Великие шпионы

Применение достижений современной науки в работе разведслужб, включая высотный разведчик У-2 и спутники-шпионы или аппаратуру для обнаружения атомных взрывов, революционизировало не только разведку, но и военное дело в целом. Поскольку при неограниченном ядерном ударе нападающий старается уничтожить врага прежде, чем тот успеет ударить в ответ, бдительность, с которой разведслужбы следят за состоянием ядерной готовности вероятного противника, является одним из факторов сдерживания последнего. Так, подтверждение разведывательными полетами У-2 строительства советской ракетной базы на Кубе до того, как она была введена в строй, и разоблачение советских намерений перед мировой общественностью в значительной степени помогли сорвать планы Советов. С тех пор появились и разведывательные спутники. После второй мировой войны техника воздушной разведки быстро совершенствовалась, хотя начало современной фоторазведке, в которой важную роль играет интерпретация снимков, было положено именно тогда.

Интересный пример из ранней истории дешифровки фотоснимков приведен в статье Питера Уайта в «Нью-Йорк тайме мэгэзин» (3 апреля 1966 года).

Он пишет: «Во второй мировой войне численность японского гарнизона на острове Макин оценивалась в 4 000 человек. На самом деле их оказалось 40. Дешифровщик получил эту цифру путем подсчета отхожих мест, а затем умножил это количество на норматив солдат на один туалет в японской армии».

Хотя в наш технический век появляются и будут появляться новые средства, облегчающие работу агента по сбору информации, всегда останется нужда в квалифицированных специалистах, эксплуатирующих эту технику и анализирующих собираемую ею информацию, например, фотоснимки, получаемые с У-2.

Констанс Бабингтон-Смит 24. Глаза с неба

Из книги «Воздушный шпион»

Одним из величайших достижений англо-американской фоторазведки во второй мировой войне, о котором пишет Констанс Бабингтон-Смит в своей книге, было открытие немецкого экспериментально го ракетного полигона в Пенемюнде на берегу Балтийского моря, а также пусковых площадок на Атлантическом побережье, с которых немцы собирались запускать ракеты Фау-1 и Фау-2. В то же время и я добывал сведения о Пенемюнде из бесед с несколькими немецкими и австрийскими промышленниками.

Менее известен и еще более интересен другой эпизод из истории фоторазведки, когда в последнем году войны самолеты разыскивали рассеянные и хорошо замаскированные предприятия, где изготовлялись комплектующие для нацистских реактивных истребителей.

Хотя начиная с весны 1944 года почти все крупные немецкие авиационные заводы были настолько разрушены, что их и не стоило больше бомбить, тем не менее реактивные истребители Ме-262 и Ме-163 все чаще появлялись в небе к явному неудовольствию союзных летчиков, и начали составляться планы уничтожения производства этих самолетов. Опять авиазаводы заняли одно из первых мест в списке целей, что породило спрос на нашу дешифровку.

Но теперь все было иначе. Теперь Шпеер[30] осуществлял программу рассредоточения, полный решимости сделать авиационную промышленность неуязвимой. Летом 1944 года, когда моя группа занялась охотой за рассредоточенными авиационными предприятиями, искать пришлось по всей Германии, пользуясь донесениями и отрывочными сведениями о самых немыслимых укрытиях: цеха размещались в сумасшедших домах и шоколадных фабриках, в громадных подземных штольнях, на лесных противопожарных полосах и в туннелях под автострадами. Во всем этом было какое-то ощущение нереальности происходящего, потому что обычные представления о возможном и невозможном пришлось отбросить. Оставалось только ломать голову и докладывать о странных вещах, зафиксированных фотокамерами.

