Великая Российская революция: от Февраля к Октябрю 1917 года

Июльские победители

Июльские победители получили возможность установить диктатуру и обрушить сокрушительные репрессии на левых радикалов. Однако социалисты не пошли на это. Некоторые историки видят здесь их ошибку. К. Н. Морозов пишет об эсерах: «Их прекраснодушие, стремление действовать легитимным путем и старые иллюзии помешали им подавить большевиков летом 1917 г., и эта ошибка оказалась роковой как для России, так и для ПСР»⁸²¹. Прекраснодушие или трезвый расчет? В чем эсеров заведомо нельзя упрекнуть - это в стремлении всегда действовать легитимным путем. Они не были легитимистами до 1917 г., а в 1917-м и позднее легитимность вообще была весьма условной. «Легитимность» 1917 г. определялась сосуществованием Временного правительства, формируемого по соглашению центристских партий, и Советов, в которые входили и более радикальные силы, пользовавшиеся авторитетом в рабочей среде. Чтобы подавить большевиков, то есть необратимо сокрушить эту партию, следовало обрушить на них гораздо большие репрессии, чем имели место в июле. А это неизбежно вызвало бы сопротивление значительной части советской демократии - ведь такие репрессии были бы несоразмерны вине большевиков в июльских событиях. Это значит, что массовые репрессии против большевиков и анархистов требовали также и ликвидации Советов - главного препятствия в проведении репрессий «налево». Такая политика могла опираться только на правые силы и прежде всего - на правое офицерство. А оно относилось к эсерам немногим лучше, чем к большевикам. Понятно, что в таких условиях эсеры и меньшевики быстро последовали бы вслед за большевиками. Их вожди прекрасно понимали это. Без советской структуры и поддержки слева центристы стали бы легкой добычей правых сил (что и подтвердили события Корниловского выступления). Если бы события пошли по такому сценарию, сторонники социалистических идей тоже рассуждали бы о роковой ошибке и для эсеров, и для России.

После поражения июльского выступления улица принадлежала не только ВЦИК и правительству, но и прямым противникам революции, которые «за компанию» разгромили помещения социал-демократических и профсоюзных организаций.

«Из братоубийственной схватки демократия в целом вышла обессиленной, разбитой. В результате победы ЦИК над бунтарской стихией началась настоящая оргия контрреволюции на улицах Петрограда. Темные элементы, прятавшиеся 3 и 4 июля, теперь торжествовали. «Публика» Невского проспекта, ненавидевшая Чхеидзе и Церетели не меньше, чем Ленина, требовала мести и крови. Появились какие-то самозваные шайки «инвалидов», офицеров, юнкеров, хватавшие среди бела дня подозреваемых в большевизме людей, врывавшиеся в квартиры, производившие обыски и аресты... Картина была отвратительная. Этот разгул черносотенства грозил уничтожить плоды нашей победы над бунтарской стихией... Но работать на именинников 5 июля революционная демократия не могла»⁸²², - свидетельствовал В. С. Войтин-ский - один из тех, кто с полным основанием мог считать себя победителем большевизма в июле.

После разгрома левых радикалов лидеры революционной демократии видели главную угрозу справа. Группа Керенского стремилась сохранить политическую опору справа и настаивала на восстановлении коалиции с кадетами. Но на этом пути возникли неожиданные препятствия.

Идеология нового правительства была изложена в декларации, принятой 8 июля. Она подтверждала верность правительства курсу прежнего кабинета, объявленному 6 мая, но конкретизировала некоторые важные положения. Правительство обещало добиваться созыва конференции союзников для выдвижения Антантой мирных принципов русской революции (в действительности министр иностранных дел Терещенко не стал на этом настаивать перед союзниками).

В области внутренней политики правительство считало важнейшей задачей проведение выборов в земства и городское самоуправление в августе (что удалось сделать) и проведение выборов в Учредительное собрание 17 сентября (что не удалось). Правительство обещало поддерживать Экономический совет и создать на его основе Главный экономический комитет для разработки и проведения в жизнь «плана организации народно-хозяйственного труда». Органы эти были созданы, но работа их так и осталась на бумаге.

Трудовые конфликты правительство рассчитывало урегулировать, приняв закон о 8-часовом рабочем дне, свободе профсоюзной деятельности, биржах труда, примирительных камерах, страховании.

21 мая было принято постановление Временного правительства о волостном земском управлении, вводившее всеобщие равные выборы в земства.

9 июня вышло постановление Временного правительства «Об изменении действующих положений об общественном управлении городов», отменявшее городовое положение 1892 года. Выборы в органы городского самоуправления становились равными и ежегодными, с правом отзыва депутатов.

Пожалуй, наиболее решительной мерой правительства в области экономики стал запрет на вывоз капиталов за границу с 16 июня⁸²³. До этого момента революция сопровождалась оттоком капиталов, но и после введения запрета предприниматели, не жалающие рисковать средствами в условиях нарастания революции, выводили свои капиталы из бизнеса и вкладывали их в ценности, которые можно было бы вывезти с собой в случае отъезда за границу.

Правительство не могло отмолчаться по поводу аграрной реформы. Декларация провозглашала, что «в основу будущей земельной реформы должна быть положена мысль о переходе земли в руки трудящихся». Правительство обещало подготовить к Учредительному собранию соответствующий законопроект. До этого Временное правительство планировало ликвидировать столыпинскую землеустроительную политику, «дезорганизующую деревню», и в то же время пресечь самочинные земельные захваты⁸²⁴. Воспользовавшись уходом кадетов, Чернов протолкнул закон о фактическом замораживании земельных сделок.

Декларация была написана правыми социалистами, и некоторые ее положения были слишком левыми для князя Львова, которого возмутило «предрешение» перехода к республиканской форме правления, основных положений аграрной реформы и прочих прерогатив Учредительного собрания. Он, конечно, мог бы побороться с этим, но декларация стала хорошим поводом для Львова уйти в отставку. Правительство возглавил Керенский, но теперь он намеревался восстановить коалицию с кадетами, успокаивая левых тем, что даже с ними правительство будет выполнять демократическую программу 8 июля.

Однако кадеты не оценили намерения Керенского восстановить коалицию под прикрытием демократических обещаний. Их возмутил сам факт, что декларация правительства писалась социалистами. Кадеты потребовали пересмотра документа, а прежде не собирались входить в правительство. В поведении кадетов была своя логика: почему в условиях ослабления Советов курс правительства должен смещаться влево, а не вправо? Начались длительные переговоры. Некоторое время правительство социалистов (разве что министром юстиции был назначен более правый И. Н. Ефремов, а государственным контролером остался прогрессист И. В. Годнев) работало вполне успешно, что вызвало опасения у правых, что их и вовсе могут оставить за бортом власти. 12 июля почти забытый Временный комитет Государственной думы заявил, что правительство не представляет «многих влиятельных кругов населения»⁸²⁵. Это стало сигналом для Годнева, который предложил вместо форума Советов собрать в Москве более широкое собрание, которое станет опорой нового кабинета. Так возникла идея Московского государственного совещания. 13 июля Керенский анонсировал ее во ВЦИКе. Но формировать правительство, пользующееся доверием «влиятельных кругов», нужно было быстрее, чтобы Государственное совещание его уже поддержало, и Керенский активизировал переговоры с кадетами.

Они выдвинули свои условия: министры должны отвечать «исключительно перед своей совестью» (то есть не перед ЦК, Советами или другими протопарламентами); «осуществление всех основных социальных реформ и разрешение вопросов о форме государственного строя должно быть безусловно отложено до Учредительного собрания», а также единение с союзниками, восстановление дисциплины в армии, скорейшее введение правильно выбранных органов местного самоуправления, восстановление государственного суда и др.⁸²⁶ Керенский в принципе был готов уступить, но с этим ультиматумом не были согласны лидеры Совета, включая Чернова, Дана и даже Церетели. Их поддерживал и Некрасов, который в июльские дни покинул кадетскую партию и стал одним из лидеров Революционно-демократической партии, претендовавшей на роль представителей более демократических буржуазных кругов, чем кадетские. Кадеты стали требовать удаления Чернова из правительства, что было неприемлемо для эсеров, включая и Керенского. Ситуация зашла в тупик, и Керенский уехал в Ставку.

Там, столкнувшись 16 июля с истерической реакцией генералов на «развал армии», Керенский стал подумывать о том, чтобы вообще изменить формат власти, сделать ее более монолитной, заменив кадетов правыми социалистами с репутацией «несоветских» (таких как Плеханов и Брешко-Брешковская). Об этом Керенский говорил еще одному антисоветскому социалисту Борису Савинкову⁸²⁷. Но для того, чтобы

Государственное совещание и вообще правая общественность согласились с таким кабинетом, нужно было продемонстрировать волю к укреплению порядка в стране и армии. Требовалась фигура, которая могла символизировать такое стремление. Как нельзя кстати в это время в поле зрения Керенского попал генерал Корнилов с самыми лестными рекомендациями Савинкова.

Так в окружении Керенского стала развиваться идея «сильного» правительства, независимого от партий и проводящего центристскую политику, связанную с оздоровлением армии. Задачу создания монолитного кабинета облегчил Чернов, который 20 июля подал в отставку, чтобы вернуть себе свободу действий в защите от клеветнических обвинений в сотрудничестве с германскими властями.

Керенский счел момент удачным для того, чтобы «дожать» кадетов и получить права на формирование правительства лично, а не на основании соглашения противостоящих политических сил: Советов, с одной стороны, и кадетов и ВКГД - с другой. 21 июля он подал в отставку.

В ночь на 22 июля заместитель председателя правительства Некрасов собрал в Зимнем дворце совещание представителей основных политических партий. Дискуссия о судьбе правительства затянулась на всю ночь. Некрасов обрушился на Советы за их мелочный контроль над министрами и потребовал не вмешиваться в работу правительства. Вывод Некрасова был категоричен: «Или вы доверяете всецело Керенскому и тем, кого он призовет к власти, или вы не доверяете им. Тогда составьте чисто социалистический кабинет, и мы уступим вам власть...»⁸²⁸ После июльских дней Некрасов наверняка знал, что лидеры Советов не решатся создавать правительство социалистов.

Кадеты поддерживали идею независимого от низов правительства. Но можно ли доверять такое важное дело Керенскому, который потащит в кабинет всяких сомнительных социалистов? ЦК кадетов 19-20 июля обсуждал вопрос о правительстве, и Милюков предложил создать твердую власть без социалистов. Но большинство членов ЦК кадетов понимали, что отказ от союза с социалистами приведет к утере контроля над массами. Как сказал А. Васильев, «уход социалистов -это крах армии, бунты в городах, поджоги в деревнях»⁸²⁹. В результате на совещании 21-22 июля Милюков тоже выступил за безусловное доверие Керенскому в деле формирования правительства.

В конце концов произошел размен - кадеты перестали настаивать на отмене декларации 8 июля (хотя и не признали ее)⁸³⁰, но социалисты согласились с принципом безответственности правительства, которое сформирует Керенский по своему усмотрению.

24 июля Керенский составил новое правительство из 7 социалистов и 8 несоциалистов. Чернов вошел в правительство только после того, как было официально объявлено, что расследование показало «злостность тех слухов», которые распространялись о Чернове в печати.

«При небольшом номинальном перевесе социалистов действительный перевес в кабинете безусловно принадлежал убежденным сторонникам буржуазной демократии»⁸³¹, - считал Милюков. Но либералы, опасаясь новых кризисов, подобных апрельскому или июльскому, вели себя осторожно, саботируя меры социалистов.

Создав правительство, Керенский провел несколько «железных законов». 2 августа военный министр и министр внутренних дел получили право арестовать тех, кого они подозревают в создании угрозы «обороне государства и внутренней его безопасности». Вводилось наказание до 3 лет заключения за участие в забастовке на железной дороге, а также за оскорбление представителей союзных держав⁸³².

«Для баланса» 8 августа был принят закон о запрещении ночного труда женщин и детей. Керенский пытался выстроить систему «сильной власти» во главе с гражданскими демократами. Эта власть должна была довести страну до Учредительного собрания. А уж оно создаст новые правила игры, которым подчинятся все.

Такова была юридическо-правовая модель ситуации, которой следовало большинство политиков. Но население страны все больше выходило за рамки этой модели. Их волновала возможность нормально питаться. А в этом Учредительное собрание не могло бы немедленно помочь.

Грозящая катастрофа

Сдвиг вправо сказался и на социально-экономическом курсе. Усилился нажим на уже проведенные социально-экономические мероприятия. В начале августа Временный комитет Государственной думы и коммерческие круги выступили с заявлением, в котором говорилось: «Хлебная монополия не внесла до сих пор существенных улучшений в продовольственное дело, да и в экономическое состояние страны в целом. Отстранив от дела торговый аппарат, она не создала других органов, и в деле заготовки и распределения хлеба все более и более происходит пагубная заминка»⁸³³. В действительности Министерство продовольствия уже 27 июля направило циркуляр о привлечении торгового аппарата к делу заготовки продовольствия.

Крестьяне не доверяли торговцам, действовавшим по поручению правительства. Ведь торговец - он же и спекулянт. Лучше относились к земствам и кооператорам.

К концу 1917 г. 63 тыс. кооперативов вовлекли в свой состав уже около 24 млн. человек (то есть за время с начала революции число кооперативов выросло более чем в два раза, а членов - почти в 8 раз). Но многие союзы были созданы наспех. В то же время в условиях распадающихся хозяйственных связей кооперативные объединения обзаводились собственным транспортом, пытались расширить собственное производство, вложив в него 27 млн. руб. и произведя продукции на 21,7 млн рублей⁸³⁴.

Возвращение к бесконтрольной торговле было неприемлемо для социалистов. Министр Пешехонов писал: «Указывают, что продовольственные организации обходятся государству очень дорого. Легко, однако, себе представить, сколько миллиардов переплатило бы население, если бы дело заготовки хлеба было бы передано в руки торгово-промышленного класса»⁸³⁵. В условиях падения промышленного производства и обеспеченности рубля⁸³⁶ «свободный рынок» вел к резкому вздорожанию продовольствия.

Пешехонов разрешил применять силу для получения хлеба⁸³⁷. Так что идея продотрядов возникла до прихода к власти большевиков. Но Временное правительство не могло всерьез ее осуществить. Столкновения с крестьянами сразу становились для власти в Петрограде настолько крупной политической проблемой, какую для большевиков создавали разве что мощные крестьянские восстания. Дело в том, что крестьяне могли тут же вынести конфликт на политический уровень через крестьянские Советы и партию эсеров, и правительственные структуры вынуждены были сдавать назад.

26 августа, в самый канун корниловского мятежа, правительство удвоило твердые цены. Для Пешехонова это стало последней каплей, чтобы навсегда покинуть правительство. Он писал: «Крестьянство в своей массе не прельстится бумажными деньгами и еще крепче уцепится за реальные ценности, находящиеся в его руках... повышение твердых цен в отношении крестьянства может привести как раз к обратному результату, чем какого ожидают»⁸³⁸. Решение о повышении цен не облегчило дело хлебозаготовок, но вызвало новый виток инфляции - только для закупок продовольствия для армии пришлось напечатать лишних полтора миллиарда рублей.

Социалисты не нашли альтернативы продовольственной монополии, введенной правыми силами. Министры-социалисты с помощью местной революционно-демократической интеллигенции еще пытались действовать с помощью уговаривания, и это даже давало некоторые результаты. В январе 1917 г. царский аппарат собрал 32,5 млн пудов хлеба, в апреле уже новая власть - 18 млн, в мае - 52,7 млн, в июне - 33,3 млн, в ноябре, даже в условиях неразберихи и смены власти, - 33,7 млн пудов хлеба. Большевики также унаследовали принцип государственной продовольственной монополии, но уже без уговаривания. Они стали решительно брать хлеб силой и тем самым вызвали острое недовольство крестьян. В декабре 1917 г. было собрано всего 6 млн пудов, в январе 1918-го-2 млн, в апреле - 1,6 млн, в мае-0,1 млн, в июне 1918 г. - 21 тысяча пудов⁸³⁹.

В первый год войны потребность в государственных заготовках составила 300 млн пудов, на второй - 500 млн, на третий - 600 млн, в 1917 г. - 700-800 млн⁸⁴⁰. Но обеспечить такие заготовки не удалось, выходило в 2-3 раза меньше. Поэтому норма душевого пайка в Петрограде и Москве была снижена летом с фунта до трех четвертей фунта⁸⁴¹. Острую нужду в хлебе испытывали армия и губернии Центральной России. В результате происходили волнения в городах, крупнейшие из которых произошли в Астрахани 9 августа. В июле произошло 43 голодных бунта в городах, в августе - 100, в сентябре - 154. В октябре, когда вся страна ждала перемен, это число немного снизилось - до 125⁸⁴².

Социальная ситуация становилась все более угрожающей, так как напряженность в городах накладывалась на выступления воинских частей как на фронте, так и в тылу (например, в Нижнем Новгороде в июле), на крестьянские нападения на усадьбы и самочинный раздел помещичьих земель, на растаскивание населением заготовленного хлеба.

Министр торговли и промышленности Прокопович с большим опасением говорил, что на 1 августа запас министерства составляет всего 26 млн пудов. Это - мало даже для августа - самого сложного месяца для общегосударственных хлебозаготовок. Хуже было только у царя в конце февраля - около 20 млн пудов⁸⁴³. Через год такие запасы будут недостижимой мечтой большевиков.

У крестьян не было стимула производить больше хлеба. По оценке Прокоповича, для нормального продуктообмена с селом было нужно 9 млн пудов металлических изделий, а министерство получило для распространения только 1060 тысяч пудов плюс 222 тыс. пудов гвоздей⁸⁴⁴.

Прокопович уже 3 сентября отменил мануфактурную монополию, снизив госзаказ до 60%. Теперь у государства было еще меньше натурального продукта для обмена на хлеб. В распоряжении Прокоповича было накоплено 2 млрд руб., а закупок требовалось сделать на 9,3 млрд⁸⁴⁵.

Между тем в столице складывалась тяжелая ситуация с продовольствием, что было связано не только с объективными причинами, но и с самой организацией снабжения. Продовольствие закупалось оптовыми торговцами по поручению центральной продовольственной управы. Торговцы придерживали продукты в ожидании роста цен. Когда глава управы Громан попытался провести ревизии складов, торговцы и кадеты обрушились на него с обвинениями во взяточничестве и даже сознательном уничтожении торговых припасов⁸⁴⁶.

14 сентября продовольственное дело в Петрограде перешло к Гор-думе. В октябре по карточкам давали 1 фунт хлеба работающим и полфунта неработающим. Также по карточкам продолжали давать немного рыбы, мяса, молока, яиц и масла⁸⁴⁷.

«По всем расчетам, при постоянных срывах подвоза продовольствия города уже должны были голодать. Но, как известно, «дурная экономика» вырабатывает и свои механизмы, компенсирующие дефицит. Такими компенсаторами стали «мешочничество», «черный рынок» и частные хлеботорговые компании, допущенные правительством к реализации государственной монополии на хлеб, которые фактически и развалили эту монополию»⁸⁴⁸, - считает биограф Ленина В. Т. Логинов. Когда большевики придут к власти, они станут уничтожать эти компенсаторы, и положение станет еще хуже. В критической ситуации второй половины 1917 г. сочетание мягкой монополии и «компенсаторов» оказалось оптимальным выходом, хотя, конечно, это и была «дурная экономика». Однако крестьян можно было дополнительно заинтересовать в сотрудничестве с властью, начав передачу им помещичьих земель. Этого Временное правительство не делало, лишая себя важного ресурса воздействия на крестьянство.

После отставки Чернова крестьяне стали терять терпение. 7 сентября в Тамбовской губернии началась волна погромов поместий. Для того чтобы остановить погромы, из Москвы прибыли войска, было арестовано более тысячи крестьян. Но крестьяне не очень боялись репрессий - не те времена. Им не грозили каторжные работы, не говоря уж о более суровом наказании. Волнения охватили и другие губернии. Затягивание аграрной реформы вело к разрушениям.

В Тамбовской губернии и в районе Гуляйполя, где лидером крестьянского движения был Нестор Махно, начался раздел помещичьих земель. Если лидеров тамбовских Советов - эсеров - предали за это суду, то справиться с анархистом Махно уже тогда не удалось - он готов был оказать вооруженное сопротивление.

***

Июльское поражение деморализовало большевиков и их союзников (анархистов, левых эсеров, социал-демократов-межрайонцев и интернационалистов). Умеренным социалистам без труда удалось провести через объединенное заседание ВЦИК и ИК СКД резолюцию о поддержке Временного правительства. Левая оппозиция на этот раз воздержалась⁸⁴⁹. Но именно июльское поражение, которое рассматривалось крайне левыми как преддверие реакции, сплотило большевиков и левых социал-демократов, предопределило действия социал-де-мократов-интернационалистов и левых эсеров в поддержку гонимых большевиков. По их инициативе 24 июля Петросовет принял резолюцию, которая требовала от правительства недопущения «того, чтобы борьба власти с анархическими эксцессами вырождалась в борьбу с целыми политическими течениями»⁸⁵⁰. В дальнейшем левые крылья социалистического движения усиливались и все теснее смыкались с большевизмом. «Межрайонцы» вскоре вступили в партию большевиков, заняв там важные позиции.

В преддверии грядущих выборов в Учредительное собрание на время сплотились меньшевики, которые 19-26 августа провели «объединительный» съезд РСДРП. В нем приняли участие практически все течения меньшевиков, кроме плехановского «Единства», с одной стороны, и межрайонцев - с другой. Съезд, наряду со съездом большевиков, провел разграничительную черту в социал-демократии между «промежуточными» группами, стремившимися к объединению всей РСДРП от большевиков до меньшевиков. Этот проект был обречен еще в апреле. Теперь межрайонцы присоединились к большевикам, а «объ-единенцы», ориентировавшиеся на газету «Новая жизнь» остались с меньшевиками. Но РСДРП (объединенная) так и осталась союзом разных фракций - оборонцев (Церетели, Дан и др.), интернационалистов (Мартов и др.) и объединенных социал-демократов-интернационали-стов («объединенцев», «новожизненцев» и др.), которые на съездах выступали как самостоятельные фракционные группы, не подчиняясь общей дисциплине и не проводя общую линию.

