Величайшая молитва. Новое открытие революционного послания Молитвы Господа

СТРАННАЯ КНИГА

Возможно, у вас возникли два вопроса — или, может быть, даже возражения — когда вы читали эту книгу, это библейское размышление над Молитвой Абба, оставленной нам Иисусом. Они, конечно, сосредоточены на утверждении, что Бог как небесный Домохозяин мирового дома является Богом ненасильственной справедливости. Первый вопрос или возражение касается ненасилия Бога, а второй касается справедливости Бога. И эти два условия состоят во взаимосвязи.

Во–первых, даже если Бог всегда — от одного конца христианской Библии до другого — Бог ненасильственной распределительной справедливости и восстановления общего достатка, другая сторона заключается в том, что библейский Бог также — или даже более того — Бог насильственной карательной справедливости и карательных действий, в качестве правосудия. Как это может быть, или должно быть согласовано?

Вспомните еще раз, например, о том великолепном видении, которое повторялось дословно у двух пророков восьмого века до н. э. Народы земли провозглашают: «научат нас путям Его, чтобы мы шли по Его путям». С какой целью? Итак, чтобы мы перековали наши «мечи на орала» и наши «копья в серпы», чтобы «народ не поднял меча против народа, и они не будут больше учиться войне» (Ис.2: 2-4; 4: 2-3). Но, если вы продолжите читать все остальные главы, это мирное видение изменится совершенно. Исаия говорит об «ужасе Господнем» (2:10, 19, 21) и о «ужасающем землю» Господе (2:19, 21), а Михей описывает «множество народов … собравшихся как снопы к гумну» (4:12) и «сокрушишь многие народы» (4:13).

Хуже того, это видение, похоже, было известно и отреагировано более поздним пророком Иоилем:

«Клич средь народов бросьте, объявите военный поход!

Созывайте на битву ратников!

Пусть в поход все воины выступят!

Лемеха на мечи перекуйте, серпы перекуйте на копья!

Пусть даже самый слабый почувствует себя героем!» (3: 9-10)

Итак, существует ли ненасильственный мир Бога в результате насильственной войны? Является ли Бог библейской традиции жестоким, и ненасильственным одновременно?

Более того, даже если воплощение или «первое пришествие Иисуса» было безусловно ненасильственным, как насчет насилия его апокалиптического «второго пришествия»? Подумайте, например, об этой последовательности в книге Откровения, в Апокалипсисе, которая является последней книгой нашей христианской Библии. Его окончательный образ довольно великолепный. Это, опять же, кульминационное видение преображенной земли:

И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. (Откровение 21: 3-4)

Но для достижения этого славного завершения, когда Бог «творит все новое» (21: 5), у нас есть и такие сцены:

И поверг Ангел серп свой на землю, и обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия. И истоптаны ягоды в точиле за городом, и потекла кровь из точила даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий. (14: 19-20)

И увидел я одного Ангела, стоящего на солнце; и он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим посредине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию, чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых и великих… а прочие убиты мечом Сидящего на коне, исходящим из уст Его, и все птицы напитались их трупами. (19: 17-18, 21)

Мы отправляемся в эту мирную землю через море войны. И снова Бог, а теперь и Иисус — устанавливает ненасильственный мир насильственной бойней?

Вот тут–то и проблема. Если обе версии характера Бога и Иисуса находятся в христианской Библии, — как мы, христиане, решаем эту дихотомию? Или мы просто создаем божественный коктейль, состоящий из нескольуих частей насилия и многих частей ненасилия в соответствии с нашим богословским вкусом?

Прежде всего, один ответ на эту проблему должен быть немедленно снят. Христиане часто говорят, что Бог Ветхого Завета был Богом гнева, наказания и мщения, но Бог Нового Завета является Богом любви, справедливости и мира. Этот ответ будет работать только до тех пор, пока вы на самом деле не читаете христианскую Библию, как единое целое. Когда вы это сделаете, вы поймете, что справедливая книга Откровения — самая неустанно жестокая книга в канонической литературе, и даже среди великих религий мира.

