Варяжское море II. Ярл

Глава 11

Остров Эйсюсла. Крепость «Медвежья берлога».

Ласковый, весенний ветерок, повеявший со стороны леса и донесший до меня неповторимый аромат пробудившийся земли, только-только освободившейся из-под снега, приятно обдал кожу лица, словно погладив ее. Это было очень приятно, и всего на мгновение — короткое, неуловимое мгновение — охватившая меня скорбь при виде парусов отдаляющихся от берега новгородских ладей, отступила…

Но уже секундой спустя вновь сжала мое сердце.

Нельзя, чтобы меня таким видел хоть кто-то, разве что Оля… Но она итак знает и понимает мое душевное состояние. Лишь с ней я могу поделиться своими трудностями, рассказать правду о том, что меня действительно мучает, заставляет сомневаться и беспокоиться. Однако уход новгородцев был давно известен, не раз обсуждался нами наедине, и потому даже с любимой я не хочу сейчас видеться, и делиться тем грузом, что лег на сердце. Итак давно уже все было сказано, да и не раз…

Со вздохом я оглянулся по сторонам, опустив глаза с башни-«донжона» вниз. Вид небольшой, но хорошо укрепленной (по местным меркам) крепостцы, метко прозванной эстами «Медвежьей берлогой», меня чуть-чуть успокоил. Да, мы не сидели зимой без дела…

Собственно говоря, сразу после захвата пиратского городища, встал вопрос о собственной базе: оставаться в поселение, максимально его укрепив, или же строить что-то свое. Свое строить, было конечно не с руки — зима близилась! Однако при трезвом размышлении становилось очевидно — после неизбежного ухода новгородцев, городище нам не удержать, банально не хватит сил. И потом, порой то, что видится легким в теории, на практике может обернуться гораздо большими трудностями, чем изначально казавшееся более сложным… Учитываю довольно-таки значительную протяженность стен городища, их укрепление на деле получилось бы значительно более трудозатратным, чем постройка пусть и новой, но небольшой крепости.

Так что уже на следующий день после победы, стройка началась. Поделив людей на четыре смены (одна отдыхает, помогая с уходом раненых, вторая несет боевое дежурство, третья рубит лес вблизи городища, четвертая занимается «строительством»), я приказал начать предварительные работы на левом мысу гавани. Он довольно удачно (для моих планов) вдается в море, обладая формой изгиба, более всего похожего на крюк, и имеет небольшой подъем… Так вот, в самой высокой точке мыса мы начали жечь костры, где подсушивающие раскисшую землицу, а где-то уже и размораживающие ее. А заодно запалили огонь по всей линии примыкания мыса к берегу. Пламя жадно глодало толстые плахи всю ночь — а следующим утром мы начали живо копать легко поддающуюся землю, сразу тремя сменами (оставив последнюю на боевом дежурстве). Вскоре был готов ров, отделивший мыс от суши, и обширная земляная яма — а днем спустя ее принялись спешно обкладывать камнем и засыпать дно песком, одновременно начав жечь костры за сто шагов от первого рва… Затем выкопали второй ров — а поверху бровки из земли, извлеченной с его дна, поставили частокол. А затем что над первым, что над вторым рвами срубили мостки — правда, пересекающие их не на всю ширину, а покрывшие лишь на две трети. Оставшуюся треть по моему замыслу, должны были закрыть перекидные мостки — вот мы и начали рубить одновременно две воротные башни. А уже после и центральную, самую высокую башню-«донжон» крепости, над выложенным камнем погребом…

Крепость строили поэтапно, остаток осени и начало зимы. Свежесрубленное дерево конечно по уму бы нужно высушить — но времени не было, я ждал ответного хода эстов, и потому спешил как можно быстрее создать готовое к обороне укрепление. Правда, когда «восточные викинги» собрались с силами, ничего толком готово как раз и не было…

Две тысячи. Две тысячи воев в начале ноября явилось под стены поселения и спешно строящегося замка, на территории которого были готовы первая казарма на восемь десятков воинов, две воротные башни и два ряда однодревного частокола на каждом из земляных валов, отрыт колодец. Поразмыслив, я построил новгородцев у крепостного тына, а собственную дружину — у берега, так, что за их спинами высились высокие борта дромонов с артиллерийскими площадками на носу. В итоге получилась ломаная, вогнутая по центру линия воинов, за спинами которых, однако, все же имелись какие-никакие укрепления.

