Великая и ужасная красота

ГЛАВА 13

Мы выбираемся из школы сразу после полуночи, мчимся через лес, освещая себе дорогу фонарями, и вскоре оказываемся в темном чреве пещеры. Фелисити зажигает свечи, которые она украла из буфетной. Через несколько минут все вокруг наполняется светом, и рисунки начинают танцевать на каменных стенах. В зловещем свете черепа Морриган как будто кивают и покачиваются, словно живые, и я отворачиваюсь, чтобы не видеть их.

— Ух, ну здесь и сырость! — бормочет Пиппа, осторожно садясь на пол.

Фелисити как-то сумела уговорить ее пойти с нами, и Пиппа теперь выражает недовольство всем подряд.

— А кто-нибудь догадался взять что-то перекусить? Я умираю от голода!

Энн достает из кармана плаща яблоко. Оно лежит в ладони Энн, пока та решает, что для нее важнее: собственный голод или желание войти в круг избранных. После нескольких мучительных мгновений она предлагает яблоко Пиппе.

— Можешь взять это.

— Ну, наверное, мне придется это сделать, — со вздохом заявляет Пиппа.

Она тянется к яблоку, но Фелисити хватает его первой.

— Не сейчас. Мы должны все сделать как полагается. Сначала — тост.

В глазах Фелисити сверкает дьявольский огонек, она извлекает из-под плаща бутылку с вином для причастия. Пиппа восторженно взвизгивает, и в пещере как будто все звенит. Она всплескивает руками:

— Ох, Фелисити, ты просто великолепна!

— Именно так, я всегда это говорю.

Мне хочется напомнить ей, что это я рисковала жизнью, руками и ногами, даже душой и даже отчислением, чтобы раздобыть это вино, но сейчас не время дуться и ссориться.

— Что это такое? — спрашивает Энн.

Фелисити округляет глаза.

— Рыбий жир! Ну как ты сама-то думаешь, что это может быть такое?

Энн заметно бледнеет.

— Но это ведь не спиртное, нет?

Пиппа мелодраматическим жестом прижимает руку к груди.

— О небеса, нет, конечно!

Энн, похоже, только теперь начинает понимать, во что вляпалась. Она пытается прояснить ситуацию, подшутив над кем-нибудь другим.

— Леди не пьют спиртное, — говорит она, подражая сочному голосу миссис Найтуинг.

Она так похоже изображает директрису, что мы все хохочем. Польщенная Энн повторяет шутку снова и снова, пока она становится не смешной, а раздражающей.

— Пора уже и остановиться, — сердито бросает Фелисити.

Энн тут же скрывается за своей обычной маской.

— Миссис Найтуинг наверняка никогда не забывает приложиться к шерри перед сном. Ох, все они такие ханжи и лицемерки! — заявляет Пиппа, делая основательный, совсем не дамский глоток из бутылки.

Она передает бутылку Энн, и та, вытерев горлышко ладонью, мнется.

— Ну же, вперед, она тебя не укусит! — восклицает Фелисити.

— Но я никогда прежде не пробовала спиртного…

— В самом деле? Я потрясена! — хихикает Пиппа, изображая изумление, а я вдруг думаю, как бы она выглядела, если бы я сейчас вылила все вино из бутылки на ее безупречно уложенные локоны.

Энн пытается вернуть бутылку, но Фелисити проявляет твердость.

— Это не просьба, Энн! Выпей, или вылетишь из нашего клуба. Ты можешь тогда отправляться назад в школу одна, прямо сейчас.

Эти испорченные девчонки представления не имеют о том, как это болезненно для Энн — нарушить правила. Они-то всегда могли себе позволить попасть в небольшие неприятности, но для Энн дисциплинарный проступок мог оказаться роковым, ее бы просто выгнали из школы.

— Оставь ее в покое, Фелисити!

— Но это же ты захотела, чтобы она пошла с нами, — ты, а не мы! — безжалостно возражает Фелисити. — Так что теперь — никаких привилегий! Если она хочет остаться с нами, она должна выпить. То же и тебя касается.

