Вечность на двоих

XI

Прежде чем войти в дом Камиллы и выгнать оттуда Новичка, Адамберг изучил собственные глаза в зеркальце заднего вида первого попавшегося автомобиля. «Ну и ладно, — заключил он, распрямляясь. — От меланхолика слышу».

Он поднялся на восьмой этаж и подошел к ее двери. Знакомые тихие звуки — Камилла пыталась усыпить младенца. Адамберг объяснял ей, как класть руку ему на головку, но у нее все равно ничего не получалось. На этом участке он шел с опережением, отставая на всех остальных.

А вот из чулана, служившего убежищем полицейскому, не доносилось ни звука. Новичок-меланхолик с печальными глазами и очень ничего себе заснул. Вместо того чтобы охранять Камиллу, как ему было приказано. Адамберг постучал, испытывая неудержимое желание устроить ему головомойку — явно незаслуженную, учитывая, что многочасовое сидение взаперти в этой каморке усыпило бы кого угодно, тем более меланхолика.

Не тут-то было. Новичок тут же открыл дверь, зажав сигарету между пальцев, и слегка поклонился, показывая, что узнал. Не проявляя ни особой тревоги, ни излишнего почтения, он просто пытался поскорее отмотать свои мысли обратно, словно скот загонял в стойло. Адамберг пожал ему руку, беззастенчиво разглядывая его. Мягок, но не слишком. Просто темперамент и вспыльчивость спрятаны глубоко на дне его и впрямь печальных глаз. Что касается внешности, то Данглар, будучи профессиональным пессимистом, побежденным еще до начала битвы, слишком мрачно смотрел на вещи. Да, очень ничего себе, но скорее ничего, чем очень, если уж на то пошло. К тому же он был лишь чуть-чуть выше Адамберга. Правда, шире в плечах, а тело и лицо — словно в нежной оболочке.

— Извините, — сказал Адамберг. — Я пропустил нашу встречу.

— Ничего страшного. Мне сказали, у вас срочные дела.

Хорошо поставленный голос, легкий, без помех. Ничего себе, приятный. Новичок затушил сигарету в карманной пепельнице.

— Очень срочные дела, это правда.

— Очередное убийство?

— Нет, наступление весны.

— Понятно, — ответил Новичок, помолчав немного.

— Как проходит наблюдение?

— Бесконечно и бессмысленно.

— И неинтересно.

— Нет, ничуть.

Превосходно, заключил Адамберг. Ему повезло — у Новичка проблемы со зрением, он не в состоянии вычленить Камиллу из тысячи ей подобных.

— Вы свободны. Полицейские из тринадцатого округа придут вам на смену.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Новичок бросил взгляд на чулан. Что он там забыл? Нет, ничего, просто печаль в его глазах создавала впечатление, что он дольше, чем все остальные, сосредотачивается на окружающих предметах. Он собрал книги и вышел не оборачиваясь, даже не взглянув на дверь Камиллы. Слепец и олух, право слово.

Адамберг заблокировал автоматический переключатель света и присел на верхнюю ступеньку, показав коллеге место рядом. За долгие годы бурной жизни с Камиллой он привык к этой лестничной площадке, равно как и к самой лестнице, у каждой из ступенек которой было свое имя — нетерпение, равнодушие, измена, горечь, сожаление, измена, возврат, угрызения совести и так далее, по спирали.

— Как вы думаете, сколько тут ступенек? — спросил Адамберг. — Девяносто?

— Сто восемь.

— Не может быть. Вы считаете ступеньки?

— Я человек организованный, это отмечено в моем личном деле.

— Сядьте, ваше дело я просто пролистал. Вы знаете, что вас перевели к нам на испытательный срок и что наш разговор ничего не изменит.

Новичок покачал головой и сел на деревянную ступеньку. В нем не было наглой самоуверенности, но не чувствовалось и трепета. Адамберг заметил наконец рыжие пряди, беспорядочно мелькавшие в его темных волосах. Они вспыхивали странным блеском в электрическом свете, и казалось, что эту волнистую и густую шевелюру не возьмет ни одна расческа.

— На этот пост было много кандидатов, — сказал Адамберг. — За какие такие достоинства вас допустили до финала?

— По блату. Я близко знаком с окружным комиссаром Брезийоном. Выручил когда-то его младшего сына.

— Им интересовалась уголовная полиция?

— Полиция нравов. В интернате, где я преподавал.

— То есть вы полицейский не по рождению?

— Я собирался стать учителем.

— Как же вас к нам занесло?

Новичок закурил. Мощные квадратные руки. Очень ничего себе, привлекательные.

— Любовная история, — предположил Адамберг.

