Великая Российская революция: от Февраля к Октябрю 1917 года

Заговоры и разговоры

Приняв под давлением революции манифест 17 октября 1905 г. и согласившись на создание парламента с урезанными правами, Николай II перекраивал избирательное законодательство, чтобы обеспечить более выгодный для самодержавия состав депутатского корпуса. Делиться властью с «общественностью» он не желал. Что же удивляться, что «общественность» (то есть интеллигенция и политизированная часть буржуазии) относилась к самодержавию критически и по мере сил интриговала против имперской бюрократии, эффективность работы которой оставляла желать лучшего. Закрытость круга, где принимались ключевые для страны решения, порождала множество слухов, а уж затем оппозиционная пресса могла раздувать реальные и выдуманные сообщения о злоупотреблениях царского окружения. Эта ситуация встречается во многих странах, где разлагаются аристократические порядки. В основе революции лежит социальный кризис, вызванный трудностями индустриальной модернизации страны, на пути которой встал социальный эгоизм аристократии и бюрократии.

В начале XX в. в России возникла сеть многообразных связей между общественными деятелями, активистами самых разных, публично противостоящих друг другу организаций, подпольных и легальных. В этой «тусовке» можно было встретить и влиятельного предпринимателя, недовольного властями, и революционера, и либерально мыслящего офицера, и кадетского депутата. Это - нормальное явление, естественное следствие появления гражданского общества, которое как раз и состоит из разнообразных контактов. Но это не значит, что все люди, причастные этим контактам, - участники одного разветвленного заговора. Заговорщики должны согласовывать свои действия, подчиняться единому центру, выполнять его указания. Иначе - единого заговора нет.

Либеральные деятели видели, что страна погружается в глубокий военно-политический и социально-экономический кризис. Как говорил с парламентской трибуны В. А. Маклаков, «Россия сейчас - это воинская часть перед паникой; по инерции еще стреляют ружья, по привычке еще повинуются власти, но подозрение закралось - раздается крик «спасайся, кто может», и все побегут». Это положение вызывало не столько злорадство, сколько страх перед будущим. Либо

смута и развал фронта, либо глухая абсолютистская реакция, которая, впрочем, почти наверняка наступит и после смуты. В этих условиях либеральная оппозиция выдвигала идею, характерную для элитарного сознания: «Если Россия увидит, что ей навстречу пошли, что властью назначены не эти ставленники режима, а слуги России, если она увидит тех людей, которым она может поверить, то Россия... ухватится за эту власть»²⁴³, - уверял депутат Маклаков. «Слуги России» считали, что Россия поверит им авансом. Но такая вера длится недолго. А затем люди оценивают меры новой власти. Если меры не приведут к улучшению ситуации, то от любви масс до их ненависти - лишь один шаг.

В середине 1915 г. разразилась военная катастрофа, «снарядный голод» и отступление российской армии. Резко упала дисциплина, царю поступали рапорты о таких ее нарушениях, как вооруженный мятеж, мародерство, разбой²⁴⁴. Так начинались процессы, характерные для 1917 года. Николай II отстранил от командования великого князя Николая Николаевича и 23 августа 1915 г. назначил себя главнокомандующим. Таким образом, Николай II взял на себя ответственность за ход войны на Восточном фронте.

Этим император надеялся решить проблему слабой координации государственного управления на фронте и в тылу. Военные власти требовали мобилизации усилий тыла, но не имели для этого рычагов. Как писал начальник Главного артиллерийского управления А. А. Ма-никовский, военный министр не мог ничего поделать «с путями сообщений, с торговлей и промышленностью, с земледелием и прочими «удельными княжествами», каждое из которых вело «свою политику» и стремилось показать, что я де мол «сам с усам»»²⁴⁵.

Генералитет стремился установить связь с тылом. Конечно, генералы предпочли бы командовать им. В 1916 г. генерал М. В. Алексеев даже предложил императору план введения поста министра обороны, которому бы подчинялись остальные министры. Однако царь увидел в этом дублирование его собственных полномочий и отверг проект. Провалу проекта содействовал и Родзянко²⁴⁶ - думские круги опасались военной диктатуры в тылу, но были готовы предложить военным взаимовыгодное сотрудничество.

Проблема организации тыла встала особенно остро в связи с поражениями 1915 г., и либеральные круги попытались увязать эту задачу с расширением влияния «общественности» на государственное управление. Предприниматели и либеральная интеллигенция готовы были более энергично включиться в работу на победу, но не без условий.

Собравшаяся 19 июля 1915 г. Государственная дума горячо обсуждала причины поражений. К 22 августа в Думе был создан Прогрессивный блок, в который вошло 6 фракций (кроме крайне правых и левых - трудовиков и социал-демократов), 236 депутатов из 442, а также десятки членов Государственного совета. Блок выступал за «создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями относительно выполнения в ближайший срок определенной программы...»²⁴⁷ Впрочем, программа Прогрессивного блока была сформулирована настолько абстрактно (законность, обновление местной власти, разумность политики), что главным требованием было, конечно, согласие правительства с законодательными учреждениями. В этой же программе прозвучало слово «двоевластие» - критиковалось дублирование гражданской власти военной. Однако для одного из лидеров блока, конституционного демократа П. Н. Милюкова, было важно не только то, что это правительство будет ответственным перед парламентом. Кабинет должен состоять из лиц, «объединенных однородным пониманием задач переживаемого момента»²⁴⁸. То есть, Прогрессивный блок, являвшийся коалицией, должен выдвинуть однородное, монолитное правительство. Либеральная идея «ответственного министерства» отождествлялась с лозунгом «министерства, пользующегося доверием страны»²⁴⁹. Сначала казалось, что это - формула компромисса с самодержавием. Но в ходе крушения самодержавия выяснилось, что министерство, «пользующееся доверием страны» (то есть состоящее из известных и пока популярных фигур) - это не обязательно правительство, ответственное перед парламентом. Популярные фигуры уважают парламент, пока идут к власти, а в дальнейшем парламент начинает им мешать.

Парламент мешал и Николаю II. 3 сентября 1915 г. работа осмелевшей Государственной думы была приостановлена. Когда депутаты расходились, один из них выкрикнул: «Да здравствует русский народ!» Это был А. Ф. Керенский.

Концентрация полномочий в руках Николая II не способствовала успешной координации высшего управления, так как царь был занят сразу очень многими делами. При этом председатель правительства не контролировал министров, которые выходили напрямую на государя. Император отказывался от уступок парламентаризму, чурался перемен, заменяя действия колебаниями. Результатом этих колебаний и внутренней борьбы между консерваторами и прогрессистами²⁵⁰ в государственно-аристократической элите стала «министерская чехарда», дезорганизующая управление: за четыре года сменились четыре председателя Совета министров, шесть министров внутренних дел, три министра иностранных дел, четыре министра земледелия, три министра путей сообщения. Только в 1916 г. произошло 17 министерских отставок. 20 января 1916 г. был отставлен председатель правительства И. Л. Горемыкин, 10 ноября - Б. В. Штюрмер, 27 декабря - А. Ф. Трепов. Он считался сильной личностью, выступал за удаление из столицы Григория Распутина и вскоре был сменен на безынициативного Н. Д. Голицына²⁵¹. Государю не нужен был новый Столыпин или даже его тень.

Как выразился депутат Маклаков, происходит «министерский калейдоскоп, когда мы не успеваем рассмотреть лицо тех министров, которые падают»²⁵². При такой кадровой политике любая другая воспринималась как более удачная.

Неудачные назначения приписывали влиянию «старца» Распутина на царскую семью. 17 декабря 1916 г. Распутин был убит группой заго-ворщиков-монархистов, но это не помогло монархии - оказалось, что его влияние было преувеличено.

Неэффективность работы правительства была связана не только с «чехардой», рассогласованностью и ревностным вмешательством императора в правительственную текучку, но и самим характером этой текучки. Правительство было перегружено «вермишелью» - решением множества мелких вопросов. Это было неизбежно при самодержавной системе власти, сверцентрализации принятия решений, и вело к невозможности проведения стратегической линии. Работа правительства тонула в «вермишели», принятие важных решений задерживалось, тем более, что оно требовало еще и согласования с Николаем II. Высшее чиновничество ревностно оберегало своё право на принятие решений, опасаясь расширения прав «общественности», которая могла иметь лишь совещательный голос.