— Ладно, отлично, — говорю я. — Давай ее сюда.

Бутылка оказывается в моих руках.

— И не вздумай выплюнуть! — насмешливо предостерегает меня Фелисити.

Из бутылки пахнет одновременно и сладко, и резко. Запах говорит о чем-то могущественном, магическом и запретном. Жидкость обжигает горло, заставив закашляться и выплюнуть все-таки немного вина, возникает ощущение, что кто-то зажег огонь прямо у меня в легких.

— Ах, это вино самой жизни! — с бесовской усмешкой восклицает Фелисити.

Все, включая Энн, смеются. Вот вам и благодарность.

Я с трудом выговариваю, мгновенно охрипнув:

— Что это такое?

Это совсем не похоже на то вино, которое я иногда отпивала из бокалов родителей, мне показалось, что в бутылке налито нечто такое, чем слуги натирают полы или полируют мебель.

У Фелисити вид довольный, как никогда.

— Это виски! Ты случайно схватила бутылку из личной коллекции преподобного Уэйта.

На глазах у меня выступают слезы от жгучего напитка, но я по крайней мере снова могу дышать. Удивительное тепло плывет по всему телу, и оно восхитительно тяжелеет. Мне нравится это ощущение, но Фелисити уже забрала бутылку и передает ее Энн, которая делает глоток с видом послушной девочки, принимающей лекарство, и лишь слегка морщится, ощутив вкус. Потом и сама Фелисити делает глоток, и мы все как бы получаем посвящение. Посвящение во что именно, я не очень хорошо понимаю. Потом бутылка еще несколько раз проходит по кругу, и у всех нас слабеют коленки, как у новорожденных телят. Я как будто плыву. Я могла бы вот так плавать многие дни подряд. Реальный мир со всеми его огорчениями и разочарованиями превращается в легкий шум за пределами защитной оболочки, которую мы выстроили вокруг себя, напившись. Да, снаружи что-то затаилось, ожидая, но мы слишком легкомысленны, чтобы нас это могло обеспокоить. Глядя на поблескивающие камни, мои новые подруги тихонько переговариваются, а я гадаю: возможно, именно так видит и ощущает мир мой отец, плотно замкнувшись в коконе опиума? Никаких страданий, лишь отдаленные нежные воспоминания. Только грусть, привлекательная, захватывающая… и я погружаюсь в нее.

— Джемма? Ты в порядке?

Это спрашивает Фелисити, смущенно глядя на меня; я вдруг осознаю, что плачу.

— Да, в порядке, это так, ничего… — бормочу я, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Только не говори, что собираешься стать сентиментальной плаксивой пьяницей, — говорит Фелисити, пытаясь обернуть все в шутку, но от ее слов слезы у меня текут сильнее.

— Так, тебе больше ни глотка! Эй, а у нас тут есть кое-что съедобное!

Она прячет бутылку за камень и протягивает мне до сих пор нетронутое яблоко.

— Что-то наша вечеринка становится скучной. У кого есть идеи?

— Если мы организовали клуб, разве у него не должно появиться хорошее название? — Пиппа сидит, прислонившись к каменной стене пещеры, и ее голова покачивается, а глаза болезненно блестят от выпитого.

— Может, «Юные Леди Спенс»? — предлагает Энн.

Фелисити строит гримаску.

— Звучит так, будто мы — старые девы с испорченными зубами!

Я смеюсь чересчур громко, но зато слезы перестают катиться из глаз, чему я очень радуюсь; впрочем, дышать все еще трудновато.

— Ну, это просто первое, что пришло мне в голову, — огрызается Энн.

От выпитого виски у нее, похоже, отросли клыки…

— А раздражаться незачем! — не остается в долгу Фелисити. — Попробуй еще раз.

Энн встряхивает головой, но Фелисити уже протягивает ей бутылку, и Энн делает еще один осторожный глоток.

Пиппа вдруг хлопает в ладоши.

— Знаю! Давайте назовем себя «Леди Шелот»!

— Ты хочешь сказать, что мы все скоро умрем? — спрашиваю я, не в силах сдержать глупый смех.

