Ваше Сиятельство 10 (+иллюстрации)

Глава 12 Нож в дрожащей руке

Сердце бешено заколотилось в груди барона Милтона. Стучало так, что он положил руку на грудь, опасаясь, что его сердечко немедленно лопнет. Наверное, вопрос Джозефа не требовал ответа, но Майкл Милтон все равно сказал. Сказал полную глупость, потому как в голове его был хаос:

— Господин Тайрон, вы не могли бы меня отпустить?

От этих слов Джозеф едва устоял на ногах от хохота. Может быть поэтому, он не услышал, как из-за угла с Дюрти-стрит появилось трое местных парней. Он даже не обратил внимание, как в очередной раз изменилось лицо Майкла, выражая еще больше страха и изумления.

— Отпустить, да, Майкл? — вопросил он, убирая в кобуру пистолет и не переставая смеяться.

— Да, господин Тайрон. Я дам вам все деньги! Вот: двадцать фунтов! У меня больше нет! Дам вам свои часы! Очень дорогие часы! Русские! — Майкл засучил рукав, показывая свой хронометр, и тут же, увидев нож в руке одного из подходивших сзади к Джозефу парней, воскликнул: — Господин Джозеф!..

Лишь через несколько секунд Джозеф Тайрон почуял неладное. Он резко повернулся и увидел в шагах в десяти того самого подонка, в которого только что стрелял для острастки. За ним шло еще двое, в руке одно появился остробой. Выхватить свой семизарядный «Thomson» Джозеф не успел. Два дротика тихими шлепками вошли в его тело. Один в живот, погружаясь в огромный слой подкожного жира, второй в правую сторону груди — красное пятно тут же расплылось по белой рубашке.

— Вот так, карапуз! Не надо стрелять в Хораса, тем более в нашем районе! — с полным удовлетворением произнес парень в черных джанах и сдвинутой на бок кепке.

Его, как и еще одного, тоже державшего нож, Майкл видел еще вчера, возле дома мисс Стефанс.

Джозеф, рыча от боли, все-таки попытался вытащить пистолет, но его усилия тут же прервал чернявый — ацтек или полукровка, с желтоватыми, злыми глазами. Бесшумно как тень, он вырос из-за спины барона Милтона, в миг подскочил к Джозефу и наступил ему на руку. Затем сам неторопливо вытащил из кобуры «Thomson».

— Что он от тебя хотел, котенок? — обратился к Майклу, высокий худой, который стрелял с остробоя.

— Хотел… Хотел меня забрать… — Майкл заикался. Ему было очень трудно объяснить, что на самом деле от него хотел человек господина Батлера. Не пересказывать же сейчас всю жуткую историю его похищения из России!

— Это мы поняли! — рассмеялся Хорас.

— Я — парень Синди Шухер! — произнес Майкл, надеясь, что эти волшебные слова в самом деле спасут его от той участи, которая постигла господина Тайрона.

— Мы знаем. Ты — котенок Синди. Это мы поняли еще вчера. Ты нас боишься, что ли? — худощавый убрал за пояс остробой.

— Да, — дрогнувшим голосом признал барон Милтон.

— Это правильно. Нас здесь все боятся, — с сильным акцентом произнес длинноволосый парень с суровым лицом ацтека.

— Так зачем ты ему был нужен? — продолжил расспросы Хорас, с беспокойством поглядывая на распростертого на земле чужака. — Я бы подумал, что кроме Синди ты мало кому можешь потребоваться.

Все четверо разразились хохотом.

— Мы с Синди убили человека. Их человека, — Майкл кивнул на господина Тайрона, сам не понимая зачем он это сейчас сказал. Может от того, что в голове мелькнула и угасла глупая мысль, будто его слова произведут полезное для него впечатление. Может тогда эти крайне недобрые ребята примут его за своего.

— Врешь! — хохотнул Белз, до сих пор молчавший и потягивающий пиво из бутылки.

— Честно! Клянусь вам! Сама Синди Шухер подтвердит! — выпалил Майкл.