Если правитель не привлекает к сотрудничеству «общественность», она начинает работать в режиме «теневого кабинета» - искать пути воплощения в жизнь своих идей вопреки воле «некомпетентной» и эгоистичной власти.

Пропагандистская кампания Прогрессивного блока сделала Думу центром общественного недовольства самодержавием и снискала ей значительную популярность, в том числе и в армии.

ккк

Каково было соотношение легальных и нелегальных действий либеральной оппозиции? В 1915 г. «общественность» имела вполне легальные структуры, которые занимались поддержкой армии, с одной стороны, и критикой правительства - с другой. Это - думский Прогрессивный блок, лидерами которого были спикер Думы, октябрист Родзянко и кадет Милюков, Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК) во главе с октябристом А. И. Гучковым, сеть военно-промышленных комитетов (ВПК), земско-городской союз (Земгор), лидерами которого были князь Г. Е. Львов и московский городской голова М. В. Челноков. При ЦВПК была создана Рабочая группа. Её состав определялся не руководством ЦВПК - были проведены выборы. Рабочие избрали туда группу профсоюзных лидеров во главе с социал-демократом К. А. Гвоздевым. Они были противниками не только самодержавия, но и буржуазии из руководства ЦВПК, которую воспринимали как временного союзника.

Неэффективность работы бюрократического аппарата, особенно проявившаяся в 1915 г., позволила «общественности» активно включиться в дело снабжения армии через «Красный крест», земские организации и военно-промышленные комитеты. Последние получили не более 4% от общего числа военных заказов, из которых выполнили не более 70%^п. Генерал Маниковский, глава Главного артиллерийского управления, считал, что частный бизнес завышает цены, и ставку нужно делать на казенные производства^{253 254}. Исследователь истории ВПК П. А. Кюнг суммирует: «Безусловно, их деятельность во многом помогала закрывать «узкие места» в производстве предметов материального довольствия и вооружения для действующей армии. Следует отметить, что их заслуги в деле мобилизации промышленности в годы Первой мировой войны явно несоразмерны с их общественной активностью... Все мероприятия комитетов, включая строительство новых заводов и переоборудование старых, оплачивались из казны. Поэтому, несмотря на то, что ВПК претендовали на роль центра либеральной оппозиции правительству, они являлись структурой, встроенной в существующий политический и экономический режим»²⁵⁵. Однако само правительство прибегло к такой системе государственного регулирования частной промышленности, которая в силу своей внутренней конфликтности была экономически неэффективна, но и провоцировала дальнейшее углубление конфликта правящего режима и бизнеса.

Дело было не только в ВПК и других общественных посредниках между бизнесом и казной. Когда заказы распределялись напрямую, капиталисты тоже не забывали заложить сверхприбыли. Военные заказы оказались «золотым дном». В Думе с возмущением говорилось о том, что «доходы различных товариществ и промышленных предприятий во время войны выросли до ужасающих цифр, нередко превышающих значительно, а иногда даже в два-три раза их основные капиталы... Например, товарищество Тверской мануфактуры бумажных изделий за последние годы получило на основной капитал в 6 000 000 чистой прибыли до 10 000 000. (Голос справа: и Коновалов тоже.) Товарищество латунных меднопрокатных заводов на основной капитал в 10 000 000 имело чистой прибыли 12 250 ООО...»²⁵⁶

Самодержавный режим не мог обойтись без экономических возможностей частного бизнеса для решения военно-экономических проблем. Но бюджет не выдерживал военных затрат. Лидеры либерального крыла буржуазии считали, что смогут решить эти проблемы лучше, избавившись от самодержавного режима.

Более важной структурой военно-государственного регулирования экономики в России, где «общественность» взаимодействовала с генералитетом и чиновничеством, были Особые совещания. Их возникновение было связано с парламентской активностью. По замечанию Кюнга, «первым в череде сменяющих друг друга малосильных учреждений по регулированию различных отраслей экономики Российской империи» стал Центральный комитет по снабжению топливом. Его деятельность дублировалась местными комитетами. В комитет входили представители заинтересованных ведомств и предпринимательских союзов²⁵⁷. По этой же модели строились и Особые совещания. В мае 1915 г. было создано временное Особое совещание по обеспечению армии предметами снабжения во главе с военным министром. В него вошли также представители Государственной думы. Несмотря на то, что совещание работало всего два месяца, оно содействовало налаживанию химического производства. Но все же орган, который не имел реальных полномочий и только обсуждал проблемы с министром, не мог быть структурой эффективного государственного регулирования. Зато Особые совещания способствовали укреплению отношений генералов с либеральными политиками.

Временный опыт решено было сделать постоянным - 17 августа 1915 г. был принят закон об Особых совещаниях (по обороне, перевозкам, продовольствию и топливу), которые возглавлялись соответствующим министром и включали представителей ведомств, законодательных палат, Земского и городского союзов, ВПК. Тот же закон давал министрам как председателям совещаний широкие полномочия по регулированию промышленности включая секвестр и вмешательство в кадровую политику частного бизнеса. Некоторое время совещания были неподконтрольны правительству, что усиливало рассогласованность управления. 1 июля 1916 г. Совет министров подчинил Особые совещания премьер-министру (хотя это было незаконно и вызвало недовольство либеральных кругов).

Практиковались совещания министров - глав совещаний. На совещаниях ставились сложные вопросы координации разных отраслей управления, например, об улучшении снабжения Петрограда и Москвы осенью-зимой 1915 и 1916 гг. Но поставить вопрос было проще, чем его разрешить. Совещания принимали обтекаемые рекомендации министрам, например - составить план обеспечения столиц продуктами первой необходимости²⁵⁸. Удовлетворительное обеспечение налажено не было.

Решающие полномочия в совещаниях сохраняло чиновничество (оно вело работу в комиссиях совещаний), но как бы под присмотром общественности. Власть оставалась в руках самодержавных институтов, но они оказывались в противоречивой связи с либеральными кругами. С одной стороны либералы лоббировали коммерческие интересы, с другой - были недовольны работой бюрократии в подконтрольных совещаниям сферах.

Интеллигенция и буржуазия в своей общественно-активной части отдавали предпочтение организациям «общественности», а консервативное чиновничество относилось к сети общественных организаций с недоверием. 10 декабря 1916 г. был разогнан Земско-городской съезд, 28 января 1917г. была арестована большая часть членов Рабочих групп ЦВПК и Петроградского ВПК во главе с Гвоздевым - за призыв к массовой мирной демонстрации в поддержку Государственной думы и создание Временного революционного правительства. Разгоны и аресты не стабилизировали ситуацию, скорее привели к радикализации общественности.

Стороны обвиняли друг друга в коррупции и некомпетентности. Соперничество между чиновничеством и «общественностью» в деле «организации тыла» только усиливало оппозиционность буржуазных кругов. 1 ноября 1916 г. лидер кадетов Милюков говорил с думской трибуны: «Когда с всё большей настойчивостью Дума напоминает, что надо организовать тыл для успешной борьбы, а власть продолжает твердить, что организовать страну - значит организовать революцию, и сознательно предпочитает хаос и дезорганизацию, что это: глупость или измена... Вы должны понять и то, почему у нас сегодня не остается никакой другой задачи, кроме той задачи, которую я уже указал: добиваться ухода этого правительства»²⁵⁹.

Подобного рода выступления способствовали росту авторитета Думы в глазах оппозиционной общественности. Начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев докладывал: «Дума в своем нынешнем составе еще недавно считалась левой прессой и демократическим кругами «черносотенной», «буржуазной», «собранием прихвостней Горемыкина» и пр. Заседание 1 ноября 1916 г. заставило широкие массы более доверчиво отнестись к Думе, в которой вдруг сразу увидели «лучших избранников народа», «представителей Всея Руси» и пр.»²⁶⁰. Характерно, что генерал Глобачев признал: демократические круги - это достаточно широкие массы.