Правда, я очень сильно рисковал, оставив городище — в сущности, эстам требовалось лишь сжечь его, чтобы обеспечить себе необходимое преимущество, лишив нас крыши над головой в приближающейся зимней стуже… На этот случай, я, впрочем, готовился атаковать, перестроив воинов клином и надеясь, что удара опытных бойцов с исландцами на острие будет достаточно, чтобы отогнать войско, половину которого составляют или безусые юнцы, или уже пожилые, быстро устающие в сечи мужи.

Мой расчет оправдался — лишь половина явившихся на битву викингов состояла из боеспособных ратников. Но, даже считая лишь зрелых, крепких бойцов, противник имел двукратное преимущество в численности, уступая, впрочем, качеством подготовки воев. И все же я не решился бы ставить на успешный для нас исход битвы, учитывая, что эсты осознали, с каким врагом придется рубиться, что в этот раз они пришли не проучить наглецов, посмевших напасть на остров и пожечь корабли — нет, они пришли драться за собственную свободу!

И именно потому я более всего надеялся на успешные переговоры, именно потому строил тактику битвы от обороны, чтобы выиграть лишний шанс пообщаться с вождями или старейшинами эстов прежде, чем начнется сеча. Именно потому я вышел вперед воинов с ближниками, Сбыславом и Олей, воздев над нашими головами вытканный любимой же стяг с медведем на зеленом полотнище. Это был жест, вполне понятный «восточным викингам», жест, приглашающий противника к обсуждению «проблемы» прежде, чем прольется кровь.

Все последующие события отпечатались в памяти так четко, что встают перед глазами, словно наяву…

— Дюжину переговорщиков отправили. Вдвое больше супротив нас.

Я коротко переглянулся с супругой, улыбнулся ближникам и новгородцу:

— Каждый из вас стоит двух викингов в схватке, ты Сбыслав, и вовсе троих! Не ожидал от тебя подобной лихости в сече, не устану о том повторять! Подумай, хорошо подумай над моим предложением вступить в дружину мою, вместе много славных дел свершим!

Обеспокоившийся численностью переговорщиков противника «голова» купеческих гридей аж зарделся от похвалы — главное, заслуженной! — а я, между тем, продолжил:

— Не забывай, наконец, что с нами воительница Хельги, способная поразить в битве добрый десяток воинов… Ну и я сам, воин, сразивший исландскую принцессу в честном поединке!

Над последними словами Оля тихонечко хмыкнула из-под маски, так, чтобы едва слышимая усмешка была различима только мне. Вернув ей ехидную улыбку, я продолжил:

— Так что взяв с собой лишь дюжину воев, они сильно прогадали, коли рассчитывают на бой. Против нас выходить впору тремя десятками, и то лишь с целью положить половину, а второй половиной успеть сбежать!

— Хахахахах!!!

Горыня и Храбр рассмеялись в голос, Сбыслав довольно улыбнулся, Оля лишь сверкнула глазами — но выражение их было довольным. А вот приближающиеся эсты общего веселья не разделяют, следуя вперед с мрачными, черными от злобы лицами. Едва ли не яд с их губ капает, зараза…

— Что вам нужно, чужеземцы? Зачем на нашу землю пришли, зачем мужей побили, баб да детей наших?! Зачем ладьи пожгли, ироды?!