Этот съезд, по справедливому определению В. Миллера, стал «пиком успехов меньшевизма», после которого начался быстрый спад влияния партии. Рабочие и интеллигенция, которые пошли за социал-демократами, «увидели в программе, предложенной меньшевиками, возможность постепенного движения к более справедливому строю не через борьбу с буржуазией, а с помощью взаимоприемлемых соглашений с ней. Но к лету стало все более выясняться, что коалиционная политика для масс бесплодна, что по мере развития революции партии буржуазии все чаще вступают в прямое противостояние с партиями даже умеренного социализма, а значит, дело шло к острым социальным конфликтам. В этих условиях значительная часть обманутых в своих ожиданиях людей уходила не только из партии, но и из активной политической жизни вообще. Политический абсентизм нарастал»⁸⁵¹.

Усиление апатии в политическом центре сопровождалось активизацией на флангах. Нарастал не столько абсентизм, сколько поляризация.

Росли противоречия между оборонцами и интернационалистами. Полгода революции серьезно подорвали прежние догмы «буржуазного этапа». Мартов считал, что «в той стадии революции, которую мы переживаем, российская буржуазия уже не является фактором революции, и дальнейшие завоевания революции будут делаться без нее и против нее». Но без какой-нибудь буржуазии пролетариату не обойтись, так что нужно искать опору в «мелкой буржуазии», то есть у крестьянства, мещанства и связанной с ними интеллигенции. Отождествляя себя с пролетариатом, Мартов ставил задачу: «Задача пролетариата - ускорить политическое развитие мелкой буржуазии и освободить ее из-под влияния буржуазии... Задача революции - в содействии завоеванию власти мелкой буржуазией»⁸⁵². Политически это означает переход власти к коалиции меньшевиков и эсеров, возможно - в союзе с большевиками. Эта коалиция не сможет решать задач пролетарской революции, но демократические задачи вполне может осуществить.

Хранителем политического центра стала ПСР, менее скованная догматическими социальными схемами и опирающаяся на стремление крестьянства получить землю. Эсеры, потеряв часть влияния в городах, сумели сохранить и нарастить членскую базу и электорат на селе. Но опасность подстерегала ее с другой стороны — левое крыло грозило расколом. Его лидеры считали неприемлемой не только коалицию с «буржуазией», но и любые отступления от социалистической программы ПСР: «наша программа не должна изменяться и не может приспособляться к условиям места и времени, наоборот, до нее должна быть поднята всякая действительность»⁸⁵³, - писала в программной статье «О задачах революции» лидер левых эсеров Мария Спиридонова. Она так же бросала вызов «месту и времени», как Ленин. Но в 1917 г. «место и время» быстро менялись.

Левое крыло эсеров стало доминировать в Петроградском комитете ПСР, а начавшая выходить 3 августа газета комитета «Знамя труда» послужила трибуной левого течения в ПСР. Ключевой идеей левых эсеров стало создание правительства эсеров, меньшевиков и большевиков, ответственного перед Советами. 11 августа левые эсеры предложили Совету партии признать, что «решение основных вопросов русской революции возможно лишь при осуществлении однородной власти... ответственной перед Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и демократизированными органами местного самоуправления»⁸⁵⁴. Упоминая другие органы самоуправления, помимо Советов, левые эсеры перебрасывали мостик к позиции Чернова в надежде перетянуть влево большинство ПСР.

Левым эсерам казалось, что ключевые разногласия в социалистическом лагере касаются не сути преобразований, а их темпов и размаха. Поэтому аргументы умеренных социалистов о необходимости союза с либералами казались неубедительными, а союз с большевиками - необходимым и естественным.

В условиях радикализации городских слоев руководству ПСР все труднее было удерживать под своим влиянием разношерстный актив партии.

Катализатором усиления левого радикализма стало корниловское выступление. Но оно как раз создало условие для достижения компромисса между левыми силами.

Взлет генерала

Событием, которое резко изменило соотношение сил в России, стало выступление генерала Корнилова в августе 1917 года. Его часто рассматривают как досадную (или счастливую) случайность, драму недоразумений, которая сорвала шанс на оздоровление России (или победу контрреволюции) и расчистила большевикам путь к власти. Между тем подобные события отнюдь не случайны, они то и дело происходят в истории революций - от восстания роялистов 1648 г., погубившего короля Карла I, до советского ГКЧП. Закономерности революционного процесса создают ситуацию, в которой наиболее вероятной является такая «корниловщина». А «игра случая» (точнее - соотношение способностей вовлеченных в события людей) определяет ход и исход этого закономерного явления. Суть его заключается в том, что после поражения левого крыла революционных сил в правом лагере появляется надежда остановить революционный процесс с помощью войск. Но если энергия революции еще не выдохлась (а в России 1917 г. это было именно так), то подобная попытка только обостряет, радикализирует ситуацию.

Импульсом к корниловской истории стал провал июньского наступления. Керенский искал виноватых в Ставке, а генералы и офицеры возмущались поведением солдат. Истоки солдатского пацифизма и враждебности к офицерству генералы искали не в тяготах затянувшейся войны, смысл которой был солдатам непонятен, а в пропаганде за-сланцев левых партий и Петроградского совета. Приехали петроградские говоруны и совратили солдат, разубедили их в необходимости умирать за Константинополь и Антанту. Революция, от которой ждали сплочения и побед, не оправдала надежд либеральной элиты.

Настроение требовало вождя, и он явился. Началось восхождение Лавра Корнилова. Он уже получил известность как сторонник сильной власти во время апрельских событий в Петрограде. Но пока он был лишь одним из командующих армиями Юго-Западного фронта. Соседние армии уже остановились, Корнилов решил продолжить наступление, рискуя, что вырвавшаяся вперед 8-я армия будет смята, а то и окружена. Когда после немецкого удара под Тарнополем фронт покатился, поражение обернулось для Корнилова личным успехом. Командующий фронтом А. Е. Гутор был снят, а сменил его как раз Лавр Георгиевич, хотя 8-я армия потерпела поражение.

Немцы наступали, русские бежали. Корнилов приказал расстреливать дезертиров и мародеров. «Надежные части стали вылавливать дезертиров и вешать их на перекрестках, прикрепляя к трупам дощечки с перечислением преступлений.. .»⁸⁵⁵ - рассказывал историк Г. М. Катков. «Вскоре он был назначен командующим 8-й армией, и когда эта армия во время июньского наступления бежала, охваченная паникой, вина пала не на Корнилова, а на... революцию, якобы подорвавшую боеспособность войск»⁸⁵⁶, - комментировал генерал М. Д. Бонч-Бруевич.

Ну хорошо, генерал позднее стал служить большевикам, и можно счесть его необъективным. Зато военный министр Керенский в этот период поддержал Корнилова и его требования укрепления власти офицерства над солдатами. Однако позднее Керенский пришел к выводу, что его в это время дезинформировало руководство Юго-Западным фронтом. И не только его. 8 июля в газетах было составлено коммюнике ЮЗФ о причинах немецкого прорыва, в котором ответственность возлагалась на большевистскую агитацию, под влиянием которой «многие части, получив боевой приказ о поддержании атакованных частей, собирались на митинги и обсуждали, подлежит ли выполнению приказ, причем некоторые полки отказывались от выполнения боевого поручения и уходили с позиций безо всякого давления противника». Ужасная картина, ставшая с тех пор хрестоматийной.

И уж кто-кто, а Керенский в данном случае не собирался быть адвокатом большевиков. Но он вынужден признать, что проведенное по указанию Брусилова расследование не подтвердило такого объяснения поражения ЮЗФ, которое было вызвано другой причиной: «Дивизия была буквально сметена с лица земли огнем нескольких сотен артиллерийских орудий противника (в русской дивизии их было всего лишь шесть), и ее потери составили 95 офицеров, включая двух полковых командиров, и около двух тысяч солдат из уже неполного состава дивизии. Остается предположить, что офицер, написавший коммюнике, действовал либо по злому умыслу, либо в состоянии полной паники»⁸⁵⁷. Умысел весьма вероятен, так как комиссар ЮЗФ Б. В. Савинков, известный правый эсер, решил использовать поражение в целях изменения вектора революции.

А Корнилов, заняв пост комфронтом, направил Брусилову телеграмму с требованием введения смертной казни в районе боевых действий, а командармам и комиссарам - требование применять артиллерию и пулеметы против бегущих частей⁸⁵⁸.

В принципе применение оружия против дезертиров и мародеров разрешалось статьей 14 «Декларации прав солдата», но командиры опасались ей пользоваться, а Корнилов решился ее применить. Смертная казнь воспринималась им как решающий инструмент оздоровления ситуации. Но для этого корниловская инициатива должна была выйти на более высокий уровень.

Собственно, правые политические круги обратили внимание на перспективного генерала еще в апреле, когда он попытался применить силу при разгоне митингов. В действующую армию Корнилов отправился с очень необычным ординарцем В. Завойко - бывшим членом правления общества «Эмба-Каспий», заседавшим там вместе с такими финансовыми тузами, как А. Путилов и А. Вышнеградский. В бизнесе Завойко был выдвиженцем Путилова⁸⁵⁹. К тому же Завойко был издателем, входившим в пул оборонческой прессы. Но он бросил эти дела и отправился с Корниловым на фронт. Новое направление работы было важнее, здесь требовался проверенный топ-менеджер и пиарщик. Имея широкий доступ к финансовым средствам, Завойко развернул кампанию восхваления своего шефа, включая раздачу подарков солдатам и публикацию апологетической брошюры о генерале⁸⁶⁰.

Завойко предложил своему шефу «изложить все положение» комиссару фронта Савинкову. С согласия Корнилова Завойко и полковник Голицын встретились от имени генерала с Савинковым. В этой встрече участвовал и комиссар 8-й армии М. М. Филоненко. Они нашли взаимопонимание, и Корнилов был рекомендован в качестве кандидата в командующие фронтом от имени армейских комитетов ЮЗФ⁸⁶¹. Так Савинков начал продвигать Корнилова в Верховные главнокомандующие.

Командующий Московским военным округом А. И. Верховский писал о Корнилове: «Алексеев сказал про него, что это «человек с сердцем льва, но умом барана»⁸⁶². Именно такой человек был нужен группе политических авантюристов, собравшихся на Юго-Западном фронте и поставивших себе целью завоевание всероссийской власти... Нужен был лев, но думать за него хотели они»⁸⁶³.

Завойко, который, по мнению Корнилова, «отлично владеет пером» и мог придать заявлениям генерала «сильный художественный стиль»⁸⁶⁴, подготовил для генерала проект телеграммы Временному правительству с требованием введения смертной казни, но тот воздержался от ее посылки, пока не будет назначен командующим фронтом. Однако через три дня телеграмма была поддержана Корниловым, Савинковым и Филоненко, отредактирована и 8 июля отправлена от имени новоиспеченного командующего фронтом вместе с телеграммами этих двух⁸⁶⁵. Корнилов и его соавторы нарисовали такую картину: «Армия обезумевших темных людей, не огражденная властью от систематического развращения и разложения, потерявшая чувство человеческого достоинства, бежит». Телеграмма была выдержана в тоне выспренной декларации с элементом оппозиционности: «Иначе вся ответственность падет на тех, кто словами думает править на тех полях, где царит смерть и позор предательства, малодушия и себялюбия»⁸⁶⁶.

11 июля Корнилов направил аналогичную телеграмму Верховному главнокомандующему Брусилову, который в этом вопросе поддержал генерала. Получилось, что Корнилов является инициатором мер по восстановлению дисциплины и порядка.

Смертная казнь на фронте была введена Временным правительством 12 июля. Так Савинков и Филоненко поняли, что Корнилова можно использовать как инструмент для давления на Керенского.

Давление на Временное правительство справа резко возросло в июле, и генералы внесли свой вклад в поправение курса на совещании, которое Керенский собрал в Ставке 16 июля. Генералитет эмоционально рисовал новому премьеру и военному министру картину жестоких расправ солдат с офицерами, унижений, которые переживают офицеры, лишенные былых полномочий и теперь сталкивающиеся с грубостью солдатской массы. «Естественно, каждый говорил и о причинах, - комментировал историк В. Т. Логинов, - Керенский ожидал, что они прежде всего укажут на большевиков, о которых в эти дни говорили и писали все газеты»⁸⁶⁷. Но не тут-то было: А. И. Деникин прямо заявил, что большевики тут ни при чем, а в развале армии виноваты военное законодательство, предыдущая кадровая чистка, комиссары и комитеты. Савинков возразил, что ненависть солдат к офицерам возникла не после марта 1917 г., а еще при царе. «Однако относительно кадровой чехарды Деникин был прав»⁸⁶⁸, - считает Логинов. В чем же был прав Деникин? Действительно, с марта по август были сняты с должности 140 генералов и множество офицеров, возник «революционный карьеризм» (но ведь текучесть кадров была высокой и прежде -шла война, армия несла потери, да и карьеризма хватало до революции). И как это могло привести к ненависти солдат к офицерам? Опыт службы в армии и в другие эпохи убеждает, что ненависть к офицерам возникает вовсе не из-за кадровой чехарды в верхах.

Безысходная ситуация многолетней окопной войны вызывала остервенение. Раньше офицеры имели возможность сорваться на солдатах, теперь возникла обратная ситуация, и старые обиды стали резонировать с новыми напастями - плохим снабжением, приказами идти в бессмысленные уже атаки.

Деникин требовал, чтобы Временное правительство признало свои ошибки и вину перед офицерством, прекратило непродуманные военные реформы, передало всю полноту военной власти Верховному главнокомандующему, ответственному только перед правительством. Оно должно «изъять политику из армии», отменить «Декларацию прав солдата», постепенно упразднить комитеты и комиссаров, вернуть всю власть военным начальникам, «восстановить дисциплину и внешние формы порядка и приличия», проводить назначения в соответствии с боевым и служебным опытом (то есть в соответствии с чинами), создать отборные подразделения для подавления бунтов⁸⁶⁹, «ввести военно-революционные суды и смертную казнь для тыла»⁸⁷⁰.

Выступление было настолько резким, «что генерал Брусилов, перебив генерала Деникина, сказал: “Нельзя ли короче и затрагивайте только вопросы, касающиеся поднятия боеспособности армии”»⁸⁷¹. В той или иной мере эти требования поддержали другие генералы, хотя Деникин выразил их чаяния наиболее резко и эмоционально, так расчувствовался, что даже попросил возможности выйти. Керенский с трудом успокоил его, пожав руку и поблагодарив за искренность⁸⁷².

На совещании 16 июля Керенский заявил: «Я лично ничего не имею против того, чтобы сложить с себя должность военного и морского министра, отозвать комиссаров, упразднить комитеты. Но я убежден, что завтра же начнется в России полная анархия и резня начальствующих лиц»⁸⁷³. По мнению премьер-министра (и в этом с ним трудно не согласиться), проблемы в отношениях солдат и офицеров были порождены не комитетами, а возникли в результате тягот войны.

Корнилов на совещании отсутствовал из-за сложной ситуации на фронте. Но он прислал телеграмму с предложениями, которые в целом соответствовали «программе Деникина», с которыми они были единомышленниками. Предложения Корнилова были изложены более спокойным тоном, а также дополнялись антибольшевистскими положениями (запретить доступ к войскам большевистской литературы и агитаторов). Благоприятное впечатление на Керенского произвело мнение Корнилова о том, что в происходящем виноваты не только солдаты, но и офицеры. Правда, впоследствии Керенский пришел в выводу, что эта мысль была вписана кем-то (Савинковым или Филоненко) в телеграмму Корнилова, потому что она не соответствовала его последующим выступлениям⁸⁷⁴. Но 16 июля «среди этих обескураживающих мнений и предложений, высказанных присутствующими генералами, телеграмма Корнилова, казалось, пролила слабый луч света»⁸⁷⁵. Так Керенский пытался объяснить свое парадоксальное решение заменить Брусилова на Корнилова. Но как раз Брусилов на этом совещании не высказал ничего особенно «обескураживающего». Решение Керенского было вызвано чем-то другим.

По словам Филоненко, возвращаясь с совещания 16 июля, он и Савинков в поезде обсуждали с Керенским возможность создания малого военного кабинета⁸⁷⁶. Савинков вспоминал, что в это же время Керенский обсуждал с Савинковым проект создания «сильной революционной власти» без участия советских лидеров⁸⁷⁷. Тогда Керенский не решился на это, но 18 июля провел три важных назначения: Савинков стал управляющим военным ведомством, фактическим заместителем Керенского по военным делам. Близкий к нему по взглядам Филонен-ко стал комиссаром при Верховном главнокомандующем. И, наконец, Корнилов с подачи Савинкова был назначен главковерхом.

Это назначение имело необратимые политические последствия, и позднее Керенский не мог внятно объяснить, зачем понадобилось срочно отправлять Брусилова в отставку⁸⁷⁸.

Катков пытается найти такое объяснение: «Увольняя Брусилова, Керенский действовал под давлением своих коллег из Временного правительства, которые стремились к улучшению отношений между офицерами и правительством»⁸⁷⁹. Кто же эти загадочные министры, которые заставили Керенского заменить Брусилова на Корнилова в наивной надежде, что после этого офицеры изменят свое отношение к правительству? Катков, вероятно, запамятовал, что кадеты в это время в правительство не входили, а у министров-социалистов такая странная идея вряд ли могла возникнуть. Мысль о том, что именно Корнилов нужен армии, родилась у Савинкова, который и убеждал в этом Керенского. Но почему Керенский вообще решил искать замену Брусилову, который был все еще популярен и как минимум политически безопасен? Объяснение, скорее всего, в том, что Керенскому нужно было найти «крайнего» за поражение на фронте, имевшее столь важные политические последствия. Наступление, которое должно было стать победой Керенского, теперь обернулось поражением Брусилова. Назначением нового, уже распиаренного главнокомандующего следовало загладить впечатление от поражения и вселить в армию и общество новые надежды.

Уже 19 июля Корнилов выдвинул условия, на которых был готов находиться на должности главкома: «1) ответственность перед собственной совестью и всем народом; 2) полное невмешательство в оперативные распоряжения и потому назначение высшего командного состава; 3) распространение принятых в последнее время на фронте мер и на те местности тыла, где расположены пополнения для армии, и 4) принятие предложения, переданного телеграфно главковерху к Совещанию в Ставке»⁸⁸⁰.

Даже сочувствовавший Корнилову эмигрант Катков был вынужден признать: «Мягко выражаясь, содержание этой телеграммы было весьма необычным»⁸⁸¹. Войтинский вспоминал, что требования Корнилова произвели шокирующее впечатление на советские круги, так как «в целом выступление главнокомандующего было окрашено ненавистью к революционным организациям, и обращался он к правительству в непонятно вызывающем тоне, который был под стать лишь военному вождю, наполнившему мир громом своих побед и метящему в наполеоны»⁸⁸². Вот только громом побед Корнилов не мог похвастаться ни тогда, ни позднее, а в наполеоны уже метил.

Керенский предпочел не отвечать на этот ультиматум, который выводил бы армию из подчинения гражданских властей. Керенский вспоминал, что в условиях, «когда «все и всякий» ничего, кроме требований, не адресовал Временному правительству», он «посчитал условия генерала Корнилова простой литературой»⁸⁸³. Но Корнилов не выезжал в Ставку. Его неудовольствие было вызвано не только тем, что были проигнорированы его «кондиции», но и назначением на пост командующего ЮЗФ генерала В. А. Черемисова.

По условиям Корнилова такие назначения должен был производить он сам. При Алексееве и Брусилове назначения делались Временным правительством по согласованию с главнокомандующим. Но Черемисов был назначен, когда Корнилов еще не стал главнокомандующим -одновременно с Корниловым.

Черемисов имел репутацию левого генерала. Он вполне мог претендовать на то, чтобы унаследовать пост Корнилова. Именно корпус Черемисова шел на острие июньского наступления, взял Галич и Ка-луш. Именно Черемисов был назначен после Корнилова командующим 8-й армией.

Когда Филоненко попытался уговорить Черемисова по-хорошему уступить место командующего фронтом, тот возмутился: «Если правительство признало меня годным служить делу революции в роли главкоюза, то не понимаю, каким образом, в угоду кому-то ни было, это может измениться, если только у нас еще нет контрреволюции и не началось распутинство»⁸⁸⁴.

Все же Черемисова, который 25 июля смог даже потеснить немцев, сняли с должности и дали ему командование армией. Фронт принял генерал П. С. Балуев. Он был в этом качестве переходной фигурой - Корнилов хотел видеть на этом месте своего товарища Деникина, который и занял пост главкоюза 2 августа. Надо сказать, что исполком Совета ЮЗФ, выступавший за введение смертной казни на фронте, и то пришел в ужас от политики нового командующего фронтом: «С момента назначения генерала Деникина на пост главнокомандующего Юго-За-ладным фронтом штаб стал целенаправленно противостоять всем выборным армейским организациям... Офицерский состав... пытается восстановить телесные наказания и битье»⁸⁸⁵.

Пока Черемисов не был отозван с фронта, Корнилов не спешил ехать в Ставку. Ему было важно, чтобы правительство приняло и другие его требования или по крайней мере обсудило их. Тогда Филонен-ко уверил его, что принципиально Временное правительство принимает его пожелания, а Корнилов согласился, что его заявление об ответственности перед народом можно понимать как ответственность перед Временным правительством. По поводу права делать назначения Фи-лоненко выговорил у Корнилова право «контроля этих назначений». При этом, как отмечает Катков, «хотя в изложении Филоненко Корнилов на этих переговорах в большей или меньшей степени уступил всем требованиям правительства, не исключено, что сам Корнилов считал, что не пошел ни на какие уступки, а лишь участвовал в детальной разработке условий, поставленных в трех пунктах его программы»⁸⁸⁶.

24 июля Корнилов выехал в Ставку.