На снимках мы отслеживали рассредоточенные предприятия в долинах Баварских Альп, в силезских деревушках, на Балтийском побережье и польской границе. В 1943 году немцы по привычке красили такие цеха маскировочной краской, что нам очень помогало — сразу видно было, какие предприятия занимаются военным производством. Но Шпеер быстро сообразил, что если ты приспосабливаешь помещение для других целей, то лучшая маскировка — это никакой маскировки. Раз они стали прибегать к более тонким методам, пришлось и нам поступать так же, выискивая самые крохотные намеки: небольшие пристройки, некоторое оживление на транспорте, просто особый вид, присущий производству, которое активно работает — вы же не можете, взглянув на комнату, сразу определить, живут в ней или нет. На аэродромах, где, по слухам, производилась сборка, мы отыскивали «следы» — скопления тонких линий от постоянной езды или хождения: такие тонкие бледные линии появляются в результате отражения света от множества вытоптанных травинок. А раз на летном поле таких линий нет, значит, трава там растет нормально, по ней не ездят и не ходят. Это напоминало детскую игру «шаги бабушки», в которой бабушка старается оглянуться так неожиданно, чтобы застать вас на бегу. Часто мы могли давать заключения только с модальными словами «вероятно» или «возможно», но если уж мы брали на себя ответственность сказать определенно да, в этом месте делают реактивные самолеты, — бомбардировщики быстро сравнивали его с землей, как это было на маленькой обувной фабрике в Вассербурге в Баварии, где нам удалось различить крылья Ме-262. Фабрика была уничтожена, но ее управляющий уцелел, и когда после Дня победы контрольная группа союзников приехала определить степень поражения, он задал лишь один вопрос: «Как вы узнали?»

Джеймс Макговерн 25. Заблудившаяся ракета

Из книги «Арбалет и тучи»

То обстоятельство, что немцы производили испытательные запуски ракет над территорией Польши (делать это в Германии было слишком опасно), дало возможность польскому подполью, связанному с английской разведкой, наблюдать за их полетами, а в описываемом ниже случае и сделать нечто большее.

Ракету, которую немцы обозначили как А-4, на Западе называли Фау-2. Близна — городок в Польше. Немецкой исследовательской программой руководил генерал Дорнберг. Его заместитель по научной части Вернер фон Браун впоследствии был вывезен в США и стал известен как один из крупнейших ракетчиков.

В том жарком июле 1944 года, хотя надежность А-4 намного повысилась, многие из них еще разваливались в воздухе на высоте около трех километров. Дорнберг предложил фон Брауну выехать в Польшу и «создать наблюдательный пункт на самом полигоне».

Предложение выявлять слабые места конструкции в месте падения ракеты было вовсе не таким самоубийственным, как кажется. «Дорнберг считал, — вспоминает фон Браун, — что ни одна А-4 не доходила целой до земли, поэтому центр зоны падения должен быть самым безопасным местом». Но Дорнберг оказался неправ. Однажды фон Браун стоял на наблюдательной вышке в открытом поле. Секундомер показывал, что ракета, выпущенная из Близны за триста пятьдесят километров, должна вот-вот появиться. Фон Браун взглянул в ту сторону и увидел, что небо прочеркивает тонкая реактивная струя. К своему ужасу, он определил, что ракета несется прямо на него.

«Не успел я упасть ничком, как меня подбросило мощным взрывом и невредимым опустило в ближайшую канаву, — пишет фон Браун. — Ракета упала в трехстах метрах, и просто чудо, что взрыв боеголовки не стер меня в порошок».

Точность наведения А-4 улучшалась. Но не только фон Браун и его помощники наблюдали вблизи за этим прогрессом. То же делали и польские участники Сопротивления. С тех пор, как поляки сообщили о строительстве полигона в Близне, они по указанию английской разведки старались узнать все, что можно, об этом объекте.

Поляки сообщали много полезного, особенно о самолете-снаряде Фау-1, который тоже испытывался в Близне. Но захватить целую ракету, выкрасть немецкого специалиста или хотя бы подобрать обломки сбившейся с курса ракеты полякам оказалось не под силу. Им не хватало оружия и транспорта. Боеспособных мужчин, которые бы не попали в плен к немцам, не были угнаны на работу в Германию или убиты дома, оказалось очень мало. И они были заняты в операции «Бужа» — активных партизанских действиях, предпринятых по приказу эмигрантского правительства в Лондоне в связи с приближением Красной Армии к границам Польши.

