Великая и ужасная красота

ГЛАВА 7

Меня будит какой-то звук. Я чуть приоткрываю глаза, борясь со сном. Я лежу на правом боку, лицом к кровати Энн. Дверь и то, что появилось в нашей спальне, находятся в дальнем конце комнаты со стороны моих ног. Чтобы рассмотреть там что-либо, мне нужно пошевелиться, повернуться, сесть — но я не хочу давать знать, что проснулась. Это логика пятилетнего ребенка: если я чего-то не вижу, то и оно не видит меня. Можно не сомневаться, что множество невезучих людей попадало в нешуточные неприятности, рассуждая подобным образом.

«Ну же, Джемма, нет смысла так пугаться! Скорее всего, ничего там нет».

Я моргаю и начинаю всматриваться в темноту. В щель между длинными бархатными занавесями просачивается луч лунного света, он падает на противоположную стену и почти касается низкого потолка. Снаружи об оконное стекло с легким скрипом трется ветка дерева. Я напрягаю слух, стараясь уловить посторонние звуки, что-нибудь в самой спальне. Но слышу только ровное посапывание Энн. На мгновение я решаю, что мне все это приснилось. Но тут звук повторяется. Тихо скрипит доска пола под чьей-то ногой, и становится ясно, что мое воображение тут ни при чем. Я прикрываю глаза, чтобы казалось, будто я сплю, и продолжаю всматриваться. Никто не получит мою голову просто так, без хорошей драки. У меня вдруг пересыхает и как будто распухает язык. Неясная фигура протягивает ко мне руку, я резко сажусь… и с силой ударяюсь макушкой о низко нависшее перекрытие.

Я шиплю от боли и, забыв о ночном госте, хватаюсь за ушибленную голову.

Чья-то удивительно маленькая рука зажимает мне рот.

— Ты что, хочешь разбудить всю эту чертову школу?

Ко мне наклоняется Фелисити; лунный свет падает на ее лицо сбоку, отчего черты становятся резкими, угловатыми, а кожа кажется молочно-белой. Фелисити сейчас вполне могла бы заменить саму луну.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, потирая здоровенную шишку, вздувающуюся надо лбом, чуть выше линии роста волос.

— Я же говорила, что мы еще увидимся.

— Но ты забыла упомянуть, что это будет прямо посреди ночи, — возражаю я, подражая ее тону.

В Фелисити есть нечто такое, что вызывает во мне желание произвести на нее впечатление, показать, что я ничуть не слабее, что ей не удастся вот так просто одержать надо мной верх.

— Идем! Я хочу показать тебе кое-что.

— Что именно?

Фелисити произносит медленно, с расстановкой, как будто говорит с ребенком:

— Идем со мной, я тебе покажу.

Голова у меня все еще гудит после удара. Энн негромко похрапывает, ничего не слыша, ничего не подозревая.

— Возвращайся утром, — говорю я, падая обратно на подушку.

Я уже проснулась настолько, чтобы понимать: что бы ни хотела показать мне Фелисити в такой час, ничего хорошего в этом быть не может.

— Я не стану повторять свое предложение. Решай: сейчас или никогда.

«Останься лучше в постели, Джемма! Все это выглядит не слишком многообещающе».

Так твердит мой рассудок. Но ведь не одному только рассудку предстоит провести два ближайших года в этой школе, занимаясь бессмысленной болтовней за чаем, умирая от чудовищной скуки. Мне бросили вызов, а я никогда в жизни не отступала в таких случаях.

— Ладно, согласна, — говорю я. — Пошли.

И тут же, чтобы не выглядеть слишком уж уступчивой, добавляю:

— Но лучше бы тебе не замышлять дурного.

— О, все будет в порядке. Обещаю!

И вот я иду следом за Фелисити из своей спальни, по длинному коридору, мимо девушек, спящих в комнатах за стенами, увешанными портретами женщин из прошлого школы Спенс — призраков с мрачными лицами, в белых платьях… губы этих женщин неодобрительно поджимаются при виде нашей эскапады, но печальные глаза говорят: «Вперед! Действуйте, пока можете! Миг свободы так короток!»