То ли от его слов, то ли от боли господин Тайрон зарычал. Зарычал так громко, что, пожалуй, его можно было услышать у лавки Макбретни.

— Эй, не надо здесь стоять! — решил Костлявый, закинул за ухо длинную прядь волос и распорядился: — Волоките его за забор.

— Волоки! — услышал Майкл голос за спиной, потом толчок в спину.

Барону пришлось подчиниться, взять господина Тайрона за левую ногу, кто-то взял за правую. Вместе они потянули в проулок, к дыре в заборе. Джозеф заорал. Заорал громко, понимая, что его вряд ли оставят в живых.

— Заткни этого ублюдка! — прикрикнул Костлявый на Чикуту, и ацтек со всей силы пнул пузатого ногой в бок.

Когда господина Тайрона затянули в кусты, положив прямо на кучку со свежим дерьмом, Костлявый достал нож, протянул Майклу и сказал с усмешкой:

— Перережь ему горло!

— Нет! Пожалуйста, господин! Нет! — барон Милтон попятился, обернувшись, готовый бежать.

— Давай, докажи, что ты не врешь! Ты же сказал, что убил человека! — настоял Хорас, вцепившись в сюртук Майкла. — Убей еще раз! Иначе мы тебе не поверим!

— Иначе мы перережем горло тебе! — ацтек тоже достал нож, холодно и зло сверкнул глазами.

Костлявый вложил нож в дрожащую руку Майкла.

Своя вимана, тем более такая, как «Эверест-8» имеет не только плюсы, но и минусы. Чтобы отправится на ней к Багряному дворцу мне пришлось ехать к посадочной площадке, что перед домом Ковалевских — «Эверест» дожидался там. Можно было бы его оставить на площадке, что на Родниковом съезде — идти до нее от моего дома всего 5 минут, но там места гораздо меньше для такой громады, как «Эверест». Поместиться то он поместится, однако будет сложно сесть виманам моих соседей. И наша стоянка, в отличие от той, что возле Ковалевских, неохраняемая.

Когда я взлетел, то тут же получил сообщение от Ольги:

«Елецкий, в чем дело⁈ Почему ты ко мне не зашел? И почему ты вообще тайком угнал нашу виману? Сам сказал, что она наша! Может я собиралась на ней лететь за новыми платьями к Демидовскому».

Конечно, последние слова Ольги Борисовны — это что-то вроде ее юмора, не всем понятного — у людей очень умных, таких как моя невеста юмор свой. И я ответил княгине в ее же духе:

«Ольга Борисовна, вас не учили правилам хорошего тона? Прежде, чем начать общение следует поздороваться», — мне стало смешно. Знаю, что эта подковырка ее точно заденет. Но разве слегка кусать друг друга — это не любовь? Скажу вам, это и есть самая настоящая любовь: поцелуи обязательно должны чередоваться укусами. И во время секса укусы тоже важны. Лично я от них ярче кончаю. — «А не зашел я по тем же очевидным причинам: побоялся, что вы заставите меня лететь в Демидовский за новыми платьями. Вот как чувствовал, что в вашем светлом уме смерчем гуляет такая идея. Поэтому поспешил занять виману — мне надо во дворец. Я и так припозднился, собирался к цесаревичу еще до обеда…» — тут я немного приврал, вернее недоговорил. Умолчал о том, что главная цель моего визита во дворец, вовсе не цесаревич, а ее императорское величество Глория. Чтобы увести внимание Ковалевской в нужную сторону, напомнил о предстоящем вояже в Лондон и консультациях с Денисом Филофеевичем. Консультации с ним меня действительно ожидали, но не раньше, чем придет последняя информация от наших агентов в Британии.

Когда я уже подлетал к центру столицы, эйхос призывно запищал. Я включил его и обнаружил сразу два сообщения. Одно от Ольги, которая после моего ответа так мило возмущалась, что я расхохотался. Мне даже стало жаль, что я не зашел к ней перед вылетом. Тут же поднес эйхос ко рту и сказал:

«Оль, я тебя люблю. Давай в самом деле вечером за платьями. И мерить ты их будешь в нашей каюте на 'Эвересте», — какое будет продолжение уже не сложно догадаться.