Тем не менее некоторые подпольщики следили за районом падения ракет на юге Польши и записывали сообщения местных крестьян. Партизанам было известно о каждом пуске ракет. Но они не могли состязаться с немецкими командами на автомобилях, которые собирали все обломки и уезжали, оставляя лишь пустую воронку. Многие месяцы поляки, уступавшие немцам и в численности, и в вооружении, беспомощно наблюдали, как у них из-под носа увозят добычу.

И вот однажды в конце дня сошедшая с курса А-4 врезалась в песчаный берег Буга у деревни Сарнаки в Варшавском воеводстве. Боеголовка не взорвалась. Немецкая моторизованная часть спешно выехала в район Сарнаки. Но на этот раз группа польских партизан оказалась там первой. Поляки видели, что ракета уцелела, но не имели ни техники, ни времени, чтобы увезти ее до прибытия немцев. Это был самый огорчительный момент с тех пор, как в январе 1944 года они начали поиски.

И тут одного из поляков осенило. Двадцать подпольщиков поднатужились и скатили ракету с берега в мелкую реку. Однако ее было хорошо видно в чистой воде. Поблизости наелось стадо коров. Поляки набросились на них и загнали в реку. Через пять минут появилась немецкая поисковая партия и увидела лишь купающихся в воде коров. Они замутили воду так, что ничего не было видно. Немцы поехали искать ракету в другую сторону.

Ночью поляки вернулись с инструментами, тремя старенькими грузовиками и командой инженеров-подпольщиков. Ракету вытащили из воды и разобрали при свете факелов, накрытых одеялами. Невзорвавшаяся боеголовка представляла большую опасность. В ней содержалась тонна взрывчатки «аматол». Но поляки поспешно работали, зная, что при малейшей оплошности их разнесет на кусочки. Уже перед рассветом три грузовика двинулись в путь с ценным грузом.

Английскую разведку известили по радио, что польские партизаны наконец-то захватили немецкую ракету дальнего радиуса действия. Она была в почти идеальном состоянии. Англичане попросили любой ценой доставить ракету к ним. Каким образом можно вывезти двенадцатитонную, пятнадцатиметровую ракету из оккупированной Польши в Королевский исследовательский авиационный центр в Фарнборо, польские патриоты никак не представляли, но Лондон передал, что работает над решением проблемы.

Наконец, англичане выработали план, который мог бы сработать при условии, что не будет никаких сбоев. От авиабазы Бриндизи в Италии была всего тысяча километров по прямой до Польши. Один раз англичане уже сажали разоруженный бомбардировщик с грузом оружия и припасов для партизан на заброшенный немецкий аэродром в Польше. За десять минут он сел, разгрузился и взлетел; не замеченный немцами, он вернулся в Бриндизи. С этого маленького аэродрома, который поляки называли «Мотыль», англичане хотели забрать ракету. Лондон сообщил, что самолет не сможет пробыть на земле дольше двадцати минут. После этого немцы определенно заметят, что на «Мотыле» что-то происходит.

Поляки согласились, но спросили, какой тип бомбардировщика сможет поднять двенадцатитонную ракету. Вся ракета не нужна, ответили из Лондона, необходимы только важнейшие узла и точные чертежи всего изделия. В течение трех недель польский авиаконструктор А. Коцян снимал эскизы, а другие инженеры отбирали и упаковывали те узлы, которые считали важными.

Утром 25 июля 1944 года английская разведка радировала полякам, что вывоз состоится этой ночью. Под проливным дождем подпольщики доставили ящики к «Мотылю», а четыреста партизан со старыми винтовками и карабинами расположились в лесу вокруг аэродрома. Они знали, что в полутора километрах отсюда расположен немецкий батальон аэродромного обслуживания из четырехсот солдат, а в деревне за три километра стоит кавалерийский эскадрон.