Коротко усмехнувшись «иродам» (именно такой перевод прозвучал в моей голове), я ответил самому старому из присутствующих «парламентеров», первым обратившегося ко мне (как видно старейшине или волхву):

— Нам нужно, чтобы вы прекратили набеги на восток, в земли Гардарики, а также избегали для нападений поселения вендов, и проходили мимо ладей наших купцов. Мы пришли на вашу землю, как в логово тятей, разбойников, воздать вам справедливое наказание за грабежи, за беззакония ваши. За то и пожгли корабли. И мужей мы побили в честном бою, и каждый раз с вашей стороны было больше воев… Как и сегодня. Но это не мешало нам побеждать! Детишек же и баб ваших и вовсе никто не трогал: кого сородичи подавили в давке у ворот, когда из городища бежали — так не нас их кровь. Но похоронили мы их по вашему обычаю, честь по чести. А тех, кто остался, никто не неволил — их отпустили с миром, дав забрать все, что они вообще смогли с собой взять.

— И лишили крыши над головой!!!

— И повторюсь, никто их не прогонял. Захотели бы, остались. Захотят вернуться — пусть возвращаются, препятствовать не станем! Как и крова лишать.

Волхв (я думаю, что это волхв, учитывая белую, в пол, рубаху с красным орнаментом по подолу, другие же эсты одеты в нормальные порты) нахмурился еще сильнее, и выпалил в ответ, едва ли не плюясь:

— Так ты… — тут вредный дед аж поперхнулся от возмущения, — ты же хочешь нами править! Все, кто вернется, выходит, власть твою должны принять?!

Я ответил максимально спокойно, так, чтобы каждое мое слово просто сочилось от переполняющей меня уверенности и звучало максимально веско:

— Так и вы ее примите. Подобные вам понимают лишь право сильного — и это право у меня есть. Вон, за спиной стоят пять сотен отборных бойцов новгородских земель и Руяна, хирд исландской воительницы, моей жены. И нам хватит одного удара, чтобы обратить в бегство ваш сброд!

Вожаки «восточных викингов» — вывод, что до того молчавшие, хорошо вооруженные воины и есть вожаки, я сделал по наличию у каждого из них меча и кольчуги (хотя могу и ошибаться, может, это элитные телохранители волхва) — глухо, и одновременно грозно зароптали. На что я ответил очередной ехидной усмешкой:

— Хотите сказать, что половину ваших бойцов составляют не желторотые сопляки и не трухлявые старики, каждого их которых едва ли хватит на пару добрых удара топора?! Или, ослепленные мнимым оскорблением, вы посмеете обнажить клинки на переговорах?! Так рискните! И споем песнь стали! Но прежде, чем каждый из вас умрет от моего меча, копья моей любимой или топоров моих воев, вы вспомните, что ваш боевой вождь был сражен в сече моей рукой!!!

Эсты угрюмо замолчали, не пытаясь, впрочем, хвататься за рукоять клинков. А вот губы зловредного волхва неожиданно расплылись в торжествующей улыбке:

— Бахвалишься своими победами, ярл?! Предлагаешь спеть «песнь стали», хочешь поединка?! А готов ли ты выйти против нашего бойца?!

Я ни на мгновение не колебался, дав быстрый ответ:

— Если это будет хольмганг, и воины вашего племени после победы дадут мне клятву верности, то конечно да!

Старичок хитренько так, зло сощурился, посеяв первые ростки сомнения в правильности моего ответа:

— А если ярл проиграет?!

Я с некоторым трудом проглотил вставший вдруг в горле ком, после чего твердо произнес:

— Тогда мои люди покинут остров, как только придет весна и на море завершится штормовка.

Волхв торжествующе произнес:

— Да будет так! И свершится на хольмганге воля богов!!! Зовите Перуна!!!

Эсты впервые заревели в голос — и клич вождей (а может, все-таки телохранителей?!) в один миг подхватила вся масса пришедших на битву «восточных викингов»! Это было очень неожиданно и устрашающе, всерьез устрашающе — настолько, что я невольно сделал шаг назад, рефлекторно взявшись за рукоять «небесного» клинка. И это движение не укрылось от взгляда деда, в очередной раз скривившего губы в подленькой ухмылке:

— Ты что, ярл, испугался?! Готов отказаться от своих слов, словно на ветер бросил?

Понимая, что сейчас вот слабость проявлять нельзя никак, я твердо ответил, глядя прямо в глаза местного жреца:

— Ярл Самсон слов на ветер не бросает.

