такую задницу, значит, так и надо, пришел мой час.

— Впереди Эскивиас! — гаркнул в башне Симон. — За нами грузовики Кабеза!

Блин, есть же внутренняя связь! Я зажал тангенту:

— Командир, не ори, и без тебя страшно!

Сверху заржал Ларри — за столько лет рядом со мной он вполне понимал русский.

— Впереди Эскивиас! — повторил по внутренней Симон.

— Кто в городе?

— Наши, комроты сигналит «Вперед!»

Мы двигались по дороге и въехали в городок, в люк я видел круглую площадь с церковью, смуглые всадники в фесках и тюрбанах привязывали лошадей к ограде…

— Марокканцы! — я с грохотом захлопнул люк, ограничив обзор щелью.

— Дави! — пнул меня сапогом в спину Симон.

Хорошо, что у меня руки работают одинаково — я потянул рычаги, и машина стрелой понеслась вперед, сбивая не успевших увернуться. Из башни и справа, с места радиста, загрохотали пулеметы.

По броне зацокали пули, впереди от артиллерийского передка с пушкой разбегались люди, бросив упряжку. Танк смял орудие и выскочил в следующую улицу, где нам навстречу двигался конный эскадрон.

«Эрликон» дал очередь на три снаряда, лошади взвились на дыбы, а мы все так же рвались вперед.

— Вперед! — командовал Симон. — Из города! Остальные за нами!

Нас мотало по улочкам и перекресткам, а я все молился, чтобы марокканцы не сообразили поджечь машины — пули и гранаты нас не брали.

Наконец, мы выскочили на дорогу, где нам навстречу разворачивались три танкетки «Ансальдо».

Ха, видали мы карликов и покрупнее!

Пушка опять ахнула очередью, мимо меня пролетела сверкающая гильза, весь танк заполнил желтый и вонючий дым.

— Заряжай!

Пока Ларри вставлял следующую обойму на пять снарядов, танк домчался до итальянских коробок. Что такое три с половиной тонны против двенадцати? Плюнуть и растереть!

Соседний танк снес «Ансальдо», даже не заметив — танкетка треснула, как деревянный ящик, и кувырнулась в кювет. А наш корпус вздрогнул так сильно, что я чуть не выпустил рычаги.

— Попали! — возбужденно сообщил Симон. — Крепкая броня, рикошет!

Мы давили удиравших марокканцев, брошенные грузовики, добивали танкетки, когда по танку вдарила болванка, и я со всей дури треснулся головой о броню.