В половине пятого вечера дождь перестал, и поляки с ужасом увидели, как немецкий истребитель садится на мокрую грунтовую полосу, которую они считали заброшенной. Через пять минут сел второй, а тем временем по радио поступило сообщение, что транспортный самолет «Дакота» вылетел из Бриндизи. Немецкие истребители стояли на полосе до сумерек, затем улетели так же внезапно, как появились. Поляки с облегчением решили, что это были обычные тренировочные полеты.

Летная ночь была темной и тихой. Только с востока, где наступали русские, доносился отдаленный гул канонады. Около полуночи послышался гул моторов приближающегося самолета. Поляки бросились к полосе, зажгли посадочные факелы, а в середине полосы зажгли красную стрелку, указывая направление ветра. «Дакота» трижды сделала круг, затем точно села. Коцян забрался в самолет с 50 килограммами важнейших узлов ракеты и точными чертежами. Все это заняло десять минут. «Дакота», не глушившая двигатели, приготовилась к взлету.

Но большой самолет почему-то стоял. Его пневматики застряли в размокшей глине. Шли секунды, и становилось ясно, что в двадцать минут операция не уложится. Моторы ревели во всю мощь, но «Дакота» лишь беспомощно тряслась на земле. Она стояла уже почти час, и летчик предложил выгрузить детали ракеты, спрятать их, а самолет сжечь.

Однако поляки настаивали. Они побежали в соседнюю деревню и принесли лопаты и другие инструменты, прокопали узкие, с небольшим уклоном канавки перед колесами «Дакоты» и забросали их соломой и хворостом. Через полтора часа после посадки «Дакота» сдвинулась с места, разогналась, оторвалась от земли над верхушками сосен и взмыла в небо. «Мы тут же растворились в лесу», — вспоминал один из подпольщиков. Другой добавил: «Немцы были совсем рядом, чуть ли не на расстоянии окрика, но они то ли устали от бесконечной муштры и не интересовались, что происходит у них под носом, то ли не хотели ввязываться в вооруженную схватку с Армией Крайовой… Они не подавали никаких признаков жизни на протяжении всей операции, в результате которой военную тайну первостепенной важности вывезли к их врагам прямо из-под носа».

«Дакота» беспрепятственно долетела до Бриндизи, а оттуда Коцяна с чертежами и деталями доставили в Англию. Поскольку он был единственным технически грамотным человеком в союзном лагере, который видел и изучал всю немецкую ракету, его целую неделю допрашивали в Королевском исследовательском авиационном центре в Фарнборо. Затем ему сказали, что он может остаться в Англии, но он захотел вернуться на родину; ему еще было что делать в Польше.

«Этот смельчак Коцян, — писал Черчилль, — вернулся в Польшу, был схвачен гестапо и расстрелян 13 августа 1944 года».

Однако информация, доставленная Коцяном, вместе с так называемым «кальмарским образцом»[31] позволила союзникам к концу августа, как выразился Черчилль, «точно знать, чего следует ожидать» от «Биг Бена», так прозвали эту ракету дальнего радиуса действия в английской разведке.

Льюис Страусс 26. Разведка ветров[32]

Из книги «Люди и решения»

Вступив около 1950 года в ядерный век, США столкнулись с перспективой возможности ядерного удара ракет с ядерными боеголовками. В то время эта опасность казалась отдаленной. Но вскоре Советский Союз, а за ним и красный Китай создали мощный ядерный потенциал и средства доставки ядерного оружия. Конечно, подготовку к такому удару можно было проводить в режиме гораздо большей секретности, чем к обычной агрессивной войне, когда мобилизацию огромных людских масс и материальных запасов невозможно скрыть.

Разведка в эпоху научно-технической революции должна добывать жизненно важную информацию о ракетно-ядерном потенциале других стран, и это направление стало ведущим в ее работе. Самолет-разведчик У 2 создавался в 50-х годах прежде всего с целью выявления позиций советских управляемых ракет. Сколько пусковых площадок оборудовали Советы и где именно? За несколько лет до того американские ядерщики, в частности, адмирал Льюис Страусс, бывший тогда председателем Комиссии по атомной энергии, пришли к выводу, что США могут и должны создать технику, способную контролировать любые испытания атомного оружия в атмосфере. В приводимом отрывке из мемуаров он рассказывает, как удалось создать эффективную систему слежения за испытаниями.