Когда мы добираемся до просторной площадки и лестницы, ведущей вниз, я приостанавливаюсь.

— А как насчет миссис Найтуинг? — спрашиваю я, поглядывая на огромную лестницу, уходящую на четвертый этаж, невидимый в темноте.

— О ней не беспокойся. Как только она выпивает свой стаканчик шерри, ее уже ничем не разбудишь, — отмахивается Фелисити и начинает спускаться.

— Погоди! — шепчу я как можно громче, но все же не настолько громко, чтобы разбудить остальных.

Фелисити останавливается, поворачивается ко мне, и на ее бледном лице вспыхивает насмешка. Резко качнув бедрами, она поднимается на одну ступеньку.

— Если ты хочешь жить здесь, без конца вышивая на салфетках «Боже, благослови наш дом», и учась играть в теннис на траве в корсете и пышной юбке, то возвращайся в постельку. Но если тебе хочется ухватить хоть немножко настоящего веселья…

С этими словами она припускает вниз по ступеням, мгновенно скрываясь за очередным изгибом лестницы.

Внизу, в большом холле, нас встречает Пиппа. Огонь в огромном камине погас, лишь несколько угольков еще потрескивают и вспыхивают искрами, но они не дают ни тепла, ни света. Пиппа прячется за огромным горшком с папоротником. Когда мы входим в холл, она высовывается из укрытия, глядя на нас взволнованными глазами.

— Где вы так долго пропадали?

— Ты ждала всего несколько минут, — возражает Фелисити.

— Мне не нравится ждать здесь. Все эти глаза на колоннах… Как будто следят за мной.

В темноте эльфы и нимфы на колоннах выглядят как настоящие призраки. Зал кажется живым, он будто отмечает каждое наше движение, подсчитывает наши вздохи…

— Ой, не будь такой глупенькой! Мы — храбрые девушки. А остальные где?

И тут же, как будто по сигналу, по лестнице спускаются еще две девушки и присоединяются к нам. Меня знакомят с Элизабет, маленькой, похожей на крысу девицей, из тех, у кого не бывает собственного мнения, и худенькой Сесили, поджимающей губы при виде меня.

Марты, подставившей Энн подножку в церкви, среди них нет, и я понимаю, что она не входит в узкий круг избранных, а только хочет в него пробиться. Именно потому она и напакостила Энн с такой охотой — чтобы выслужиться.

— Готова? — насмешливо спрашивает Сесили.

Во что это я впуталась? Почему не ответила просто: «Ладно, девушки, все было очень мило. Спасибо за прелестную полуночную забаву в старом запущенном дворце. Мне, конечно, не так уж хочется пропустить момент, когда этот зал расцветет ночной жизнью и вспыхнет прекрасным и кошмарным сиянием, но я, пожалуй, лучше вернусь в постель». Но вместо этого я выхожу вслед за девушками на лужайку за домом, где полная луна проливает желтоватый свет сквозь высокие прозрачные облака. Густой туман все еще стелется по земле, ужасно холодно. А я выскочила в одной ночной сорочке… Девицы оказались поумнее меня и набросили синие бархатные плащи.

— За мной!

Фелисити направляется вверх по склону холма, к церкви, и через несколько шагов туман поглощает ее целиком. Я иду за ней, а остальные шагают позади меня, так что мне уже не повернуть обратно. И всю дорогу до церкви я запоздало сожалею о своем решении отправиться с таинственными подружками в туманную ночь.

— У нас тут в школе есть традиция, — заявляет Фелисити. — Мы проводим небольшую церемонию посвящения для новеньких, даем им возможность доказать, что они достойны войти в наш внутренний круг.

— У вас действительно есть внутренний круг, состоящий всего из четырех человек? — спрашиваю я, держась куда более уверенно, чем себя чувствую. — Это гораздо больше похоже на внутренний квадрат, тебе не кажется?

