Великая и ужасная красота

ГЛАВА 27

Вечер выдался на редкость гнетущим. Сильный холодный дождь непрерывно льет с потемневшего неба, лету пришел конец. Сырой холод пробирает до костей, от него болят пальцы, спины и сердца. Гром грохочет все ближе и ближе, соревнуясь с ровным шумом ливня. Небо прорезают вспышки молний, разрывая дымчатые тучи до самой земли. И все это бушует вокруг входа в пещеру.

Мы все сидим там. Мокрые. Замерзшие. Несчастные. Фелисити устроилась на плоском камне, то заплетая в косичку, то снова расплетая одну и ту же прядь волос. Ее внутренний огонь погас, унесенный куда-то туда, куда уносит все дождь.

Пиппа, плотно завернувшись в плащ, ходит взад-вперед, со стоном восклицая:

— Ему пятьдесят лет! Он старше моего отца! Это так ужасно, что я даже думать об этом не могу!

— Ну, по крайней мере есть хоть какой-то человек, готовый жениться на тебе. Ты не пария…

Это Энн ненадолго отвлеклась от своего занятия. Она держит ладонь над пламенем свечи. И опускает руку все ниже и ниже, пока наконец не отдергивает ее. Но когда ее лицо кривится от боли, я понимаю, что она обжигается нарочно… Энн снова проверяет, может ли она хоть что-то чувствовать.

— Да почему всем хочется мной командовать? — бормочет Пиппа и обхватывает голову руками. — Почему они все хотят распоряжаться моей жизнью? Решать, как я должна выглядеть, с кем должна встречаться, что делать или не делать? Почему бы им просто не оставить меня в покое?

— Потому что ты слишком красива, — отвечает Энн, глядя, как пламя лижет ее ладонь. — Людям всегда кажется, что они вправе обладать прекрасными вещами.

Пиппа горько смеется, и в ее смехе слышатся слезы.

— Ха! И почему только девушкам кажется, что красота поможет им решить все проблемы? От красоты проблем только больше! Это настоящее несчастье! Мне бы хотелось быть кем-то другим.

Роскошь подобного желания может себе позволить только очень хорошенькая девушка. Энн коротко фыркает, выражая полное недоверие к словам Пиппы.

— Да! Я бы действительно хотела… Мне бы хотелось быть тобой, Энн!

Энн настолько ошеломлена, что забывает отодвинуть ладонь, и держит ее над свечой на секунду дольше, чем то было возможно, и тут же с отчетливым всхлипом отдергивает ее.

— Да с какой же стати тебе бы вдруг захотелось очутиться на моем месте?!

— Потому что… — Пиппа протяжно вздыхает, — потому что тебе ни к чему тревожиться из-за таких вещей. Ты не из тех девушек, вокруг которых люди постоянно так толкутся, что и дышать не дают. Ты никому не нужна.

— Пиппа! — рявкаю я.

— Что? Что я такого опять сказала? — стонет Пиппа.

Она совершенно не осознает собственной глупейшей грубости.

Лицо Энн мрачнеет, она прищуривается, но жизнь слишком истерзала ее, чтобы она решилась на резкий отпор, а Пиппа настолько эгоистична, что ничего не замечает.

— Ты хочешь сказать, что я ничем не примечательна, — без выражения произносит наконец Энн.

— Именно так, — кивает Пиппа и бросает на меня победоносный взгляд, говорящий: «Вот видишь, кто-то понимает мои беды!» Но через секунду до Пиппы наконец доходит. — Ой… Ох, Энн, я совсем ничего такого не имела в виду!

Энн меняет руку, поднеся к свече на этот раз левую ладонь.

— Энн, милая Энн! Ты должна простить меня! Я ведь не такая умная, как ты. Я вечно говорю что-нибудь такое, чего совсем не хотела сказать!

Пиппа обнимает Энн, а та не может отказаться от внимания кого бы то ни было, кого угодно, пусть даже это девушка, считающая ее просто полезной вещью, чем-то вроде скромного ожерелья или ленты для волос.

— Послушай, расскажи нам что-нибудь! Или давайте читать дневник Мэри Доуд.

— Да зачем его читать, если мы уже знаем, чем все кончилось? — возражает Энн. — Они обе погибли в пожаре.

— Да, но мне хочется понять, как дело дошло до этого!

— Пиппа, нельзя ли оставить это? — со вздохом спрашиваю я. — Мы все сегодня не в том настроении.

— Тебе легко говорить! Тебя-то не выдают замуж против твоего желания!