Голова у меня легкая, как перышко на ветру.

Фелисити поддерживает меня.

— Джемма права. Это уж слишком угрюмо.

Мы начинаем придумывать разные названия, хохоча во все горло: «Жрицы Афины»! «Дочери Персефоны»! — и даже нечто уж совсем ужасное: «Возлюбленные Четырех Ветров»! Наконец мы умолкаем, и некоторое время сидим, прислонившись спинами к камням, глядя перед собой. На стенах охотятся и резвятся богини, не скованные условностями, сами создающие правила своей жизни и без раздумий карающие нарушителей.

— А почему бы нам не назвать себя Орденом? — говорю я.

Фелисити резко выпрямляется.

— Вот это просто великолепно! Джемма, ты гений!

Я слегка смущаюсь и принимаюсь дергать за черешок яблока, которое все еще держу в руке, пока этот черешок не отрывается с легким треском. Фелисити хватает мою руку, подносит ко рту и откусывает от фрукта, зажатого в моей ладони. Ее губы еще сладкие от яблочного сока, когда она целует меня прямо в губы. Мне приходится прижать ко рту ладонь, чтобы утихомирить странное покалывающее ощущение, все тело при этом окатывает жаром.

Фелисити поднимает мою руку с надкушенным яблоком вверх, крепко сжав ее бледными пальцами.

— Леди, я объявляю вам о возрождении Ордена! Орден, возродись!

— Орден, возродись! — повторяем все мы, и наши голоса наполняют пещеру эхом, отразившимся от стен.

Пиппа стискивает меня в объятиях. Мы все как будто оживаем, став обладательницами новой тайны, радуясь, что мы теперь связаны особым образом, что у нас есть нечто кроме долгих скучных часов сейчас и скучной рутины в будущем. На меня это подействовало даже сильнее, чем виски, и мне захотелось, чтобы так было всегда.

— А как вы думаете, такой женский Орден действительно существовал? — спрашивает Пиппа.

Фелисити фыркает.

— Ох, не будь такой доверчивой! Это же просто волшебная сказка.

Мне не хочется, чтобы чары такой чудесной ночи кончались слишком быстро.

— А что, если это правда?

Я быстро достаю из-под плаща тонкую тетрадь в кожаном переплете и открываю ее, не успев даже хорошенько подумать, что делаю.

— Что это такое? — спрашивает Энн.

— Тайный дневник Мэри Доуд.

Энн кажется, что она чего-то не дослышала или не поняла.

— Кто такая эта Мэри Доуд?

Я вкратце рассказываю всем то, что успела узнать о Мэри Доуд и ее подруге Саре, о том, что они были членами Ордена. Фелисити выхватывает тетрадь из моих рук, и девушки, склонившись над дневником, начинают читать, все быстрее и быстрее переворачивая страницы.

— Вы уже дошли до того места, когда она входит в сад? — спрашиваю я.

— Мы уже дальше, — отвечает Фелисити.

— Эй, погодите-ка! Я же сама еще не читала, что там дальше! Где вы сейчас? — жалобно спрашиваю я, как обиженный ребенок.

— Пятнадцатое марта. Давай я буду читать вслух, — предлагает Фелисити.

— Евгения! Как вы думаете, она имеет в виду миссис Спенс? — восклицает Энн.

Мы дружно шикаем на нее, и Фелисити продолжает читать.

Фелисити отрывается от дневника.

— Ох, честно говоря, это самая худшая попытка сочинить готический роман! Здесь только не хватает скрипучих полов замка и героини, которой грозит потеря девственности.

Пиппа выпрямляется и хихикает.

— Ну так давайте прочитаем дальше и выясним, может, они все-таки потеряют девственность?

— Вот это уже ближе к делу, — заявляет Фелисити. — Похоже, они сейчас вляпаются в какое-то приключение.

— О-о-ох! — стонет Пиппа. — Я тоже хочу знать эти формулы!

Фелисити повышает голос, заглушая ее, и Пиппа замолкает.

Пиппа опять хихикает.

— Возможно, они в конце концов потеряли все же девственность?