— Тебе повезло, что ты очутилась здесь, — огрызается Сесили.

«Да, я чувствую себя просто невероятной счастливицей, стоя здесь, на ледяном холоде, в одной ночной сорочке. Кое-кто мог бы сказать, что это невероятно глупо, но я все равно полна оптимизма».

— Ну, и в чем суть этого тайного посвящения?

Элизабет взглядом спрашивает у Фелисити разрешения говорить.

— Тебе только и нужно, что взять что-нибудь из этой церкви.

— То есть что-нибудь украсть? — уточняю я.

Мне очень не нравится новый поворот событий, но я зашла слишком далеко, чтобы отступать.

— Это не воровство. В конце концов, то, что ты возьмешь, останется в школе Спенс. Это всего лишь способ доказать, что ты достойна нашего доверия, — возражает Фелисити.

Я раздумываю несколько секунд; и хотя наиболее разумным было бы сказать, что мне все это неинтересно и что я предпочту отправиться спать, я произношу совсем другое:

— И что именно мне взять, как ты думаешь?

Облака разлетелись в клочки. Сливочная луна показывается во всей своей красе. Фелисити приоткрывает рот и проводит языком по верхним зубам, словно ощупывая их.

— Вино для причастия.

— Вино для причастия? — недоверчиво повторяю я.

Пиппа сдавленно кашляет, а потом нервно хихикает, и я понимаю, что со стороны Фелисити это импровизация, новое проявление ее дерзости.

Сесили ошеломлена.

— Но, Фелисити, это же богохульство!

— Да, я тоже не уверена, что это хорошая идея, — говорю я, но Фелисити меня перебивает.

— В самом деле? А мне идея кажется просто блестящей! — резко произносит она. Дочь адмирала терпеть не может, когда с ней спорят. — А ты как, Элизабет? Ты что думаешь?

Элизабет стала похожа на щенка, который не знает, кого из хозяев выбрать, — Фелисити или Сесили.

— Ох… ну, я полагаю…

Тут вмешивается Пиппа.

— Я думаю, идея — высший класс!

Я почти готова поклясться, что деревья шепчут: «Идиотка!» Во что я впуталась?!

— Ты ведь не будешь говорить, что боишься войти туда одна? — интересуется Фелисити.

Я как раз очень даже боюсь, но признаться в этом не могу.

— А что будет, когда преподобный Уэйт обнаружит, что вино для причастия исчезло? Разве он не заподозрит в этом учениц?

С губ Фелисити срывается высокомерное «Ха!».

— Да этот пьянчужка только и подумает, что сам его выпил! Кроме того, в это время года тут вокруг постоянно кочуют цыгане. И если придется, мы можем свалить вину на них.

Мне очень, очень не нравится замысел Фелисити. Церковная дверь как будто вдруг становится выше и приобретает зловещий вид. Но, несмотря на все опасения, я знаю, что войду туда.

— А где хранится это вино?

Пиппа подталкивает меня к двери.

— За алтарем. Там есть такая маленькая ниша в стене.

Она изо всех сил налегает на засов. Дверь скрипит и распахивается, открывая передо мной кромешную тьму.

— Неужели вы думаете, что я смогу найти что-нибудь в такой темноте?

— А ты иди на ощупь, — заявляет Фелисити, толкая меня вперед.

Я поверить не могу, что действительно очутилась в темной, мрачной церкви, готовая совершить чудовищное святотатство. Не укради… Я вспоминаю, что случается с теми, кто нарушает заповеди. И вряд ли что-то поможет мне избежать наказания, если я собираюсь украсть то, что церковь считает святой кровью Христовой… И ведь еще не поздно. Я все еще могу повернуть назад и отправиться в постель. Могу, но тогда я навсегда лишусь влияния на этих девушек, которое приобретала сейчас…

Правильно. Нужно просто сделать все побыстрее. Свет с улицы дает возможность видеть все поблизости от входа, но в дальнем конце, где таятся алтарь и вино, царит тьма. Я шагаю вперед — и тут же слышу, как со скрипом затворяется дверь, и свет исчезает, а с наружной стороны тяжело сдвигается с места деревянный засов. Они просто заперли меня в церкви… Не думая, я с силой ударяю в дверь плечом, надеясь, что еще успею открыть ее. Но она и не шелохнулась. Зато я основательно ушиблась.