— Она служила в полиции, и я решил, что разумнее будет последовать за ней. Но она ушла от преследования, а я остался с полицией на руках.

— Досадно.

— Очень.

— Зачем вам этот пост? Хотите остаться в Париже?

— Нет.

— В уголовном розыске?

— Да. Я навел справки, меня это устраивает.

— Что же вы узнали?

— Много чего, самого разного.

— А вот я ничего не знаю. Даже вашего имени. Вас все еще зовут Новичком.

— Вейренк. Луи Вейренк.

— Вейренк, — сосредоточенно повторил Адамберг. — Откуда у вас такие рыжие волосы, Вейренк? Я страшно заинтригован.

— Я тоже, комиссар.

Новичок отвернулся, на мгновение прикрыв глаза. Досталось ему, догадался Адамберг. Вейренк выдохнул дым к потолку, пытаясь дать более распространенный ответ, но не решился. Когда он сидел так, замерев, его верхняя губа чуть приподнималась справа, словно ее тянули за ниточку, и этот изгиб придавал его лицу особую прелесть. И еще опущенные треугольником глаза с вздернутой запятой ресниц. Опасный дар комиссара Брезийона.

— Я не обязан вам отвечать, — сказал наконец Вейренк.

— Не обязаны.

Адамберг, явившись к своему новому сотруднику с одной лишь целью удалить его от Камиллы, почувствовал, что их беседа скрипит, как несмазанная телега, но объяснения этому не находил. Хотя оно, думал он, где-то неподалеку и вполне постижимо. Адамберг спустился взглядом по перилам, по стене, потом пересчитал ступеньки, одну за другой, вниз, вверх.

Ему было знакомо это лицо.

— Как ваша фамилия, вы сказали?

— Вейренк.

— Вейренк де Бильк, — поправил Адамберг. — Луи Вейренк де Бильк, вот как звучит ваше имя полностью.

— Да, это записано в деле.

— Где вы родились?

— В Аррасе.

— В дороге, я полагаю. Вы не похожи на уроженца Севера.

— Все может быть.

— Не может быть. Вы гасконец, беарнец.

— Правильно.

— Конечно, правильно. Беарнец родом из долины Оссо.

Новичок снова моргнул, словно внезапно сдался.

— Откуда вы знаете?

— Когда фамилия совпадает с названием вина, легко попасться. Сорт винограда Вейренк де Бильк растет на склонах долины Оссо.

— Вас это смущает?

— Может быть. Гасконцы — ребята непростые. Печальные нелюдимы с нежной душой, но ироничные и упрямые. Неутомимые трудяги. Характер интересный, если только удается его вынести. Некоторые не выносят.

— Вы, например? У вас проблемы с беарнцами?

— Само собой. Подумайте сами, лейтенант.

Новичок чуть отступил, как зверь, пытающийся изучить противника.

— Вейренк де Бильк — малоизвестный сорт вина, — заметил он.

— Никому не известный.

— Разве что нескольким виноделам и жителям долины Оссо.

— И?

— И жителям соседней долины.

— А именно?

— Долины Гава.

— Видите, как все просто. Вы что, разучились узнавать пиренейца, столкнувшись с ним лицом к лицу?

— Тут темновато.

— Не переживайте.

— Не больно-то и хотелось.

— Как вы думаете, что случится, если уроженец долины Оссо будет работать под одной крышей с уроженцем долины Гава?

Они задумались, разом уставившись в стену напротив.

— Иногда, — сказал Адамберг, — найти общий язык со своим соседом труднее, чем со своим чужаком.

— В свое время между долинами было не все гладко, — подтвердил Новичок, не сводя взгляда со стены.

— Да. За клочок земли готовы были глотку порвать.

— За травинку.

— Да.

Новичок встал и сделал круг по лестничной площадке, засунув руки в карманы. Тема закрыта, заключил про себя Адамберг. Вернемся к ней позже и по возможности иначе. Он тоже поднялся.

— Заприте чулан и отправляйтесь в Контору. Лейтенант Ретанкур ждет вас, чтобы ехать на Порт-де-Клиньянкур.

Адамберг махнул ему рукой на прощанье и спустился на пролет ниже в дурном расположении духа. Настолько дурном, что забыл блокнот с рисунками на верхней ступеньке, придется подниматься обратно. На площадке седьмого этажа он услышал прорывающийся сквозь сумерки изысканный голос Вейренка:

— Вернитесь, господин! Едва я сделал шаг.

Как тут же проклят был, и не могу понять я:

Мне ваша доброта сулила столько благ —

Чем вызвал мой приход подобные проклятья?

Пораженный Адамберг бесшумно преодолел последние ступеньки.