***

30 июля на совещании в Ставке обсуждались проблемы железнодорожных перевозок. Картина рисовалась паническая - полный развал. Несколько позднее на Государственном совещании приводились данные, которые показывают, что ситуация вовсе не была столь катастрофической, как об этом говорилось в окружении генерала Корнилова. Из-за того, что процент паровозов, нуждавшихся в ремонте, вырос за январь - август с 16,5 до 25%, грузоперевозки по железным дорогам упали на 15%. Правда, в 1916 г. в ремонте нуждалось 18% паровозов⁸⁸⁷ - то есть столько же, как в первой половине 1917-го. Но правые политики видели во всеобщем развале, якобы охватившем Россию, повод добиться сильной власти для защиты цензовых интересов.

На этом совещании Корнилов анонсировал свой курс - и не только военный: «Для достижения целей войны необходимо иметь три армии: в окопах, в тылу - в мастерских и заводах и третью - железнодорожную, которая бы подвозила изготовленное в тылу на фронт. Для оздоровления рабочей и железнодорожной армий необходимо подчинение их той же железной дисциплине, которая устанавливается для армий фронта; вопрос в том, какие для этого необходимы меры, пусть разберут специалисты»⁸⁸⁸. Корнилов выступил также за создание военнореволюционных судов и введение смертной казни в тылу, в том числе в отношении гражданских лиц.

Еще под впечатлением совещания 16 июля генерал Ю. Н. Плю-щевский-Плющик, и.о. 2-го генерала-квартирмейстера Ставки, решил обобщить требования генералитета. 23 июля он подал начальнику штаба Главковерха А. С. Лукомскому доклад о мерах по укреплению боеспособности армии. Лукомский предоставил этот доклад Корнилову, и тот вернул записку к Плющевскому-Плющику со своими замечаниями и указанием подготовить доклад для Временного правительства. К началу августа «доклад Корнилова» был готов.

Основная идея Плющевского-Плющика заключалась в укреплении дисциплинарной власти начальника и ограничении полномочий комитетов и комиссаров⁸⁸⁹. Помимо чисто военной стороны рассматривалась и политическая, ибо эти меры должны проводиться «если не одним диктатором», то людьми «мощной воли»⁸⁹⁰. Корнилов внес в доклад карательные акценты.

3 августа Корнилов прибыл с докладом на заседание Временного правительства. Меморандум был написан в таких выражениях, что его оглашение хотя бы в правительстве, по мнению Керенского, вызвало бы скандал, и «стало бы невозможным оставить Корнилова главнокомандующим»⁸⁹¹. Катков считает, что предложенные Корниловым меры, в том числе введение смертной казни не только за чисто уголовные преступления, но и за пропаганду, «прекратили бы деятельность большевиков»⁸⁹². Наивность таких надежд подтвердил опыт Гражданской войны, когда Корнилов, Деникин и другие былые офицеры уже не сдерживали себя в применении террора против левой агитации, а все равно не сумели победить.

Савинков уговорил Корнилова выступить лишь по чисто военным вопросам и не выносить доклад на заседание правительства, а доработать и согласовать его в военном ведомстве, где готовился собственный более комплексный проект.

Во время этой встречи Керенский употребил привычную для себя фигуру речи: «Что ж, допустим, я уйду, каков будет исход?»⁸⁹³ Он имел в виду, что уходить ни в коем случае нельзя. Но генерал понял премьера с солдатской прямотой, будто Керенский «поинтересовался мнением генерала Корнилова, что следует ли ему далее оставаться руководителем государства». Корнилов ответил, что другого главу Временного правительства он себе не представляет⁸⁹⁴, но про себя решил, что Керенский не просто рисуется, айв действительности обдумывает возможность своего ухода, передачи власти. Кому? Уж не Корнилову ли? Почему бы нет? По утверждению Керенского, 3 августа Корнилов в беседе с ним говорил о военной диктатуре как о реальной возможности⁸⁹⁵.

Еще один эпизод этого заседания Временного правительства укрепил Корнилова в мысли, что кабинет министров в существующем виде не годится. Когда главнокомандующий стал излагать военную ситуацию в многочисленных деталях, Керенский просил в них не вдаваться⁸⁹⁶. Савинков потом объяснил Корнилову, что Керенский прервал его не из неуважения к генералу, а из опасений, что информация может утечь к врагу предположительно через Чернова⁸⁹⁷. Подтвердить свои обвинения публично Савинков не мог, так как всего неделю назад обвинения против лидера эсеров были официально опровергнуты⁸⁹⁸. Поэтому в своих более поздних показаниях Савинков дал другое объяснение своим намекам Корнилову: «Я, разумеется, не имел в виду обвинять кого-либо из министров в сношениях с противником, но я знал, что некоторые члены Временного правительства находятся в постоянном и товарищеском общении с членами Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, среди коих, по сведениям контрразведки, имелись лица, заподозренные в сношениях с противником»⁸⁹⁹. Не очень убедительно, если учесть круг случайного общения самого генерала и правых политиков.

Характерно, что Керенский в этом эпизоде не имел в виду никакого шпионажа, просто считал столь детальное рассмотрение военно-технических проблем излишним⁹⁰⁰. Но Савинков использовал и этот эпизод на пользу своей идее коллективной диктатуры узкого круга лиц. Если в правительстве есть «ненадежные» люди, то военными вопросами должен заниматься узкий военный кабинет. Но во время войны почти все вопросы в той или иной степени военные. А в голове Корнилова стала вариться мысль, которая 28 августа выльется в утверждение, что во Временное правительство проникла измена.

•kick

После заседания 3 августа работа над докладом в Военном министерстве закипела с новой силой под руководством Филоненко и Савинкова, которые внесли положения о милитаризации железных дорог и военных предприятий, за которые выступал Корнилов, но которые не внес в свою, военную часть доклада.

В их докладе, по воспоминаниям Савинкова, «помимо положения о комитетах и комиссарах, содержались еще и положения: 1) о введении военно-революционных судов в тылу; 2) о возвращении дисциплинарной власти начальникам; 3) о милитаризации железных дорог и 4) о милитаризации предприятий, работавших на оборону»⁹⁰¹.

Но когда 8 августа Савинков показал Керенскому проект первого параграфа меморандума, где речь шла о введении «военных судов -трибуналов в тылу»⁹⁰², тот «категорически заявил, что он ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах такой записки не подпишет»⁹⁰³. По словам Керенского, Савинков «начал говорить о введении смертной казни в тылу, против чего я неизменно возражал... «Если вы не соглашаетесь по этому основному вопросу, - говорил Савинков - все остальное несущественно»⁹⁰⁴. Савинков пригрозил, что тогда этот доклад внесет в правительство Корнилов, а он, Савинков, подает в отставку. Керенский отставку не принял, но зато стал с опаской относиться к намерению Корнилова выступить во Временном правительстве и тем более публично с какой-нибудь программой.

•kick

Савинков не отказался от своей затеи обойти Керенского с помощью Корнилова. 9 августа Савинков и Филоненко вызвали Корнилова в Петроград для выступления с подготовленной ими запиской. Приглашающие, надо сказать, подставили генерала, потому что никакого заседания с Корниловым назначено не было, что возмутило и Керенского, и Корнилова.

У Корнилова были основания сердиться на Савинкова и Филоненко и потому, что они серьезно изменили направление военных реформ, предусмотренных в «его докладе». Он дал проглядеть текст, предложенный Савинковым, Плющевскому-Плющику, и тот остался недоволен: «Савинковский проект по внешности очень похож на наш, но там, где мы стараемся поднять власть начальников, в его варианте все усилия направлены к поднятию авторитета комитетов и комиссаров. Местами прямо в нашей фразе вместо слова «начальник» ставилось слово «комиссар» и т.д., что, конечно, сводило на нет идею проекта, нами разработанного, что я здесь уже и высказал. Савинков почти молчал, а Филоненко много и взволнованно доказывал, что это только первый шаг и что далее мы пойдем вместе. Все усилия и Савинкова, и Филоненко были направлены к тому, чтобы Корнилов подписал проект, что тот и сделал, но, по-видимому, не очень охотно»⁹⁰⁵.

По прибытии генерала в Петроград 10 августа Корнилов наряду с Савинковым и Филоненко подписал записку и собирался презентовать ее правительству⁹⁰⁶.

Однако Керенский не был ознакомлен с содержанием документа и отказался проводить официальное заседание. Доклад Корнилова был выслушан узким кругом в составе Керенского, Некрасова и Терещенко. Они не поддержали идеи Корнилова и его соавторов. Плющевский-Плющик, присутствовавший на совещании 10 августа, рассказывал, что против нее высказывались все министры, особенно против ее невоенной части⁹⁰⁷.

Керенский писал об обсуждении появившихся в записке пунктов о тыле и железных дорогах: «Оба эти пункта очень напоминали произведения щедринского чиновника... Я хорошо помню, как Некрасов и Терещенко с великой осторожностью к чувствам генерала старались спустить его на землю, урезонить его... пытались разъяснить ему, что все предложенные им меры о возрождении тыла - милитаризация железных дорог и заводов - уже выдвигались министрами старого режима и уже тогда были отвергнуты не только общественным мнением, но и официальными экспертами; что невозможно, например, приговорить инженера к смерти за какую-нибудь техническую ошибку или привязать рабочих к заводам под угрозой репрессивных мер и т.д.»⁹⁰⁸.

Увы, Керенский ошибался. Можно приговорить и можно привязать. Предложения Савинкова-Корнилова предвосхитили практику коммунистического, особенно сталинского, режима. Такие меры стали возможными только после начала широкомасштабной Гражданской войны на уничтожение. Но в одном Керенский был совершенно прав - это было бы невозможно сделать в обстановке 1917 г. и в интересах непопулярной войны. «На самом деле если бы кто-нибудь желал свержения Корнилова на Московском совещании, то было бы необходимо, чтобы он публично зачитал рапорт, и особенно два пункта, касающиеся фабрик и путей сообщения. Тогда все разом бы и закончилось»⁹⁰⁹. Но Керенский имел виды на Корнилова и уговорил его не оглашать эти планы. Генерал же «был убежден, что Временное правительство по той или иной причине не хочет, чтобы вся Россия узнала о его новой программе спасения страны»⁹¹⁰.

Логинов пишет, имея в виду «тыловую» часть программы: «Любопытно, что экономические программы большевиков и Корнилова в одном пункте совпадали: выход России из кризиса может обеспечить лишь государственное регулирование экономики. Но они расходились в главном. Большевики ориентировались на инициативу, самодеятельность, вовлечение в контроль за производством самих трудящихся. Корнилов сделал ставку на принуждение, подавление любых попыток рабочего контроля, на милитаризацию народного хозяйства по “европейскому образцу”»⁹¹¹. Это различие имело место в 1917 г., но оно не было «расхождением в главном». Уже в 1918 г. большевики будут подавлять инициативу и самодеятельность, делать ставку на принуждение и подавление, милитаризацию производства и железных дорог. Корнилов действительно предвосхитил политику военного коммунизма. Главное различие было в другом - какие социальные группы и во имя чего будут осуществлять этот курс. Но то, что в 1919 г. стало реальностью, а в 1930-е гг. - даже нормой, в середине 1917 г. казалось невероятным.

10 августа Корнилов получил принципиальное согласие на осуществление военной части его программы, но предложения по реорганизации тыла договорились отправить на обсуждение в «специальные ведомства», с чем генерал был вынужден согласиться⁹¹². Это значит, что пока было решено похоронить «тыловую» программу в комиссиях.

***

Отмена официального заседания правительства 10 августа возмутила Савинкова, так как сорвала все его планы - он-то надеялся, что их проект поддержат кадетские министры. Савинков снова подал в отставку, которую 11 августа Керенский принял. Правда, продлилась она недолго - почти сразу Александр Федорович стал посылать Борису Викторовичу сигналы о возможности возвращения, а 17 августа вызвал Савинкова, сказал, что «принципиально согласен с точкой зрения «докладной записки», и вернул его на место⁹¹³ и поручил готовить законопроект «о мероприятиях в тылу»⁹¹⁴. Это, однако, не значит, что Керенский заранее согласился с тем, что там напишет Савинков.

Свою роль в возвращении отставленного могло сыграть и заступничество Корнилова⁹¹⁵. Однако Савинкову пришлось публично подтвердить полную лояльность премьеру⁹¹⁶.

На Керенского давили и кадеты, которые были проинформированы об инициативе Корнилова. 11 августа к премьеру явился Кокошкин, который заявил, «что он сразу подаст в отставку, если программа генерала Корнилова не будет принята в этот день»⁹¹⁷. Насилу удалось уговорить его не провоцировать кризис в канун Государственного совещания. Коалиция оказалась под угрозой потому, что правая часть правительства «была готова принять что угодно, исходящее из Ставки»⁹¹⁸, в то время как левая часть принципиально отрицала такие меры.

Тем не менее, по словам Керенского, 11 августа правительство приняло решение о том, что смертная казнь в тылу может быть введена, но крайне ограниченно, «после обсуждения в законодательной форме каждой конкретной меры отдельно»⁹¹⁹. То есть смертная казнь не могла быть введена с кондачка, единым росчерком на краткой бумаге.

Позднее Керенский противоречиво высказывался о своих намерениях того времени: «Что касается вопроса об обнародовании закона о смертной казни, за исключением Петроградской области, то его также нужно было решать...»⁹²⁰ Что это за закон, исключавший Петроградскую область? А что бы он включал? Еще более глубокий тыл? В другой своей эмигрантской работе Керенский как ни в чем не бывало цитирует Савинкова, который вспоминает о планах в ближайшее время ввести военное положение и смертную казнь в Петрограде⁹²¹. Учитывая возражения самого Керенского по поводу введения смертной казни в условиях, когда не сформирована надежная судебная система, получается, что он испытывал сильные колебания по этому поводу в августе 1917 г. и не был готов перейти к политике широких репрессий, предполагавшей казни по политическим мотивам.

Сообщив, что правительство допускало возможность введения смертной казни в тылу, Керенский пускается в длинные рассуждения, где пишет и нечто противоположное только что сказанному: «Лично я был решительно против восстановления смертной казни в тылу, потому что считал совершенно невозможным выносить смертные приговоры, скажем, в Москве или Саратове, в условиях свободной политической жизни.

Убийство человека по приговору законного суда, в соответствии со всеми правилами и нормами официального ритуала казни, является великой «роскошью», которую может позволить себе лишь государство с отлаженным административным и политическим аппаратом»⁹²². Более того, он здесь же признал неэффективность введения смертной казни и на фронте. В любом случае, Керенский был готов санкционировать смертную казнь лишь в крайне ограниченной сфере и, понимая, какой это вызовет скандал, колебался и пытался сдержать сторонников смертной казни.

6-7 августа распространились слухи об отставке Корнилова, которые привели к своеобразному смотру общественных сил в поддержку Главнокомандующего. Телеграммы с протестом против отставки направили Военная лига, Исполком Союза офицеров армии и флота, Совет Союза казачьих войск, Союз Георгиевских кавалеров и др. Союз Георгиевских кавалеров грозил вооруженным сопротивлением в случае отставки Корнилова. В заявлении Совета Союза казачьих войск говорилось: «Генерал Корнилов не может быть смещен, поскольку является настоящим вождем народа», который может вывести страну и армию из критической ситуации⁹²³.

8-9 августа в поддержку Корнилова выступило Совещание общественных деятелей, организованное участниками Прогрессивного блока Госдумы.

Однако в это же время один из лидеров кадетов В. А. Маклаков после совещания правой общественности с офицерами, приехавшими из Ставки, сказал лидеру Союза офицеров полковнику Новосильцеву: «Передайте генералу Корнилову, что ведь мы его провоцируем, особенно М-ъ. Ведь Корнилова никто не поддержит, все спрячутся»⁹²⁴. Рассказывая об этом эпизоде в письме самому М-у, то есть Милюкову, Маклаков возложил ответственность на провоцирование генерала на более широкий круг правой, в том числе и офицерской, общественности: «Я был поражен и испуган тем общим впечатлением, которое посланцы Корнилова вынесли из этого собрания; это впечатление было, что «общественные деятели» им сочувствуют и их поддерживают. Помню, что я очень резко упрекнул Новосильцева в том, что эти посланцы сознательно или бессознательно ведут двойную игру: говорят нам, что дело уже решено, что выбора нет, в то время, когда ничего еще не решено, а затем сообщают генералу Корнилову наше отношение к совершившемуся факту под видом отношения к самому проекту»⁹²⁵. Конечно, правые суетуны вносили в политическую подготовку переворота изрядный информационный шум. Но все же и сам Маклаков признавал, что офицеры осуществляли лишь зондаж самого Корнилова⁹²⁶. Так что для него все было в главном решено, и следовало лишь определиться с деталями создания правого репрессивного режима.

Уже после провала выступления Корнилова Алексеев писал Милюкову, что «дело Корнилова не было делом группы авантюристов, и вы знаете до известной степени, что определенные круги нашего общества не только все знали об этом, не только симпатизировали идее, но помогали Корнилову насколько могли»⁹²⁷. В связи с этим Алексеев называет финансистов Путилова и Вышнеградского.

Слухи о возможной отставке Корнилова совпали с его поездкой в Петроград 10 августа, куда он явился в сопровождении отряда преданных ему текинцев с пулеметами. Когда Корнилов вошел в Зимний, текинцы сняли пулеметы с автомобиля, «чтобы в случае надобности прийти на помощь главнокомандующему»⁹²⁸. То есть уже тогда Корнилов был готов применить силу в случае конфликта с правительством.

Государственное совещание

Политическое противостояние между умеренными социалистами, представлявшими блок массовых общественных организаций, и либералами, за которыми стояли военные и коммерческие круги, определяло ход Государственного совещания - форума политических и общественных сил страны, который проходил в Москве 12-15 августа.

В чем заключались мотивы созыва этого представительного форума? «Способствовать созданию власти это предприятие не было предназначено ни в какой мере: власть ныне была создана, все были ею довольны, лучше не требуется, - иронизировал Н. Н. Суханов. - Служить суррогатом парламента совещание также не должно было: зачем? Ведь Керенский и его коллеги ответственны только перед своей совестью. Вскрыть и сказать что-нибудь новое «о пользах и нуждах страны»? Помилуйте: ведь это было временем расцвета тысячеголосой прессы, превзойти которую было явно немыслимо... Оставалось одно: подавить мнение «всей демократии» мнением «всей страны» - ради окончательного и полного освобождения «общенациональной власти» от опеки всяких рабочих, крестьянских, циммервальдских, полунемец-ких, полуеврейских, хулиганских организаций»⁹²⁹.

Но в тысячеголосой прессе каждый голос растворяется, и никто не читает все статьи всех газет. На Государственном совещании предполагался смотр политического спектра, где каждое слово весомо. И «вся демократия» не собиралась сдавать такую площадку без боя, выдвигая на трибуну свою программу как условие поддержки власти. А правительство позаботилось о том, чтобы это условие не было единственным. Противопоставляя друг другу правые и левые требования,

Керенский действительно мог держать руки свободными. Но ради чего - ради балансирования в точке ничегонеделания.

На Государственное совещание были приглашены представители советов, земств, профсоюзов, предпринимателей и других общественных структур. Через эти структуры в совещании участвовали и основные политические партии. Большевики были исключены из делегации ВЦИК, так как не дали гарантии, что не используют Совещание для демонстративного ухода в знак протеста. ЦК РСДРП(б) обвинил правительство и контрреволюционные силы в стремлении подменить Учредительное собрание Московским совещанием: «В этом отношении контрреволюция идет тем же путем, что и революция. Она учится у революции. У революции был свой парламент, свой действительный центр, и она чувствовала себя организованной». Теперь контрреволюция создает свой центр власти в Москве руками эсеров и меньшевиков⁹³⁰.

Большевики приурочили к открытию совещания политическую стачку в Москве. Ее результаты так вдохновили Ленина, что он принялся обсуждать в своих статьях план первоначального захвата власти в Москве и даже требовать публикации этих идей⁹³¹, что приводило соратников Ильича в ужас - ведь такие призывы просто выдавали партию в руки ее гонителей.

Совещание открыл выспренной речью сам Керенский, который заявил: «В великий и страшный час, когда в муках и великих испытаниях рождается и создается новая свободная великая Россия, Временное правительство не для взаимных распрей созвало вас сюда, граждане великой страны, ныне навсегда сбросившей с себя цепи рабства, насилия и произвола»⁹³². Керенский призвал всех сплотиться вокруг Временного правительства и заявил, что «и какие бы и кто бы мне ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее»⁹³³. За этими пафосными словами, потонувшими в бурных аплодисментах, чувствовалось недовольство премьера ультимативными требованиями принять «программу Корнилова».

Керенский снова обрушился на угрозы слева и справа: «Эта анархия слева, этот большевизм, как бы он ни назывался, у нас, в русской демократии, пронизанной духом любви к государству и к идеям свободы, найдет своего врага. Но еще раз говорю: всякая попытка большевизма наизнанку, всякая попытка воспользоваться ослаблением дисциплины, она найдет предел во мне»⁹³⁴.

Хватит развала, теперь «все будет поставлено на место, каждый будет знать свои права и обязанности, но будут знать свои обязанности не только командуемые, но и командующие»⁹³⁵.

Керенский напомнил, что он пошел на частичное восстановление смертной казни, вызвав аплодисменты у правой части зала, и театрально прервал их: «Кто смеет аплодировать, когда речь идет о смертной казни?! Разве вы не знаете, что в этот момент и в этот час была убита частица нашей человеческой души?!» Но раз уж нужно бороться с разложением армии, «мы душу свою убьем, а государство спасем»⁹³⁶. В. В. Шульгин иронизировал в ответ: «Но господа, ужас в том, что мы можем все погубить наши души, а родину не спасти»⁹³⁷.

Политическую линию Керенского продолжил обосновывать министр внутренних дел правый эсер Н. Д. Авксентьев. Он тоже предлагал во главу угла ставить идею государственности и порядка. Авксентьев видел свою задачу в том, чтобы обеспечить выборы местного самоуправления и таким образом вытеснить Советы избранными всем населением земствами, находящимися под наблюдением комиссаров Временного правительства.