«Глупая, глупая, глупая Джемма…»

Чего, собственно, я ожидала? Как я могла купиться на нелепое обещание приема в их закрытый клуб? В моей голове звучит голос Энн: «А какой смысл? У меня и шансов не было против них». Но сейчас некогда жалеть себя. Надо думать.

В церкви должен быть второй выход. Нужно только найти его. Вокруг как будто дышат тени. Под скамьями шуршат мыши, коготки скребутся по мраморному полу. По коже у меня ползут мурашки. Но луна светит во всю силу, лучи проникают сквозь оконные витражи, оживляя ангелов, пробуждая голову горгоны… ее глаза горят желтым огнем.

Я немного привыкаю к темноте и начинаю пробираться между скамьями, от ряда к ряду, надеясь, что не наступлю на грызуна или что-нибудь похуже. Каждый звук кажется оглушительным. Шорох лап ночных зверьков. Потрескивание дерева. Я молча проклинаю себя за то, что стала жертвой столь мерзкой выходки. «Это просто нечто вроде небольшого посвящения школы Спенс… нам нравится издеваться друг над другом. Красота, грация и очарование? Да пропади они пропадом! Это школа для садистов, умеющих отлично накрывать стол для чая».

Клик-клик. Треск-треск…

«Скорее всего, Фелисити имеет такое же отношение к адмиралу Уортингтону, как и я».

Клик-клик. Треск-треск…

«Я даже не хочу когда-нибудь очутиться в Париже».

Кашель. Но я не кашляла. А если это не я, то кто же?

Через долю мгновения эта мысль добирается до моих ног, и я, спотыкаясь, мчусь по центральному проходу к алтарю. Натыкаюсь на первую ступеньку алтарного возвышения и растягиваюсь на жестком мраморе, острый край ступени ударяет меня по ноге. Но я слышу шаги, быстрые шаги за спиной, и на четвереньках ползу к небольшой двери, чуть-чуть приоткрытой, которую только что заметила за органом. Я с трудом поднимаюсь на ослабевшие ноги, изо всех сил стремясь укрыться… укрыться по другую сторону этой двери. Остается только протянуть руку, и…

Но надо мной вдруг что-то… Милостивый боже, мне, наверное, все это чудится… ведь что-то… кто-то вдруг пролетает над головой и тяжело приземляется на пол между мной и спасительной дверью. Чья-то рука зажимает мне рот, не дав закричать. Вторая рука дергает меня вперед, крепко прижав к чьему-то телу…

Инстинкт заставляет меня впиться зубами в закрывающую рот ладонь. Меня бесцеремонно толкают на пол. Я вскакиваю и снова бросаюсь к двери за органом. Но невидимая рука хватает меня за лодыжку, и я грохаюсь на мрамор с такой силой, что из глаз летят искры. Я пытаюсь отползти в сторону, но у меня слишком сильно болят колено и голова…

— Подождите… Пожалуйста!

Голос молодой, мужской, смутно знакомый…

В темноте вспыхивает спичка. Я завороженно слежу за огоньком, подплывающим к лампе. Неяркий свет заливает все вокруг, и я вижу широкоплечую фигуру, черный плащ… и только потом могу рассмотреть лицо с большими темными глазами, с длинными ресницами. Мне ничего не почудилось. Он действительно здесь. Я вскакиваю, но он оказывается проворнее и перегораживает мне дорогу к двери.

— Я закричу! — обещаю я. — Клянусь, я закричу!

Голос у меня сел, и я говорю едва слышно.

Он напрягается, готовый к чему-то, но я не знаю, к чему именно, и от этого сердце еще сильнее колотится о ребра.