Второе сообщение оказалось от штабс-капитана Бондаревой, по-военному лаконичное, хотя озвученное ее приятным, чуть нежным голосом: «Здравия вам, ваше сиятельство. Прибыла. Жду дальнейших распоряжений». От меня не ускользнула важная деталь: Наташа заговорила со мной, как с графом, а не как с корнетом. Вот так, значит, я в ее глазах уже вырос.

Дворцовая посадочная площадка — вот где размах и удобство. Я мигом нашел удобное место для «Эвереста», плавно посадил виману и открыл люк. У трапа меня с почтением встретило двое смотрителей в малиновой форме. Я показал дворянский жетон и в шутку сказал им:

— Глаз не сводить с этой техники, черти! Это аж «Эверест МТ-8»! Внимание к нему должно быть ничуть не меньше, чем суденышку императрицы Глории! — я кивнул на уже знакомую мне виману, которой мы добирались с безымянного атлантического острова.

— Есть, ваше сиятельство! — выпалил один и вытянулся передо мной, с таким старанием, что я побоялся, как бы не устремился он ракетой в небо.

— Да, шучу. Прикалуюсь, — сказал я, рассмеявшись и похлопав его по плечу. Смысл последнего слова он явно не понял, но немного обмяк, умерил служебный пыл.

Я еще больше почувствовал себя очень важным человеком, этакой огромной имперской величиной. Прежний Елецкий это чувство любил. Почему бы не потешить его подобной глупостью.

Быстрым шагом я направился по зеленой лужайке к главному входу во дворец, щурясь от солнца, которое так ярко отражалось от Второй Имперской и Китай-Городской башни — они поднимались невдалеке справа. Кивнув на приветствие гвардейцев с золочеными ливреями, я взбежал по ступеням и в уже в фойе повстречался с камергером императрицы — Эрестом Павловичем. Конечно, он меня сразу узнал. Узнал, засиял ярче, чем его собственная лысина, тепло приветствовал, справился о здоровье.

— Эрест Павлович, мне ли в мои годы, обращать на такую пустяковую штуку как здоровье? — ответил я. — Оно просто есть. Есть в самом полном объеме. Ведь мы, люди, устроены как: начинаем заботиться о чем-либо лишь тогда, когда этого «чего-либо» нет или его слишком мало.

— А вы, ваше сиятельство, правы. Вот я о своей шевелюре в молодые годы не слишком заботился, — он, улыбаясь еще шире, провел рукой по лишенной волос макушке.

— Ее величество у себя? — я указал взглядом на коридор к покоям Глории.

— У себя. Вы к ней? — он поймал мой кивок и добавил: — Я только от нее. Немного обеспокоена непонятно чем, но настроение неплохое, так что ступайте смело.

И я пошел. Смело. Приняла меня ее величество практически без ожидания под дверью.

В первом зале Глории не оказалось. Я остановился, оглядывая сверкающий позолотой интерьер, поглядывая на потолок, с которого на меня с суровым укором смотрели нарисованные боги: Перун, Гера и Крылатый Вестник, парящий над небесным садом.

— Сюда иди, Елецкий! — услышал я голос императрицы из приоткрытой двери.

Я вошел в ее рабочий кабинет, тот самый, где прошлый раз имел честь пообщаться с Громовержцем.

— Почему ты такой, объясни мне? — спросила Глория, вставая из-за стола и не обращая внимания на мое приветствие.

— Какой, ваше величество? — не понял я, разглядывая императрицу и откровенно любуясь ей. Она всегда выглядела великолепно, но сегодня постаралась особо: я разглядел даже подведенные тени под ее глазами легкие, повторявшие цвет ее глаз.

— Не притворяйся. Когда от тебя не ждешь, ты наглый, самоуверенный тип, ведешь себя так, будто я тебе не императрица. А сейчас, видите ли, сама обходительность и почтение, — она подошла вплотную и протянула мне руку.

Я сразу не понял ее жеста. В самом деле не понял, и ее ладонь приветственно пожал.