Правда, качество выборов в местное самоуправление оставляло желать лучшего. Даже в Петрограде, как отмечала пресса, в частности «Новая жизнь», «сотни и тысячи избирателей оказались не внесенными в списки»⁹³⁸. Выборы уездных земств не вызвали интереса у большинства населения - в выборах участвовало меньшинство избирателей (волостные выборы вызвали у крестьян больший интерес)⁹³⁹.

Это не предвещало и выборам в Учредительное собрание абсолютной стерильности. Возможно, в сложившихся условиях можно было немного пожертвовать качеством подготовки (раз уж даже на столичном уровне не получалось идеально) и ускорить время выборов.

Тревожным сигналом для умеренных социалистов стал успех большевиков на выборах в столичную думу 20 августа. Они получили 33,5% голосов (раньше в районные думы - 20%), в то время как эсеры - 37,5%, а меньшевики - всего 4%, что стало разгромом этой партии. Кадеты набрали 22%.

Временное правительство, считавшее введение «правильного» городского и земского самоуправления одним из важнейших своих достижений, на деле не доверяло ему. По мнению Суханова, «новое горо-довое положение (до Учредительного собрания) было проникнуто таким реакционным духом, что даже муниципалы из правительственных партий встали в тупик. «Революционная власть» связала «коммуну» по рукам и ногам - не только в больших вопросах социального строительства, но и в нудных мелочах»⁹⁴⁰.

Главной интригой Государственного совещания было выступление Корнилова, который уже воспринимался как второй центр власти в стране.

Начальник караула, расставлявший посты юнкеров вокруг Большого театра, где проходило Государственное совещание, говорил, что на нем «будет решен вопрос о назначении одного из трех генералов: Алексеева, Брусилова иль Корнилова, - военным диктатором»⁹⁴¹.

13 августа Лавр Георгиевич торжественно прибыл в Москву, чтобы принять участие в Государственном совещании. «Корнилова встретил Родичев и произнес патетически: «Гряди, вождь, и спасай Россию». Дочь известного фабриканта Морозова, поднося ему цветы, упала на колени. Солдаты-георгиевцы заученными жестами бросали букеты под ноги Корнилову. Восторг толпы достиг апогея, когда Корнилова подхватили на руки и понесли к автомобилю». Этот триумф не был неожиданностью для главнокомандующего - когда командующий округом Верховский при встрече на вокзале попросил минуту для разговора, Корнилов высказал неудовольствие, что «мы прерываем торжество»⁹⁴².

Керенский не хотел, чтобы Корнилов выступал с политическими заявлениями. Вообще он и его соратники «делали все, что могли, чтобы удержать Корнилова от политики, ибо это было недоступно его интеллекту...»⁹⁴³.

Большое волнение Керенского и его сторонников вызвала несогласованная с командованием Московского военного округа переброска войск к Москве казачьего полка и слухи, что он может быть использован правыми во время Государственного совещания⁹⁴⁴.

Прибыв в Москву, Корнилов встретился с политическими деятелями от кадетов и правее, а также с финансовыми воротилами, включая лидеров ОЭВР. У них генерал попросил денег на случай, если нужно будет разместить в столице офицеров. Зачем? Финансовые тузы не стали уточнять и обещали дать денег⁹⁴⁵. На хорошее дело не жалко (а еще говорят, что у капиталистов не хватало средств даже на поддержание производства). Большое впечатление произвело торжественное посещение Корниловым иконы Иверской Божьей матери. «И после демонстративного посещения знаменитой Иверской часовни «солдат» без лишних слов очутился на всероссийской трибуне как розоперстая заря надежд объединенной плутократии»⁹⁴⁶, - иронизировал Суханов.

14 августа Корнилов выступил на Государственном совещании. Восхождение генерала на трибуну сопровождалось скандалом. Правая часть зала не просто встретила Корнилова овацией, но встала с мест. А представители Советов, в том числе солдаты, - не встали. Правые кричали левым: «Встаньте!», «Хамы!» Левые отвечали: «Холопы!» Но в целом, как признавал левый меньшевик Суханов, «его выступление было сплошным и продолжительным триумфом, в котором, за вычетом нашей кучки, приняла участие и «демократия»: помилуйте, ведь мы же все патриоты, а это выступает вождь нашей революционной армии!..»⁹⁴⁷.

Когда буря улеглась, Корнилов приступил к выступлению. Он возложил ответственность за Тарнопольский разгром и разложение войск на «влияния извне на армию и неосторожные меры, принятые для ее реорганизации»⁹⁴⁸. Корнилов подчеркнул, что не является противником комитетов, но они должны заниматься вопросами хозяйства и внутреннего быта армии.

Генерал перечислял примеры актов насилия солдат против офицеров, не понимая, что этим доказывает - введение смертной казни, на котором он так настаивал, не улучшило ситуацию. Генерал требовал восстановить дисциплинарную власть офицеров во всей полноте, поднять их престиж и зарплату. С зарплатой в условиях инфляционной экономики было проще, но что делать с престижем тех офицеров, которые не завоевали его в солдатских массах?

По мнению Войтинского, который в это время сменил петроградские политические игры на работу помощником комиссара (затем -комиссаром) Северного фронта, речь Корнилова предопределила его

последующий крах: «Верховный главнокомандующий не мог не знать, что его голос дойдет до солдатской массы. И элементарнейший расчет должен был подсказать ему, что говорить он должен как защитник солдата. .. Именно так и должен был говорить генерал Корнилов, если бы в нем был хоть грамм того материала, из которого история лепит Цезарей и Наполеонов. А вместо этого он выступил с резкой обвинительной речью против солдат, с речью, в которой другие могли услышать и «вопль боли за родину», и «скорбь воина за дорогую ему армию», и еще что угодно, но в которой солдаты должны были уловить только одно: угрозу скрутить их в бараний рог»⁹⁴⁹.

Корнилов собирался скрутить в бараний рог и тыл. Производительность труда падала, а значит - следовало ввести военную дисциплину: «Если принять решительные меры на фронте по оздоровлению армии и для поднятия боеспособности, то я полагаю, что разницы между фронтом и тылом относительно суровости необходимого для спасения страны режима не должно быть. Но в одном отношении фронт, как непосредственно стоящий перед лицом опасности, должен иметь преимущество. Если суждено недоедать, то пусть недоедает тыл, а не фронт»⁹⁵⁰.

Близкие Корнилову идеи выдвинул и атаман Войска Донского А. М. Каледин, который, однако, лучше их продумал и свел в шесть пунктов требований по восстановлению порядка.

1. Армия должна быть вне политики, полное запрещение митингов, собраний, с их партийной борьбой и распрями.

2. Все советы и комитеты должны быть упразднены кроме полковых, ротных, сотенных и батарейных, при строгом ограничении их прав и обязанностей областью хозяйственных распорядков.

3. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей.

4. Дисциплина в армии должна быть поднята и укреплена самыми решительными мерами.

5. Тыл и фронт - единое целое, обеспечивающее боеспособность армии, и все меры, необходимые для укрепления дисциплины на фронте, должны быть применены в тылу.

6. Дисциплинарные права начальствующих лиц должны быть восстановлены, вождям армии должна быть предоставлена полная мощь⁹⁵¹.

Каледин считал необходимым ввести трудовую повинность, нормировку труда, зарплат и прибылей предпринимателей и в то же время сохранить пока наличные аграрные отношения, включая аренду

Выступление Каледина попытался дезавуировать есаул А. Нагаев, член ВЦИКа Советов от казаческого съезда Кавказского фронта. Он заявил, что Каледин не имеет права говорить от всего казачества, часть которого поддерживает Советы. Разразился скандал, офицеры бросили есаулу обвинение в получении германских марок - универсальный аргумент правых против их противников в это время. Зал взорвался протестующими криками.

Программа Корнилова - Каледина, как отметил Суханов, «была принята... всем буржуазным большинством в качестве ударного боевого пункта момента. Конечно, буржуазия в этом не ошиблась. За полгода революции она от мала до велика осознала, где корень зла. А ее верхи отлично понимали, что борьба за армию сейчас может иметь только такую форму. Ведь в открытом, «честном» споре с Советом буржуазия была побеждена «до конца»: армия была в полном распоряжении Совета... поскольку этому не мешало влияние большевиков. И теперь у буржуазии мог быть только один лозунг: ликвидация «комитетов и Советов» и полная власть командирам»⁹⁵². Дело было не в том, вредны комитеты или полезны для армии. Дело было в стремлении имущественной элиты остановить революцию. В этом «цензовики» сходились с большинством офицерства. Казалось, что остановить революцию можно было теперь только путем решительного и кровавого переворота (скорее это вызвало бы Гражданскую войну, как через двадцать лет в Испании). А комитеты и Советы мешали проведению переворота. Мешали настолько, что сторонники «твердой власти» даже недооценивали этот фактор, но все же развернули борьбу за войско с демократическим структурами.

ккк

Если Корнилов стал вождем правого крыла совещания и всей России, то спикером «демократии» продолжал оставаться не самый яркий оратор Николай Семенович Чхеидзе - как компромиссная фигура среди более ярких левых лидеров.

Выступая 14 августа на совещании, председатель президиума ВЦИК Чхеидзе изложил развернутую программу демократических сил, согласованную с руководящими органами Советов, кооперативного движения, профсоюзов, органов городского самоуправления и других демократических организаций. По существу это была программа выхода из кризиса, сформированная наиболее массовой частью гражданского общества России. Тесная связь между гражданским обществом и властью провозглашалась единственной возможностью предотвратить катастрофу: «всякая попытка разрушить общественные организации, подорвать их значение, вырыть пропасть между ними и властью... есть не только измена делу революции - это есть прямое предательство родины, которая погибнет в тот самый день, когда на страже ее не будут стоять сознательные, дисциплинированные, самодеятельные и организованные массы трудящегося народа»⁹⁵³. Эти слова были направлены против милитаристов, но относились также и к большевизму.

Чхеидзе озвучил развернутую программу преобразований. Подтвердив необходимость твердых цен и монополии на хлеб, он увязал их со снабжением сельского населения промышленными товарами и с распространением твердых цен на них. Это, в свою очередь, предполагало регулирование зарплат, подключение к распространению товаров аппарата кооперации (без ликвидации частной торговли), государственное синдицирование промышленности, вмешательство государства в управление предприятиями с целью их модернизации, борьбу с «нерадением» рабочих, развертывание сети социальных организаций (бирж труда, примирительных камер), регулирование отношений труда и капитала вплоть до введения трудовой повинности, повышение налогов и принудительное размещение займов⁹⁵⁴.

Большинство этих мер позднее было осуществлено большевиками. Последствия для хозяйства оказались катастрофическими. Можем ли мы утверждать, что предложенная советской демократией программа вела к таким же последствиям? Помимо сходства есть и явные отличия. На значительной части большевистских мер, сложившихся затем в систему «военного коммунизма», лежал отпечаток политики классовой конфронтации, Гражданской войны, принуждения и репрессий. Программа, изложенная Чхеидзе, принципиально отличалась установкой на социальный компромисс людей труда за счет относительно узких слоев имущественной элиты. В условиях, когда буржуазия не справлялась со своими социальными функциями и кризис стремительно углублялся, этатистские меры были неизбежны. Но, как показал опыт XX в., этатизация (огосударствление экономики) могла идти самыми разными путями - от «шведского» до «сталинского». Умеренные социалисты рассчитывали основать систему регулирования экономики, которая будет вырастать из разветвленной сети самоуправляющихся общественных организаций и опираться на общенациональное признание основных реформ большинством населения по итогам выборов в Учредительное собрание.

Умеренные социалисты выступали против форсированной замены рыночных отношений распределительными, что стало впоследствии одной из разрушительных черт социально-экономической политики большевизма. Программа Чхеидзе поддерживала эсеровскую аграрную программу, широкое участие демократических организаций в экономическом регулировании, свободу профсоюзной деятельности, всеобщие выборы представителей центральной власти на местах и органов территориальной власти (самоуправления)⁹⁵⁵. Эта сторона программы давала возможность «перевернуть» иерархию управления, демократизировав его насколько возможно, продолжая продвижение к экономической демократии и самоуправлению.

Коалиционный характер власти также ограничивал возможности авторитаризации. Все это принципиально отличало программу, изложенную Чхеидзе, от последующей практики большевиков.

Стремление к регулированию экономики встречало препятствие, о котором говорил на Государственном совещании министр промышленности и торговли Прокопович: «Конечно, регулирование народнохозяйственной жизни, регулирование обращения товаров предполагает существование необходимого аппарата»⁹⁵⁶. Откуда взять столько честных и компетентных людей?

Министерства торговли и промышленности и труда считали нужным ввести государственный контроль над частными предприятиями, чтобы пресечь злоупотребления предпринимателей, установить постоянные зарплаты, цены и норму прибылей, ввести трудовую повинность, единый план снабжения⁹⁵⁷. Но каким образом осуществить все этим меры, Прокопович не объяснял. Здесь нужно было определяться, что станет аппаратом такой системы регулирования: Советы, военная диктатура, интеллигенция. Но последняя не могла удержать ситуацию под контролем сама, а «вмешательство рабочих в управление предприятиями признается Министерством труда недопустимым»⁹⁵⁸. Что же остается, кроме военной машины?

•ккк

На совещании развернулась полемика кадетов и социалистов - сторонников коалиции. Последним пришлось оправдываться за результаты деятельности Временного правительства так, будто кадеты за них не отвечали. Маклаков критиковал то, что в правительстве все еще есть «вчерашние пораженцы» (имелся в виду циммервальдиец Чернов), на что левая часть зала откликнулась: «Да здравствует мужицкий министр Чернов!»⁹⁵⁹

Маклаков пытался представить революцию источником всех проблем: армия стала разлагаться только после ее начала⁹⁶⁰ (и откуда только взялись убийства офицеров в первые дни революции, если прежде в армии и на флоте царили мир и благодать). Пора ликвидировать все эти комитеты и комиссаров, смысл которых - быть проводниками вредоносной революционной политики. Нужно вести «войну до конца» вопреки миротворческим утопиям циммервальдийцев. Они надеялись на чудо, на то, что Германия отзовется на призывы к миру без аннексий и контрибуций, а та не отозвалась (но вообще-то официально Германии и не было сделано таких предложений от Антанты, а Временное правительство и не настаивало на том, чтобы Антанта выступила с программой демократического мира). Раз циммервальдийского чуда не случилось, Маклаков надеялся на другое чудо - если восстановить права офицеров, ликвидировать комитеты и комиссаров, воссоздастся «прежняя храбрая армия»⁹⁶¹. Ужо тогда покажем германцу.

Маклаков, который прекрасно был осведомлен о надеждах правых кругов на штыки генерала Корнилова, пытался отвести опасения Керенского на этот счет: «Были в речи председателя какие-то неясные, непонятные намеки: кто-то угрожает штыками, которые хотят подавить революцию, кто-то придет сюда и приведет с собой старый порядок»⁹⁶².

Милюков и вовсе пожалел, что сразу же, в марте не разогнали Советы силой⁹⁶³ - ему не приходило в голову, что такая попытка привела бы к Гражданской войне.

Правые ораторы призывали Временное правительство встать над классовой борьбой, занять надклассовую общегосударственную позицию. Но даже сторонники коалиции из числа марксистов прекрасно понимали все лукавство этой позиции: «По мнению гражданина Маклакова, если Временное правительство определило пути спасения страны вне зависимости от того, как отнесутся к этим путям... те или другие слои населения... что же мешает любому отдельному лицу, разделяющему взгляды гражданина Маклакова и принимающему его пути спасения, всенародно об этом заявить и объединить народные массы вокруг себя»⁹⁶⁴.

Для Церетели это немыслимо - правительство должно опираться на классы через их партии и организации. Для Маклакова и Милюкова, не говоря о более правых ораторах Шульгине, Гучкове и Родзянко, -как раз желательно. Ведь они за «общегосударственными» интересами прячут классовые интересы имущественной элиты. И вот их-то и должна защитить от разбушевавшихся масс «твердая власть» в руках «отдельного лица».

Им есть что терять. Выступая от имени московских коммерческих кругов, глава Всероссийского торгово-промышленного союза П. П. Ря-бушинский высказывал опасение, что после войны из-за экспансии западного капитала «чужие будут эксплуатировать русский рабочий труд, но не мы»⁹⁶⁵. Вот она, главная угроза!

Позднее большую известность приобрели слова Рябушинского о том, что «к сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов, чтобы они опомнились»⁹⁶⁶.

Защита существующей коалиции и переход к более правому и более репрессивному режиму - вот две идеи, конкурировавшие на Государственном совещании. Сдвиг власти влево ради начала более глубоких социальных реформ практически не рассматривался как реальная перспектива. Через месяц все изменилось, но в середине августа Керенский и его сторонники-центристы еле сдерживали натиск справа.

Наиболее дальновидные представители цензовых слоев видели именно в центристах, сторонниках коалиции своих защитников. Под гром аплодисментов от имени буржуазии Бубликов пожал руку Церетели, который в этой ситуации должен был представлять трудящиеся классы и революционную демократию. Но представлял на деле только их часть, стремительно уменьшавшуюся.

Укрепить авторитет политического центризма и оборончества были призваны приглашенные на Государственное совещание исторические фигуры - Е. К. Брешко-Брешковская, П. А. Кропоткин и Г. В. Плеханов. В это триаде наиболее удивительную для себя роль играл князь Кропоткин - идеолог анархизма, который теперь обосновывал оборончество и создание федеративного государства как в Америке. Он не отказался от своих анархо-коммунистических идеалов, но пришел к выводу, что путь к анархизму долог, и начинать надо с малого. Прежде всего - избежать «психологии побежденной страны», которую Кропоткин наблюдал во Франции после 1871 года. После разгрома пруссаками страна обнищала и готова была унижаться перед монархическими режимами и собственными кандидатами в диктаторы. Чтобы развиваться дальше, Россия должна была сначала решить минимальные социальные задачи - добиться прогресса в просвещении, вывести массы из нищеты, создать федеративную республику с региональными парламентами⁹⁶⁷. Теперь теоретик некогда радикального анархизма видел приближение социализма даже в речах Ллойд Джорджа, проникнутых «таким же социалистическим духом, как и речи наших товарищей социалистов, но дело в том, что в Англии, во Франции и в Италии складывается новое понимание жизни, проникнутое социализмом, к сожалению государственным, и в значительной степени, но также и городским»⁹⁶⁸ (то есть муниципальным).

Совещание заканчивалось под пафосную речь Керенского, который снова призвал всех сплотиться вокруг правительства, которое будет твердым. О себе любимом премьер говорил как никогда образно: «Пусть сердце станет каменным, пусть замрут струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которыми сегодня, с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу. Не будет этого. Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, я буду думать только о государстве»⁹⁶⁹.

Это был пик ораторского искусства Керенского, которое, раздражая многих политиков своей манерностью и истерической экзальтацией, пользовалось весной-летом 1917 г. большой популярностью. Выступать на Государственном совещании, где шумели несколько тысяч делегатов, было вообще делом непростым: «Говорить в таком собрании, конечно, составляло огромную трудность. Керенский, произнося речь, каждое свое слово отчеканивал, и оно слышалось в любом месте театральной залы. На каждом абзаце своей речи он останавливался, давал слушателям время восприять его мысль... Сообразно случаю, Керенский говорил свою речь чрезвычайно торжественно и языком, каким писали в старину законы»⁹⁷⁰. «Впрочем, - свидетельствовал Суханов, - пышнорасплывчатые фразы Керенского дышали неподдельной искренностью и искренней любовью к родине и свободе. Несомненно, в этой речи он дал высокие образцы политического красноречия. И опять был на высоте Великой французской революции. Но - не русской»⁹⁷¹.

Кто кого предал?

Корнилов после Государственного совещания, по словам Деникина, решил, что следует действовать без Керенского, и, видимо, поделился этой идеей с Крымовым, который сказал одному из сообщников: «Все идет хорошо. Решили не иметь больше дела с «ними».. .»⁹⁷²

Более широкой программы, чем доклады 3 и 10 августа, у Корнилова пока не было. Деникин указывал, что «никогда, ни до выступления, ни во время его - ни официально, ни в порядке частной информации Корнилов не ставил определенной «политической программы». Он ее не имел»⁹⁷³. Однако окружение генерала такую программу готовило.

В августе Завойко принялся составлять проект реформ, которые можно выдвинуть от имени Корнилова. Он был довольно детальным и в целом соответствовал праволиберальным взглядам. Новое временное правительство Завойко надеялся опереть на аналог Государственного совещания, состоящего из депутатов дум и представителей партий (включая и большевиков) и общественных структур⁹⁷⁴.

Завойко был ключевым звеном «выносных мозгов» Корнилова, но в преддверии большой политической игры их следовало расширять.

По приглашению Корнилова в Ставку прибыл бывший депутат I Государственной думы А. Ф. Аладьин, человек со связями в российских политических кругах и в Великобритании. Он тоже включился в выработку политических проектов и также предложил в качестве опоры нового правительства аналог Государственного совещания, но несколько иной по составу, составленный из депутатов IV Думы и левых депутатов предыдущих Дум, а также представителей умеренного крыла части ЦИКа Советов⁹⁷⁵.

20 августа кадетский ЦК обсуждал сложившуюся ситуацию, и симпатии большинства были не на стороне демократических принципов. А. В. Карташев спрашивал: «Каковы могут быть результаты бездействия власти, этого исторического преступления?» (а ведь именно кадеты были авторами этого преступления, заблокировав социальные реформы). И сам же отвечал: «Власть возьмет в свои руки тот, кто не побоится стать жестоким и грубым». Карташеву это не нравится, его печалит «рабское тяготение страны к диктаторской власти» (всего через несколько дней станет ясно, что этого «рабского стремления» пока нет), но кадеты «слишком переидеальничали». Хватит идеализма, только генералы «может быть, сейчас еще могут справиться с развалом... Левые пока бурлят еще, но и они рабски покорятся и будут раздавлены». «П. Н. Милюков, отмечая, что его диагноз совпадает с диагнозом А. В. Карташева, спрашивает, считает ли он возможным экзекуции в селах против анархических элементов». Карташев считает, «что напрасно преувеличивают силу этих элементов»⁹⁷⁶.