— Нет, вы не будете кричать, — говорит он наконец. — Как вы объясните то, что находитесь здесь наедине со мной, посреди ночи, да еще и не будучи одетой должным образом, мисс Дойл?

Я машинально обхватываю себя руками, пытаясь спрятать хотя бы часть тела, укрытого только тонкой ночной рубашкой. Он знает меня, ему известно мое имя… Сердце колотится уже прямо в ушах. Сколько мне пришлось бы кричать, чтобы кто-нибудь услышал? Да и есть ли поблизости хоть кто-то, кто мог бы услышать меня?

Я отступаю за алтарь.

— Кто вы такой?

— Вам совершенно не нужно этого знать.

— Но вы-то знаете мое имя! Почему бы мне не узнать ваше?

Он немного думает, прежде чем ответить, и наконец коротко произносит:

— Картик.

— Картик? Это ваше настоящее имя?

— Я назвал вам некое имя. Этого достаточно.

— Что вам нужно от меня?

«Думай, Джемма, думай… А он пусть пока говорит».

— Вы меня давно преследуете. Я видела вас на железнодорожной станции. И на службе в церкви.

Он кивает.

— Да, я сел следом за вами на борт «Мэри-Элизабет» в Бомбее. Тяжелое было путешествие. Я знаю, что англичане весьма сентиментально привязаны к морю, но я вполне бы прожил и без него.

Свет лампы падает на него, и на стену ложится тень — нечто крылатое, парящее… Он все так же стоит между мной и дверью. Мы оба замираем, не шевелясь.

— Но зачем? Зачем все это вам понадобилось?

— Я ведь уже сказал, мне нужно было поговорить с вами.

Он делает шаг вперед. Я шарахаюсь, и он останавливается.

— Поговорить о том дне и о вашей матери.

— Что вам известно о моей матери?

Я выкрикиваю это так громко, что спугиваю какую-то птицу, прятавшуюся под балками потолка. Она в панике заколотила крыльями.

— Прежде всего я знаю, что умерла она не от холеры.

Я заставляю себя глубоко вздохнуть.

— Если вы рассчитываете шантажировать мою семью…

— Ничего подобного!

Еще шаг вперед.

Я прижимаюсь спиной к холодному мрамору алтаря; руки дрожат, не знаю, смогу ли я хотя бы оттолкнуть странного юношу…

— Продолжайте.

— Вы ведь видели, как все это произошло, правда?

— Нет! — Это слово вырывается у меня само собой, бездумно и бессмысленно.

— Вы лжете.

— Н-нет… я…

Он стремительно, как змея, подскакивает к алтарю и нагибается ко мне, держа лампу в нескольких дюймах от моего лица. Он мог бы без труда обжечь меня или свернуть мне шею.

— В последний раз спрашиваю: что именно вы видели?

От страха во рту у меня пересыхает так, что я почти не могу говорить.

— Я… я видела ее убитой. Я видела их обоих убитыми.

Он крепко стискивает зубы и чуть слышно цедит:

— Продолжайте…

Из груди рвутся рыдания. Но я подавляю их.

— Я… я пыталась позвать ее, но она меня не слышала. А потом…

— Потом что?

Тяжесть, наполнившая мою грудь, просто невыносима, я с трудом выдавливаю из себя каждое слово.

— Я не знаю. Это было… как будто тени ожили… я никогда не видела ничего подобного… такой отвратительной твари…

Мне почему-то стало легче, когда я выложила совершенно незнакомому человеку то, что скрывала от всех.

— Ваша матушка сама лишила себя жизни, ведь так?

— Да… — шепчу я, изумленная, что ему это известно.

— Ей повезло…

— Да как вы смеете…

— Поверьте мне, ей очень повезло, что до нее не добралась та тварь. Как до моего брата. Он оказался не таким счастливчиком.

— Но что это такое?

— То, с чем невозможно бороться.