— Ты дашь мне дочитать или нет? — рычит Фелисити.

Я настолько ушла в свои мысли, что и не заметила, когда Фелисити перестала читать. Все молчат, вокруг тихо, и только звенят капли воды, падающие со стен пещеры.

— Где это ты такое отыскала? — Фелисити уставилась на меня так, словно я опасная преступница.

«Там, куда привела меня глубокой ночью призрачная малышка. А с тобой разве никогда не случалось подобного?»

— В библиотеке, — вру я.

— И ты действительно думаешь, что это описание реальных событий, происходивших в школе Спенс в колдовские часы?

— Ох… конечно, нет! — Новая ложь. — Я просто думала, это нас немножко развлечет.

— О-о! Колдовской час Ордена! Интересно, когда наступает этот час? Сразу после службы в церкви, или сразу после урока музыки?

Пиппа так резко хихикает, что даже фыркает, как лошадь. Это выглядит весьма непривлекательно, а я достаточно злорадна для того, чтобы искренне насладиться этим мелким происшествием.

— Весьма забавно… ты очень остроумна, — говорю я Фелисити, стараясь, чтобы мой голос прозвучал добродушно и весело, хотя я чувствую себя злой и униженной.

Фелисити держит дневник высоко над головой, вид у нее насмешливый и в то же время серьезный.

— Итак, сестры мои, предлагаю вот что. Отныне и навсегда это будет нашей священной книгой. Давайте каждую встречу начинать с чтения нескольких страниц этого невероятно захватывающего и, — она бросает взгляд в мою сторону, — и абсолютно правдивого дневника.

Пиппа просто взвыла, услышав это.

— Великолепная идея, по-моему! — Язык у нее слегка заплетается, и потому вместо «великолепная» звучит нечто вроде «велепная».

— Погоди-ка, но это же мое! — возражаю я, протягивая руку к дневнику, однако Фелисити проворно прячет его в карман плаща.

— Мне показалось, ты говорила, что взяла его в библиотеке? — произносит Энн.

— Ха! Хорошо сказано, Энн!

Пиппа одаряет Энн улыбкой, и я начинаю сожалеть, что согласилась на дружбу с этими девушками. В итоге моя ложь ударила по мне самой, и я осталась без тетради Мэри Доуд и лишилась возможности понять, что происходит со мной, что могут означать мои видения. Но изменить уже ничего нельзя, не рассказав девушкам всей правды, а к этому я не готова. Я не могу этого сделать, пока не разберусь в себе.

Энн снова протягивает мне бутылку, но я отвожу ее руку.

— Je ne voundrais pas le whiskey,[10] — бормочу я на своем чудовищном французском.

— Мы должны помочь тебе с французским, Джемма, пока Лефарж не отправила тебя в младший класс, — говорит Фелисити.

— А откуда ты-то так хорошо знаешь французский? — раздраженно спрашиваю я.

— К вашему сведению, мисс Дойл, у моей матери случайно имеется весьма известный салон в Париже. — Фелисити произносит слово «салон» на французский лад. — Все самые известные европейские писатели бывают у нее в гостях.

— Так твоя мать француженка? — спрашиваю я.

Мысли у меня слегка расползаются и туманятся из-за виски. И мне постоянно хочется захихикать.

— Нет. Она англичанка. Из рода Йорков. Просто она живет в Париже.

Интересно, почему это она живет в Париже, а не здесь, куда возвращается ее супруг, выполнив долг перед ее величеством королевой?

— Так твои родители не живут вместе?

Фелисити бешено смотрит на меня.

— Мой отец большую часть времени проводит далеко-далеко в разных морях. А моя мать — прекрасная женщина. Так почему бы ей не пообщаться с друзьями в Париже?

Я не понимаю, что сказала не так, почему Фелисити вдруг взорвалась. Я начинаю извиняться, но Пиппа перебивает меня.