Тот лишь удовлетворенно кивнул, после чего обратился ко мне спиной с видом человека, в точности воплотившего задуманное, а теперь наслаждающегося каждым мгновением триумфа. На что я не мог не среагировать, бросив ему в спину насмешливое:

— Ведите своего Перуна — и готовьтесь склонить колени перед будущим конунгом!!!

Спина старика заметно дернулась — так, будто я не словами сумел его зацепить, а подбежал и крепко так приложился увесистым поджопником. Для ускорения, так сказать! Но не ответил ничего, а лишь посеменил вперед гораздо быстрее, бурча что-то злобное себе под нос.

Я вновь ухмыльнулся, теперь уже победно — а потом в поле зрения показался воин, вышедший из глубины строя эстов, и улыбка медленно сползла с моих губ.

Велет. Вот, что первое пришло мне в голову. Не в смысле названия племенного союза западных славян, известных так же как «лютичи» или «вильцы» (в переводе означает волки). Нет, в том значении, что я когда-то слышал, или прочитал в фэнтезийном худлите… Богатырь. Могучий воин, в чьих жилах течет кровь героев прошлого или великанов …

Судя по тому, что самые высокие из эстов едва ли достают макушками вышедшему вперед Перуну по плечо (имечко-то какое выбрали говорящее для бойца, да?!), последнее утверждение действительно имеет право на жизнь. И главное, зараза, что вражеский поединщик не просто очень высок — он увит тугими мышцами, словно тяжелоатлет-культурист из моего времени! Последние, правда, редко обладают должной скоростью и зачастую проигрывают более мелким соперникам в армрестлинге (и тем более в спортивных спаррингах, проведенных по типу «качок против боксера»), что вселило в меня определенную надежду… И да, кстати, а почему он пояс-то раздет, а не облачен в панцирь?! Уж точно не ради бахвальства!

— Я прикрою тебя.

Отрицательно мотнув головой в ответ на крайне твердо произнесенные любимой слова, раздавшиеся из-под маски Хельги, я было открыл рот, чтобы призвать спутников отступить к рядам воинов, как в один голос заговорили разом и ближники, и новгородец:

— Это берсерк, ярл!

— Ты главное, не стой на месте, не пытайся принимать его удары на щит…

— Первый натиск самый страшный! Удары чудовищной силы будут, а ты под них не подставляйся! Парируй, отступай, ищи брешь в его защите — они ведь в боевом безумии о ней не думают! Так, говорят, Сигурд Убийца берсерков с ними и справлялся…

Поток информации буквально оглушил меня, и сквозь хаос голосов моих приближенных я отчетливо расслышал лишь Олин голос:

— Я не дам ему убить тебя, не дам! Только не стой перед ним, коли будет побеждать, не закрывай телом!

Любимая порывисто дернулась ко мне, словно желая поцеловать — однако в последний миг вспомнила о маске, и лишь крепко приобняла левой рукой, после чего так же порывисто шагнула в сторону. Ближники же синхронно кивнули мне, безмолвно подбадривая и одновременно желая удачи. А потом все они разом также шагнули назад, вслед за Ольгой начав медленно пятиться к строю замерших в полнейшей тишине воинов.

И в этой тяжелой, гнетущей, безмолвной тишине берсерк Перун приближается ко мне, прожигая бешеными взглядом горящих яростью глаз…

Вооруженный деревянным щитом и секирой-бродэксом, на очередном шаге глухо рычащий воин вдруг вцепился зубами в кромку щита и начал его буквально грызть! В памяти тут же всплыло все, что я слышал о подобных ему скандинавских бойцах, подверженных в схватке боевому безумию — а потом, в краткий миг озарения, пришло очередное воспоминание… Берсерки, обладающие в схватке чудовищной силой, по-волчьи или по-медвежьи рычащие, в припадке ярости готовые убить даже друзей или соратников — берсерки были признаны в крещеной Норвегии и Швеции бесноватыми. И что важно, это понятие подходит для подобных им как нельзя кстати! Я ведь сам перед последним «погружением» брал благословение в Годеново, где стоит нерукотворный Животворящий Крест Господень, постоянно имеющий температуру человеческого тела… До последнего меня не отпускали сомнения на счет того, что деревянный крест просто подогревают изнутри — пока в практически пустой храм двое мужчин не привели цыганку, начавшую утробно рычать при одном только виде Креста! Мужчины крепко ее держали, и взяв благословение у священника, приложили ее ко Кресту, как раз удачно открытому в тот день — впечатления от увиденного у меня были далеко неоднозначные! А позже со мной поделились рассказами и о том, что иные бесноватые буквально раскидывали тех, кто пытался удержать их с силой, никогда ранее в них не замеченной… И вот что характерно, рык приближающегося ко мне Перуна был один в один как рык той бесноватой цыганки!