— Целуй руку, Елецкий! — едва ли не прошипела Глория.

— Ну прости. Я просто сбит с толка. Правда. Думаешь так легко почти невинному юноше, когда перед ним такая… — я поднес ее руку к губам, поцеловал пальчики, не прекращая смотреть в ее красивые глаза. Поцеловал с большим теплом, потом обнял Глорию, притянул ее к себе.

— Невинному юноше? Мне не первый раз кажется, что ты издеваешься надо мной. Так со мной не вел никто, никогда! Даже когда я была всего лишь герцогиней, — она тоже обвила мой торс руками, прижимаясь своей полной, манящей грудью. — Меня это бесит, Елецкий. Ты меня бесишь!

Я не ответил, поцеловал ее в губы.

— Признавайся, невинный мальчик, думал обо мне? Или думал только о Ковалевской, о своих сучках: той актрисе и англичанке? — спросила она, облизнув губы после поцелуя.

Я ответил не сразу, лаская ее тело и думая, что ее величество очень много знает обо мне. Разумеется, у нее есть свои осведомители, но, чтобы знать о моих отношениях с Ленской и Элизабет, надо очень плотно мной интересоваться.

— А ты ревнуешь? — я медленно отпустил ее.

— Отвечай на мой вопрос. Я хочу знать правду, как ты относишься ко мне. Не к императрице в моем лице, но ко мне. Это для меня важно, — строго сказала Глория.

— Да, вспоминал и вспоминал много раз. Был момент, когда не мог ответить на твое сообщение. Ольга была рядом, при ней не хотел. Ее очень сердит мое общение с тобой, она догадывается или уже знает, что между нами, — пояснил я. — Если хочешь еще более честно, то думал не только о тебе, но и о маркизе Этвуде. Я начинаю считать тебя своей женщиной и меня злят мысли о том, что между ним и тобой.

— Это не твое дело, Елецкий! — резко сказала она, отошла к письменному столу подняла два листка, исписанные от руки и убрала их в выдвижной ящик.

Скорее всего это было письмо, написанное на английском, и у меня возникло ощущение, почти уверенность, что это письмо от Луиса Этвуда.

— Или дело все-таки твое? Тебя это сильно беспокоит? — она вернулась ко мне. — Тогда скажи, что ты любишь меня.

Я молчал, слишком неожиданным был поворот в нашем разговоре. Ведь если говорить о Глории, только как о женщине, то… Она была очень мне приятна. Наша страсть, случившаяся лишь один раз, успела оставить во мне след. Причем очень заметный след. Я не слишком думал о нем из-за суеты последних дней, множества иных эмоций. Но этот след явно был, и я ее — эту женщину, бывшую почти вдвое старше меня — на самом деле ревновал к маркизу Этвуду. Я даже вспомнил о том, что ходили слухи, будто Глория часто летает на Кипр без Филофея, и подумал, что влечет ее туда не что иное, как встречи с тем высокородным англичанином. Однако, сказать ей, будто я ее люблю так сразу, лишь после одной жаркой вспышки между нами, я не мог.

— Не хочешь врать? Это хорошо, граф Елецкий. Не люблю, когда мне врут. Тем более в очень личных вопросах. Вот если ты когда-то будешь готов сказать мне это. Когда ты при встрече будешь сам хотеть целовать мою руку, а не пожимать ее, тогда, может быть, я признаю, что мои отношения с Луисом тебя тоже касаются, — сказала она, и между нами повисла пауза. Долгая такая, напряженная.

— Мне очень не нравится, что Ковалевская знает о наших отношениях. Как ты это допустил? Ты же умный, на редкость сообразительный мальчик. Разве не понимаешь, что может случиться, если это дойдет до кого-то из вхожих во дворец, тем более людей, близких Денису? — прервала она молчание.

— Прости, но я Ольге не вру, а она очень чувствительна и сообразительна. Но обещаю, дальше нее это точно не пойдет. Прежде всего самой Ольге это не нужно. Сама понимаешь, почему. Прости, — еще раз повторил, шагнул к ней и обнял ее, стараясь изгнать неприятное напряжение между нами.