На депутатов как на людей известных выходили всё новые недовольные. В условиях военных поражений это были и военные, готовые поиграть в «декабристов» ради того, чтобы сделать войну более «толковой» и победоносной. Не удивительно, что потенциальные военные заговорщики обращались к Гучкову, который одно время возглавлял комиссию Думы по вопросам обороны и вообще слыл ведущим военным специалистом в депутатском корпусе. Во время войны он возглавлял Центральный военно-промышленный комитет. По признанию самого Гучкова, он вел секретные беседы о возможности дворцового переворота. Вот, наконец, и заговор. Привел ли заговор Гучкова к свержению самодержавия, или речь идет о салонных конспирациях, которые так и остались разговорами, а самодержавие рухнуло в результате народных выступлений, которые начались по своим причинам?

Сам Гучков не считал свои контакты с оппозиционно настроенными военными чем-то опасным, не скрывал их и даже любил бахвалиться ими²⁶¹. Так что об этих встречах, имевших легальное обоснование по части Военно-промышленного комитета, знала половина петроградского света. В узком кругу обсуждались и решительные действия, но практических приготовлений сделано не было. Высокопоставленный чиновник-путеец Ю. В. Ломоносов вспоминал о разговорах подобного рода, которые велись «даже за генеральскими столами. Но всегда, при всех разговорах этого рода наиболее вероятным исходом казалась революция чисто дворцовая, вроде убийства Павла»²⁶².

Генералы сотрудничали с руководством военно-промышленных комитетов, занимавшихся поставками войскам, и продолжали проникаться либеральными идеями. Либеральные идеи не были чужды великому князю Николаю Николаевичу²⁶³, генералам М. В. Алексееву, Н. В. Рузскому, А. С. Лукомскому, А. А. Брусилову, А. И. Деникину, Ю. Н. Данилову, А. А. Поливанову, А. М. Крымову и др. А ведь они в ходе войны возглавляли фронты и штабы фронтов, занимали и более высокие должности, а Алексеев - возглавлял штаб Ставки. Поливанов в 1915-1916 гг. был военным министром, усиливая кадровые позиции либералов. Благодаря Поливанову военно-промышленные комитеты получили широкие права по распределению государственных военных заказов между заводами.

Военных раздражало, что самодержавная система не могла обеспечить нужды армии, и поэтому им нравилось потакать либеральной критике. На заседаниях Особого совещания по обороне под председательством Поливанова Родзянко и Гучков могли позволять себе самые ехидные замечания в адрес правительства.

Либерализм военных был оборотной стороной их недовольства правительством и самим Николаем, о котором генерал Лукомский в бытность заместителем военного министра говорил: «Мало ли что Государь находит достойным одобрения! Всем вам известна неустойчивость его взглядов»²⁶⁴.

Алексеев отзывался о правительстве: «Это не люди, а сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают»²⁶⁵. Очевидно, что Алексеев предпочел бы такому правительству кабинет либералов, тем более - знакомых ему лично. Казалось, что если правительство будет сформировано из представителей либерального крыла Думы, то власть будет иметь более прочную опору в обществе, можно будет легче привлечь частные капиталы к делу снабжения армии. Эти надежды были в значительной степени иллюзорными, но вполне естественными для того времени.

В канун Февральской революции либералы в патриотическом рвении искали предательство в окружении царя, где, по распространенной версии, свили гнездо «темные силы». Их оплотом считалась императрица Александра Федоровна. Либералы видели в императрице сильную личность, которая вредно влияет на слабовольного мужа в интересах германофильской партии (немка все-таки). Депутатам казалось, что они будут лучше смотреться у государственных рычагов. Им не приходило в голову, что источник проблем может крыться в устройстве самой бюрократической машины, которую либералы готовы были, чуть почистив, запустить «в нужном направлении».

В либеральных салонах оживленно обсуждались составы будущего правительства. Результаты этих обсуждений впоследствии пригодились.

Многие люди во фраках или погонах считали тогда, что было бы неплохо ограничить произвол двора и его чиновников правильно организованным представительством «общественности», сделать «как в Англии». Эта простая идея приходила в голову интеллигенции и в начале, и в конце XX века. Люди, которые считают себя интеллектуальной элитой, уверены, что они сохранят эту роль в обществе, устроенном по западному образцу, и не будут отброшены капитализмом в социальный осадок...

При этом и многие участники досужих политических разговоров того времени рассуждали так же, как и современные сторонники теорий заговора. М. В. Родзянко вспоминал: «Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916 и в начале 1917 года. Ко мне неоднократно и с разных сторон обращались представители высшего общества с заявлением, что Дума и ее председатель обязаны взять на себя эту ответственность перед страной и спасти армию и Россию... Многие при этом были совершенно искренне убеждены, что я подготовляю переворот и что мне в этом помогают многие гвардейские офицеры и английский посол Бьюкенен»²⁶⁶. Родзянко пишет об этом с иронией, но многими такие версии воспринимались и воспринимаются всерьез.

В легендах о заговоре упоминается совещание у Родзянко 9 февраля 1917 г. В совещании участвовали Гучков, генерал Рузский и командующий кавалерийской бригадой Крымов. Но сам Родзянко в своих мемуарах об этом не вспоминает и вообще подчеркивает, что молва приписывала ему лишнее по заговорщической части. Согласно слухам, пересказанным затем социалистом Н. Соколовым, обсуждалась возможность ареста царя во время его пребывания в районе дислокации армии Рузского. Арест, вероятно, должен был осуществить Крымов с группой офицеров²⁶⁷. Это уже больше похоже на то, что произошло во время Февральской революции. Но за одним исключением. Если бы не случилась революция, то группа заговорщиков оказалась бы один на один с остальной империей, все еще лояльной Николаю II. В Петрограде оставалось бы назначенное им правительство, в Ставке - не посвященный в эти планы Алексеев, рядом - верные пока царю части. Это обрекало попытку переворота на крах, даже если бы она готовилась реально.

Разговоров было много, но дело шло медленно. Максимум успеха -поддержка идеи переворота командиром кавалерийской бригады Крымовым. Но он служил на Румынском фронте и мог только поддержать переворот, а не совершить его.

Гучков надеялся, может быть с помощью солдат, находившихся под командой князя Д. Вяземского, или некоей группы офицеров перехватить императорский поезд и заставить царя отречься. Но и здесь все осталось на уровне разговоров - боевую группу не сформировали. Гучков настаивал, что принципиально не желал гибели государя, а лишь его отречения в пользу Алексея: «Мне казалось, что чувство презрения и гадливости, то чувство злобы, которое все больше нарастало по адресу Верховной власти, все это было бы смыто, разрушено тем, что в качестве носителя верховной власти появится мальчик, по отношению к которому нельзя ничего сказать дурного»²⁶⁸. Этот ключевой элемент «плана Гучкова» не сработал, потому что он не был тем архитектором Февральской революции, которого из него пытаются сделать.

Полиция знала, что группа Гучкова «все свои надежды и упования основывает на исключительной уверенности в неизбежности «в самом ближайшем будущем» дворцового переворота, поддержанного всего-навсего лишь одной-двумя сочувствующими этому перевороту воинскими частями»²⁶⁹. Разговоры, конечно, опасные, но поскольку практических мер по подготовке такого переворота кругом Гучкова полиция не нашла (в силу их отсутствия в реальности), то и арестовывать Гучкова оснований не было.

Захват поезда вроде бы планировался то ли на март, то ли на апрель. Апрель возникает из пересказов слухов о совещании у Родзянко 9 февраля²⁷⁰, март (даже 1 марта) - из пересказа разговоров Гучкова вскоре после переворота, когда ему было еще выгодно преувеличивать свою роль в событиях²⁷¹. В обоих случаях нет достоверных сведений о реальной вооруженной силе, которая могла бы осуществить этот план. Март называл также причастный к заговорщическим разговорам М. И. Терещенко, но в связи с надеждами на генерала Крымова, который вроде бы должен был приехать в столицу в марте²⁷². Что бы он там сделал без своей бригады? Лично с пистолетом бросился бы на царский поезд? Очевидна общая наивность такого плана - без одновременных действий в Петрограде и Ставке закрепить подобную смену власти было невозможно, не убив Николая II. Переход власти к цареубийцам в условиях сохранения правительственного аппарата в столице был невозможен - скорее могла наступить ответная реакция, как после убийства Александра II.