И в этот самый миг сомнения, охватившие меня при виде могучего воина, будто ветром сдуло! Воткнув уже покинувший ножны меч в землю, я немедленно перекрестился, начав читать про себя девяностый псалом «Живый в помощи». Тот самый псалом, коий святой праведный воин (а в зрелые годы «просто» самый знаменитый русский адмирал!) Федор Ушаков наставлял разучивать и читать в битве своих моряков:

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится…

Берсерк, сблизившийся со мной уже на десять шагов, рывком отбросил погрызенный щит в сторону, после чего рванул ко мне с глухим, пугающим ревом, одновременно вырвав из ножен меч!

Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…

Выхватив собственный клинок из земли, я рванул навстречу противнику, надеясь закончить бой одним ударом, воспользовавшись преимуществом харалуга. Однако Перун столь стремительно взмахнул перед собой «каролингом», что я остановил движение перед молнией сверкнувшей сталью, едва не дотянувшейся острием до моего горла! А сверху тут же рухнул бродэкс викинга, под который я рефлекторно подставил щит…

…и под криле Его надеешься: оружием обыдет тя истина Его…

Оглушительно хрустнуло дерево защиты, руку пронзило острой болью, и я рефлекторно припал на правое колено… Хорошо хоть, бродэкс зацепил и стальной умбон, что спасло меня от куда худших последствий, чем просто боль от чудовищной отдачи удара! А следом, в уже треснувший под секирой щит врезался и клинок врага…

Не убоишься от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща, и беса полуденного…

Не знаю, каким чудом я подставил под рухнувший сверху меч собственный «кладенца». Однако «каролинг» берсерка, разрубивший пополам окованный стальными полосами щит (!), со всего маху вгрызся лезвием в лезвие харалуга… И верхняя часть клинка Перуна отлетела в сторону, пробороздив глубокую полосу на полумаске моего шлема!

Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путях твоих…

Противник с жутким ревом воздел оружие над головой, стремясь нанести добивающие удары — кажется, он даже не заметил, что его меч укоротился! Но в тот миг, когда он распрямился, подняв руки, мне целиком и полностью открылся его корпус — всего на мгновение… Но мне этого мгновения хватило.

…на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия…

Опытные охотники на медведей говорят, что могучий лесной зверь нередко выпрямляется перед атакой, нужно лишь правильным образом его раздразнить — и в этот миг открывается самое уязвимое его место, горло. Куда и нужно разить копьем! До горла берсерка, коих нередко сравнивают с медведями, я бы не успел дотянуться, потому одним стремительным, точным уколом вогнал острие клинка в солнечное сплетение дернувшегося от удара противника… А потом рывком встал, налегая на рукоять меча, углубившегося в плоть берсерка едва ли не на половину, насквозь пронзив его тело снизу-вверх.

Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

В налившихся кровью глазах Перуна наконец-то промелькнуло осмысленное выражение, потеснившее звериную ярость. Даже целый калейдоскоп чувств и эмоций — от искреннего удивления, испуга, неверия, страха, до какого-то отрешенного спокойствия. А потом по телу его пробежала дрожь — и я едва успел отскочить от рухнувших сверху секиры и обломанного клинка! Поединщик «восточных викингов» криво усмехнулся моему пугливому прыжку, попытался сделать шаг вперед — и ему это удалось! Тогда он перенес вес тела на левую ногу, чтобы оттолкнуться и сделать уже второй шаг под моим изумленным взглядом — однако нога его подкосилась, и враг пал наземь всем телом, будто срубленное дерево…