— Хотелось бы мне, чтобы у моей матушки был свой салон. Или бы она просто занималась чем-нибудь интересным. А то ей, похоже, больше и делать нечего, кроме как доводить меня до сумасшествия своими придирками: «Пиппа, нельзя так сутулиться! Ты так и мужа себе не найдешь!», «Пиппа, мы всегда должны следить за своим внешним видом!», «Пиппа, неважно, что ты сама думаешь о себе, важно лишь то, что скажут о тебе другие!» А уж этот ее последний протеже, этот неуклюжий, совершенно некрасивый и неинтересный мистер Бамбл!

— Кто такой мистер Бамбл? — спрашиваю я.

— Возлюбленный Пиппы! — протяжно выговаривает Фелисити.

— Он мне не возлюбленный! — визжит Пиппа.

— Нет, но ему очень хочется им стать. Иначе зачем бы он постоянно приезжал с визитами?

— Да ему уже лет пятьдесят, не меньше!

— И при том он очень богат, иначе бы твоя матушка не пыталась навязать его тебе.

— Да, матушке хочется иметь побольше денег, — вздыхает Пиппа. — Она в ужасе от того, что отец постоянно играет. Она боится, что однажды он проиграет все наше состояние. Потому она и стремится как можно скорее выдать меня замуж за кого-нибудь богатого.

— Она, пожалуй, подыщет тебе кого-нибудь кривоногого, да еще с двенадцатью детьми, и все они будут старше тебя! — хохочет Фелисити.

Пиппа содрогается.

— Ох, если бы ты видела тех кавалеров, которых она мне представляет! Один вообще был ростом в четыре фута!

— Ты это не всерьез! — ужасаюсь я.

— Ну, может быть, в нем было целых пять футов, — смеется Пиппа, да так заразительно, что мы все истерически хохочем. — А в другой раз она познакомила меня с мужчиной, который постоянно щипал меня за зад, пока мы танцевали! Вы можете такое представить? «Ах, какой чудесный вальс!» Щип-щип! «Не хотите ли глоточек пунша?» Щип-щип! У меня потом неделю синяки не сходили!

Мы визжим от хохота и долго не можем угомониться. Наконец все более или менее успокаиваются, и Пиппа говорит:

— Вот вам, Энн и Джемма, незачем беспокоиться из-за подобных вещей. Вас не станут терзать невыносимые матери, пытаясь следить за каждым вашим шагом. Вам здорово повезло!

Меня как будто ударили под ложечку. Фелисити с силой пинает Пиппу в лодыжку.

— Эй, ты что, с ума сошла?

Пиппа демонстративно принимается потирать ушибленную ногу.

— Ой, не будь ты такой неженкой, — фальшивым тоном произносит Фелисити, но при этом она на мгновение заглядывает мне в глаза; я замечаю в них теплое участие, и понимаю, что она поддала Пиппе ради меня… и впервые я задумываюсь о том, возможно ли, чтобы мы действительно стали подругами.

— Какая мерзость! — внезапно восклицает Энн, листавшая дневник.

Она добралась до какого-то рисунка, заложенного между страницами, и вдруг отшвырнула его, как будто обожглась.

— Что там такое?

Пиппа ринулась вперед, ее любопытство оказалось сильнее гордости. Мы все тоже склоняемся над листком. На нем изображена женщина, в ее волосы вплетены виноградные листья; она совокупляется с мужчиной, одетым в звериные шкуры, а на его голове маска с рогами. Подпись под рисунком гласит: «Ритуал Весны, проводит Сара Риз-Тоом».

Мы хором заявляем, что это просто гадость, но при этом стараемся рассмотреть все как следует.

— Что-то мне думается, он малость пьян, — говорю я, хихикая, и мой голос звучит почему-то так высоко, что я сама его не узнаю.

— Чем это они занимаются? — спрашивает Энн, быстро отворачиваясь.

— Она лежит на спине и думает об Англии! — взвизгивает Пиппа, повторяя ту фразу, которую твердит каждая английская мать, рассказывая своей дочери о плотской, чувственной стороне жизни.