Высокопоставленные военные иногда тоже строили абстрактные планы путчей, но отдельно от Гучкова. По рассказам Львова, он консультировался на эту тему с Алексеевым осенью 1916 года. Генерал считал, что все зло - в царице и нужно ее арестовать и заточить²⁷³. Этот план не лучшим образом характеризует умственные способности генерала. Сколько бы Александра Федоровна просидела в заточении, а заговорщики, ее арестовавшие, - в своих креслах? Ведь Николаю-то Алексеев при этом собирался оставить власть. Он был противником широкомасштабного переворота, так как «государственные потрясения» несут «смертельную угрозу фронту»²⁷⁴. Этот эпизод можно расценивать как доказательство раздражения Алексеева ситуацией при дворе, но никак не реальной подготовки переворота. Высказав курьезный план решения всех проблем с помощью ареста царицы, Алексеев явно был не в курсе идей Гучкова и Крымова. Может быть, Алексеев просто водил Львова за нос? Вряд ли. Если бы генерал был вовлечен в заговор Гучкова - Крымова, то мог бы легко перебросить группу офицеров Крымова к царскому поезду, особенно во время Февральской революции. Но этим «инструментом» не воспользовались. Так что Гучков, хотя пытался «распропагандировать» Алексеева в ходе их переписки, не посвящал генерала в планы захвата царя. Ни у Гучкова, ни у Крымова, ни у Алексеева на практике не имелось никакой реальной группы боевиков, которой можно было бы воспользоваться в февральские дни.

Сам Гучков признал позднее: «Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало реального осуществления, ибо никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось»²⁷⁵. Историк Н. Н. Яковлев был не согласен с таким самоуничижением: «А Маниковский?»²⁷⁶ С ним установил контакт масон Некрасов, обсуждавший возможность переворота с Гучковым. Это вам не шутки! Ведь во время февральских событий Некрасов предложил Маниковского в диктаторы. Правда, кандидатура эта при обсуждении продержалась с минуту, другие «заговорщики» отмахнулись от нее, из чего видно, что заранее Маниковский в диктаторы не готовился, а просто Некрасов имел с ним хорошие личные отношения. К тому же Маниковский, как уже упоминалось выше, негативно относился к вмешательству общественности в организацию снабжения армии и не относился к числу сторонников Гучкова. В. А. Никонов признает, что доказательств причастности Маниковского к масонству нет, но упускать такой соблазнительный след заговора не хочет. Все-таки у Маниковского с Керенским в феврале 1917 г. была «близость», потому что осенью (!) Керенский назначил Маниковского управляющим военным ведомством. Правда, как раз Керенский и сместил Маниковского с этой же должности в мае. А осенью пришедшие к власти большевики тоже доверили эту работу Маниковскому. Если использовать метод Никонова, то получается, что Маниковский в начале 1917 г. и с большевиками был «близок». Но это вряд ли²⁷⁷. Просто Маниковский был лоялен всем режимам и неоднократно становился руководителем ведомства в качестве технического исполнителя.

Никонов тоже считает, что Гучков скромничает при оценке своей роли в свержении самодержавия: «И вновь возьму на себя смелость сказать, что заговор Гучкова и военной верхушки не просто имел место, он зашел гораздо дальше, чем потом будут признавать его лидеры»²⁷⁸. Но тут одной смелости мало - нужны еще доказательства наличия до 23 февраля 1917 г. конкретных договоренностей между Гучковым и «военной верхушкой» о совершении переворота. Каковы же эти доказательства? Хорошо известно, что Александр Иванович как бывший председатель думской комиссии по обороне имел широкие связи в военных кругах, но связи связями, а согласие генералов на государственное преступление - совсем другое дело. Пересказав известные планы Гучкова по захвату поезда, Никонов не приводит доказательств, что с этими планами до февраля 1917 г. был согласен или даже знаком кто-то из командующих фронтами или командиров крупных воинских частей в районе Могилева и Петрограда.

Не обнаружив доказательств заговора генералов во главе с Гучковым, Никонов идет от обратного: «План (или планы) Гучкова не имели бы ни малейшего смысла, если бы их не поддержала значимая часть армии или хотя бы часть её верхушки. Одного приказа из Ставки было бы достаточно, чтобы перечеркнуть результаты любого заговора»²⁷⁹. Совершенно верно, и логически из этого следует, что те планы, которые обсуждались до начала революции, не могли увенчаться успехом. Это честно признал Гучков. Но Никонов начинает искать черную кошку в темной комнате: если Гучков излагает не реалистичные планы, значит, скрывает реалистичные. С какой-то стати в эмиграции Гучкову вздумалось выставлять себя глупцом во имя сокрытия истинных механизмов свержения императора? Может быть, ему стало стыдно за соучастие в свержении Николая? Нет, своего отношения к царю, желания его свергнуть и участия в февральских событиях Гучков не отрицает. Отрицает лишь роль архитектора и творца переворота, которую ему навязывают сторонники конспирологических концепций²⁸⁰.

Вот другой известный факт - Гучков переписывался с генералом Алексеевым, настраивал его против монарха и самодержавия. Это, кстати, было известно и Николаю II, который запретил генералу дальнейшую переписку, не сочтя, впрочем, этот факт признаком заговора²⁸¹. Согласимся с императором - критика главы государства в частных письмах даже высокопоставленному генералу - это еще не заговор. Есть ли свидетельства договоренности Алексеева и Гучкова о свержении Николая II? Никонов уходит в повествование о других контактах генерала с оппозицией - помимо Гучкова, об оппозиционных взглядах самого Алексеева. Если верить начальнику московского жандармского управления А. П. Мартынову, осенью 1916 г. было перехвачено письмо какого-то общественного деятеля о том, что думцам удалось уговорить Алексеева оказывать им «полное содействие». Во всяком случае, так это запомнил Мартынов и воспринял «общественный деятель». При каких условиях и в чем конкретно должно было оказываться содействие - остается под вопросом. Никонов понимает, что это пока очень шаткое доказательство «заговора Гучкова и военной верхушки», и констатирует, что Алексеев не давал согласия на участие в каких-то заговорщических планах²⁸². Были слухи, что посланники Думы прямо говорили генералу о возможности переворота, и он то ли отказался его поддержать, то ли сказал, что и противодействовать не будет²⁸³. Но во-первых, это слухи, и не очень конкретные. А во-вторых, даже если так и было, получается, что Алексеев отдал инициативу депутатам, у которых реальной военной силы не было. И ссориться с либералами не хотел, и возможности реально произвести переворот им не предоставил.

Тогда может быть в «заговоре Гучкова и военной верхушки» участвовали какие-то другие члены этой «верхушки»? Никонов рассказывает об оппозиционных взглядах генерала В. И. Гурко, который до 17 февраля 1917 г. исполнял обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего во время болезни Алексеева, а также командующих фронтами Рузского и Брусилова. Но и здесь не приводится доказательств подготовки им переворота²⁸⁴.

В общем, Никонову приходится констатировать: «Точной даты, на которую Гучков и его соратники готовили переворот, установить уже невозможно»²⁸⁵. Это вполне естественно - имеющиеся источники не позволяют доказать, что она вообще была. Ведь до февраля 1917 г. у оппозиции не было главного условия для переворота - военной силы, готовой к выступлению. Сочувствующие либерализму генералы не проявляли желания рисковать (за исключением Крымова на Румынском фронте). Не удалось найти доказательств того, что до февраля Гучкову удалось заручиться поддержкой «военной верхушки» или даже группы офицеров для практического осуществления ареста Николая II.

Принципиально важно, что во всех слухах об обсуждении планов дворцового переворота нет планов организации рабочих волнений. Даже преувеличивая степень подготовки верхушечного переворота, либералы сожалеют, что не успели ничего сделать до начала рабочих волнений. Это якобы могло предотвратить выход на улицы широких масс. В действительности только выход масс и открыл перед думскими деятелями возможность начать воплощать в жизнь свои мечты об отстранении Николая II от власти. Только вот, вопреки их мечтаниям, верхушечные перемены не могли остановить социального движения, потому что не снимали его социальные причины.