Целую секунду над полем висела безмолвная тишина — а после яростный, торжествующий клич славянских воев раздался за моей спиной! Еще секундой спустя торжествующе улыбнулся и я, поверив, наконец, в победу — и ища глазами волхва в рядах эстов! Однако его я так и не увидел, более того: войско эстов неожиданно двинулось… В сторону леса! Не понимая что происходит, я замер на месте: был же хольмганг, был поединок, с условиями которого противник согласился! Я, правда, не столь наивен и допускал, что «восточные викинги» кинутся в атаку, даже если их поединщик потерпит поражение, однако эсты просто покидали поле несостоявшейся битвы на моих глазах…

Да, все это было как вчера. Поступок противника еще какое-то время оставался для меня загадкой, пока первые поселенцы не вернулись в городище с просьбой впустить их в оставленные ранее дома. Учитывая, что девять десятых вернувшихся были женщины с детьми, я не был против — все же вряд ли возможно получить удар в спину от баб… Так вот, они и поведали мне о причинах необычного поступка вражеского войска. Как оказалось, Перун был не просто знаменитым на весь остров поединщиком, он был воспитанным при капище «воином богов», наделенным «божественной силой». В предыдущей битве с нашей ратью он не принял участие, так как сраженный мной вождь в свое время здорово потеснил влияние волхвов, не желая делить с ними власть, его поддержали и другие ярлы «восточных викингов». А вот когда лучшие мужи эстов пали, тогда-то как раз и подняли голову волхвы, сумев объединить островитян под своим началом и приведя всех способных драться на поле боя. Верховный жрец обещал, что Перун покарает меня в поединке, коли тот состоится — а если нет, элитный боец язычников должен был повести людей в сечу… При этом все видели, как я перекрестился перед началом хольмганга, воткнув перед собой клинок — и невольно предав тому вид распятия! А вот результат состоявшейся схватки, должный убедить эстов Эйсюсла в безоговорочном авторитете волхвов, обернулся крахом надежд… Тому еще хватило влияния увести людей с поля, не дав выполнить условие хольмганга, но вскоре его слова окончательно обесценились, а воины разошлись…. Теперь же «восточные викинги» разобщены, уцелевших вождей тянет из одной стороны в другую — кто-то призывает признать меня конунгом, кто-то наоборот, жаждет мести, третьи сохраняют нейтралитет. И что самое удивительное, никто не держится за свой выбор до последнего — вожди меняют мнение под влиянием окружения, в переговорах… Зато волхвы растеряли большую часть собственного влияния, и нет более сильного лидера, способного объединить племя и привести его к единственному решению: принять меня или вновь попытать счастья в битве…

Что же, на сложившуюся ситуацию я мог повлиять лишь с помощью «профессионалов»! И потому я дал полную свободу действий священникам, до того удерживаемым мной в страхе, что обоих иноков и единственного иеромонаха язычники просто перебьют, как только те попытаются начать проповедь. Теперь же они открыто проповедовали Христа в срубленной на скорую руку в городище церквушке, а инок Петр и вовсе отправился в ближайшее «свободное» поселение эстов, рассказывать о Боге, коему молился варяжский вождь прежде, чем сразить берсерска-Перуна…

С тех пор утекло много воды. Стоит на левом мысу крепкая крепость, прозванная островитянами «Медвежьей берлогой». Медвежьей, потому как на моем стяге выткан медведь, а берлогой — из-за того, что всю осень мы строили ее, а зимой перевели в твердыню всю дружину… Ныне же два ряда двойного частокола, пространство внутри которого засыпано землей и камнем, защищают подступы к цитадели, отрезанной от суши двумя рвами (в конце ноября достаточно углубленными и заполненными водой). Цитадель имеет собственные ворота, и состоит из четырех прямоугольных казарм с односкатными крышами, внешняя стена которых представляет собой все тот же тын с боевой площадкой поверху. Внутри казарм так же располагается малая кузница, кожевенная мастерская, кухня. А во дворе «детинца» — колодец, небольшой выровненный «плац» и башня-«донжон», возвышающаяся над всей «берлогой». Причем на боевой площадке самой высокой в крепости башни расположена одна из пяти изготовленных за зиму баллист! Еще четыре распределены по широким боевым площадкам, расположенным на углах «детинца»-цитадели. Их огнем мы можем поражать и зашедшие в гавань драккары, и врага, подступившего с суши к внешнему обводу стен.