1946 году советский делегат в ООН дал понять, что в миролюбивой коммунистической России «очень хорошо известны» принципы использования атомной энергии. Однако эта энергия используется в его стране исключительно в мирных целях чтобы менять течение рек и сносить мешающие горы. Это была приятная новость для мира, смертельно уставшего после шести лет самой опустошительной войны в истории.

Как ни удивительно, мировая общественность по-детски доверяла этим советским заявлениям. Такой образ мышления почему-то восстанавливается после периодов разочарования, вызванных очередным разоблачением советской лжи. Объяснить это явление невозможно. Правда, не все приняли на веру в 1946 году разглагольствования Советов о сугубо мирном характере атомных исследований. И первой усомнилась в этом Комиссия по атомной энергии США.

Члены Комиссии были утверждены сенатом в апреле 1947 года. На первом же заседании была рассмотрена докладная записка, которую я представил коллегам. В записке отмечалось, что мы не располагаем информацией, проводили ли ранее разведывательные подразделения Манхэттенского проекта непрерывное слежение за уровнем радиоактивности в атмосфере. «Это, говорилось в записке, было бы лучшим способом определить, проводят ли другие страны испытания атомного оружия. Надо исходить из того, что любая страна, создавая полномасштабное производство атомного оружия, должна будет хотя бы раз испытать его, дабы убедиться, что оно «работает». Если у нас нет такой системы слежения, следует поднять вопрос о необходимости ее создания, а тем временем незамедлительно приступить к разработке». Предложение прошло единогласно, и председатель сказал, что раз это моя инициатива, я и буду заниматься данной системой.

В то время никто не хотел заниматься слежением, считая это пустой тратой времени, людей и денег. Большинство специалистов были уверены, что создание атомной бомбы непосильно для русской науки и не соответствует имеющемуся промышленному потенциалу Советского Союза. По самой оптимистической оценке, русская бомба не могла появиться раньше чем через пять лет. Разведчики в докладах президенту Трумэну приводили разные даты испытания в России атомного оружия, но никто не называл срока раньше 1952 года. Большинство склонялось к гораздо более позднему времени, а немало было и таких, кто уверял, будто Советы вообще никогда не смогут создать бомбу, так что нечего и беспокоиться.

В мае 1947 года, удостоверившись, что никакой программы слежения у нас не существует, мы сочли необходимым не только разработать соответствующие технические средства, но и определить ответственное ведомство. Разделение ответственности могло создать такую же обстановку безалаберности, как в Перл-Харборе в 1941 году. Но слишком многие проявляли интерес к подобной системе слежения: Объединенный комитет начальников штабов, штабы армии, авиации и флота, ЦРУ, Объединенное управление исследований и разработок, государственный департамент и Комиссия по атомной энергии. Понятно, все вместе они не могли вести проект. У семи нянек дитя без глазу. Кто-то один должен нести полную ответственность.

Дальше мы обратились к военно-морскому министру Форрестолу. Его реакцию, когда он узнал, что у нас нет круглосуточного слежения за возможными русскими испытаниями атомного оружия, легко было предсказать:

— Черт побери! Это нужно делать!

— Что ж, — ответил я, — можно быть уверенным, что на флоте такой системы нет, иначе бы вы знали. Почему бы не спросить Кена Ройялла, есть ли что-то подобное у армии или авиации?

Форрестол поднял трубку и позвонил военному министру Ройяллу. Несколько минут спустя тот ответил, что в его министерстве такого проекта нет и он сомневается, нужен ли он вообще.

— Джим, — сказал я, — раз ни один вид вооруженных сил этим не занимается, наша комиссия возьмет работу на себя. Но тогда нам понадобится покупать самолеты и приглашать летчиков. На это потребуются деньги. И когда мы их попросим, Конгресс узнает, что все это время никто не осуществлял слежения.