Существует мнение, что перемены могло предотвратить наступление на фронте, и вообще оппозиция могла совершить переворот только до апреля 1917 года. «Для революционного переворота в России имелся один месяц, до 1 апреля. Дальнейшее промедление срывало революцию, ибо начались бы военные успехи, а вместе с ними ускользнула бы благоприятная почва»²⁸⁶, - писал полицейский генерал Гло-бачев. Это мнение, которое поддерживают и некоторые современные авторы²⁸⁷, весьма уязвимо. Во-первых, не было никаких гарантий, что гипотетическое наступление российской армии привело бы к поражению Германии. План кампании предполагал нанесение главного удара по Австро-Венгрии в направлении Львова и в Румынии. Против Германии планировались лишь вспомогательные удары²⁸⁸. И это понятно -даже во время Брусиловского прорыва не удалось пробить фронт германской армии. Неудачной оказалась и попытка пробить германский фронт под Митавой в январе 1917-го. Австро-венгерская армия была послабее, но и она не исчезла бы даже в случае оставления Львова (что тоже не гарантировано, если вспомнить, что в ходе Брусиловского прорыва не удалось взять Ковель). Львов уже бывал в руках российской армии, и это вовсе не привело к краху Австро-Венгрии, не говоря о Германии. Австрийцев били не впервой, и победа на этом фронте -опять ценой огромных потерь - вовсе не гарантировала Россию от революции. Ведь Брусиловский прорыв, который произошел всего за несколько месяцев до Февраля 1917-го, не предотвратил революцию. Почему ее должен был предотвратить гипотетический «Львовский прорыв»? Разве что отложить на несколько месяцев. Во-вторых, «благоприятная почва» для революции зависела от социальной ситуации, которая никак не улучшалась в случае наступления.

Даже если «грязные заговорщики» и боялись грядущего наступления, они не нашли реальных инструментов для совершения верхушечного переворота - то есть переворота без революции снизу. Одно дело - хотеть, другое - мочь. Нужно различать заговоры и разговоры. Контактируя с отдельными офицерами и даже генералами, либеральным политикам не удалось заручиться поддержкой тех военных руководителей, которые могли бы приступить к подготовке военного переворота в столице. А без этого можно вести либеральные беседы еще долго, пока кризис самодержавия не вызвал настоящую революцию.

Но эта пропаганда имела важный результат - значительная часть офицерского корпуса склонялась к мысли, что конституционная монархия является оптимальным государственным устройством.

Масоны, масоны, кругом одни масоны

Легальная деятельность оппозиции и консультации либералов с военными переплетались с загадочной деятельностью масонов. Не смыкается ли реальная политическая игра кануна революции со средневековыми мистическими ритуалами? Может быть, империю погубил тайный заговор мистического ордена масонов?

Возникнув как оппозиция католическому мировоззрению и европейскому абсолютизму, масоны превратились в накопитель разнообразных нелегальных религиозных, философских и политических идей. На заре Нового времени они приучились скрывать свои цели за ритуалами и шифрами. Понятно и всеобщее недоверие к масонам, которые считают всех остальных профанами, и интерес к их секретам - а вдруг они действительно определяли ход мировой истории или обладали сверхзнанием, которое меняет наш мир. Не будем разочаровывать искателей масонских тайн позапрошлых веков. Но раз уж масонов объявляют творцами истории XX в., давайте разберемся, что известно достоверно и рассмотрим их роль в Февральской революции.

Источники по реальной истории масонских организаций немногочисленны и противоречивы. Историки (не путать с публицистами и драматургами) провели разбор этих источников, указав на очевидно недостоверные и путаные свидетельства, после чего круг достоверных сведений сузился еще сильнее²⁸⁹.

При этом важно учитывать, что ряд деятелей дореволюционной оппозиции увлеклись модной масонской игрой в эмигрантском безде-лии. Например, писательница Нина Берберова решительно расширила круг масонов, ссылаясь на эмигрантские слухи, впрочем, сами по себе противоречивые²⁹⁰. Участие политика в эмигрантском масонстве не доказывает его принадлежность к ложе до февраля 1917 года. Не утруждая себя доказательствами, Берберова использовала «презумпцию» масонства: если либеральный или правосоциалистический политик, замешанный в интригах против государя, не отмежевался, причем решительно, от масонов - значит, он этот самый масон и есть. Так в масоны попали и Родзянко, и командующие фронтами, и генерал Алексеев. К таким «свидетельствам» следует относиться осторожно.

Масонство было модной игрой российской элиты между двумя революциями, элементом культуры эпохи Серебряного века, заимствованным из Франции (прежде всего от ложи «Великого Востока Франции»). Первые российские ложи XX в. сохранили следы традиционного масонства - с мистическими атрибутами, которые могут вызывать улыбку или обвинения в сатанизме. Их политическое влияние было минимальным. В 1909-1910 гг. масоны были замечены охранкой, и филиал «Великого Востока Франции» в России формально самораспустился. Ряд бывших членов франкмасонства и действующих оппозиционных политиков решили использовать масонскую форму для создания независимой от зарубежных масонов подпольной политической организации. В 1910-1912 гг. была создана новая организация «Великий Восток народов России», где уже не было масонских ритуалов, зато под покровом «масонской» секретности велись оппозиционные политические консультации и согласовывались некоторые политические акции. Верховный совет организации был выборным, характерную для настоящих масонов иерархию упростили, разрешили прием в ложи женщин. В эту организацию вошел ряд деятелей кадетской партии, а также некоторые умеренные социалисты, включая депута-та-трудовика А. Ф. Керенского и социал-демократов Н. С. Чхеидзе, А. И. Чхенкели и М. И. Скобелева.

Такова «объективка». Но искатели тайн задают многочисленные вопросы. Были ли новые масоны враждебны империи не по политическим, а по религиозным мотивам сатанинского или иудаистского неприятия православной державы? Кто входил в состав масонской организации и насколько широки были связи масонства и всеохватен его заговор? Насколько организация управляла своими членами? То есть была она клубом политических консультаций или действенной сплочённой централизованной организацией? Каковы были конкретные действия масонов во время Февральской революции, которые были продиктованы масонской дисциплиной? Иными словами, организовали ли масоны Февральскую революцию?

***

Устав «Великого Востока народов России», принятый на съезде 1912 г., разочаровывает искателей мистических мотивов масонской деятельности: «Масонство имеет целью искание истины и достижение нравственного совершенства человечества путем объединения людей на началах братской любви, взаимопомощи, терпимости и полной свободы совести. Отсюда девиз масонов: свобода, равенство и братство»²⁹¹. Просто клуб демократов, связанных взаимным уважением. От «регулярного масонства» осталась одна оболочка - и цели другие, и темы, и порядки. Главное сходство - строгая тайна всего, что происходит внутри. Но ведь не только масоны являются тайной организацией.

Нет, не годятся такие масоны на роль заговорщического штаба. Наверное, устав не отражает их боевой сущности?

Историк Н. Н. Яковлев, активный защитник советской державы от происков диссидентов, неутомимо расследовал также и подрывную работу масонов против России. Он был уверен, что после роспуска ложи «Великого Востока» «другие ложи, неизмеримо усилив конспирацию, продолжили свою работу по овладению ключевыми постами в государственной иерархии Российской империи»²⁹². Что это за ложи и на какие ключевые посты сумели они провести своих членов?

Масоны вроде бы руководили «Прогрессивным блоком» в Государственной думе. Но он, как известно, не смог добиться контроля над правительством, после чего «те, кто считали себя руководителями русской буржуазии, решили из мозаики лож, орденов и братств отковать единую тайную организацию»²⁹³. Здесь Яковлев загадочен, как масон. Кто эти загадочные «те»? Что за мозаика «лож, орденов и братств» и чем они отличаются друг от друга? Впрочем, стоит ли вникать в такие детали, когда вот-вот возникнет единая «откованная» тайная организация, которая заменит собой «мозаику» и будет действовать под руководством «тех» самых вождей буржуазии.