История посмеётся над этими прогнозами и диагнозами. Попытка установить правую диктатуру натолкнется на ожесточенное сопротивление и в августе 1917 г., и позднее, когда эту диктатуру будут устанавливать белые генералы. И уже в августе перед кадетами встала проблема отношения к правой диктатуре - остаться в политике и отказаться от демократических лозунгов или остаться идеалистами вне реальной политики. Эту проблему поставил Шингарев: «Если бы даже диктатура после кровавых расстрелов захотела опереться на умеренные слои и обратится к к.-д.-там с предложением спасать отечество, в каком положении очутилась бы партия, принявшая эту историческую миссию?»⁹⁷⁷ Милюков так ответил на этот вопрос: «Жизнь толкает общество и население к мысли о неизбежности хирургической операции. Процесс этот совершается без нас, но мы по отношению к нему не в нейтральном положении: мы призываем его и сочувствуем ему в известной мере»⁹⁷⁸. Но было бы хорошо, чтобы грязную работу введения репрессий и разгрома Советов провели сами правые социалисты Керенский и Савинков, после чего кадеты могли бы унаследовать власть, не запачкав белых перчаток. «Савинков добьется своего - и вся картина невольно меняется в предусмотренном нами направлении»⁹⁷⁹.

•kick

18-20 августа немцы взяли Ригу. Это событие было воспринято как еще одно доказательство разложения армии. Однако такой свидетель событий, как Войтинский, опровергал эту версию. Во-первых, войска, на участке которых начался прорыв, были не разложившимися и готовыми воевать. Позиции были хорошими, солдаты ждали немецкого удара даже с оптимизмом: «Непременно сюда вдарит. За теми вон кустиками, в речушке у него понтоны заготовлены»⁹⁸⁰. Однако когда немцы «вдарили», позиции удержать не удалось. Но войска контратаковали и отступали в порядке. Причины неудачи были те же, что и в 1915 г., революция тут ничего не добавила: немцы имели перевес в артиллерии и наносили российским частям урон дистанционно. Российские войска плохо управлялись, действовали вразнобой, теряли связь с командованием⁹⁸¹. Немецкие войска вообще были лучше организованы - что в 1915-м, что в 1917 году. Германская армия наступала медленно - 25-30 верст за три дня. Когда создалась угроза, что армия будет отрезана, она отступила из Риги.

Как командующий Корнилов потерпел тяжелое поражение⁹⁸². Ставка сама нагнетала панику, сообщив о якобы паническом бегстве из-под Риги. За прошлое поражение был отправлен в отставку Брусилов, и если бы Керенский в этот момент планировал избавиться от Корнилова, можно было обвинить его в потере Риги. Но Керенский этого не сделал. Он продолжал связывать с Корниловым чаяния на наведение порядка в армии и в то же время надеялся оградить от вмешательства генерала политику в тылу.

С падением Риги эта двуединая задача столкнулась с новой трудностью. Петроградский военный округ становился почти прифронтовым, и Корнилов требовал подчинения его себе и введения на его территории военного положения. Получалось, что военные претендовали на подчинение себе столицы. Это не входило в планы Керенского.

Керенский дал Савинкову поручение выехать в Ставку и решить несколько задач: «ликвидировать Союз офицеров» (имелось в виду перемещение руководящих органов Союза из Могилева) и Политотдел при Ставке из-за подозрений об участии их сотрудников в заговоре; договориться с Корниловым о выделении Петрограда из Петроградского военного округа и о предоставлении правительству конного корпуса «для реального осуществления военного положения в Петрограде и для защиты Временного правительства от каких бы то ни было посягательств...»⁹⁸³ То есть военное положение планировалось ввести и в Петрограде, но «под непосредственным контролем не Ставки, а Временного правительства»⁹⁸⁴.

23 августа Савинков, прибыв в Ставку, сообщил Корнилову, Луком-скому и Филоненко о том, что Временное правительство согласно выделить Верховному Петроградский военный округ, но выделить из его состава сам Петроград.

Также Савинков привез с собой проект положения о комиссарах и комитетах, которое должно было быть одобрено на конференции комитетов в Могилеве. Выяснилось, что предложения Корнилова опять существенно переработаны. Корнилов и Лукомский выступили категорически против двух положений савинковского проекта: права и обязанности комитетов аттестовать начальников и права комиссаров на отвод командного состава до командиров корпусов включительно. После дискуссии Савинков и Филоненко обещали снять эти положения, но они все же остались в документах совещания 24 августа и в положении о комиссарах и комитетах⁹⁸⁵. В ответ Корнилов, выступив на этом совещании, заявил, что не согласен с проектом⁹⁸⁶.

Желая использовать Корнилова как инструмент давления на Керенского, Савинков и Филоненко вовсе не собирались уступать ему там, где у них имелись разногласия с главкомом. А они считали, что офицерство должно находиться под контролем со стороны комиссаров и комитетов.

Филоненко и Савинков попытались уговорить Корнилова дать санкцию на отставку Деникина, который не мог найти общий язык с комитетами. Корнилов заступился за хорошего командира Деникина и запретил искать в его окружении заговорщиков. Вместе с Савинковым приехал глава департамента контрразведки при Генштабе Н. Д. Миронов, по поводу которого Корнилов сказал: «если Миронов осмелится арестовать здесь кого-нибудь, я прикажу его застрелить моим текинцам»⁹⁸⁷.

Еще в конце июля Филоненко и Савинков заподозрили, что в окружении Корнилова существует заговор с целью провозглашения его диктатором⁹⁸⁸. Однако генерал отказывался увольнять своих адептов, уверяя, что сам будет держать их в узде. Это не могло не вызывать тревогу, но Савинков делал на Корнилова слишком важную политическую ставку, чтобы ссориться с ним из-за такой мелочи.

Вернувшись в столицу, ездивший с Савинковым начальник канцелярии Военного министерства полковник В. Л. Барановский сказал Керенскому, на сестре которого был женат: «Атмосфера в Ставке ужасающая, они совершенно не выносят вас»⁹⁸⁹.

ккк

Но, несмотря на разногласия и взаимное недоверие, стороны продолжили готовить перемены в тылу.

По свидетельству Филоненко, «Б. В. Савинков передал генералу Корнилову просьбу министра-председателя о сосредоточении вблизи Петрограда конного корпуса для поддержки Временного правительства на случай беспорядков и выступления большевиков по примеру июльских дней при предстоящем объявлении Петрограда на военном положении»⁹⁹⁰. То есть, хотя Петроград и оставался в подчинении Временного правительства, а не Корнилова, военное положение там планировалось ввести в самое ближайшее время. Поскольку это неминуемо вызвало бы волнения, планировалось их подавить военной силой. Эти планы в сознании Корнилова превратились в «точную информацию» о том, что «большевики планируют восстание». Но в самом деле это восстание планировали Корнилов и Савинков - как неизбежную реакцию на их провокационные меры.

Как отмечает исследователь О. К. Иванцова, «правительство, давая согласие на проведение требуемых Ставкой реформ, справедливо опасалось выступления со стороны Советов»⁹⁹¹. Тут, правда, нужно уточнить, кого иметь в виду под правительством. Ведь Керенский еще не дал согласие на проведение «требуемых Ставкой реформ». Савинков и Филоненко, выступая от имени правительства в отношениях с Корниловым и шантажируя Керенского Корниловым, продвигали свою концепцию «сильной революционной власти».

В сентябре 1917 г. Алексеев утверждал, что заговора генералов не было, а было предательство Керенского, срыв им уже достигнутой договоренности⁹⁹². Однако когда и каким образом была достигнута эта договоренность? Все контакты Керенского и Корнилова хорошо известны. Единственный человек, через которого можно было договориться обо всем, - Савинков, который, однако, уже не являлся доверенным лицом Керенского из-за возникавших то и дело разногласий.

Корнилов прямо говорил Лукомскому: «Но впредь ничего никому говорить нельзя, так как гг. Керенские, а тем более Черновы, на все это не согласятся и всю операцию сорвут»⁹⁹³. Следовательно, действительные планы Корнилова не были согласованы с Керенским, ибо премьер мог «сорвать операцию».

Характерно отношение Керенского-мемуариста к переговорам Савинкова и Корнилова. Он категорически отрицает саму возможность вовлеченности Бориса Викторовича в заговор Лавра Георгиевича: «Должен сказать, что Савинков - весьма доверчивый человек, и если он когда-нибудь в кого-то поверит, то долгое время не замечает в этом человеке никаких недостатков»⁹⁹⁴. В данном случае наивным выглядит сам премьер, не замечавший целенаправленной самостоятельной политической линии Савинкова, направленной на смену режима с помощью Корнилова. Но был ли Керенский так наивен, или он понимал - если признать Савинкова частью заговора, то тогда и сам Керенский оказывается под большим подозрением. А если Савинков был обманут Корниловым - тогда Керенский совсем не при чем. Поэтому Керенский неоднократно повторял, что «я был совершенно уверен, что Савинков не играл никакой роли в заговоре»⁹⁹⁵. Почему? Потому что после начала конфликта Керенского и Корнилова Савинков сразу же встал на сторону Керенского, а прежде плохо относился к заговорщическому окружению Корнилова⁹⁹⁶. Еще бы - ведь они были конкурентами в борьбе за сердце генерала.

Впрочем, если Савинков действовал в направлении установления авторитарного режима и «заигрался» с Корниловым, то это не является доказательством вовлеченности Керенского в планы Савинкова и тем более - в самостоятельные планы Корнилова.

Керенский упрекал Савинкова лишь за «превышение полномочий», самостоятельные политические шаги, сделанные как бы по глупости,

без злого умысла⁹⁹⁷. Премьер протестовал против обвинения в «предательской роли», которое Чернов бросил Савинкову на съезде ПСР⁹⁹⁸.

По словам Деникина, Корнилов ставил свои планы в зависимость от договоренности с Керенским, но, если бы ее достигнуть не удалось, «предстояло насильственное устранение представителей верховной власти, и в результате потрясения рисовалась одна перспектива - личная диктатура»⁹⁹⁹.

Корнилов, Филоненко и Савинков стали обсуждать грядущие политические изменения, включая введение осадного положения в Петрограде и ввод для его осуществления кавалерийского корпуса. По словам Савинкова, «ваши требования будут удовлетворены Временным правительством в ближайшие дни, но при этом правительство опасается, что в Петрограде могут возникнуть серьезные осложнения»¹⁰⁰⁰. Принятие этих мер может вызвать «восстание большевиков» (в другом месте своих показаний Корнилов признает, что войска были выделены для борьбы с Советом)¹⁰⁰¹. Савинков говорил от имени правительства, не согласовав столь смелые планы даже с Керенским, не говоря уж об остальном кабинете, который даже не обсуждал введение радикальных мер из доклада Корнилова. Под словом «правительство» Савинков в этот момент подразумевал себя.

После июля Керенский желал бы иметь под рукой надежные части на случай внутренних осложнений, он просил договориться об этом с Корниловым. Но Керенский не говорил Савинкову, что эти части придется в ближайшее время бросить на Петроград. И уж в любом случае для Керенского было принципиально важно, чтобы эти войска управлялись из Петрограда, а не из Могилева.

24 августа Керенский телеграммой № 10085-36848 подчинил Корнилову Петроградский военный округ, кроме Петрограда и окрестностей.

По плану Савинкова необходимо было подтянуть войска к Петрограду, а когда это будет сделано - опубликовать новый закон о введении смертной казни в тылу, в том числе в столице. Это вызовет волнения в Петрограде, что станет предлогом для введения там осадного положения и разгрома левых сил, разгона Советов, установления «коллективной диктатуры». Поэтому «надо, чтобы генерал Корнилов точно телеграфировал ему, Савинкову, о времени, когда подойдет корпус к Петрограду»¹⁰⁰².

Передвижение частей к Петрограду началось задолго до визита Савинкова - еще в начале августа¹⁰⁰³. Генерал Лукомский вспоминал, что получил распоряжение Корнилова о передислокации корпуса 6-7 августа, причем, по наблюдению Лукомского, так, что это было нецелесообразно с военной точки зрения, но удобно корпус «бросить на Петроград или на Москву»¹⁰⁰⁴. В начале августа комендант Пскова М. Д. Бонч-Бруевич получил распоряжение командующего фронтом В. Н. Клембовского обеспечить размещение в Пскове штаба III конного корпуса Крымова¹⁰⁰⁵. Сам Крымов прибыл в Могилев для получения указаний от Корнилова уже 12 августа¹⁰⁰⁶. Значит, выдвижение корпуса под Петроград произошло не по просьбе премьера, Савинкову дал на это передвижение санкцию Керенский уже задним числом, после падения Риги¹⁰⁰⁷. Керенский намеревался получить эти войска в свое непосредственное подчинение. Но именно поэтому ему совсем не нужен был корпус во главе с командующим, который подчиняется Корнилову даже против него: «Если бы отряду Крымова удалось прибыть сюда, то оказалось бы совсем непросто избавиться от него, понимая, что в таком случае здесь в игру вступят те силы, которые ждали, как будут развиваться события, то есть посланники, которые собрались в Петрограде, и те группы, которые были организованы для оказания помощи с тыла в нужный момент»¹⁰⁰⁸.

Около 100 офицеров, направленных Корниловым в столицу под предлогом обучения бомбометанию, инструктировались о возможности их участия в установлении военного контроля над Петроградом в связи с угрозой большевистского восстания¹⁰⁰⁹. Эта группа так и не выступила в дело - или потому, что офицеры не хотели действовать против Временного правительства, или потому, что штурм Петрограда Крымовым не состоялся.

Инструктаж новой партии офицеров проводился 29 августа и приобрел большую определенность, чем раньше: «армии и стране нужна твердая власть, генерал Корнилов желает создать ее, а для этого нужно прежде всего провести чистку (аресты) во Временном правительстве, в котором были лица, действительно работавшие на руку немцев»¹⁰¹⁰. Этой новой группе «переворотной команды» пробраться в столицу уже не удалось.

Катков писал об этих офицерах: «Известно, что некоторые из них во время совещаний, происходивших в тайных штабах, обсуждали возможность спровоцировать или даже стимулировать боль-шевицкое восстание путем привлечения преступных элементов столицы к разграблению лавок, в первую очередь в районе Сенной площади»¹⁰¹¹.

26 августа руководители этой организации Сидорин и Дюсиметьер явились к Путилову и предъявили письмо с просьбой Корнилова выдать им средства. Офицерской «пятой колонне» нужно было на что-то жить в Петрограде. Путилов выдал первую партию средств - 800 тыс. руб. и принялся собирать остальное. После прибытия в Москву Гучкова со счетов ОЭВР сняли 1,2 млн руб., чтобы выдать офицерам. Однако те не пришли в банк, а были обнаружены в ресторане «Малоярославец», и «та обстановка, в которой мы нашли в тот вечер этих лиц, заставила нас воздержаться от выдачи денег», - вспоминал Путилов. «Вообще петроградских представителей Корнилова (особенно В. И. Сидорина) с легкой руки Деникина и Милюкова принято обвинять в трусости, нечестности и некомпетентности. Они-де пьянствовали в ресторанах, а в решающий момент исчезли, прихватив выданные им деньги», - комментирует историк Ф. А. Селезнев. Мудрено оценить их действия иначе, но у Селезнева есть оправдание для офицеров: наносить удар по Петросовету Сидорину запретил Алексеев. «Безысходность ситуации и привела Сидорина и Дюсиметьера в ресторан»¹⁰¹². Катков трактовал этот эпизод иначе - Алексеев не подставил Корнилова, запретив его офицерам действовать, а отверг авантюристический план имитации большевистского выступления¹⁰¹³. После этого следовало не пропивать деньги в ресторане, а ждать дальнейших команд. В любом случае Корнилов очень плохо разбирался в людях, если поручил таким офицерам столь ответственное поручение.

А разочарованный Путилов выехал в Лугу, куда выдвигался корпус Крымова.

Накануне корниловского выступления не дремали и георгиевские кавалеры. Один из руководителей Союза рассказывал П. А. Половцову (которого Керенский как раз недавно отправил в отставку), что они «установили такое наблюдение за Советом, что в случае каких-нибудь происшествий в столице никто из Смольного не уйдет живым»¹⁰¹⁴.

Однако в самом корпусе Крымова все было не так оптимистично. Солдаты были готовы подавить восстание большевиков, но значительная часть солдат не собиралась действовать против Совета¹⁰¹⁵. Поэтому эти войска приходилось использовать втемную под предлогом мифического грядущего восстания большевиков.

Савинков поговорил с Корниловым и без свидетелей. По словам Бориса Викторовича, главнокомандующий заявил: «Я должен Вам сказать, что Керенскому и Временному правительству я больше не верю. Во Временном правительстве состояли членами такие люди, как Чернов, и такие министры, как Авксентьев. Стать на путь твердой власти - единственный спасительный для страны - Временное правительство не в силах. За каждый шаг на этом пути приходится расплачиваться частью отечественной территории, это позор. (Так Корнилов пытался снять с себя ответственность за поражение под Ригой. - А. Ш.). Что касается Керенского, то он не только слаб и нерешителен, но и неискренен. Меня он незаслуженно оскорбил на Московском совещании»¹⁰¹⁶. Сам Корнилов вспоминал, что охарактеризовал Керенского как человека «слабохарактерного, легко поддающегося чужим влияниям и, конечно, не знающего того дела, во главе которого стоял»¹⁰¹⁷. Генерал привел и другие претензии к премьеру чисто личного характера, которые мелко смотрелись на фоне пафосного вступления о спасении страны. Савинков стал заступаться за Керенского, но поддерживал Корнилова в главном - необходимости изменения состава правительства, чтобы «советские социалисты были заменены не советскими». Корнилов настаивал: «нужно, чтобы Керенский не вмешивался в дела»¹⁰¹⁸, то есть стал чисто номинальной фигурой, если уж сейчас его нельзя убрать из правительства.

В то же время Савинков опасался, что Крымов может выйти из-под контроля, а участие кавказцев в жестоком «наведении порядка» в Петрограде тоже может скомпрометировать диктатуру «русских патриотов». Он попросил Корнилова назначить командиром корпуса кого-то другого, и заменить Туземную дивизию регулярной частью¹⁰¹⁹. На словах Корнилов согласился¹⁰²⁰. Эти обещания выполнены не были.

Даже симпатизирующий генералу Катков вынужден признать: «На самом деле, Корнилов был здесь не совсем искренен. Он прекрасно знал, из каких сил был составлен корпус Крымова, и вполне сознавал, что такую ценную по ее решимости часть, как Дикая дивизия, нельзя в последнюю минуту устранить без ущерба для всей задуманной операции»¹⁰²¹.

«Не совсем искренен» - это очень мягко сказано. По возвращении с Государственного совещания Корнилов говорил Лукомскому: «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он нигде и не собрался!.. Руководство этой операцией я хочу поручить генералу Крымову. Я убежден, что он не задумается, в случае, если это понадобится, перевешать весь состав рабочих и солдатских депутатов»¹⁰²². Таким образом, кандидатура Крымова была принципиально важна для успеха той операции, которую Корнилов задумал уже в середине августа.

Опасения Керенского и Савинкова по поводу Крымова были связаны с его репутацией сторонника террора и правого политического авантюриста. Такой человек мог выйти из подчинения Керенского, играя в свою игру либо игру Корнилова.

Как рассказывал Деникин, Крымов, еще находясь на Юго-Западном фронте, сформировал офицерскую организацию, которая планировала создать «центр будущей борьбы» вокруг Киева, который генерал собирался захватить в случае крушения фронта и «кликнуть клич»¹⁰²³. Понятно, что соблазн «кликнуть клич» в Петрограде был бы куда больше, раз уж судьба отдавала столицу под контроль его корпуса.

Для Керенского это обстоятельство было крайне важным, так как выяснилось, что Корнилов хочет контролировать эти войска через своего человека для каких-то целей, для которых удобна «Дикая дивизия».

Лукомский потом объяснял следствию, что рассматривалась возможность заменить Крымова Красновым, но тот не успел приехать¹⁰²⁴.

Хрен редьки не слаще. Впрочем, машина установления нового режима уже была запущена.

В своих воспоминаниях Лукомский оказался более откровенен. После отъезда Савинкова он говорил Корнилову, что впечатление такое, будто Савинков присутствовал при их разговорах «или очень хорошо о них осведомлен», и в связи с этим его беспокоит «упоминание о нена-значении Крымова»¹⁰²⁵ (значит - действительно были планы действий корпуса в Петрограде, совсем не предназначенные для ушей сторонников Керенского, си речь заговор). Корнилов, правда, считал, что Савинков как умный человек на их стороне, «понимает обстановку и, естественно, пришел к тем же выводам, к которым пришли и мы», а Крымова боится, потому что он «повесит лишних 30-40 человек», но Савинков потом и сам будет доволен, что назначили именно Крымова¹⁰²⁶. Из этого следует, что Крымов шел проводить в Петрограде террор, и именно поэтому он был оставлен Корниловым на посту комкора сознательно.

25 августа Крымов написал приказ главнокомандующего Особой армией, который распечатал в 7 экземплярах. Характерно, что в сферу действия Особой армии входил не только Петроградский военный округ, но и Петроград. Это прямо нарушало приказ Керенского. С момента вступления в силу приказ вводил в столице осадное положение. Запрещались митинги, вводился комендантский час, предварительная цензура и военно-полевые суды из трех офицеров. Приказ предписывал войскам заняться восстановлением порядка, разоружением ненадежных частей. Они могли применять оружие против мародеров, грабителей и дезертиров¹⁰²⁷. Ну, очевидно, и тех, кого приговорят военно-полевые суды. О том, что «восстание большевиков» было не более чем пропагандистским прикрытием, говорит и такое положение приказа: «Разоружить все войска (кроме училищ) нынешнего Петроградского гарнизона»¹⁰²⁸. Командирам частей были выданы приготовленные заранее детальные карты столицы с обозначением частей гарнизона и заводов. Организаторы покорения столицы готовились заранее. Вечером 25 августа, получив последние наставления от Корнилова, Крымов выехал к частям. 26 августа Корнилов издал приказ о создании «Отдельной Петроградской армии» на территории, включающей весь округ за исключением Петрограда. То есть Корнилов до времени маскировал планы действий «Особой армии» в столице.