Итак, от ложных предпосылок вернемся к нашей проблеме. Ненасильственные и жестокие представления Бога идут в тандеме от начала до конца во всей христианской Библии. Ненасильственные и жестокие видения Иисуса идут в тандеме от начала и до конца Нового Завета. Что же тогда христиане делают с этой дихотомией? Мой ответ, который является абсолютно и традиционно очевидным, дается визуальной притчей, которую я и привожу далее.

Монастырь и церковь Христа Спасителя в Хоре в Константинополе теперь является Стамбульским музеем Карие. Его превосходная коллекция мозаик и фресок была создана в начале четырнадцатого века, когда латиняне ушли, византийцы вернулись, а мусульмане еще не прибыли в эту христианскую столицу.

Над дверью из внешнего притвора или вестибюля во внутреннюю часть находится образ Христа–Пантократора, то есть «Вседержителя», так называемого византийцами, тогда как византийский император назывался «Автократом», «Самодержцем» «Между прочим, оба были с нимбами, но ореол Христа отчетливо крестообразный. Правая рука Христа поднимается в традиционном учительном жесте раннего христианства, с двумя пальцами в вертикальном положении, символизирующими две природы Христа, — и три пальца, прижатых к ладони, символизируют трех лиц в Троице. Левая рука Христа держит закрытую Книгу Евангелия, и еще раз пальцы этой руки разделены на группы по два и три.

Справа от внутреннего нартекса находится небольшой купол. В его центре есть еще один образ Христа–Пантократора. Как и в предыдущем изображении, его внутренняя одежда коричневая, его верхняя одежда синяя, закрытая книга находится в левой руке, а правая рука представлена в том же положении пальцев, расположенных в учительном жесте.

Этот набор символов, традиционный образ Христа–Пантократора встречается во всех церквях — и в более ранние столетия восточного христианства. Но вот, на чем я сосредотачиваюсь: Христос никогда не читает эту книгу. Это подтверждается, например, когда вы проходите под этой мозаикой Metochites и проходите в naos.

Облицовка слева на стене под большим центральным куполом — это еще один образ Христа–Пантократора. На этот раз он стоит все так же в коричневом и синем, и на этот раз его левая рука держит открытую, а не закрытую Книгу Евангелия. Но он все еще не читает ее. Вместо этого она открывается к нам и говорит нам по–гречески из Матфея 11:28: «Придите ко мне, все вы, утомленные и несущие тяжелое бремя, и я успокою вас». Это, конечно, не книга, а Христос говорит с нами.

Из всего этого я делаю следующий вывод. Христос никогда не читает книгу, потому что сам Христос есть норма, критерий, цель и смысл книги. Книга указывает на Христа; Христос не указывает на книгу. Мы не люди Книги; мы — люди с книгой. Евангелие от Иоанна не говорит: «Бог так возлюбил мир, что Он дал нам книгу» (3:16). В Откровении Иоанна не говорится, что мы спасены «чернилами Агнца» (12:11). В течение многих лет христиане спрашивали WWJD? (Что сделал бы Иисус?), А не WWBS? (Что бы Библия сказала?). Если Христос является нормой Евангелия, то он также является нормой Нового Завета и всей христианской Библии. Именно поэтому нас называют Христиане, а не Библиане.

Это, следовательно, мой ответ на первый вопрос Эпилога. Мы сталкиваемся с тандемными видениями как ненасильственного, так и жестокого Бога во всей нашей Библии, но мы просто зададим себе другой вопрос. Является ли воплощение Христа откровением ненасильственного или жестокого Бога? Поскольку Иисус Христос был явно ненасильственным (спасибо тебе хотя бы за это правильное суждение, Пилат), мы, христиане, призваны верить в ненасильственного Бога.

К сожалению, со временем наша христианская Библия сама поддалась великому искушению злого, а именно, чтобы сделать Бога жестоким, а Иисуса — откровением этого жестокого Бога. Но заключительная и кульминационная единица Молитвы Господней выступает против этого выражения. Она бросает вызов нам, во–первых, возвращая нас через всю Библию, чтобы нам заметить, что Бог не жестокий в карательной справедливости и карательной праведности, но это Бог ненасильственной распределительной справедливости и восстановительной праведности. И это бросает вызов нам, во–вторых, думать об Иисусе как о создателе Молитвы Абба, и спросить себя: находим ли мы какое–либо божественное насилие в нем? Или мы находим в нем — вопреки жизни, которая окружала исторического Иисуса — ненасильственное видение, которое все еще является последней лучшей надеждой для человечества, и для всей нашей земли?