Размах «заговора по типу масонских лож» оказался нешуточным: «организация пронизывает и охватывает высшую структуру Российской империи, особенно двор, бюрократию, технократию и армию»²⁹⁴. Тут бы неплохо привести примеры масонов, руливших двором и правительством. И почему, раз все так «схвачено», Прогрессивный блок не сумел договориться с правительством. Кругом одни загадки, но Яковлева это не пугало. У него была улика - найденная в материалах полиции «Диспозиция № 1» «Комитета народного спасения» 1915 года. Полиция изъяла бумагу у французского журналиста, к которому она попала от депутата Петроградской думы А. Н. Брянчанинова - издателя «Церковно-общественного вестника» и прогрессиста. Брянчанинов сообщил, что воспринял бумагу как курьез и не помнит, от кого ее получил. Полиция успокоилась, но масоноведы - нет. Ведь, как оказалось, «Диспозиция» имелась и в бумагах Гучкова.

Депутат и предприниматель Гучков, как мы видели, мечтал о перевороте. Так что он - фигура, во всех отношениях пригодная для того, чтобы объявить его главой заговора масонской буржуазии (или буржуазного масонства - все едино). Да и бумага суровая, составленная с офицерской прямотой: «немедленно назначить штаб верховного командования из десяти лиц, предоставив сие основной ячейке: кн. Львов, А. И. Гучков и А. Ф. Керенский... Верховное командование, организованное народом в борьбе за свои права, принять на себя А. И. Гучкову, как объединяющему в себе доверие армии и Москвы, отныне не только сердца, но и волевого центра России»²⁹⁵. Так что по этому плану Гучкову следовало обосноваться в Москве и командовать оттуда «штабом десяти», армией, прессой и петербургскими депутатами.

Правда, ничего масонского здесь нет: стиль военной канцелярии. Гучков был более опытным политиком, чтобы писать такие вещи. Во всяком случае, появление «диспозиции» в его архиве еще никак не доказывает, что именно он - автор и даже что он согласен с планом создания «комитета». Мало ли прожектов передают депутату.

Сам текст по стилистке очень сильно отличается от депутатских и масонских документов, и, читая его и тем более сопутствующую ему «Диспозицию № 2», историк А. Я. Аврех пришёл к логичному выводу, что это - «типичный образец политической графомании»²⁹⁶. Автор, судя по стилю - офицер, который надеялся своей диспозицией заставить разношерстных политиков ходить строем под командой Гучкова. Вероятно - связанный с московскими кругами. Автор «Диспозиций» пытался донести свое мнение до своего кумира и других центристских деятелей - так эти документы попали в соответствующие архивы. «Диспозиции» отражают настроения не масонских, а праволиберальных офицерских кругов, которые будут затем тяготеть к генералу Корнилову.

***

Пусть забавная «Диспозиция № 1» 1915 года - исторический курьез. Но ведь Гучков действительно строил планы переворота, хоть и малореальные. Насколько он мог опереться при этом на масонскую организацию? Начнем с того, что нет надежных свидетельств участия Гучкова в масонстве до революции (он стал масоном уже в эмиграции)²⁹⁷. Вспоминая о действиях масонов в канун Февральской революции, один из их лидеров Н. В. Некрасов видел важное достижение в том, что удалось «нащупать» группу Гучкова и связанных с ним военных²⁹⁸. То есть, по Некрасову, Гучков был союзником масонов, а не участником их организации.

Гучков взаимодействовал с масоном Некрасовым. Но планы их не совпадали. В феврале Гучков рассказал о своем плане апрельского переворота, после которого Крымов должен был быть назначен генерал-губернатором Петрограда и произвести репрессии против оппозиции: «Левые захотят воспользоваться переворотом, и необходимо в столице иметь человека, который не побоялся бы перевешать кого надо. Крымов такой - он в три дня очистит Питер от всех, кто не нужен»²⁹⁹. Но перспектива такого «нового порядка» масонам не улыбалась. Дело в том, что они делали ставку на союз с левыми (о чем ниже).

С. П. Мельгунов реконструировал такую структуру заговора от Гучкова до большевиков. Гучков, Терещенко, Крымов планируют напасть на императорский поезд в марте 1917-го (Вероятнее - в апреле, но Мельгу-нову важно, чтобы план заговорщиков был как можно ближе к реальной картине революции). С этой троицей контактируют масоны, что позволяет рассчитывать на поддержку думской оппозиции. Важную роль играет Терещенко, через которого Гучков контактирует с Родзянко.. ,³⁰⁰

Стоп. Какой-то абсурд получается. Зачем Гучкову и Родзянко общаться через Терещенко, когда они и так прекрасно знакомы по думской деятельности и даже принадлежат к одной партии октябристов?

А нужно это, чтобы демонизировать фигуру Терещенко, ибо он внезапно «всплывет» в первом составе Временного правительства, что станет главным доказательством участия в его формировании неких таинственных закулисных сил.

Гучков и без всяких масонов связан с думской оппозицией. Масоны связаны с социал-демократами, а Гучков и Крымов собираются в случае успеха переворота перевешать леваков. Так при чем здесь масонские связи? Может быть, Гучков хотел попользоваться социалистами для провокации волнений, а потом устроить им «ночь длинных ножей»? Тоже не получается. У Гучкова в ВПК есть Рабочая группа, и весьма влиятельная. Он собирался налаживать отношения с рабочим классом через эту группу. Но если Гучков надеялся опереться на Рабочую группу ВПК, то ничего из этого не вышло. В февральские дни она стала организовывать Совет. А это прямо противоречило планам Гучкова. Более того, он не ждал волнений в Петрограде для осуществления своих планов. Напротив, рабочие выступления сорвали планы Гучкова.

Итак, Гучков действовал в контакте с масонами, но две эти группы были вполне самостоятельны. Гучков был полон решительных идей, но не имел средств к их осуществлению. Масоны были полны осторожности. Устройство лож было рассчитано не на управление членами, а на организацию благожелательного диалога между ними. Меньшинство не было обязано подчиняться большинству. Стороны стремились найти консенсус³⁰¹. Так что говорить о централизованной дисциплинированной организации не приходится. Масон А. Я. Галь-перн вспоминал о ложе: «Главное, что я в ней ценил с самого начала, это атмосфера братских отношений, которая создавалась в ложах между их членами - безусловное доверие друг к другу, стремление к взаимной поддержке, помощи друг другу»³⁰².

Собиратель воспоминаний масонов Б. И. Николаевский считал, что они вырабатывали идеологию «заговорщического движения»³⁰³. Непонятно только, какие заговорщики просили об этом масонов. Как раз идеологов в российской оппозиции и без масонов хватало. Политическая идеология российских масонов того времени сводилась прежде всего к сближению либеральных и социал-демократических позиций. Идея, прямо скажем, не оригинальная, в том числе и в России. История русского освободительного движения знает немало примеров, когда социал-демократы правели, а либералы левели без всякого масонства.

Историк Мельгунов, которого самого приглашали в масоны, писал: «Мне кажется, что масонская ячейка и была связующим как бы звеном между отдельными группами «заговорщиков» - той закулисной дирижерской палочкой, которая пыталась управлять событиями»³⁰⁴. Характерна неуверенность автора в излагаемой им версии: «мне кажется... как бы звеном». Мельгунов и сам не уверен в том, что пишет, а вот современные мифотворцы уже ссылаются на него как на источник, не вызывающий сомнений.

Запутавшись в реальных и выдуманных масонских связях, сам Сергей Петрович в итоге разочаровался в своих первоначальных версиях. В его поздней работе «Мартовские дни 1917 года» масонам уже практически не уделяется внимание. Как подметил С. Н. Дмитриев, «видимо, по прошествии лет Мельгунов еще более убедился в том, что этой «дирижерской палочке» не очень-то удавалось управлять событиями, а наоборот, череда быстростремительных событий диктовала ее «лихорадочные движения». «Музыку заказывала» народная стихия, потому-то революции и называются революциями»³⁰⁵.

Вспоминая уже в советское время о действиях масонской организации во время Февральской революции, Некрасов называл ее «своеобразным конспиративным центром «народного фронта»», который помог «объединению прогрессивных сил под знаменем революции»³⁰⁶. Приятно объявить себя «центром» всех прогрессивных сил. Но в чем это проявлялось конкретно?

Наибольших успехов масонская организация добилась на думском поприще. По воспоминаниям самих масонов, их парламентская ложа стояла левее Прогрессивного блока, так как мало интересовалась октябристами и привлекала в свой состав социал-демократов и трудовиков. Это в целом соответствовало последующей конфигурации Временного правительства начиная с мая 1917 года. Из-за различия политического курса «Верховный совет был в оппозиции к политике Прогрессивного блока»³⁰⁷, что делало масонов не штабом, а левым крылом думского большинства.