Предполагается, что мы не должны наслаждаться этой стороной нашего существования. Предполагается, что мы должны сосредоточиться на том, чтобы рожать детей ради будущего Империи и ублажать своих мужей. А мне почему-то вдруг вспоминается Картик. Его густо опушенные ресницами глаза подплывают все ближе и ближе, и мои губы невольно приоткрываются. Странное тепло зарождается в нижней части живота и просачивается во все уголки моего тела.

— Энн, только не говори, что не знаешь, чем занимаются наедине мужчина и женщина! Может, показать тебе?

Фелисити соскальзывает с камня и придвигается к Энн; та отшатывается и упирается спиной в стену пещеры.

— Спасибо, не надо… — шепчет она.

Фелисити задерживает на ней долгий взгляд, а потом вдруг медленно облизывает щеку Энн. Энн в ужасе отирает лицо ладонью. А Фелисити хохочет, а потом откидывается на низкий плоский камень, заложив руки за голову. Она смотрит куда-то в пространство над нашими головами.

— А я собираюсь иметь много мужчин, — сообщает она спокойным уверенным тоном, как будто говорит о погоде; но, конечно же, она прекрасно знает, что говорит нечто совершенно скандальное.

Пиппа не знает, то ли ей задохнуться от ужаса, то ли засмеяться, поэтому она делает и то, и другое разом.

— Фелисити, это уж чересчур!

Фелисити чует кровь. Она улавливает нашу неловкость и не собирается упускать момент.

— В самый раз. У меня будут полчища мужчин! От членов Парламента до младших конюхов. От мавров до ирландцев! Опальные герцоги! Короли!

Пиппа зажимает уши ладонями.

— Нет! — кричит она. — Хватит! Замолчи!

Но при этом она все равно смеется. Ей нравится бесстыдство Фелисити.

Фелисити вскакивает и принимается танцевать, двигаясь по кругу, как безумный дервиш.

— Я намерена спать с президентами и индустриальными магнатами! С актерами и цыганами! С поэтами и художниками, и вообще с такими парнями, которые будут рады умереть ради того лишь, чтобы коснуться подола моей юбки!

— Ты забыла о принцах! — выкрикивает Энн, осторожно и чуть виновато улыбаясь.

— О, принцы! — восторженно восклицает Фелисити.

Она хватает Энн за руки и заставляет танцевать вместе с собой. Светлые волосы Фелисити развеваются в воздухе.

Пиппа спешит присоединиться к ним.

— И еще трубадуры!

— Да, и трубадуры будут воспевать сапфиры моих глаз!

Я тоже вскакиваю, захваченная буйным танцем.

— Еще не забудь жонглеров, акробатов и адмиралов!

Фелисити резко останавливается. И холодным тоном произносит:

— Нет. Никаких адмиралов.

— Ох, извини, Фелисити. Я же ничего такого не имела в виду, — восклицаю я, одергивая сбившееся платье.

Пиппа и Энн останавливаются. Воздух между нами как будто наполняется электричеством: одно неловкое движение, слово — и все взорвется. Бутылка с остатками виски все еще в руке Фелисити. И Фелисити делает основательный, неторопливый глоток, а потом вытирает тыльной стороной ладони губы, потемневшие от спиртного.

— Давайте и мы проведем какой-нибудь ритуал?

— К-к-какой еще ри-ритуал?

Энн и сама не осознает, что уже отошла от нас на несколько шагов, отступая к выходу из пещеры.

— О, знаю! Мы могли бы принести клятву!

Пиппа довольна собственной идеей.

— Нет, нужно что-нибудь более основательное, более связывающее, — возражает Фелисити, уставившись в пространство. — Обещания забываются. Давайте устроим ритуал обмена кровью. Надо найти что-нибудь острое.

Ее взгляд натыкается на мой амулет, висящий поверх платья.

— Думаю, вот это как раз подойдет.

Я инстинктивно прикрываю амулет рукой.

— Что это ты собираешься сделать?

Фелисити округляет глаза и вздыхает.

— Я собираюсь выпотрошить тебя и повесить твои потроха на кол во дворе, как предостережение тем, кто носит слишком крупные драгоценности.

— Это амулет моей матери, — говорю я.

Все выжидающе смотрят на меня. Я наконец уступаю молчаливому давлению и снимаю ожерелье.