Второй главный вопрос или возражение касается того, что само слово «справедливость» следует понимать как справедливое распределение, а не строгое возмездие. В публичных лекциях, когда я избегаю антропоморфного языка и говорю о Боге как о гаранте справедливости, я очень часто получаю возражение о том, что Бог не есть справедливость, а Любовь. Мне сказали — совершенно правильно — что нигде в христианской Библии не говорится, что «Бог есть справедливость», но в ней говорится дважды в 1 Послании Иоанна, что «Бог есть любовь»:

Тот, кто не любит, не знает Бога, потому что Бог есть любовь. (4: 8)

Итак, мы знаем и верим в любовь, которую Бог имеет для нас.

Бог есть любовь, и те, кто пребывают в любви, пребывают в Боге, а Бог

пребывает в них. (4:16)

Следует ли разделять божественную справедливость и божественную любовь друг от друга, а если нет, то как их примирить в христианском сознании?

Достаточно ли просто совместить их? Достаточно ли правильно отметить, что тексты в христианской Библии говорят о Боге справедливости, как в Исаии 30:18, так и в Малахии 2:17, и о Боге любви во 2 Коринфянам 13:11? Достаточно ли сказать, что «любовь» в Библии не просто эмоциональная категория, но она оперативная категория, и не просто чувство, а действие? Достаточно ли настаивать — совершенно правильно — что для Иоанна (например, 13:34) и Павла (например, Рим 13: 8) «любить друг друга» означает «разделять что–то» друг с другом? Я думаю, однако, что мы должны двигаться к гораздо более близкому соотношению справедливости и любви, чем к любому из этих предложений.

С одной стороны, так много людей и групп, которые начали мечтать о распределительной справедливости для всех народов, оказались в кровавой бойне. Один из способов установить справедливость, состоял в том, чтобы убить всех тех, кто был против этого. Почему, другими словами, установление распределительной справедливости так часто заканчивается насилием?

С другой стороны, «любовь», это самое драгоценное слово в нашем христианском представлении, относится к почти невообразимому диапазону объектов — от, скажем, нашего любимого леденца к самому близкому и человеку в нашей жизни, от, скажем, нашей любимой спортивной команды к Всемогущему Богу. Если «справедливость» так часто ошибается, почему «любовь» так часто бывает пуста? Может ли быть, что любовь — это стиль или способ справедливости, так что мы никогда не можем выделять ее отдельно?

Мы говорим о человеке как о плоти и духе, о теле и душе. В совокупности они образуют человеческую личность; разделенная, оставленная, она представляет собой лишь человеческий труп. Когда тело и душа, или плоть и дух отделены друг от друга, мы не получаем двух людей; мы получаем один труп. Тогда подумайте о единстве справедливости и любви, как о теле и душе. Подумайте, тогда, о справедливости, как о плоти любви и о любви как о духе справедливости. В сочетании, у вас есть оба; разделенных, у вас их нет вообще. Справедливость без любви или любовь без справедливости — это моральный труп. Вот почему справедливость без любви становится жестокой, а любовь без справедливости становится банальной.

В конце 1940‑х я учился в старшей школе в Колледже Св. Юнаня в Леттеркенни, графство Донегал, Ирландия. Когда мы изучали поэзию — ирландскую или британскую — нам нужно было учить стихи наизусть, прежде чем обсуждать их. Итак, в самом раннем подростковом возрасте я узнал, что в «Оде к греческой вазе» Джона Китса есть такие слова: «Красота есть правда, правда — красота», это всё, что вы знаете на земле и всё, что вам надо знать».

Сейчас, почти через шестьдесят лет, я резюмирую то, что я узнал из библейских размышлений этой книги о Молитве Господней, изображая альтернативную «Оду к библейской вазе». Ваза сделана не из керамики, а из камня, и она говорит нам: «Справедливость — это любовь, любовь — это справедливость. Это все, что мы знаем на земле, и все, что нам нужно знать».