Социал-демократы вошли в ложу, потому что сочли, что «эта организация по своим задачам носит определенно революционный характер», а «ее решения нас не связывали»³⁰⁸.

Согласование действий кадетов и меньшевиков в Думе, по мнению Николаевского, было более выгодно для левых фракций, так как правые были более влиятельны в Думе и могли, в частности, обеспечить прохождение запросов социал-демократов³⁰⁹.

Литературная ложа масонов включала либеральных и в меньшей степени социал-демократических журналистов. Воображение рисует картину могущественной медиакорпорации, которая может по сигналу центра смешать с грязью любого и навязать людям любую идею. Но в реальности речь могла идти не об управлении волей публицистов из разных газет, а о согласовании взглядов и обмене информацией. Некоторую роль масоны сыграли в агитационной кампании против Распутина (хотя явно были не единственными ее организаторами).

Как только их взгляды расходились, «братья» по ложе публично бросались в атаку друг на друга. Так, Гальперн указывает на Н. Н. Суханова как члена организации. Известно, что с началом революции Суханов принялся резко критиковать и Временное правительство, и Чхеидзе. Сам Чхеидзе, по воспоминаниям Гальперна, стал отходить от масонов уже с началом войны, считая их роль законченной. По утверждению Чхеидзе, после Февральской революции он вовсе отошел от ложи, но Гегечкори считает, что Чхеидзе и Некрасов продолжали общаться «как брат с братом»³¹⁰. Это значит, что личные связи сохранились, но не доказывает, что Чхеидзе посещал ложу после февраля 1917-го.

Военная ложа прекратила существование с началом войны, да и прежде была неработоспособной. Но важно, что масоны контактировали с генералом Рузским через его брата Дмитрия, масона. Они не могли управлять генералом, но могли осторожно усиливать его оппозиционность. Масоны завязывали и другие неформальные связи с военными. Впрочем, это делали и другие либералы - не масоны.

Николаевский суммировал доступную информацию о деятельности Верховного совета: «Успешными усилия Совета могли быть только, где речь шла о сравнительно небольших вопросах, о сглаживании углов и т.д.»³¹¹.

Может быть, масоны устроили рабочие волнения, с которых началась революция?

Масонами были социал-демократы Чхеидзе, Е. П. Гегечкори, Чхенкели и Скобелев. Для коллекции вовлекли также большевика И. И. Скворцова-Степанова, который был скорее информатором большевиков, чем агентом масонов в большевистской партии.

По Яковлеву, масоны давали Чхеидзе прямо обратные команды: «удерживать рабочих от выступлений»³¹². Тогда у масонов дела совсем плохи. Чхеидзе этим приказам не подчиняется, а действует в русле политики меньшевиков. 14 февраля меньшевики организуют рабочие демонстрации в поддержку Государственной думы. Часть лозунгов была более радикальна, включая «Долой правительство!». Так, может быть, Яковлев что-то перепутал, и масоны как раз решили устроить рабочий бунт, который стал поводом к перевороту? Опять не получается. Депутаты - правые социал-демократы ни при чем, так как они не имели отношения к организации выступлений 23 февраля. Какие замыслы ни приписывай масонам в отношении рабочего вопроса, в любом случае принадлежность Чхеидзе к масонской ложе не помогает их подтвердить.

Гальперн признавал: «...революция застала нас врасплох»³¹³. Рычагов для воздействия на ситуацию у масонов не имелось. Можно было обмениваться информацией с теми «братьями», которые, подобно Керенскому, бросились в водоворот событий, можно было смотреть из окна на бунтующие толпы и печалиться, что революция свершилась не так, как мечталось.

Даже историк Г. Аронсон, в целом склонный высоко оценивать влияние масонов, считает: «Цели масонов совпадали с целями политических деятелей-немасонов, да и методы работы были те же, если не считать конспиративности организации, созданной масонами»³¹⁴. Но и конспиративность не была отличительной чертой масонов - ведь все революционные партии и группы действовали конспиративно. Масонов можно определить как подпольную организацию части либералов с участием некоторых социал-демократов и трудовиков. Из-за отсутствия внутренней дисциплины они тянут на роль не штаба революции, а лишь на роль части «народного фронта», совместными усилиями свалившего самодержавие. Структура этого неоформленного фронта включала и собственно революционное подполье, и масонов, и легальных социалистов, и думский Прогрессивный блок, и фрондирующих генералов, связанных с думским блоком. Одни части этого «фронта» не только не управляли другими, но часто даже не знали об их деятельности. Но все были готовы воспользоваться случаем, чтобы начать действовать сначала против самодержавия, а затем практически сразу - друг против друга.

Есть множество свидетельств того, как либеральная оппозиция использовала легальные структуры для подрыва авторитета самодержавия. Впрочем, нельзя было бы подорвать этот авторитет, если бы он опирался на действительно эффективную и популярную политику. Есть множество свидетельств о нелегальных разговорах. Одного не хватает: надежных доказательств нелегальной деятельности по практической подготовке переворота.

Рука Берлина. Или Лондона?

Версия масонского заговора все-таки имеет некоторую историческую подоснову. И масонские связи, и заговорщичестские планы Гучкова существовали на самом деле. Просто их значение в событиях было незначительным и искусственно раздувается мифотворцами.

Более сенсационная и прямолинейная версия - Февральскую революцию сделали иностранные агенты. Можно - и масоны, но только - по заказу англичан или немцев. Лучше всего, чтобы немцев. Враг сгубил монархию, все, кто против самодержавия, - предатели Родины.

Доказательство простое - «кому выгодно». Выгодно немцам. Но тут же выстраивается длинная очередь социальных и политических сил от большевиков до старообрядцев, которые были рады свержению самодержавия. Эмигрантский историк Г. М. Катков пытался спасти «немецкую версию», рассуждая от обратного. Известно, что народные выступления в Петрограде были стихийными. Партии не направляли события, в них все участвовали на свой страх и риск. Каткову непонятно, как такое может быть, и он делает вывод: «Вмешательство немецкой агентуры дает объяснение этому поразительному успеху “революции без революционеров”»³¹⁵.

Если бы Катков вдумался в эту свою мысль, он сам изумился бы ей. Получается, что немецкие агенты пользовались огромным авторитетом на предприятиях. Во всяком случае, большим, чем члены революционных партий. Эти агенты прекрасно умели «глаголом жечь сердца людей», поднимать народ на восстание, зато потом как-то вдруг исчезли, вернув лидерство революционерам. По своей экзотичности эта версия сопоставима разве что с другой такой же - о том, что немецкий десант совершил Октябрьский переворот. Только десантников никто не заметил. И следов агентов, совершивших Февральскую революцию, не осталось даже в германских архивах. А там тщательно фиксировали попытки воздействовать на политическую ситуацию в России.

Этот ворох догадок выводят из двух фактов. Как-то Милюков вскользь высказал обывательское суждение о немецком следе в революции, о котором сам ничего не знал. Второй факт более сенсационен: немецкий коммерсант и социал-демократ, он же бывший русский революционер Александр Гельфанд (Парвус) предложил властям своей страны способствовать революции в России. Власти согласились. Помимо мелких подачек русским социал-демократам и сепаратистам, которые помогли им в выпуске небольших тиражей пропагандистской литературы, первым крупным делом Гельфанда на новом поприще стала попытка организовать революцию в России 22 января (то есть 9 января по старому стилю) 1916 года, на что Гельфанду вроде был выделен целый миллион марок³¹⁶. Что же, Гельфанд отчитался, что отправил деньги в Петроград. Лучший способ отчетности. Тем более что стачки состоялись и не могли не состояться - ведь была очередная годовщина 9 января, и положение рабочих за время войны ухудшилось. Уместно напомнить, что стачки на Путиловском после начала войны возобновились уже в августе 1915-го, до всей этой затеи. Так что Гельфанд мог спокойно просто присвоить деньги.