Все это значит, что Керенский прав, когда пишет: «Мое «согласие» с Корниловым главным образом подтверждается вызовом этого корпуса якобы для того, чтобы использовать его для совместной с Корниловым деятельности в Петрограде. И опять же, мое «предательство» Корнилова и его партии также главным образом показано через мой «неожиданный» приказ остановить продвижение кавалерийского корпуса, вызванного в Петроград самим правительством в соглашении с главнокомандующим»¹⁰²⁹. Но «к Петрограду подошли не те силы, которые были вызваны правительством, а под видом таковых прибыли войска генерала Крымова с враждебными по отношению к правительству целями»¹⁰³⁰.

Перед отъездом Савинков говорил Филоненко, что «ему удалось выиграть борьбу налево, склонив А. Ф. Керенского к принятию положений доклада, разрабатывавшегося им, Савинковым, совместно с Филоненко, и теперь последнему придется выдерживать борьбу направо с генералом Корниловым. Б. В. Савинков метафорически обозначил А. Ф. Керенского и генерала Корнилова теми двумя столпами, левым и правым, которые должны символизировать коалицию и быть индивидуально непременной ее основой»¹⁰³¹.

Но Савинков напрасно думал, что его «борьба налево» была выиграна. 25 августа он стал настаивать, чтобы Керенский подписал законопроект о создании в тылу военно-революционных судов, наделенных правом применения смертной казни¹⁰³². Керенский опять отказывался. Но 26 августа Савинков, по его словам, добился от премьера обещания внести проект на заседание правительства¹⁰³³. Это вовсе не давало гарантии, что законопроект будет принят. Керенский потому и не хотел его вносить в этом виде, что проект явно вызвал бы конфликт в кабинете, из чего могло следовать два варианта - распад правительства или утопление законопроекта в комиссиях.

Противником введения смертной казни в тылу был такой влиятельный член правительства, как Некрасов. Он вообще считал, что Савинков и Филоненко проводят «свою самостоятельную линию», отличную от линии Керенского¹⁰³⁴.

Рассматривая перспективы принятия закона о военном положении, Керенский говорил: «Либо военный закон должен был быть принят в форме, приемлемой для всей коалиции и, следовательно, для Советов, либо коалиционное правительство прекратило бы существование до принятия закона... Я даже не собирался вводить закон о введении военного положения в таких формах, которые могли быть одиозными для общественного мнения в целом»¹⁰³⁵. Коалиция, заблокировавшая углубление социальных преобразований, теперь блокировала и принятие закона, вводившего репрессивный режим «твердой власти». Такой режим мог быть более менее легитимно введен только через распад коалиции и создание нового Временного правительства, на что требовалось бы время. То военное положение, которое можно было бы тогда ввести в Петрограде с согласия Советов в связи с угрозой немецкого наступления, могло быть весьма мягким и, уж конечно, не связанным с возможностью казней по политическим причинам.

Керенский еще не определился, готов ли он именно сейчас торпедировать коалицию либо утопить законопроект о введении смертной казни в тылу. Поэтому, дав обещание внести проект для обсуждения в правительство, он стал ждать подходящего момента.

Савинков писал позднее: «Я не понимал этих колебаний Керенского, не понимал, почему он 26-го не решается принять на свою ответственность то, с чем он согласился 17-го...»¹⁰³⁶ Правда, даже по утверждению Савинкова, 17 августа Керенский лишь дал ему поручение подготовить закон, а не согласился с чем-то конкретным.

Катков считал, что в случае внесения закона о смертной казни вкупе с чрезвычайным положением правительство его бы немедленно приняло¹⁰³⁷ (это при социалистическом большинстве!). Из этого фантастического предположения эмигрантский историк выводил сложную психологическую картину, в которой Керенский «совершенно запутался. Савинкову он обещал подписать в тот же день так называемый «корниловский» законопроект, но прекрасно сознавал, что следствием этого поступка будет разрыв с «революционной демократией», на поддержку которой он до сих пор мог рассчитывать... Керенский, вероятно, ломал себе голову, чтобы найти способ не подписать законов, которые он полагал нежелательными»¹⁰³⁸. И чего голову ломать? Не считаешь желательными - не подписывай, кто тебя заставит? Даже если Керенский обещал Савинкову внести законопроекты на обсуждение (мы это знаем только со слов Савинкова) - можно их внести и откорректировать в любую сторону или просто отправить на доработку Так что реальный Керенский ломал голову над другим - может ли кто-то прижать его к стенке штыками?

Сам Катков признавал, что Керенский «никогда не собирался подписывать законопроект о смертной казни»¹⁰³⁹ (что как раз противоречит приведенным выше воспоминаниям Керенского, но предположим, что он хочет выглядеть более жестоким, чем есть на самом деле). Если не собирался, значит, не собирался, и Савинков не обладал властью, чтобы заставить Керенского действовать помимо собственной воли. Вся версия Каткова рушится, но без нее он не может объяснить «предательства», которое Керенский якобы совершил в отношении Корнилова и Савинкова.

Одновременно Корнилов продолжил подкоп под Временное правительство Керенского, которому якобы был лоялен. 25 августа при встрече с Филоненко Корнилов спросил его: «Не думает ли он, что из того положения, в котором находится Россия, единственный выход лежит через военную диктатуру. М. М. Филоненко ответил отрицательно, указывая на то, что, мысля реально, диктатором возможно предположить только генерала Корнилова, но такого рода диктатура была бы фиктивной, так как он, генерал Корнилов, не обладает достаточными познаниями в областях невоенных, а следовательно, фактически стал бы управлять безответственный коллектив. Вроде того, что в обыденной речи именуется камарильей»¹⁰⁴⁰.

Вряд ли Филоненко убедил Корнилова. Во-первых, Керенский, с точки зрения генерала, тоже не проявил себя глубоким знатоком управления, и Временное правительство само напоминает безответственную камарилью. А во-вторых, генерал уже начал привлекать знатоков невоенных дел - отсюда его внезапный роман с Аладьиным. К тому же новое правительство может включить на вторых ролях и видных гражданских деятелей от Савинкова и правее, возможно даже включая Керенского. Но последнее слово будет оставаться за диктатором, «знатоком» важнейшего на сегодняшний день вопроса -военного.

Корнилов спросил, что же делать, и Филоненко предложил создать в составе Временного правительства Директорию, малый военный кабинет во главе с Керенским, наделенный широкими полномочиями в решении военных вопросов. В него бы могли войти Корнилов, Савинков и сам Филоненко¹⁰⁴¹. Генерала такая модель устроила как переходная - он уже не верил в способности Керенского: «Корнилов снова вернулся к единоличной диктатуре и спросил свидетеля, согласился ли бы он ему помочь, если бы Временное правительство и такой малый кабинет в его составе оказались бы все-таки недостаточно сильны и оказалось бы нужно перейти к диктатуре»¹⁰⁴².

Не найдя у Филоненко поддержки (во всяком случае пока), Корнилов подтвердил, что согласен на Директорию и окажет поддержку Керенскому, «хотя он и слабый человек». Расчет генерала был очевиден -после введения авторитарных мер и подавления советской демократии у Керенского не останется другой поддержки, кроме генералов. Тогда Корнилов будет решать - оставить его номинальным главой Директории или заменить.

25 августа Лукомский провел зондаж настроений командующего Московским военным округом Верховского. Но тот, по его словам, говорил, что «таким решительным образом действий всей России покорить нельзя, на что генерал Лукомский возражал, что в этом и надобности нет, так как достаточно покорить несколько главных пунктов». Верховский пытался убедить соратников Корнилова, что введение диктатуры привело бы к «резне офицеров». Но успеха его возражения не имели¹⁰⁴³. По мнению Логинова, Верховский мог проинформировать об этих беседах Керенского, что могло стать одним из источников информации о заговоре¹⁰⁴⁴.

•kirk

Вечером 24 августа в Могилев прибыл В. Н. Львов - недавний член Временного правительства и глава Священного Синода. 22 августа он явился к Керенскому и стал его убеждать, что правительство не имеет надежной политической опоры и необходимо ввести в него правые силы, от имени которых выступал Львов. Керенский считал Львова представителем «родзянковской группы», которая засела в Москве и была связана с московским капиталом. Львов действительно лоббировал интересы этой группы¹⁰⁴⁵, но всплеск его активности был спровоцирован его знакомым, членом исполкома Союза Георгиевских кавалеров Добринским, который свел его с Аладьиным и другими сторонниками Корнилова. От них Львов узнал, что вокруг Ставки группируются люди, выступающие за провозглашение Корнилова диктатором¹⁰⁴⁶. Более того, 21 августа Аладьин передал через Львова высказанное в присутствии Корнилова пожелание Лукомского кадетам спровоцировать 27 августа правительственный кризис¹⁰⁴⁷. Львову понравилось участвовать в этой игре в качестве важного посредника. Это как раз очень устраивало прокорниловскую общественность, которой нужен был свой канал воздействия на Керенского. Львов как бывший министр имел «доступ к телу» премьера.

Львов утверждал на следствии, что «прямо вырвал от А. Ф. Керенского дозволение» обратиться к различным силам в целях формирования «более крепкого кабинета»¹⁰⁴⁸. Керенский, правда, никак не подтвердил таких полномочий. Вообще, по его утверждению, Керенский не придал значения этому визиту, поскольку в это время многие приходили к нему с подобными беседами. Но в показаниях следственной комиссии Керенский признал, что высказанная Львовым «секретность привлекла мое внимание»¹⁰⁴⁹, он хотел бы выведать, кто стоит за Львовым. Этот интерес был истолкован Львовым как интерес к переговорам.

Решив, что «уполномочен», Львов направился к Корнилову. Раз уж взялся выяснять позицию правых сил, то нужно начать с самой сильной силы.

Явившись к главнокомандующему 25 августа, Львов от имени Керенского попросил Корнилова изложить свою программу выхода из кризиса.

Корнилов после прибытия Львова, вероятно, подумал, что Керенский решил форсировать события, досогласовать оставшиеся разногласил с помощью еще одного посредника, раз Савинков пока не может обо всем договориться.

Лукомский спросил потом у Корнилова, было ли у Львова какое-то письменное удостоверение от Керенского. Но Корнилов считал это излишним: «Репутация у В. Н. Львова - человека безукоризненно порядочного, и я ему не мог не поверить»¹⁰⁵⁰.

Львов предложил Корнилову на выбор несколько комбинаций сдвига власти вправо, из которых Корнилов предпочел возглавление правительства Верховным главнокомандующим при вхождении в него Керенского и Савинкова.

Корнилов заявил, что, «по его глубокому убеждению, единственным исходом из тяжелого положения страны является установление диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении»¹⁰⁵¹. Речь шла не о коллективной диктатуре, а о передаче власти диктатору, и сам Корнилов, если ему предложат такие полномочия, от них бы не отказался¹⁰⁵².

Затем Завойко и Львов стали уже без Корнилова обсуждать состав будущего кабинета, имея в виду сделать премьером Корнилова, а Керенского в лучшем случае заместителем (а можно и заменить его Алексеевым). При этом, по воспоминанию Завойко, Львов «настаивал на кабинете общественных деятелей, а Ставка - на кабинете деловых людей». При этом под Ставкой Завойко понимал себя, а под деловыми людьми -капитанов крупного бизнеса Путилова, Третьякова и других¹⁰⁵³.

Однако затем при обсуждении в «мозговом центре» Ставки формально диктатуру решили считать коллективной¹⁰⁵⁴. Корнилов, по словам Завойко, соглашался возглавить Совет национальной обороны, намеревался сам оставаться в Ставке, а в Петрограде иметь заместителя - Алексеева, Савинкова или Керенского¹⁰⁵⁵ (судя по тому, что Корнилов уже не доверял последнему, тот упоминался как представитель Корнилова по дипломатическим соображениям). В то же время Корнилов мотивировал необходимость участия Керенского в правительстве «той популярностью, которою Керенский еще продолжает пользоваться в широких кругах населения»¹⁰⁵⁶. Переходная фигура.

Позднее, 26 августа, по просьбе Керенского Львов составил записку о требованиях главнокомандующего, в которой говорилось: «Генерал

Корнилов предлагает: 1) объявить Петроград на военном положении и 2) передать всю власть военную и гражданскую в руки Верховного главнокомандующего, 3) отставки всех министров, не исключая и ми-нистра-председателя, и передачи временного управления министерств товарищам министров впредь до образования Кабинета Верховным главнокомандующим»¹⁰⁵⁷. Как выяснилось, последний пункт в беседе Львова и Корнилова не фигурировал.

По словам Львова, в новом кабинете Корнилов считал возможным дать Керенскому пост министра юстиции, а Савинкову - военного министра. Когда шло это обсуждение, вошел ординарец Корнилова Завойко, который вмешался в беседу и заявил, что Керенский не годится для министра юстиции и должен занять пост заместителя председателя правительства¹⁰⁵⁸. Получается, что поставленный Львовым вопрос уже обсуждался в окружении Корнилова. Есть разные точки зрения, но в постановке проблемы нет ничего неожиданного.

На следствии Львов уточнил, что Корнилов формально соглашался уступить пост главнокомандующего¹⁰⁵⁹. Хотя в сложившейся ситуации это была скорее фигура речи. Напомним, что Корнилов на деле не уступил даже в вопросе назначения генерала Крымова.

Правительство Верховного главнокомандующего должно было действовать до Учредительного собрания¹⁰⁶⁰. При этом «в разговоре Корнилов говорил, что в случае отказа в удовлетворении его требований он прибегнет к вооруженной силе»¹⁰⁶¹.

По словам Львова, в Ставке ходили слухи, что по приезде сюда Керенского и Терещенко их могут «ухлопать». «На вокзале перед отъездом В. Н. Львов, удивляясь, почему, идя против Керенского, все же включают его в состав будущего Кабинета, спросил Завойко, какие основания включения Керенского в кабинет, на что Завойко ответил: “Это нужно для солдат, мы делаем это для видимости, а через десять дней мы все равно с ним разделаемся”»¹⁰⁶².

После отъезда Львова Корнилов собрал свой мозговой центр - Фи-лоненко, Завойко, Аладьина - и попросил их составить схему новой власти и ее программы. Этой властью должен был стать Совет национальной обороны во главе с Корниловым и заместителем Керенским.

Обсуждались проекты Завойко и состав Совета национальной обороны. По словам Корнилова, планировалось включить в него самого Корнилова в качестве председателя, Керенского как заместителя, Савинкова, Алексеева, Колчака и Филоненко¹⁰⁶³. Совету должно было подчиняться новое правительство, которое включало бы и правых социалистов Плеханова и Церетели, но в основном опиралось на еще более правый политический спектр и «деловых людей» Путилова и Третьякова¹⁰⁶⁴.

Корнилов стал приглашать на 29 августа в Ставку и других правых политиков (Родзянко, Г. Е. Львова, Милюкова и др.), надеясь с их помощью надавить на Керенского и, возможно, создать своего рода «предпарламент» как ширму диктатуры.

В ночь на 27 августа Корнилов послал телеграмму Савинкову о том, что 28 августа корпус будет сосредоточен в окрестностях Петрограда. Теперь Савинкову нужно было продавить принятие «закона Корнилова» о смертной казни и военно-полевых судах в тылу.

В. Н. Львов срочно выехал в Петроград. Здесь он дважды - до и после встречи с Керенским - приходил к Милюкову, которому рассказал свою версию переговоров (мол, действовал по поручению Керенского, Корнилов принял один из предложенных Львовым - Керенским вариантов). При этом Милюков запомнил фразу, которой Керенский якобы отреагировал на сообщение Львова о переговорах с Корниловым: «Ну что же, хорошо, мне давно хочется бросить власть, я уйду»¹⁰⁶⁵. Вообще-то Керенский нередко бравировал таким образом, пытаясь убедить собеседника, что ему нет альтернативы, мог что-то эдакое сказать и 26 августа.

У Милюкова сложилось впечатление, «что Львов принимает свою роль как человека, спасающего Россию улаживанием отношений между главой правительства и главой армии. Он ни слова не говорил о том, что Керенскому грозит какая-либо опасность в Ставке, а напротив, высказывался за необходимость ему ехать в Ставку от опасности, угрожающей ему в столице»¹⁰⁶⁶.

Встретив случайно штабного офицера В. Вырубова, Львов сказал, что Керенский оказался «бабой» и его нужно заменить на более сильного человека¹⁰⁶⁷. Таким образом получается, что Львов реализовывал свой личный политический проект смещения Керенского, шантажируя премьера угрозой со стороны военных. Львов вообще был разочарован в Керенском после того, как оказался исключен из правительства. Так что интрига Львова могла быть направлена и на устранение Керенского под угрозой действий Корнилова.

Около шести вечера 26 августа Львов предстал пред очи Керенского. Он был возбужден, заявил, что «ситуация полностью изменилась» и Керенский «под колпаком»¹⁰⁶⁸. Он изложил мнение Корнилова как ультиматум, добавив еще пункт об отставках министров, который они уже без командующего придумали с Завойко.

Львов пытался добиться утверждения Керенским проекта, который поддерживал сам и с которым согласился Корнилов. Чтобы нажать на «бабу Керенского», Львов приписал генералу ультимативность его требований, хотя Корнилов формально не выдвигал ультиматума. Впоследствии Львов признал, что предложения Корнилова не были ультимативными¹⁰⁶⁹.

Когда Керенский заявил, что не собирается «быть министром юстиции при Корнилове», «Львов вскочил. Лицо его прояснилось, и он воскликнул: “Вы правы! Вы правы! Не ездите туда. Там для вас расставлена ловушка; он вас арестует. Уезжайте куда-нибудь далеко. Но вы должны уехать из Петрограда. Они ненавидят Вас”»¹⁰⁷⁰. Конечно, здесь Львов мог говорить неправду, надеясь просто напугать премьера и заставить его бежать, исчезнув с политической арены. Но у Керенского, как мы видели, были и свои свидетельства того, что Ставка для него -более опасное место, чем Петроград.

Львов был уверен, что «баба» испугается. Но Керенский был человек совсем другого склада, и если и «бабой» - то актрисой, привычной к эпическим ролям. Столкнувшись с заговором, премьер стал действовать как герой Шекспира, выманивая сведения о заговорщиках, дабы нанести по ним неотвратимый удар.

Керенский готов был проводить политику умиротворения Корнилова, пока сохранялось разделение полномочий между военными и гражданскими руководителями, при которых верховное руководство остается за гражданскими. Откровения Львова, при всей их путаности и неточности, показали Керенскому, что Корнилов не смирится с ролью второго в тандеме. И в этом картина, нарисованная Львовым, как мы теперь знаем, была верна. Поняв это, Керенский больше не шел на уступки ни Корнилову, ни тем, кто готов был их примирить.

Керенский так вспоминал об этом: «Принимая во внимание все предшествующие события и всю серьезность информации о подготовке заговора, которой мы располагали, я не сомневался, что лишь решительными и быстрыми мерами можно в самом начале потушить разрушительный пожар и спасти страну от мятежа, к которому стремились подвести ее недальновидные политики и дерзкие авантюристы»¹⁰⁷¹.

Следуя своей психологической схеме, Катков был уверен, что Керенский испытал «сильное облегчение»¹⁰⁷², потому что мог не выполнять данное Савинкову обещание и не вносить законопроект в правительство. Однако если Керенский и испытал облегчение, то от того, что все более запутанная ситуация с Корниловым наконец прояснилась. Савинков в этих событиях совсем не выглядит фигурой, которая могла что-то указывать Керенскому. Во всяком случае, попытку Савинкова добиться нового примирения между Корниловым и Керенским последний решительно отмел.

Керенский попросил Львова изложить требования Корнилова письменно, что тот и сделал. Позднее он еще специально «закрепил» показания Львова таким образом: попросил повторить свой рассказ в комнате, где рядом находился невидимый Львовым свидетель.

Керенский изложил 27 августа такую версию событий: «26 августа генерал Корнилов прислал ко мне члена Государственной думы Владимира Николаевича Львова с требованием передачи Временным правительством всей полноты гражданской и военной власти с тем, что им по личному усмотрению будет составлено новое правительство для управления страной.

Действительность полномочий члена Государственной думы Львова сделать такое предложение была подтверждена затем генералом Корниловым при разговоре со мною по прямому проводу»¹⁰⁷³.

Керенский решил выяснить по прямому проводу, уполномочил ли Львова Корнилов. На вопрос Керенского: «Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем», Корнилов ответил: «Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мной Владимиру Николаевичу с просьбой доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок»¹⁰⁷⁴.

Как видим, Корнилов «подтвердил» невесть что. Характерно, что Керенский тоже формулирует вопросы двусмысленно: он не «должен», а «может действовать согласно сведениям», то есть речь вроде бы не идет о реакции на ультиматум. Корнилов на что-то намекает, но не говорит прямо.

Что за «определенное решение»? Сдача власти? Объявление чрезвычайного положения в Петрограде со всеми вытекающими последствиями? Введение смертной казни в тылу? Керенский не выясняет это, а Корнилов тоже не говорит прямо, опасаясь, видимо, что этот разговор может быть перехвачен сторонниками Советов.

Милюков находил такое объяснение этой ситуации: «Передать генералу Корнилову полный текст ультиматума, подписанного В. Н. Львовым, представилось невозможным. Есть вещи, которые нельзя доверять даже аппарату Юза. Ведь ультиматум «генерала Корнилова мог бы получить распространение в тысячах экземплярах». Так, очевидно, думал и Керенский, больше всего боявшийся преждевременного разглашения и предпочитавший применить свой упрощенный прием, чтобы вырвать признание у подсудимого, в виновности которого он уже не сомневался. Считать обвинение доказанным!..»¹⁰⁷⁵

На следующий день Филоненко, не юрист, но человек неглупый, прочтя ленту, не смог скрыть от Корнилова своего удивления: каким образом он мог столь легкомысленно подтвердить слова Львова, содержание которых оставалось ему неизвестным»¹⁰⁷⁶.