— В чем злодеяние? В том, чтобы встретить день.

В долине, подле вас? Неужто вам обидно,

Что нам на небесах одно и то же видно?

Вейренк стоял, прислонившись к косяку чулана, опустив голову, и рыжие слезы блестели у него в волосах.

— …Что дали боги мне, точь-в-точь как дали вам,

По тем же тропам пробираться и холмам?

Его новый помощник скрестил на груди руки и сам себе улыбнулся.

— Ясненько, — протянул комиссар.

Лейтенант удивленно поднял голову.

— Об этом тоже сказано в моем деле, — словно извиняясь, проговорил он.

— С чего это вдруг?

Вейренк, смутившись, запустил пальцы в свою шевелюру:

— В Бордо комиссар от этого на стенку лез. В Тарбе тоже. И в Невере.

— Вы что, не можете сдержаться?

— Увы, я не могу, и это — безусловно.

Кровь прародителя взывает: се — греховно.

— Как вам это удается? Наяву? Во сне? Под гипнозом?

— Это у нас семейное, — сказал Вейренк сухо. — Ничего не поделаешь.

— Ну, если семейное, тогда ладно.

Вейренк вздернул губу и беспомощно развел руками.

— Предлагаю вместе со мной поехать в Контору. Чулан вам не идет на пользу.

— И то правда, — согласился Вейренк, и в животе у него что-то сжалось при мысли о Камилле.

— Вы знакомы с Ретанкур? Она отвечает за ваше обучение.

— Какие новости на Клиньянкуре?

— Новости будут, если мы найдем камешек, закатившийся под стол. Ретанкур вам наверняка все расскажет, она не в восторге от этого задания.

— Почему вы не хотите передать дело в Наркотдел? — зажав книжки под мышкой, спросил Вейренк, когда они спускались.

Адамберг опустил голову, не отвечая.

— Не хотите говорить? — настаивал лейтенант.

— Почему же. Просто не знаю, как.

Вейренк подождал, держась за перила. Он слишком много слышал об Адамберге, чтобы не считаться с его причудами.

— Это наши покойники, — произнес наконец комиссар. — Они попались в силки, в паутину, в ловушку. В тень, если хотите, и запутались в ее складках.

Беспокойный взгляд Адамберга уперся в какую-то точку на стене, словно там он мог отыскать недостающие слова и облечь в них мысли. Потом он бросил эту затею, и они спустились. В подъезде Адамберг снова остановился.

— Прежде чем мы выйдем на улицу и станем коллегами, — сказал он, — скажите мне, откуда у вас такие волосы.

— Я не уверен, что моя история вас устроит.

— Меня мало что может не устроить, лейтенант. Или задеть. Но я могу возмутиться.

— Мне говорили.

— Это правда.

— В детстве на меня напали мальчишки. В винограднике. Мне было восемь лет, им — по тринадцать-пятнадцать. Банда из пяти гадов. Они не могли нас простить.

— Нас?

— Виноградник принадлежал отцу, его вино пользовалось успехом, возникла конкуренция. Они придавили меня к земле и раскромсали голову железяками. Потом прокололи желудок осколком стекла.

Адамберг застыл, вцепившись пальцами в круглую ручку двери.

— Продолжать? — спросил Вейренк.

Комиссар кивнул.

— Они ушли, а я валялся на земле с распоротым животом и четырнадцатью ранами на голове. На шрамах потом отросли волосы, только рыжие. Неизвестно почему. На долгую память.

Адамберг постоял немного, уставившись в пол, потом поднял глаза на лейтенанта:

— Что меня должно было не устроить в вашей истории?

Новичок поджал губы, и Адамберг посмотрел ему прямо в темные зрачки, и ничто не могло заставить его отвести взгляд. Да, глаза у него печальные, но не всегда и не со всеми. Оба горца уставились друг на друга, словно бараны перед схваткой. Лейтенант, скупо махнув рукой в знак поражения, отвернулся первым.

— Заканчивайте свою историю, Вейренк.

— Это так необходимо?

— Думаю, да.

— Зачем?

— Затем, что заканчивать истории — это наша работа. Если вы их только начинаете, возвращайтесь в школу. Если собираетесь дойти до конца, оставайтесь полицейским.

— Я понимаю.

— Естественно. Поэтому вы тут.

Вейренк колебался, задрав губу в деланной улыбке:

— Те парни были родом из долины Гава.

— Из моей долины.

— Вот именно.

— Хорошо, Вейренк. Продолжайте.

— Это все.

— Нет. Пятеро парней пришли из долины Гава. Из деревни Кальдез.

Адамберг повернул ручку двери.

— Пошли, Вейренк, — сказал он тихо. — Поищем камешек.