— Merci, — Фелисити приседает в реверансе.

И тут же стремительным движением подносит край серебряной луны к своей руке и надрезает подушечку пальца. На коже мгновенно выступает капля крови.

— Вот так! — заявляет Фелисити, проводя окровавленным пальцем по моей щеке. — Мы отметим друг друга. Это будет своего рода договор.

Она передает ожерелье Пиппе, и та кривится.

— Поверить не могу, что ты хочешь от меня чего-то такого. Это так… так… излишне телесно! Я не выношу вида крови!

— Очень хорошо. Тогда я сама за тебя это сделаю.

Фелисити резко прижимает край талисмана к пальцу Пиппы, и та орет, словно получила смертельную рану.

— Ну как, ты все еще жива, дышишь? Эй, не будь такой дурочкой!

Крепко ухватив руку Пиппы, Фелисити мажет ее кровоточащим пальцем по красной щеке Энн. Энн тут же мазнула своим порезанным пальцем по фарфоровой щеке Пиппы.

— Ой, давайте поскорее с этим покончим. А то меня вот-вот вырвет, я уже чувствую, — хнычет Пиппа.

Подходит и моя очередь. Острый край полумесяца касается пальца. Я вспоминаю обрывок какого-то сна: вроде бы какой-то шторм, и моя матушка кричит, а на моей руке — открытая рана…

— Ну же, давай! Или мне придется и за тебя тоже это сделать?

— Нет, — коротко отвечаю я и вонзаю край талисмана в палец.

Боль пронзила руку, я зашипела, не сдержавшись. Маленькая ранка сразу же начинает кровоточить. Палец пощипывает, когда я осторожно, неторопливо подношу его к белой, как китайский фарфор, щеке Фелисити.

— Ну вот, — говорит она, обводя нас взглядом.

В полутемной пещере, освещенной лишь несколькими свечами, мы выглядим так, будто только что получили некое крещение.

— Соединим руки.

Она протягивает руку ладонью вверх, и мы кладем на нее свои ладони.

— Клянемся в верности друг другу, клянемся, что будем хранить тайну ритуалов нашего Ордена, стремиться к свободе и никому не позволим предать нас. Никому. В этой пещере — наше святилище. И здесь мы будем говорить только правду. Клянемся в этом.

— Клянемся!

Фелисити переносит одну свечу в центр пещеры.

— Пусть каждая из нас выскажет над этой свечой свое заветное желание, и пусть оно сбудется.

Пиппа берет свечу и торжественно произносит:

— Хочу найти настоящую любовь.

— Ну, это просто глупо, — бормочет Энн, пытаясь передать свечу Фелисити.

Но Фелисити ее не берет.

— Твое заветное желание, Энн, — говорит она.

Энн, не глядя ни на кого, негромко произносит:

— Хочу быть красивой.

После этого свечу хватает Фелисити и говорит сильным, уверенным голосом:

— Я хочу обладать такой силой и властью, чтобы меня невозможно было игнорировать.

И вдруг свеча как будто сама собой оказывается в моей руке; капли горячего воска стекают, обжигая пальцы, сползают к запястью и застывают бесформенным комком. Чего я желаю сильнее всего? Девушки хотят услышать от меня правду, но самым правдивым ответом, на какой я способна, оказался бы такой: я не знаю собственное сердце, мне оно знакомо не лучше, чем их сердца.

— Я хочу понять себя.

Фелисити такой ответ вполне удовлетворяет. Она, не возражая, заговорила:

— О великие богини, хранительницы этих стен, даруйте нам осуществление наших желаний.

От входа в пещеру доносится порыв ветра и задувает свечу.

— Похоже, они нас услышали, — прошептала я.

Пиппа нервно прижимает ладонь к губам.

— Это знак…

Фелисити в последний раз пускает по кругу бутылку, и мы выпиваем понемногу.

— Да, похоже, богини нам ответили. Что ж, за нашу новую жизнь! Пейте! И на этом будем считать законченным первое собрание Ордена. Давайте-ка возвращаться, пока еще свечи горят.