Кстати, роль Гельфанда как раз была двойственной, германские чиновники ему не доверяли, полагая, что он может заботиться об интересах в большей степени мировой социал-демократии, чем Германской империи. Гельфанд, в частности, убеждал немецкие власти воздержаться от наступательных действий против России³¹⁷. По его мнению, «русский рынок и участие в индустриализации в России для нас важнее, чем любые территориальные приобретения»³¹⁸.

Чтобы придать Гельфанду хоть какой-то вес в предыстории российской революции, его биографы высказывают гипотезу (но без доказательств) о связях его с социал-демократами-межрайонцами. Единственный аргумент, который приводится в пользу этой версии, - контакты Гельфанда с эмигрантами, которые позднее запишутся в межрайонцы (а не с теми межрайонцами, которые действовали в Петрограде)³¹⁹. Важно и другое - роль межрайонцев была существенной в начале событий 23 февраля 1917 года, а не 22 января 1916-го, когда революцию планировал Гельфанд.

В любом случае, события февраля 1917 года явились для Гельфанда (равно как и для немецких властей) полнейшей неожиданностью.

Даже Катков понимал всю склизкость его немецкой версии, выстраивая ее с помощью словечек «как говорили» (кто?), «возможно», «по всей вероятности»... Но он уверен, что 23 февраля не обошлось без немцев. А как же. Ведь выступления начались с листовок социал-демократов-межрайонцев, в которых было написано «Долой войну!». Явная немецкая инструкция³²⁰.

Катков забывал (или делал вид, что забывает), что лозунг «Долой войну!» был распространен среди левых социалистов (интернационалистов), и направлен он был против обоих воюющих блоков. Так что немцы дали бы другую инструкцию, если бы у них были рычаги влияния на забастовщиков и российских социал-демократов. Ведь даже Катков знал, что началось-то с межрайонцев. А они как раз стояли на интернационалистических позициях. Так что Катков безосновательно наводил белоэмигрантскую тень на революционный плетень.

Раз уж немцы не годятся в организаторы Февральской революции, можно примерить на эту роль англичан. Доказательства? Да тоже никаких. Один принцип «кому выгодно». Так они же не немцы - им вроде бы невыгодно. Из-за революции русский фронт под угрозой оказался. Однако нет пределов мифотворчеству. Вот публицист Н. Стариков целую книгу посвятил сложносочиненному доказыванию, что англичанам было выгодно поражение России в войне. «Именно наши «союзники» по Антанте убили Российскую империю. Первую скрипку в этом похоронном марше играла британская разведка...»³²¹ Очень, понимаете ли, боялись англичане, что Россия усилится после победы над Германией. Одна неувязка - Германию-то еще не победили. Даже США еще не вступили в войну против Германии. А вот англичане решили переиграть сами себя - обеспечивают немцам возможность выиграть войну, перебросив силы с восточного фронта на западный. В общем, хитро заверчено.

Знание предмета для создания таких веселых версий не требуется. Стариков выясняет, например, каково участие эсеров в событиях Февральской революции. Дело нехитрое - достаточно «полистать мемуары известного нам лидера этой партии Виктора Чернова»³²². А там о февральских событиях ничего нет. Значит - эсеры не при чем. Стариков забыл, что Чернов находился в эмиграции, а в выступлениях февраля 1917 г. участвовали те эсеры, которые были в России. И на своем незнании вопроса автор начинает выстраивать ветвистую теорию: эсеры не организовали революцию. И кадеты. И немцы с большевиками не организовали. Кто организовал? Остаются англичане (куда только японцы подевались?).

Биограф Николая II П. В. Мультатули уверен, что если до середины 1916г. «главной целью английской политики была победа над Германией в союзе с Россией, то со второй половины 1916 г. такой целью стало устранение царской России и только потом победа над Германией»³²³. С чего это вдруг? Мультатули пишет о гибели друга России лорда Китченера и приходе к власти в Великобритании таинственных «глобалистских сил», которые мечтали о гибели не только царской России (то есть самодержавия), но и расчленении России вообще (здесь, правда, приходится ссылаться не на британцев, а на частное мнение американца Э. М. Хауса). Чтобы как-то обосновать свою парадоксальную мысль, Мультатули пишет о том, что обладание проливами открыло бы России... дорогу в Индию³²⁴. Где Средиземное море, а где Индия -даже Каспий ближе. Но для конспирологических теорий география -не указ. По версии Мультатули, революцию в России сломя голову бросились делать также представители Франции и США (тут у посла Фрэнсиса «обнаруживается» мотив хлебной конкуренции³²⁵ - ясное дело, что с точки зрения американской политической элиты без самодержавия русский хлеб не родится). Конспирологи уверяют в том, что за руководителями государств Антанты стояли загадочные международные структуры, рулившие всем западным миром. Мультатули вычислил некое «Бродвейское сообщество», в которое по его версии входили американские банкиры, а также заправилы иудейских и космополитичных тайных обществ. Вот они-то вместе с английским «Круглым столом» и приняли решение о свержении Николая II³²⁶.

Версия руководства российской революцией со стороны представителей Антанты или хотя бы их «помощи заговорщикам» нуждается в доказательствах. А максимум, что удается найти - это консультации послов Антанты с лидерами легальной либеральной оппозиции³²⁷. Это обычная дипломатическая практика. В этих беседах затрагивались и темы гипотетического переворота, что совершенно не доказывает какой-то материальной помощи либералам со стороны Антанты в свержении самодержавия. Послы хотели знать больше о самых смелых замыслах оппозиции и давали понять, что установление конституционной монархии не вызовет осложнений в отношениях России с союзниками.

Очевидно наивны попытки монархистов и националистов объяснить неприязнь представителей Антанты к самодержавию хитроумными планами добиться ее поражения и даже развала до победы над Германией. Поражение России ставило Антанту в крайне тяжелое положение, так как Германия могла перебросить войска с Восточного фронта на Западный. Для западных партнеров России самодержавие представлялось неэффективным способом управления, и либерализация режима, как казалось, должна была повысить обороноспособность России (разумеется, консервативные круги той же Великобритании могли считать иначе, но они не доминировали в правительстве).

Более того, демократизация России облегчала вступление в войну США, которое оказалось главным козырем Антанты в 1917-1918 годах. А Февральская революция помогла склонить чашу весов американских симпатий в сторону Антанты. Как пишут Д. Дэвис и Ю. Тра-ни, «После Февраля 1917 г. в США начался период демократической русофилии. Вашингтон с подачи Фрэнсиса первым признал Временное правительство князя Львова. Картина мироздания, которую «портила» Российская империя, прояснилась: авторитарным центральным державам во главе с Германией теперь противостояла полностью демократическая Антанта. Америка с полным основанием могла вступить в войну для защиты западных ценностей»³²⁸.

Политическая элита Антанты симпатизировала конституционным преобразованиям в России, так как считали, что это сделает социальную систему, а значит, и фронт более эффективными и устойчивыми.

Но и этот вполне понятный мотив еще никак не доказывает причастность англичан к революционным событиям. Нужно отыскать рычаги, с помощью которых Туманный Альбион организовал революцию. Но обличители англичан и немцев не нашли каких-то конкретных механизмов, с помощью которых иноземцы руководили рабочими массами.

Приходится начать с другой стороны - а кто на самом деле запустил маховик революции в Петрограде, которым затем уже воспользовались разнообразные политические силы?

Пока либералы, масоны и окружавшие царя группировки интриговали, вели разговоры, напоминавшие заговоры, и строили заговоры, не продвигавшиеся дальше разговоров, в стране обострялся застарелый социальный кризис, усиленный войной.

Можно сколько угодно рассуждать о масонах, интригах оппозиции и происках шпионов врага. Но всё это было и во Франции, и в Великобритании. А там революций не произошло. Где тонко, там и рвется.

В ходе войны, особенно после поражений 1915 года, участились сбои в работе транспорта, в снабжении городов и армии. Царская бюрократия не могла решить эти сложнейшие задачи. Зато расплодились злоупотребления, средоточием которых общественность была склонна считать императорский двор. Война активизировала общество, а ее безысходность сделала его более оппозиционным.

Оппозиции не хватало главного - материальной силы. Разговорщики опасались, что как только попытаются использовать какие-то войска, то могут быть арестованы. Это было боязно. Материальную силу либеральной элите предоставит широкое движение низов. Но оно сделает это не «за просто так».