— Мой мальчик, — Глория улыбнулась и погладила меня по щеке. — Мне нравится, что ты ревнуешь к Луису. Правда, очень нравится. Я тоже о тебе думала. Даже очень много думала. Так сильно хочешь меня? — императрица почувствовала напряжение в моих брюках от близости с ней.

— Да, дорогая. Хочу, — признал я, положив ладони на ее ягодицы. — Очень!

— И готов отнести меня в спальню, как тот раз? — Глория прикрыла глаза.

Вместо ответа, я подхватил ее на руки. Поднял высоко и закружил, так что императрица задела ногами стол — слетела ее туфелька. Голова моя тоже пошла кругом, и я слегка пошатнулся.

— Елецкий! Безумец! Пусти меня! — вскрикнула она, крепко схватившись за мою шею. — Или неси в спальню! Дорогу знаешь!

Я, конечно же, выбрал второе. По пути императрица потеряла вторую туфельку и уже на кровати платье.

Ее цепкие пальчики тоже начали избавлять меня от одежды. Но вдруг остановились.

Я так был увлечен ей, что сразу не понял, в чем дело. Ровно посреди просторной спальни заметались золотисто-жемчужные всполохи. Когда я повернулся, там обозначилось сразу два божественных портала.

— Что это значит, Елецкий⁈ — Глория вскочила, пытаясь спешно надеть платье. — Боги! Во что ты превратил мой дворец! Боги!!! — простонала Глория. В спешке у нее никак не получалось надеть юбку. В этот раз испуга на лице императрицы не было, взамен появилось раздражение, даже злость.

— Дорогая, но это не от меня зависит! Уж прости еще раз! — сказал я, не спеша застегнуть рубашку. В общем-то, у меня не имелось причин стесняться богов, но, как ни странно, до самого последнего момента я не мог понять, кто в этот раз решил почтить покои императрицы своим небесным явлением.

Лишь когда левый портал раскрылся шире, я догадался по очень знакомой фигуре — она проступила из золотистого свечения: Афина! Вот это сюрприз! Я был бы ему рад сто раз, только если бы он случился не в столь неподходящий момент! И когда полностью раскрылся второй портал, я уже не сомневался, что там будет Небесная Охотница. Тут же вскочил главный вопрос: она снова пришла с глубокой обидой, как в тот раз в подвале с Элизабет? Но мы же объяснились. Мы поняли друг друга, Арти согласилась: земные отношения не касаются нашей с ней любви!

— Елецкий! Помоги! — сердито позвала Глория, повернувшись спиной и давая понять, что в спешке не может справиться с замочками платья на спине.

— Астерий! Мы как раз по твою душу! — Афина улыбнулась, выражая божественное удовольствие, пока не понятно чем.

— На выход, Астерий! Бегом к моему храму на Гончарной! Мы тебя ждем! — Охотница к моему удивлению тоже была весела, даже игрива, несмотря на свойственную ей ревнивость.

— Желаете, чтобы я погонял там жрецов Перуна? — полюбопытствовал я, пятясь все перевести в шутку, одновременно помогая с платьем императрице.

— Астерий! Поторопись! Оставь эту бессовестную женщину! — Артемида будто сердито топнула ножкой, но я видел веселую искру в ее глазах.

— А то мы сейчас ее мужа позовем! Пусть он застегивает на ней платье и подносит разбросанные туфли! На выход, Астерий! Немедленно! — Афина тоже притопнула, едва сдерживая смех. — Не заставляй ждать небесных цариц!

— Бегом в мой храм! Как всегда, обратишься к Антее! — добавила Артемида, явно ожидая, когда я отойду от Глории.

— Прости, — я поцеловал императрицу в щеку — неуместно было в губы при богинях. — Так вышло. Не смею ослушаться богинь.

— Ты хоть считал, сколько раз тебе пришлось сегодня извиняться? Граф, ты очень виноват передо мной! Очень! — сердито произнесла Глория. — Теперь у него богини!

Похоже, она перестала бояться небесных гостей и даже поглядывала на Афину дерзко, с вызовом.