Форрестол сразу понял, к чему я клоню. Мы поехали на ленч с министром Ройяллом и продолжили обсуждение.

Вторая встреча состоялась 15 сентября, а на следующий день начальник штаба армии генерал Дуайт Эйзенхауэр возложил ответственность на стратегическое авиационное командование генерала Карла Спаатса. Приказ гласил: организовать и эксплуатировать систему, целью которой является «определение времени и места всех крупных взрывов, которые могут происходить в любой точке мира, и установление не вызывающим сомнений образом, носят ли они ядерный характер».

Подробности этой системы хранились в строгой тайне более десяти лет, пока не начались в 1958 году переговоры с Советами о прекращении ядерных испытаний. В 1947 году у нас имелся опыт первого испытания в Аламогордо в 1945 и двух флотских испытаний на Бикини в 1946 году. На разных расстояниях от точки взрыва снимались показания приборов, но результаты были неубедительными. Важно было производить взрывы, которые комиссия намечала весной 1948 года в районе атолла Эниветок, таким образом, чтобы создать надежную систему определения результатов.

На Новый 1948 год мне позвонили два офицера из штаба генерала Спаатса и сказали, что ВВС не имеют средств на приобретение приборов для программы слежения и что на это требуется около миллиона долларов, причем некоторые контракты надо заключить немедленно, если мы хотим иметь приборы в срок. Поскольку каждый день был на счету, а Комиссию нельзя было собрать, пока ее члены не вернуться из отпуска, я согласился на свою ответственность выделить средства, чтобы обеспечить выполнение контрактов. Комиссия заседала 6 января и утвердила финансирование закупки приборов из своей сметы, к моему большому облегчению.

Следующая серия испытаний под кодовым названием «Сэндстоун» проводилась на Тихоокеанском полигоне, охватывающем несколько атоллов из Маршаллова архипелага. Слежение с помощью приборов оказалось весьма эффективным, и было доказано, что атомные взрывы на поверхности Земли и в атмосфере при определенных условиях обнаруживаются без особого труда.

Даже после этих событий многие продолжали считать нашу операцию ненужной. В конце июня 1949 года подкомитет по атомной энергии Объединенного управления исследований и разработок министерства обороны высказался в том смысле, что деньги, истраченные на программу слежения, можно было с большим толком использовать на что-то другое.

Но 3 сентября того же года не только затраты на операцию, но и выбор ответственных за нее оправдались с леденящей душу точностью. Бывший президент Трумэн так описывает происшедшее:

…один из самолетов, запятых в системе дальнего обнаружения, взял пробу воздуха, которая оказалась, несомненно, радиоактивной, и вся машина слежения заработала на максимальных оборотах. Облако, содержавшее подозрительные вещества, отслеживалось самолетами ВВС от северной части Тихого оксана до Британских островов, а там им занялись и британские ВВС, и первые результаты ЦРУ немедленно доложило мне.

Трудно было доказать многим, скептически воспринимавшим возможности Советов, что это не какой-то сбой в нашей системе слежения. Однако пробы анализировались и перепроверялись снова и снова, пока 21 сентября мы не смогли уверенно доложить президенту, что атомный взрыв был произведен где-то на азиатском материке в период между 26 и 29 августа. Утром 23 сентября президент сообщил новость на заседании кабинета и выпустил заявление для прессы:

Я считаю, что американский народ в степени, максимально допустимой по соображениям национальной безопасности, вправе быть информированным о всех событиях в областях, связанных с атомной энергией.

Мы располагаем доказательствами, что несколько педель назад в СССР был произведен атомный взрыв.

С тех пор, как человек впервые высвободил энергию атома, следовало ожидать, что эта новая сила будет использована другими странами. Такая возможность всегда учитывалась нами.

Около четырех лет назад я уже отмечал, что ученые почти единодушно придерживаются мнения, что теоретические принципы, на которых основано это открытие, уже широко известны. Не вызывает возражений и то, что зарубежные исследования со временем могут стать вровень с нашим нынешним уровнем теоретических представлений…

Последние события снова подчеркивают, если это еще нужно подчеркивать, необходимость эффективного и надежного международного контроля за использованием атомной энергии, который отстаивают наше правительство и подавляющее большинство государств членов ООН.