Керенский считал, что он задавал вопросы Корнилову в «конспиративной манере», и если тот отвечал с полным пониманием, это значит, что Корнилов понимал «ключ» разговора. А ключ этот привез Львов. В действительности Корнилов мог ориентироваться не только по «ключу Львова», но и по «ключу Савинкова». Но фокус в том, что Савинков, игравший двойную игру, не передал Керенскому своего «ключа», не пересказал свои разговоры с Корниловым во всех важных деталях.

Роль лакмусовой бумажки заговора для Керенского играло и приглашение приехать в Могилев. Корнилов звал его не только в случае волнений в столице, а «во всяком случае»¹⁰⁷⁷. «Я хотел выяснить, на самом ли деле они опасались большевиков, или это было просто предлогом»¹⁰⁷⁸. Оказалось - просто предлогом. Для Керенского было важно, что Корнилов его зовет «в любом случае», то есть миф о большевистском восстании - просто предлог, а также то, что Корнилов не стал переспрашивать «Что за решение?», то есть договоренность о «решении» была. Однако и сам Керенский не стал уточнять, «что за решение».

Чрезвычайная комиссия, члены которой в этом конфликте симпатизировали скорее Корнилову, чем Керенскому, заключила: «Генерал Корнилов не поручал В. Н. Львову требовать, а тем более в ультимативной форме, от Временного правительства передачи ему, генералу Корнилову, всей полноты гражданской и военной власти, причем настаивал на том, чтобы все конкретные меры в этом направлении были приняты с согласия Временного правительства и лишь по обсуждении этих мер на совещании у генерала Корнилова общественными деятелями совместно с представителями Временного правительства в лице министра-председателя А. Ф. Керенского и управляющего военным министерством - Б. В. Савинкова»¹⁰⁷⁹.

Все очень чинно, никаких ультиматумов. Правда, до этого была кампания давления на Керенского и его окружение с целью принять «программу Корнилова», не лишенная ультимативности (что признает и Савинков), прямая апелляция к правой общественности через голову правительства, подозрительный отказ заменить командующего «спец-операцией» в Петрограде - вовсе не согласованной с правительством. Вопреки выводам комиссии, Корнилов не собирался добиваться согласия на реорганизацию власти со стороны всего Временного правительства. Ему было достаточно его «представителей» в лице Керенского и Савинкова, который и вовсе не входил в кабинет. Мнение левого крыла правительства Корнилов вовсе не собирался учитывать. И почему организация новой власти должна проводиться по итогам совещания в Ставке, а не заседания Временного правительства или открытого собрания политических сил, хотя бы формата Госсовещания? И где гарантии, что, если бы Керенский отказался пойти навстречу требованиям этой кулуарной встречи, он не оказался бы в положении Николая II во Пскове в канун отречения?

Корнилов предложил Керенскому пожаловать в политическую ловушку. Премьер мог просто проигнорировать это приглашение в ожидании новых ловушек или провести проверку своих подозрений. Если никакого заговора нет, Корнилов без сомнения подчинится приказу об отставке. Кстати, это еще не значит, что подчинившийся генерал действительно потерял бы пост - совсем недавно Керенский отправил в отставку и тут же вернул на место Савинкова.

С учетом всех имеющихся в нашем распоряжении источников мы можем утверждать, что Корнилов и его сторонники готовили военную операцию, направленную на изменение существующей государственно-политической системы, то есть переворот. Готовили они ее заранее, не согласовывая с правительством принципиально важные детали, от которых зависел политический результат и изменение системы власти. Значит, имел место заговор.

Керенский представлял ту часть интеллигенции, которая готова была сотрудничать с генералитетом и буржуазией ради стабилизации режима, но не готова была служить им. 26 августа Керенский понял, что и он, и стоявшие за ним политические силы становятся лишними, они не нужны сформировавшемуся генеральско-буржуазному блоку. Керенскому требовалась «дубинка», а не новый президент-диктатор. Становилось ясно, что «дубинка» вышла из-под контроля.

Ночью Керенский отправил телеграмму № 4153 Корнилову: «Приказываю Вам немедленно сдать должность генералу Лукомскому, которому впредь до прибытия нового верховного главнокомандующего вступить во временное исполнение обязанностей главковерха. Вам надлежит немедленно прибыть в Петроград. Керенский»¹⁰⁸⁰.

В Ставке заметили, что телеграмма не оформлена по правилам, и даже у Филоненко появились подозрения в ее подлинности¹⁰⁸¹. Для Корнилова это был скорее формальный повод не уходить в отставку, внешне сохраняя легитимность и выигрывая время, пока Крымов подойдет к Петрограду. Но когда подлинность телеграммы подтвердилась, главковерх, разумеется, не подчинился.

«Понимал ли Керенский в эту минуту, что, объявляя себя противником Корнилова, он выдает себя и Россию с руками Ленину?»¹⁰⁸² -

возмущался Милюков. Мудрено бы было Керенскому подумать такое в августе 1917 г., когда Ленин находился в бегах, а его партия была ослаблена и находилась в полуподполье. Мудрый постфактум Милюков в августе - сентябре 1917 г. тоже не предупреждал Керенского, что большевики вот-вот возьмут власть. Его главными противниками в это время были социалисты...

Керенский объявил в Петрограде военное положение. Но без корпуса Крымова это было совсем не то военное положение, о котором мечтали Корнилов и Савинков. Теперь оно было направлено против правых элементов.

В ночь на 27 августа Керенский потребовал от Временного правительства предоставить ему чрезвычайные полномочия для борьбы с мятежом. Как рассказывал Некрасов, «доклад Керенского произвел на министров ошеломляющее впечатление: требование Керенским чрезвычайных полномочий для борьбы с мятежом не вызвало никаких возражений». Кокошкин заявил, что если Керенский будет диктатором, то он подает в отставку, так как не готов быть «простым исполнителем воли диктатора»¹⁰⁸³. После чего другие министры подали в отставку, передав полномочия Керенскому. При этом премьер отставку пока не принял, а взял лишь полномочия.

Большинство министров продолжило работать. Кокошкин и Чернов заявили, что уходят из правительства совсем (при этом Чернов активно включился в борьбу против Корнилова через советские структуры). Большинство министров не оспаривало право «свободы рук» Керенского в деле ликвидации выступления Корнилова. На совещаниях премьер сообщал министрам о своих важнейших решениях.

Таким образом, Керенский получил право единолично принимать решения от имени правительства, хотя министры и собирались на совещания во время корниловского кризиса. На совещание 28 августа, вопреки своему решению уйти из правительства, ходил и Кокошкин. Он настаивал, чтобы Керенский передал власть Алексееву.

Сдать власть другому генералу убеждали Керенского и другие либералы, в том числе и Некрасов, что стало одной из причин заката его дружбы с Керенским. Сдача власти Алексееву означала бы победу переворота. Как вспоминала дочь Алексеева о настроениях пожилого генерала, «когда была предложена смена правительства, и папа должен был принять власть на себя, то неужели в этот момент... он бы пошел против Ставки? Никогда. Опять же говорю с его слов, по его рассказам: с уходом Временного правительства и переходом власти в его руки ген. Корнилов остался бы Верховным, и, кто знает, быть может, вся история революции изменила бы свой ход»¹⁰⁸⁴. Несмотря на угрожающее положение, которое сложилось для Керенского в этот момент, он не пошел на такую капитуляцию.

29 августа Керенский привлек Алексеева к обороне Петрограда и разрешению кризиса в качестве начальника штаба Верховного главнокомандующего.

30 августа премьер заявил, что не будет включать Некрасова в новый кабинет, и назначил его генерал-губернатором Финляндии. Постмасонская группа распалась, но политика центризма продолжалась, пока во главе правительства стоял ее главный носитель Керенский.

27 августа Некрасов, Прокопович и Никитин написали, а Керенский подписал телеграмму, в которой сообщалось, что Корнилов потребовал себе через Львова всю полноту власти, в результате Временное правительство уполномочило премьера «принять скорые и решительные меры, дабы пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве и на заявленные революцией права граждан». Меры принимаются, Корнилову приказывается сдать должность, в Петрограде вводится чрезвычайное положение¹⁰⁸⁵. Эта телеграмма была сообщена журналистам - конфликт вышел наружу. Правда, телеграмма не рассылалась до вечера - Савинков после разговора с Корниловым по телеграфу считал, что произошло недоразумение. Но он не ринулся в Зимний, а поехал поужинать. Некрасов же «протестовал против дальнейших оттяжек - указывал, что вся тактика Ставки указывает на полную подготовленность заговора, и каждый час промедления может оказаться роковым, ибо заговорщики, несомненно, не дремлют, а действуют». После возвращения Савинкова Керенский, Некрасов и другие министры еще раз обсудили ситуацию и пришли в выводу, что аргументы Корнилова «не выдерживают критики перед ярким фактом открытого мятежа, определенно подготовленного и планомерно проводимого. Все колебания были оставлены, радиотелеграмма послана»¹⁰⁸⁶.

•к**

Как ни в чем не бывало, в полтретьего ночи 27 августа Корнилов сообщил Савинкову, что корпус Крымова сосредоточится к 28 августа и 29-го можно объявлять чрезвычайное положение в Петрограде.

Днем 27 августа Савинков подтвердил Корнилову подлинность телеграммы Керенского об отставке главнокомандующего.

Однако теперь Савинков принялся заметать следы своего участия в организации политического переворота. Он объявил клеветой утверждение Лукомского о том, что вел согласование политических мер с Корниловым от имени Керенского.

Савинков изображал крайнее возмущение действиями Корнилова: «чем бы ни закончилось начатое Вами предприятие, родина наша пострадает безмерно, в действующей армии и в стране прольется кровь тех людей, которые хотят защищать Россию от могущественного врага, фронт обнажится, и победу будет праздновать император Вильгельм». И ведь конфликт, в котором Савинков винил Корнилова, разразился в самое неподходящее время! «В тот день и даже почти в тот час, когда правительство должно было принять этот законопроект, о чем я Вас поставил своевременно по телеграфу, Вам угодно было попытаться продиктовать Вашу единоличную волю народу русскому, и этим Вы взяли на себя ответственность незабываемую. Все попытки мои, длительные и упорные, связать Вас тесной связью с демократией российской, осуществляя именем признанного ее вождя программу, Вами предложенную, не увенчались успехом, смею сказать, не по моей вине, а по Вашей вине»¹⁰⁸⁷.

Смысл этой высокопарной речи заключался, конечно, в снятии с себя вины за происходящее. И все же обида за то, что его блестящий план с таким треском проваливается, заставила Савинкова высказаться неосторожно по поводу сути этого плана - провести меры Корнилова именем Керенского. Это - не меры Керенского, но их нужно продавить вопреки воле Керенского. Собственно, это теперь и делал Корнилов с помощью войск, но он не ожидал, что Керенский решится на столь громкий протест против попытки Корнилова посадить его в золотую политическую клетку. А Савинков не ожидал, что «истерика» Керенского последует до того, как корпус Крымова возьмет под контроль Петроград. А там уж можете и протестовать, Александр Федорович, дело сделано.

В итоге своей речи по телеграфу Борис Викторович призвал Лавра Георгиевича «подчиниться Временному правительству, сдать должность и уехать из действующей армии»¹⁰⁸⁸.

Корнилова сообщение Савинкова настолько поразило, что он взял получасовой тайм-аут. Затем он напомнил Савинкову (а теперь и сообщил таким образом Керенскому) содержание их разговоров в Ставке, когда планировался удар против «большевиков и Советов», как Корнилов говорил Савинкову о необходимости диктатуры. В итоге Корнилов прямо заявил, что отказывается подчиниться решению, которое, как он считает, принято под давлением Совета, «в составе которого много людей, запятнавших себя изменой и предательством»¹⁰⁸⁹.

В итоге Савинков и участвовавший в разговоре вместе с ним Маклаков приняли версию о недоразумении в связи с Львовым и взялись довести ее до Керенского. Корнилов согласился, что «недоразумение могло бы быть устранено при личных объяснениях», но для этого нужно отозвать приказ о его отставке¹⁰⁹⁰. Этому приказу Корнилов не собирался подчиняться, что уже само по себе было мятежом.

Однако объяснить все происходящее «недоразумением» было уже очень сложно, потому что это было недоразумение не между Керенским и Корниловым, а между Савинковым и Корниловым, а Керенский не был вовлечен в их планы изменения правительства. Поэтому Савинков не стал настаивать на преодолении «недоразумения», которое могло выявить его роль в событиях, и ушел в тень.

Своей нелепой активностью Львов сорвал планы Савинкова по введению правой диктатуры под революционными знаменами. Наивность Савинкова заключалась в том, что он рассчитывал удержать Корнилова под контролем. А ведь между Савинковым и Корниловым существовали серьезные разногласия, и после создания «коллективной диктатуры», после подавления сопротивления левых сил, если бы корниловцам удалось бы его осуществить, ничего не мешало бы Корнилову избавиться от своих незадачливых партнеров или заставить их подчиняться своим указаниям.

Узнав, что их с Савинковым планы сорвались, Корнилов созвал на совещание Лукомского, Аладьина, Завойко и Филоненко. Первые два обвиняли Керенского и Савинкова в провокации. Филоненко взялся предпринять попытку достичь примирения Керенского и Корнилова¹⁰⁹¹. При этом он настаивал, что Корнилов должен остановить движение войск на Петроград и не предпринимать новых мер к обострению конфликта. Эти просьбы Корнилов проигнорировал - он стал вести борьбу против Временного правительства, что определило переход Филоненко из лагеря миротворцев в лагерь борцов с мятежом. Он не желал принимать участие в контрреволюционном перевороте и потребовал от Корнилова его арестовать. Ему была предоставлена возможность покинуть Ставку. Был и другой факт, смутивший Филоненко, - по пути в Петроград сторонники Корнилова принимали его за своего и рассказали, что туда под предлогом обучения бомбометанию заранее была переправлена группа прокорниловских офицеров на случай необходимости предпринять действия изнутри столицы¹⁰⁹².

Прибыв в Петроград, Филоненко обратился с воззванием к бойцам Туземной дивизии: «Вы знаете меня по 8-й армии и поверите, если я вам скажу, что генерал Корнилов и Ваши начальники обманывают Вас и ведут в Петроград не против большевиков, а против Временного правительства, желая свергнуть его и восстановить старый строй. Никакие мои уговоры, никакие убеждения мои не подействовали на генерала Корнилова, решившегося начать гражданскую войну и пролить Вашу кровь для восстановления старого строя»¹⁰⁹³. Насчет старого строя - пропагандистское преувеличение, Корнилов был категорическим противником восстановления монархии Романовых. Но в словах Филоненко, который еще недавно поддерживал многие предложения Корнилова, звучали обида и страх за судьбу Временного правительства. Если до 27 августа Корнилов пытался добиться своего с помощью давления на Временное правительство и его эмиссаров, то теперь Рубикон был перейден, и генерал стремился добиться своих целей силой оружия.

До 27 августа Корнилова удавалось держать в узде концепции, которую предлагали Савинков и Филоненко, - командование контролируется политическими комиссарами и комитетами, и таким образом армия может использоваться против левых выступлений, но не против Временного правительства. То есть генералы и армия должны были использоваться в качестве инструмента авторитарной трансформации Временного правительства, остающегося под контролем революционеров. Такая трансформация вызывает угрозу восстания левых сил, генералы выделяют преданные части на подавление «большевиков», а на самом деле всей системы советского самоуправления. И при этом система комиссаров и комитетов не дает генералам укусить руку, которая их направляет.

Такая система сдержек и противовесов не устраивала Корнилова, что он дал понять при обсуждении вопроса об армейских комитетах. Но до 26 августа хрупкое равновесие сохранялось. Попытки Филоненко восстановить его 27 августа не удались, и судя по гневному тону его воззвания - не только по вине Керенского, а и по вине Корнилова, который позволил себе теперь быть откровенным.

27 августа, на два дня раньше, чем планировал Корнилов, наступил момент истины. Корнилов не остановится перед кровопролитием, он не станет подчиняться Керенскому.

А. В. Шубин

Недоворот

На следствии по его делу Корнилов признавал, что «решил действовать открыто и, произведя давление на Временное правительство, заставить его: 1) исключить из своего состава тех министров, которые, по имеющимся у него сведениям, были явными предателями родины, и 2) реорганизоваться так, чтобы стране была гарантирована сильная и твердая власть. Для оказания давления на Временное правительство генерал Корнилов решил воспользоваться 3-м конным корпусом генерала Крымова, которому и приказал продолжить сосредоточение к Петрограду»¹⁰⁹⁴. Вообще-то такие действия называются не «давлением на правительство», а попыткой военного переворота с целью разгона существующего правительства и создания диктатуры.

По мнению Лукомского, решившись на это, «генерал Корнилов переоценил свою популярность, переоценил заверения различных общественных кругов, что они его всецело будут поддерживать»¹⁰⁹⁵.

Лукомский, поддерживавший Корнилова, отказался сменить его на посту главнокомандующего. Тогда Керенский назначил главковерхом командующего Северным фронтом Клембовского, но 28 августа он тоже отказался от предложенной чести. Сочувствие Клембовского действиям Корнилова было очень опасно - ведь Северный фронт был ближе других к Петрограду.

Днем 28 августа Керенского посетил Милюков и попытался уговорить его пойти на компромисс с Корниловым, за которым стоит реальная сила¹⁰⁹⁶. Получив отказ, Милюков уехал из столицы.

Но кадеты еще пытались агитировать за примирение Временного правительства и Корнилова. 28 августа вышел экстренный выпуск кадетской «Речи», в котором было сказано: «Если утром говорили о «мятеже», то вечером - более правильно, кажется, - заговорили о «недоразумении»... Нет надобности в перевороте, чтобы установить связь и преемственность кабинетов, и те, кто готовит переворот, обыкновенно об этом не предупреждают. Предложение генерала Корнилова, очевидно, могло иметь целью не совершить переворот, а скорее предупредить его»¹⁰⁹⁷. Даже кадетский официоз не сомневался, что переворот был реальной перспективой, но благородный генерал Корнилов решил предупредить его ультиматумом о смене кабинета - дабы сохранить формальную преемственность власти. В таком сценарии кадеты не видели

ничего предосудительного и теперь пытались вернуть сорвавшуюся с рельсов революцию на эту разрушенную «по недоразумению» колею. Но события снова вышли из-под их контроля.

Несмотря на подтверждение Савинковым, что телеграмма об отставке подлинная, Корнилов продолжал настаивать, что ее подлинность не доказана - ведь нет ссылки на решение Временного правительства, а формально премьер не может в одиночку принимать решение об отставке главнокомандующего. Правда, Керенский вскоре исправил юридическую оплошность, и это решение было официально подтверждено. 28 августа Временное правительство направило указ Правительствующему Сенату с объявлением об отстранении Корнилова от должности Верховного главнокомандующего и предании его суду за мятеж.

На самом деле Корнилов не сомневался, что против него выступило Временное правительство. Уже под утро 28 августа генерал подписал пафосное обращение, в котором сообщал, что отказался подчиниться приказу Временного правительства, которое «кидает в народ призрачный страх контрреволюции, которую оно само своим неумением к управлению, своею слабостью во власти, своею нерешительностью в действиях вызывает к скорейшему воплощению»¹⁰⁹⁸. И тут же генерал приглашал это негодное правительство приехать к себе в Ставку, чтобы создать здесь правительство народной обороны.

Также Корнилов обратился к казакам, напоминая о том, что и сам из казаков. Здесь к обвинениям правительства в неумелом управлении добавились и прямые обвинения в измене части министров. Корнилов привел совершенно бесподобное «доказательство» этого: «Когда я был на заседании Временного правительства в Зимнем дворце 3 августа, министр Керенский и Савинков сказали мне, что нельзя всего говорить, так как среди министров есть люди неверные»¹⁰⁹⁹. Напомним, что не только Керенский ничего подобного не говорил, но и голословные подозрения Савинкова были выражены лишь намеком.

Обращаясь к казакам - «рыцарям земли Русской», Корнилов прямо признавал, что идет против Временного правительства¹¹⁰⁰. Корнилов пытался заручиться поддержкой донского атамана Каледина, но тот предпочел выжидать.

В Москве командующий округом Верховский спросил представителей казачьих частей, кого они будут поддерживать - Корнилова или Временное правительство. На это последовал ответ, что они ждут указаний с Дона, но поддерживать готовы порядок. Верховский заявил, что если они поддержат Корнилова, то получат эшелоны для выезда к нему¹¹⁰¹. Было важно не дать столкновениям распространиться на вторую столицу, если «с Дона», то есть от Каледина, поступит команда поддержать Корнилова.

Впрочем, 28 августа комитеты расквартированных в Петрограде казачьих полков дали понять, что в этом вопросе им Каледин не указ, что они не желают входить в блок с кадетами и своей задачей считают защиту революции¹¹⁰².

Корнилова телеграфно поддержали 13 генералов, но большинство из них уже к 29 августа заявили о лояльности Временному правительству.

По мнению Керенского, «перед восстанием Корнилова политическое влияние Советов было меньше, чем в любое другое время революции. Летом начали действовать органы местного самоуправления, созданные на основе всеобщего избирательного права; возбуждение первых месяцев революции спадало, а Советы теряли свое исключительное значение в жизни масс»¹¹⁰³. Дело не только в Советах - радикалы могли расширить позиции и в органах местного самоуправления, это и произошло в сентябре. Ситуация зависела прежде всего от того, насколько правительство может справляться с социально-экономическим кризисом. Углубление кризиса вело к усилению левого радикализма. Тем не менее, Керенский, конечно, прав в том, что выступление Корнилова способствовало росту влияния и Советов, и большевиков.

Известие о выступлении взбудоражило и мобилизовало левую общественность. Суханов вспоминал:

«- Как? Вы не знаете? Корнилов с войском идет на Петербург. У него корпус... Здесь организуется...

Я бросил трубку, чтобы бежать в Смольный. Через две минуты мы с Луначарским уже вышли. Я передал ему услышанные в телефон два слова, и мы оба получили от них совершенно одинаковый толчок. Мы почти не обсуждали оглушительного известия. Его значение сразу представилось нам во всем объеме и в одинаковом свете. У нас обоих вырвался какой-то своеобразный, глубокий вздох облегчения. Мы чувствовали возбуждение, подъем и какую-то радость какого-то освобождения.