Ах да! Изогнутый полукольцом мыс ведь образует малую внутреннюю бухту — с суши ее защищают уже имеющиеся укрепления, а с моря она отгорожена от детинца еще одним рядом частокола, правда, уже однодревным, и вкопанным в землю под углом. Так будет сложнее за него прорваться снизу, от подошвы мыса… Хорошо бы сделать еще и насыпи-дамбы, поверху которых поставить тын — так, чтобы остался лишь единственный узкий проход в гавань, да пристрелять его из баллист. Но на последнее уже ни сил, ни времени нам не хватило… Пока не хватило.

А теперь вот Эйсюсла покидают две сотни новгородцев, в том числе и вои, вылечившихся после осенней сечи. Вместе со Сбыславом покидают… Как и обещал, я отдал им богатую добычу, захваченную в городище — действительно богатую: хватило и злата, и серебра, и драгоценных камней, и искусно выделанных мехов, и украшений, захваченных «восточными викингами» в их прошлых походах. Хватило и на богатую долю каждому дружиннику, и щедро расплатиться с долгами купцов-инвесторов и владыки Стефана (хотя последний не обговаривал необходимость возврата вложенных в поход средств, я все же желал бы расплатиться со всеми, кто мне помог). Деятельность проповедников привела к тому, что большинство вернувшихся жителей в захваченном городище приняли Христа, и к ним присоединились многие крещеные эсты! Однако основная масса островитян по-прежнему колеблется в отношении принятия меня и моей дружины. А теперь еще и новгородцы, сполна выполнившие условие договора, возвращались домой, ослабив мою рать если не вдвое, то в полтора раза точно… И какой будет реакция «восточных викингов», в какую сторону в очередной раз качнутся «весы» — одному Богу известно.

Вот я бы на их месте послал бы гонцов за помощью к куршам и эстам, населяющим побережье залива и устье Двины, да всем миром навалился бы на малую крепость! Правда, подобные твердыни им вряд ли еще доводилось брать, а более, чем двух с половиной сотен варягов и исландцев вполне достаточно, чтобы защитить «берлогу». Припасы в обширном погребе башни постоянно пополняются — на ледниках теперь полно и рыбы, и убоины, в других же закромах спрятано захваченное еще осенью зерно… Выдержим и штурм, и длительную осаду, должны выдержать! А уж там должны прийти из новгородских земель охотники, призыв к которым передаст Сбыслав, укрепив энтузиазм моих будущих воев богатствами, захваченными в первом походе и рассказами о небывало удачливом и искусном в бою ярле…

Вот только как быть с крещеными эстами в случае нападения их земляков?! Места в замке на них уже нет, даже если расселять людей на голой земле между детинцем и обоими рядами частокола. Не хватит на них и провизии. Часть запасов мы отдали поселенцам, вернувшимся в свои дома, да и потом, после охот, с ними также делились свежей убоиной и рыбой вои, находившие теплый прием у соломенных вдовушек… Самые предприимчивые из последних, как мне кажется, уже строят матримониальные планы! Но даже если рискнуть взять крещеных к себе, разместив в цитадели хотя бы подруг моих дружинников (беременных от них мы уж точно укроем, это не обсуждается), то как быть с боеспособными мужчинами? Выделить им место на стенах? Дать трофейное оружие?! А не получится ли так, что мы получим удар в спину от тех, кто крестился только лишь с целью предать в нужный момент?! Открыть ночью ворота, перебив стражу?!

На этот вопрос у меня пока нет ответа… Разве что организовать агентурную сеть среди «восточных викингов»? Вот только как уберечься от предателя, кто охотно пойдет на контакт с нами, и обличит ни в чем не повинных мужей, сознательно спровоцировав остальных пойти против нас?!