В небе гремит и грохочет, а мы сидим в разных углах пещеры, до боли одинокие в своем духовном единении.

— Хотите, расскажу вам одну историю? Новую и ужасную. О призраках.

Этот голос, слабым эхом разнесшийся по большой пещере, принадлежит Фелисити. Она развернулась на своем камне лицом к нам, обхватив руками согнутые колени, сжавшись в комок.

— Готовы? Могу начинать? Однажды, давным-давно, жили четыре девушки. Одна из них была хорошенькой. Одна — умной. Одна — очаровательной. А четвертая… — Фелисити смотрит на меня. — А четвертая была загадочной. Но все они, видите ли, были… немножко порчеными. Во всех них что-то было не так. Дурная кровь. Огромные желания. Ох, я кое-что пропустила. Это нужно было сказать сначала. Все они были ужасными мечтательницами, эти девушки.

— Фелисити… — начинаю я, потому что Фелисити чем-то меня пугает — именно Фелисити, а не та история, которую она начала рассказывать.

— Вы ведь хотели что-нибудь послушать, вот я и предлагаю вам послушать.

Молния ударяет прямо перед входом в пещеру, облив половину лица Фелисити белым светом, а другую половину оставив в тени.

— Постепенно, день за днем, эти девушки нашли друг друга. И стали грешить. Вы знаете, что это был за грех? Никто не знает? Пиппа? Энн?

— Фелисити… — В голосе Пиппы слышится тревога. — Лучше нам вернуться в школу и выпить по чашечке чая. Здесь уж очень холодно.

Фелисити повышает голос, и он, заполняя пространство между нами, звучит как удары колокола.

— Их грех состоял в том, что они верили. Верили, что могут быть другими. Особенными. Они верили, что могут изменить себя — избавиться от порчи, от нехватки любви. Перестанут быть ненужными вещами. Они думали, что могут стать живыми, любимыми, нужными кому-то. Необходимыми. Но все это было неправдой. Это история о призраках, помните? Трагедия.

Снова сверкает молния, и сразу за ней вторая, третья, и в их свете я вижу лицо Фелисити, мокрое от слез, с распухшим носом.

— Но все это было чистым заблуждением. Их собственные глупые надежды предали их. Для них ничто не могло измениться, потому что на самом деле они не были особенными. И потому жизнь подхватила их и потащила, куда хотела, и они покорно шли, понимаете? И стали угасать в собственных глазах, пока не превратились в обычные живые привидения, и они преследовали друг друга, напоминая, кем они могли бы стать. Кем они не смогли стать.

Голос Фелисити становится высоким, горестным.

— Вот так-то. Разве это не самая ужасная история из всех, какие вы слышали?

Дождь неустанно колотит по земле, и его шум сливается со сдавленными рыданиями Фелисити. Энн прекращает наконец терзать свои руки. И сквозь пламя свечи пристально смотрит на стену пещеры, где видит собственное будущее, не обещающее ей ничего. Пиппа так яростно вертит обручальное кольцо — я пугаюсь, что она может оторвать палец.

Может быть, это непрерывный ливень свел нас с ума. Может быть, виноваты мысли о том, что прелестная Пиппа вынуждена выйти замуж за человека, которого она не любила, и который не любил ее, а просто хотел ею завладеть. Может быть, виновато воображение Энн, которой пришлось бы забыть о своем голосе и служить напыщенным аристократам и их ненавистным детям. А может быть, причиной всего стала Фелисити, изо всех сил старавшаяся сдержать слезы. Или в том, что каждое ее слово было правдой.

Впрочем, какова бы ни была причина, я стала думать о том, чтобы принести с собой в наш мир магию сфер. Я думала о матерях, которые приехали сегодня навестить девушек, и об их пустых жизнях. Думала о собственной матушке, о ее предостережении, о том, что она не раз повторяла: я не готова воспользоваться всей своей силой.

Но я готова, матушка, думала я. Готова.

Снаружи раздался новый раскат грома, прозвучавший как предупреждение и как молитва. Вокруг меня в полутьме танцевали вырезанные в камне изображения женщин, ушедших еще до нашего рождения. И они настойчиво шептали мне одно и то же слово.

Поверь.

Я вижу, как поблескивает нежеланное кольцо Пиппы. Слышу затрудненное дыхание Энн. Чувствую, как отчаяние встречается в тишине с непрошенными желаниями.

Должно же быть нечто лучшее, чем все это…

Я решаюсь наконец заговорить, и мой голос достигает невидимого потолка пещеры, вспугнув какую-то птицу.

— Но ведь есть же способ изменить все…