Да, это была гроза, которая расчистит невыносимо душную атмосферу Это, может быть, настежь открытые ворота к разрешению кризиса революции. Это исходный пункт к радикальному изменению всей конъюнктуры. И во всяком случае это полный реванш за июльские дни»¹¹⁰⁴.

В ночь на 28 августа на заседании ВЦИКа и исполкома Совета крестьянских депутатов было решено создать Комитет народной борьбы с контрреволюцией, в который вошли представители ВЦИКа, ИК СКД, Петросовета, профсоюзов и других организаций. Петроград и небольшие гарнизоны вокруг столицы стали готовиться к обороне от наступающих войск Крымова.

В Комитет вошли и большевики. Это позволило им легализовать свои структуры. Под давлением большевиков Комитет обещал добиться освобождения большинства причастных к июльским событиям (в сентябре действительно были освобождены практически все). Левая общественность готовилась к борьбе с корниловщиной по всей стране на случай, если Крымову удастся захватить Петроград. Особенно энергично в провинции действовали большевики, что имело далеко идущие последствия. Исследователь истории эсеров центральной части России А. И. Юрьев считает: «Эсеры сами своей слабой активностью проигрывали большевикам в эти решающие для развития революционных событий дни, сдавая свои позиции... У эсеров, имевших и в августе 1917 г. значительный авторитет и влияние среди различных слоев населения, была реальная возможность, возглавив борьбу с мятежом, укрепить свои позиции, но они этот шанс упустили»¹¹⁰⁵. Но если в одних провинциальных городках эсеры начали «сдавать», то в других - формировали боевые дружины и агитировали войска против Корнилова¹¹⁰⁶.

Советы, профсоюзы, войсковые комитеты, социалистические партии и движения (в том числе большевики и анархисты) мобилизовали десятки тысяч солдат, матросов и рабочих на борьбу с Корниловым. В районах Петрограда создавалась красная гвардия, шло военное обучение, раздавалось оружие. Эта вооруженная сила вполне могла оказать противодействие офицерскому восстанию в Петрограде (хотя бы в силу малочисленности прокорниловской «боевки») и находилась под контролем райсоветов и фабзавкомов. Для получения оружия требовалась рекомендация завкома или левой парторганизации.

Советские круги действовали энергично и были настроены оптимистично. «Я не помню другого момента, когда в советских кругах царило такое бодрое настроение, как в эту ночь»¹¹⁰⁷.

Совсем по-другому вел себя противоположный политический фланг. Деникин с разочарованием констатировал: «Произошло нечто чудесное: русская общественность внезапно и бесследно сгинула»¹¹⁰⁸. Имеется в виду, разумеется, правая общественность, потому что левая как раз вышла на арену.

В гостинице «Астория» была арестована группа прокорниловских офицеров; закрыты правые газеты «Новое время» в Петрограде и «Русское слово» в Москве.

Навстречу Туземной дивизии выслали делегацию исполкома Всероссийского мусульманского съезда во главе с А. Цаликовым - около 70 человек, которые развернули агитацию в войсках против Корнилова и встретились с представителями подразделений. В эту делегацию входил даже внук Шамиля, что тоже сыграло свою роль, придав ей дополнительный авторитет.

29 августа Савинков уже в качестве генерал-губернатора Петрограда выпустил воззвание: «В опасный час, когда враг прорвался через наш фронт и когда пала Рига, генерал Корнилов попытался дискредитировать Временное правительство и революцию и примкнул к рядам ее врагов»¹¹⁰⁹.

Оборонительные позиции на линии Петергоф - Красное Село -Царское Село заняли сводные отряды полков Петроградского гарнизона численностью 12 тыс. пехоты и 5 тыс. кавалерии¹¹¹⁰. Но до вооруженного столкновения не дошло. Войска, двигавшиеся на столицу, были окружены «целым роем агитаторов»¹¹¹¹, которые разъясняли солдатам «контрреволюционность» их действий.

По рукам казаков ходили листовки с воззваниями как Керенского, так и Корнилова. По рассказу члена ЦИК Советов Булычева, «раздаваемые телеграммы Керенского производили довольно заметное впечатление на казаков, офицерство же к этой агитации относилось крайне несочувственно и призывало казаков отгонять от вагонов ораторов из членов Совета, считая таковых если не большевиками, то непременно сочувствующими им.. .»¹¹¹²

29 августа исполком Юго-Западного фронта арестовал своего командующего Деникина, поддержавшего Корнилова, а армейские комитеты - своих командармов. Сработал механизм, созданный как гарантия от правого переворота.

В Выборге и Гельсингфорсе было убито несколько офицеров, поддержавших Корнилова, включая генерала Орановского.

В ночь на 28 августа, после полуночи, Крымов прибыл в Лугу, где получил из штаба округа приказ остановить войска. Но, играя в легальность и не желая останавливать осуществление плана, согласованного с Корниловым раньше, Крымов «заподозрил», что в Петрограде уже произошел большевистский переворот. А если это не так, то ему нужен письменный приказ Керенского. Пока его доставят, можно выиграть время.

В 2 часа ночи в Лугу прибыл член ЦИК Булычев, назначенный сюда комиссаром Временного правительства. Крымов начал вешать ему лапшу на уши, уверяя, что идет отражать возможный немецкий десант и подчиняется Корнилову, потому что о его отставке Крымову ничего не известно. Тем не менее Крымов заявил Булычеву, что повернет войска назад только по приказу главковерха.

Уже 27 августа Корнилов направил к Крымову полковника Д. Лебедева с сообщением, что «берет власть на себя», и указанием двигаться на Петроград¹¹¹³. 29 августа он смог передать это указание. Крымов был уже настроен минорно и не хотел брать на себя ответственность за начало кровопролития. Но продолжал выполнение указаний Корнилова, хотя наличие мятежа командующего уже стало очевидно.

В 4 часа утра 28 августа Крымова настигли телеграммы (в том числе от Керенского), которые не оставляли сомнений в том, что между Керенским и Корниловым произошел разрыв и легитимность не на стороне Корнилова.

В 4.15 начальник штаба корпуса Детерихс выехал в Псков для выяснения ситуации у командующего Северным фронтом и вероятного нового главнокомандующего Клембовского. Клембовский заявил Де-терихсу, что занять пост главнокомандующего считает для себя сейчас невозможным, да и официального предложения не получал. Из Ставки Детерихсу сообщили, что Корнилов остается главнокомандующим.

В 16 часов Крымов разгрузил эшелоны и занял здание телеграфа в Луге, но затем отошел южнее от города - в Заозерье, где войска встали на ночлег. Стало ясно, что Крымов не собирается вывозить войска от Петрограда, как ему было приказано, и скорее всего двинется на столицу своим ходом.

В Заозерье начались митинги казаков. Спектр мнений был широк -от сочувствия Корнилову до требований арестовать контрреволюционных офицеров. В митингах участвовали агитаторы и делегации из Петрограда. «Казаки корпуса Крымова заявляли делегации, что теперь они убедились в авантюре Крымова и Корнилова и просили дать им приказ от Временного правительства на предмет ареста Крымова и других офицеров»¹¹¹⁴. В других частях казаки были настроены враждебно к большевикам, Советам и Керенскому, но против Временного правительства идти не хотели.

Чтобы сохранить контроль над войсками, Крымов попытался хотя бы на время формально «встать над схваткой». Он выпустил приказ № 128 от 29 августа, куда поместил телеграммы Керенского и Корнилова, сообщение Клембовского об отказе вступить в должность главнокомандующего и собственное заявление, что в Петрограде начались «бунты» и может понадобиться работа казаков, хотя он, Крымов, не собирается вести их на свержение существующего строя. О Корнилове Крымов также писал, что «казаки давно постановили, что генерал Корнилов несменяем, о чем объявляю всем для руководства»¹¹¹⁵. Вывод Крымова не оставлял сомнений в его намерениях, если ему дадут войти в Петроград: «Не братская кровь нам нужна. Мы не хотим проливать ее, но если найдутся безумцы, для которых Родина и Отечество стали пустым звуком, нам придется с ними сосчитаться»¹¹¹⁶.

•kick

Утром 28 августа окружение Корнилова подготовило воззвание Главного комитета Союза офицеров, где говорилось: «Правительство, уже неоднократно доказавши нам свою государственную немощь, ныне обесчестило свое имя провокацией и не может дальше оставаться во главе России, не может и далее распоряжаться судьбами всех русских граждан... Будьте тверды и непоколебимы в решении идти за нашим Верховным вождем генералом Корниловым»¹¹¹⁷. По просьбе Корнилова с небольшими поправками оно было подписано членами комитета.

Затем генерал выступил с речью перед гарнизоном Могилева, где разъяснял свою позицию. Корнилов объявил Могилев и окрестности на осадном положении. От имени коменданта Могилева С. Квашнина-Самарина было выпущено постановление, запрещавшее митинги, вводившее предварительную цензуру, ограничивающее свободное передвижение. То есть были на практике введены меры, планировавшиеся для Петрограда.

В новом приказе № 897 Корнилов подробно излагал свою версию событий. Он выражал недовольство, что смертная казнь не была распространена на тыл, «наиболее зараженный преступной пропагандой»¹¹¹⁸ (то есть получается, что смертная казнь должна была применяться к пропагандистам). Корнилов высказал версию, что большевики «намереваются захватить власть в свои руки, хотя и на несколько дней, и, объявив перемирие, сделать решительный и непоправимый шаг к заключению позорного сепаратного мира, а следовательно, погубить Россию»¹¹¹⁹. Этим Корнилов, не желая того, сделал рекламу большевикам в массах солдат, уставших от войны и считавших, что мир важнее «долга перед союзниками», «аннексий и контрибуций» и интересов отечественного капитала.

В обращении к железнодорожникам Корнилов угрожал, что, если они не будут перевозить войска Крымова, он будет их «карать беспощадно».

В приказе № 900 29 августа Лавр Георгиевич продолжал запугивать читателей диверсионной деятельностью немцев по всей России - начиная от взрыва военного склада в Казани и кончая мифическим восстанием, якобы подготовленным немцами в Финляндии. Но, чувствуя, что почва начинает уходить из-под ног, генерал стал искать легальные основания своего отказа подчиниться Временному правительству: «должности Верховного главнокомандующего я не сдал, да и некому было ее сдать...»¹¹²⁰ Нужно было бы добавить: и войск не остановил, потому что негде было их остановить, и в Петроград не выехал, потому что не на чем... Кому принять должность - нашлось бы, как только Корнилов, как ему велено, покинул бы Ставку.

Корнилов пытался связаться с Крымовым с помощью аэроплана, но безуспешно. 30 августа Корнилов направил Крымову письмо с указанием действовать так, как если бы началось восстание большевиков¹¹²¹.

В ночь на 30 августа Крымов наконец решился двинуть свои войска в сторону Петрограда, но часть их отказалась двигаться ночью, и пришлось отвести дивизию назад в Заозерье.

В 7.30 утра 30 августа Крымов отдал приказ двигаться на Лугу, но казаки отказались идти на город, ставший враждебным, и Крымов приказал отправиться в обход.

Не успел Крымов покинуть Заозерье, как к нему прибыли полковник Самарин и капитан Данилевич с приглашением Керенского пожаловать в Петроград.

Для Крымова это был хоть какой-то выход из проигранной ситуации -ведь было ясно, что казаки, не желавшие брать Лугу, тем более не станут атаковать Петроград. «Не лучше» была и ситуация с Туземной дивизией.

Крымов и Детерихс отправились к Керенскому. На этом попытки движения корпуса на Петроград закончились, все предприятие провалилось.

31 августа Крымов прибыл в Петроград на доклад к Керенскому. По рассказу Детерихса, Керенский довольно спокойно слушал Крымова, но когда речь зашла о его приказе от 29 августа, премьер-министр саркастически заявил: «Вы, генерал, очень умны. Я давно слышал, что Вы умный. Этот приказ Вами так скомбинирован, что он не может Вам служить оправданием». Ведь в приказе Крымова воспроизведен приказ Корнилова со всеми обвинениями против Керенского, да еще и сам Крымов допустил суждения, изобличавшие его как заговорщика¹¹²².

«Затем мы расстались, то есть я отпустил его, отказавшись пожать ему руку»¹¹²³, - вспоминал Керенский. На 15 часов был назначен допрос Крымова у военно-морского прокурора, но в это время генерал застрелился.

•kirk

Керенский в итоге от имени Временного правительства сам назначил себя на пост Верховного главнокомандующего и учредил комиссию для «расследования действий бывшего верховного главнокомандующего Корнилова и соучастников его, учинивших явное восстание». Начальником штаба был назначен Алексеев.

Катков даже упрекает Алексеева в том, что он «согласился взять на себя роль посредника между Корниловым и Керенским, когда между ними разыгрался конфликт, и тем самым позволил Керенскому одержать победу (правда, ненадолго) в конце августа месяца»¹¹²⁴. Если бы это было так, то вряд ли Корнилов потом стал бы вместе с Алексеевым создавать Добровольческую армию. Михаил Васильевич приступил к своей посреднической миссии тогда, когда Лавр Георгиевич проиграл вчистую и его нужно было спасать от расправы революционеров.

Алексеев связался с Корниловым и предложил покончить дело путем «безболезненной передачи дел». Проигравший выдвинул встречные условия: прекратить аресты генералов и рассылку порочащих Корнилова воззваний. Он пригласил Алексеева в Ставку.

По словам Деникина, «сам Корнилов впоследствии считал крупной своей ошибкой то обстоятельство, что он не выехал к войскам... Несомненно, что появление Корнилова с двумя надежными полками решило бы участь Петрограда»¹¹²⁵. Деникина ничему не научил пример неудачного трехдневного штурма Екатеринодара, после которого погиб Корнилов в апреле 1918 года. Тогда Корнилову и Деникину тоже казалось, что толпы революционеров разбегутся от надежных корниловских полков. Кончилось конфузом и гибелью Корнилова. Впрочем, сам Деникин признает, что в августе 1917 г. Корнилов вряд ли смог оперативно прибыть с преданными ему частями к Петрограду из Могилева.

Даже после того, как угроза Петрограду была снята, сохранение власти Корнилова в Могилеве означало угрозу гражданской войны. Из Могилева Корнилов мог снестись со своими сторонниками в других регионах.

В ночь на 1 сентября Керенский связался с полковником 165-го пехотного Луцкого полка А. Коротковым, организовавшим Оршанский революционный отряд, и приказал двинуться на Могилев и арестовать Корнилова.

Выехать в ставку с отрядом для ареста Корнилова и его сообщников готовился также командующий Московским военным округом полковник Верховский.

Корнилов выдвинул новые условия прекращения конфликта.

1. Должно быть объявлено, что в России создается «сильное правительство», теперь уже можно и без участия самого Корнилова, ибо «лично для себя ничего не искал и не ищет».

2. Немедленно приостановить предание суду Деникина и его подчиненных.

3. Прекращение арестов офицеров и генералов.

4. Прибытие в Ставку Алексеева, который мог бы взять на себя управление войсками и «всесторонне осветить обстановку».

5. Взаимное прекращение выпуска воззваний, порочащих Корнилова и обличающих Временное правительство¹¹²⁶.

Таким образом, уже проиграв партию, Корнилов пытался свести ее вничью. Реакция Алексеева на эти требования была сочувственной.

31 августа Корнилов выпустил объявление, в котором утверждал, что генерал Алексеев едет в Могилев «для ведения со мной от имени Временного правительства переговоров»¹¹²⁷. Алексеев и рад бы, да только на политические переговоры ему полномочий не давалось.

Прибыв в Витебск, Алексеев в ночь на 1 сентября вступил в переговоры с Могилевом. Он объяснил Лукомскому, что едет в Ставку принимать дела, а не для переговоров с Корниловым. Лукомский признал полномочия Алексеева как наштаверха. В то же время Корнилов требовал, чтобы прекратилось наступление революционеров на Могилев, что могло привести к кровопролитию. Алексеев потребовал от Керенского, а затем от полковника Короткова в Орше остановить продвижение войск к Могилеву, что и было сделано.

Прибыв в Могилев, Алексеев отменил осадное положение и стал принимать дела у Корнилова. Керенский телеграфировал ему: «Я предлагаю вам передать ген. Корнилову, что он должен сдать вам должность, отдав себя в распоряжение властей, демобилизовать свои войсковые части немедленно...»¹¹²⁸ Под давлением Керенского (на которого в свою очередь давили левые в Петрограде) Алексеев около 22 часов 1 сентября арестовал Корнилова и его окружение.

1 сентября от имени Временного правительства Керенский заявил: «Неповиновение генерала Корнилова подавлено, однако волнение, внесенное им в ряды армии и в страну, велико»¹¹²⁹. Керенский пытался теперь усмирить и распустить образовавшиеся повсюду структуры борьбы с контрреволюцией, в которой подозревали и офицеров, и кадетов, и местные структуры Временного правительства. Но было поздно.

5 сентября Керенский прибыл в Ставку. 12 сентября Корнилов и другие арестованные по его делу были водворены в Старый Быхов. При этом, чтобы избежать линчевания Корнилова¹¹³⁰, Керенский разрешил дать для охраны преданных ему текинцев, что обеспечило в дальнейшем побег генерала.

Более серьезные проблемы возникли у генерала Деникина, арестованного в Бердичеве. Комиссар ЮЗФ Иорданский настаивал, что Деникина и его сообщников должен судить местный суд. И тогда генералу угрожала как раз та самая смертная казнь, введения которой они с Корниловым так рьяно добивались. Насилу удалось добиться перевода Деникина и его подельников из Бердичева в Быхов 26 сентября. Здесь Корнилов, Деникин и другие «быховские сидельцы» принялись обсуждать программу будущего белого движения. В Быхове политические беседы так и не вылились в программный документ, и Корнилов изложил свои политические взгляды уже в январе 1918 года. Эта «Политическая программа генерала Корнилова» своей банальностью вызывает восторг у современных либеральных публицистов, так как является повторением обычных общедемократических и либеральных пожеланий, включая сюда и созыв Учредительного собрания, и «восстановление в полном объеме свободы слова и печати» - это при том, что Корнилов собирался ввести смертную казнь за большевистскую и вообще просоветскую пропаганду, что и осуществлялось на практике в 1918-м.

Кроме подобных демократических украшений в стиле сталинской конституции программа Корнилова предусматривала и более реальные меры. Это, конечно, «отмена национализации частных финансовых предприятий», «восстановление права частной собственности» и смертная казнь «в случае тягчайших государственных преступлений». Вот это было написано от души. Судя по тексту, документ закончили уже в январе 1918 г. и 2 февраля передали Алексееву на будущее. Алексеев и Милюков, обсудив программу, решили, что публиковать ее не следует¹¹³¹. Общедемократические положения были откровенно демагогическими и в условиях Гражданской войны нарушались белыми столь же грубо, как и красными, а либеральные идеи в это время не пользовались популярностью.

Осенью 1917 г. следственная комиссия постепенно освобождала арестованных, и к ноябрю их осталось всего пятеро. «Дело Корнилова» с Октябрьским переворотом потеряло актуальность, а сам Корнилов стал лидером Белого движения. Его первая попытка выступления против левых сил приобрела новое звучание как шанс «все предотвратить».

Впрочем, дискуссии об этом событии продолжаются. «Названные точки зрения - Керенского («контрреволюционный заговор»), Савинкова («недоразумение»), Алексеева - Деникина - Лукомского («предательство Керенского»), а также их комбинации - практически полностью исчерпывают собой все разнообразие мнений о корниловском выступлении, высказанных впоследствии как в отечественной, так и в зарубежной сториографии»¹¹³², - суммирует эти споры О. К. Иванцова. Каждая из этих точек зрения отражает одну сторону событий августа 1917-го. Было два заговора, два проекта ликвидации сложившегося режима, между участниками которого имелись свои разногласия и недоразумения. И оба надеялись использовать Керенского в своей игре.

Первый заговор - двойная игра Савинкова и других антисоветских социалистов, была направлена на использование Корнилова в целях создания авторитарного режима во главе с бывшими революционными демократами. Второй заговор - более правого офицерства во главе с Корниловым - был направлен на создание военной диктатуры, по возможности - с гражданской ширмой. Попытки Керенского остановить революцию в июльско-августовской точке сближали его с первым заговором. Но Керенский не мог согласиться на самостоятельную и даже лидирующую роль генералитета в «наведении порядка», что и привело к резкой реакции премьера на попытки изменить правительственную конфигурацию, опираясь на вооруженную силу. Это произошло за два дня до запланированного Корниловым террора в Петрограде.

Генералы и политики, сторонники «твердой власти», видели главную угрозу в хаосе, идущем от низов общества. Они не понимали объективных причин движения масс и считали, что первопричина этого бедствия - немецко-большевистская интрига. Они думали, что только волевая «сила», направленная сверху вниз, может остановить проснувшийся плебс. Они видели себя этой силой.

Даже Керенский с его политическим упрямством и неуступчивостью казался цензовикам слишком слабой фигурой, страх перед массами требовал не юриста, а генерала, который железным кулаком наведет порядок и оградит их собственность от рабочих и крестьян, заставит солдат умирать за грядущие аннексии и контрибуции, позволит принять участие в пире победителей после победы Антанты. Они так накрутили себя и несведущих в политике генералов, что спровоцировали их на выступление против власти интеллигентов-центристов, еще уговаривавших массы подождать и потерпеть. В итоге интеллигенты в союзе с массами разгромили генералов. И это было началом конца политического центризма, который мог держаться только на противовесах. Качнув неустойчивую конструкцию Временного правительства вправо, генералы и их политические партнеры нарушили равновесие, которое затем стало неудержимо смещаться влево.

Но в той или иной форме такой конфликт был неизбежен. Временное правительство конструировалось как авторитарное, а авторитарная система в условиях растущей самоорганизации общества не может работать без репрессивной машины. Соответственно, правительство должно было либо перейти к политике массовых политических репрессий и подавить самоорганизацию, либо признать ответственность исполнительной власти перед представительными структурами организованного общества, либо, колеблясь между этими двумя путями, растерять поддержку и пасть.