Даже после успешного обнаружения первого советского атомного испытания (точнее, как я неоднократно подчеркивал, первого советского испытания, которое мы обнаружили), некоторые упорно считали, что это было не испытание оружия, а результат какой-то аварии в России в ходе экспериментов с этим чрезвычайно опасным процессом. Эти настроения отразились в президентском заявлении, где говорится об атомном «взрыве», а не об испытании атомного оружия.

И даже после этого раздавались предложения прекратить научно-исследовательскую программу, связанную с дальним обнаружением. Поступил приказ прекратить выполнение контрактов на изготовление приборов. Пришлось отменять приказ, чтобы мы могли закончить анализ выбросов в атмосферу после перво го советского испытания.

Установленный прецедент объявления о выявленных русских испытаниях атомного оружия продолжался. Однако после того как была зафиксирована серия взрывов, следовавших один за другим, публике было объявлено только о серии, а не об отдельных испытаниях.

Одним из убедительных доказательств возможностей дальнего обнаружения стала регистрация в Вашингтоне сейсмических волн от испытаний в Тихом океане в 1954 году. Сигналы от этих испытаний были уловлены сейсмографами в Национальном бюро стандартов, усилены, амплитуда сжата и зарегистрирована. Это позволило мне показать запись президенту. Взрыв произошел за много тысяч миль от столицы, на Бикини, но чрезвычайно слабые сигналы были уловлены сверхчувствительными приборами и соответствующим образом обработаны.

Страшно подумать, как разворачивались бы события, не имей мы в 1949 году действующей системы слежения. Успехи русских тем летом остались бы нам неизвестны. Тогда мы не занялись бы разработкой термоядерного оружия. Точно зная, что у русских есть бомба, основанная на принципе деления, мы могли рекомендовать создание качественно превосходящего оружия, чтобы поддерживать свое превосходство. И то эта рекомендация едва не была отвергнута из-за сильного противодействия. А между тем русские в 1953 году уже имели термоядерную бомбу. Тогда США безнадежно отстали бы, и советские военные имели бы в своем арсенале куда более мощное и разрушительное оружие, чем то, которым располагали мы.

Можно лишь гадать, какой оборот приняли бы тогда политические события. Но история показывает, что коммунисты вряд ли остановились перед использованием такой устрашающей мощи, если бы ей не было противовеса. Так называемые нейтральные и неприсоединившиеся страны были бы деморализованы. И нам предстоял бы малоприятный выбор — идти на компромисс, капитулировать или сражаться. Решение создать в 1947 году систему дальнего обнаружения испытаний ядерного оружия было очень удачным и принесло куда больше пользы, чем тогда можно было предвидеть.

Первое советское испытание ядерного оружия было проведено иа Семипалатинском полигоне 29 августа 1949 г. Для иллюстрации приводится текст сообщения ТАСС, выпущенного 25 сентября в ответ на заявление Трумэна:

«В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов — строительство электростанций, шахт, каналов, дорог, которое вызывает необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят довольно часто в разных районах страны, то, возможно, что эти работы могли привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза.

Что же касается производства атомной энергии, то ТАСС считает необходимым напомнить, что еще 6 ноября 1947 г. министр иностранных дел СССР В. М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета уже давно не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и он имеет в своем распоряжении это оружие. Научные круги США приняли это заявление В. М. Молотова как блеф, считая, что русские могут овладеть атомным оружием не ранее 1952 г. Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 г.

Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для нее нет никаких оснований. Следует сказать, что Советское правительство, несмотря на наличие у него атомного оружия, стоит и намерено стоять в будущем на своей старой позиции безусловного запрещения применения атомного оружия. Относительно контроля над атомным оружием нужно сказать, что контроль будет необходим для того, чтобы проверить исполнение решения о запрещении производства атомного оружия»[33].