— Но я потом еще раз видела это. Когда ехала сюда в экипаже. У меня было еще одно… видение.

Юноша встревожился. Я вижу страх в его глазах и жалею, что вообще рассказала ему хоть что-то. Он выпрямляется, пристально глядя на меня.

— Слушайте меня внимательно, мисс Дойл. Вы никогда и никому не расскажете обо всем этом. Вы понимаете?

Лунный свет с трудом пробивается сквозь цветные стекла витражей…

— Почему нет?

— Потому что тогда вы окажетесь в опасности.

— Но что это было такое, что именно я видела?

— Это было некое предостережение. И если вы не хотите, чтобы произошли новые ужасные события, вы не будете позволять себе новых видений.

Ночь, дурацкая выходка девиц, страх и измождение… все это выливается в язвительном смехе, который я не в силах остановить.

— Но как, скажите на милость, я могла бы это сделать? Хотя бы потому, что эти самые видения не спрашивают разрешения являться!

— Просто закройте перед ними свой ум, и они быстро прекратятся.

— А если у меня не получится?

Без единого звука он крепко хватает меня за запястье.

— У вас получится.

По центральному проходу дерзко мчится мышь. Молодой человек отпускает меня, по его лицу проскальзывает самодовольная усмешка. Я прижимаю руку к груди и потираю горящую кожу.

— Мы будем следить за вами, мисс Дойл.

Тут за тяжелой дубовой дверью церкви раздается шум. Я слышу, как преподобный Уэйт пьяным голосом напевает что-то себе под нос, сражаясь со щеколдой; он громко ругается, когда щеколда со стуком падает на прежнее место. Не знаю, что бы случилось, если бы преподобный обнаружил меня здесь — может, он обрадовался бы, а может, испугался. Я оглядываюсь — но мой мучитель исчез. Он просто-напросто сбежал через боковую дверь. Путь к свободе открыт. Я могу выйти. А потом я вижу это. Бутылка с вином для причастия, полнехонька до краев, стоит в нише.

Дверь наконец поддается усилиям преподобного. Он войдет с секунды на секунду. Но этой ночью преподобному Уэйту будет отказано в вине. Бутыль уже в моих руках, и я выбегаю через открытую боковую дверцу, но останавливаюсь в начале темной лестницы. Что, если юноша ждет меня там, внизу, в темноте?

Преподобный Уэйт входит наконец в церковь и интересуется:

— Тут что, кто-то есть?

Язык у него заплетается.

Я стремительно бегу вниз по лестнице и припускаю по склону холма, как будто в меня палят из пушки. Я не останавливаюсь до тех пор, пока не упираюсь во внушительные кирпичные стены школы Спенс; лишь тогда я позволяю себе перевести дыхание. Неподалеку каркает ворона, заставляя меня подпрыгнуть. Я ощущаю на себе чьи-то взгляды…

«Мы будем следить за вами…»

Что он имел в виду, этот странный человек? Кто такие «мы»? И зачем кому бы то ни было следить за девушкой, у которой не хватило ума даже на то, чтобы разгадать планы четверки глупых проказниц, скучающих в пансионе для благородных девиц? И что он знает о моей матери?

«Просто посмотри на школу, Джемма. Все будет в порядке».

Зашагав дальше, я обвожу взглядом ряды окон над головой. Они прыгают вверх-вниз с каждым моим шагом.

«Вы не будете позволять себе новых видений…»

Но это же глупо. И унизительно. Я ведь не могу управлять этими видениями. Если бы можно было просто зажмурить глаза покрепче, вот как сейчас, и пожелать увидеть нечто особенное…

Мое дыхание вдруг становится глубже и реже. Все тело охватывает теплом, я расслабляюсь, как будто очутилась в самой восхитительной из всех возможных ванн, полной душистой розовой воды… Почуяв запах роз, я резко открываю глаза.

Маленькая девочка, та самая, что посетила меня в видении по дороге в школу, стоит передо мной, слегка светясь. Она манит меня рукой.

— Сюда, сюда…