Великие шпионы

Агенты-двойники — одно из самых интересных явлений в анналах шпионажа. Они связаны с двумя, как правило, враждебными разведками и работают на каждую из них против другой. Однако в большинстве случаев такой агент на самом деле работает в пользу только одного нанимателя, а другого обманывает. Классическим примером может служить голливудский режиссер Борис Моррос, которому Советы в 50-х годах поручили вербовать американских ученых и инженеров в секретных организациях, однако он всегда докладывал ФБР, что ему приказывают русские и что он для них делает. Когда плод созрел, ФБР арестовало и представило суду многих, кого Моррос завлек в советские сети. Советы, разумеется, до последнего дня не знали, что Моррос их водит за нос.

Более сложная ситуация складывается, когда каждая сторона знает, что агент связан с другой, но по тем или иным причинам полагает, что он верен только ей. Так, Эдуард Банкрофт, знаменитый агент-двойник времен войны за независимость США, был полезен своим нанимателям тем, что очень хорошо знал обе стороны, поэтому они ему доверяли. Бенджамин Франклин, американский посол в Париже, считал Банкрофта ценным агентом, поскольку тот имел хорошие связи в британских правящих кругах и мог поставлять информацию о планах англичан. Для последних же ценность Банкрофта заключалась в том, что он был приближен к Франклину и докладывал о его усилиях побудить французов оказывать помощь восставшим колониям. И английское правительство, и Франклин знали о связях Банкрофта с противником, но не подозревали об их истинном характере. При таком раскладе у агента-двойника часто появляется искушение вести игру ради собственного удовольствия или, по возможности, собственной выгоды. Например, Банкрофт, в целом поддерживая англичан, не передавал королевскому правительству сведений, известных ему от Франклина, о поставках оружия колонистам, поскольку вкладывал деньги в организацию этих поставок и не хотел, чтобы британский флот перехватывал корабли с оружием. Как выразился один историк, он «свершил удивительное деяние — будучи шпионом на службе двух стран, воевавших между собой, в первую очередь служил самому себе и настолько овладел искусством двойной игры, что скрывал свое предательство от самых проницательных людей своего времени и от историков в течение шестидесяти лет после смерти».

Дело Евно Азефа, полицейского провокатора, послужившее основой для сюжета книги Ребекки Уэст «Падающие птицы», — одно из самых необычных в истории секретных служб. Здесь агент-двойник мечется между полицией, которой он служит, и революционным подпольем, для которого организует покушения, поставив себя в такое положение, что может распоряжаться жизнью и смертью самых высокопоставленных особ в царской России, не исключая самого императора.

Борис Николаевский 14. Убить царя

Из книги «Шпион Азеф»

История Евно Азефа — одна из самых фантастических в истории полицейской и разведывательной работы. Такое не было возможно нигде, кроме самодержавной России начала века с ее подпольными революционными и анархистскими организациями. Охранка, царская тайная полиция, должна была заниматься исключительно искоренением врагов государства и черпала информацию прежде всего от своих осведомителей, засылаемых в подпольные кружки. Очень популярной тактикой было провокаторство, которое выглядело следующим образом: полицейский агент в подпольной группе, чаще всего являющийся одним из ее руководителей, предлагает совершить какой-то террористический акт, скажем, убить крупного чиновника. В ходе подготовки к такому акту полиция совершает налет и забирает всех. Но часто бывало, что чиновник оказывался разорванным на кусочки, потому что бомба взрывалась до того, как вмешивалась полиция. Учитывая, что сам замысел покушения исходил от полиции и имел целью схватить заговорщиков на месте преступления, можно считать, что сплошь и рядом именно полиция несет ответственность за гибель высокопоставленных лиц. В деле Азефа, как мы увидим, подобное покушение замышлялось даже на самого царя.

Вступив молодым студентом в революционный кружок, Азеф тайно предложил полиции свои услуги осведомителя. Благодаря видимому революционному рвению и смелости он вскоре возглавил тайное подразделение партии социалистов революционеров, предназначенное для осуществления убийств и диверсий и называвшееся Боевой организацией. Азеф выдавал полиции планы Боевой организации, но в то же время, видимо, в определенной степени сочувствовал целям партии и презирал полицию за тупость и реакционность. В результате он часто обманывал не только Боевую организацию, но и полицию.

В отрывке приведено несколько эпизодов из разных периодов деятельности Азефа, работавшего одновременно на полицию и революционеров. Первый эпизод относится к 1906 году, когда Азеф пользовался огромным авторитетом и у полиции, и у эсеров. Полиция полагалась на планы, разработанные Азефом, и следовала его советам. Как ни невероятно, план, составленный Азефом для Боевой организации, был направлен на убийство министра внутренних дел Петра Столыпина, который контролировал охранку и, следовательно, был в курсе плана Азефа. Последний был связан с подчиненным Столыпина, начальником Петербургского охранного отделения Герасимовым. Зная это, читатель сможет разобраться в чрезвычайно запутанном сюжете.

По оценке Центрального комитета эсеров, отдельные террористические акты в сложившейся обстановке могли только способствовать нарастанию революционной волны. Поэтому было решено возобновить деятельность Боевой организации. В качестве первого и единственного задания ей в этот момент было дано поручение убить Столыпина.

Во главе Боевой организации — это было вещью само собой разумеющейся — встал Азеф. Что касается Петербурга, то Охранному отделению были известны все детали планов Боевой организации, весь ее состав, все мелочи ее внутренней жизни. Аресты могли быть произведены в любой момент, но они не входили в расчеты Герасимова. Азеф заявил, что при наличии в партии серьезных подозрений против него арест работающих под его руководством боевиков неизбежно повлечет за собой полный провал. Потеря Азефа меньше всего входила в расчеты Герасимова, и провал одного состава Боевой организации казался слишком незначительным результатом установившегося тесного союза начальника Охранного отделения с руководителем Боевой организации. Возможности, которые открывал такой союз, надлежало использовать лучшим образом.

Нащупать наиболее выгодную линию поведения было нелегко. Вначале просто пошли по линии наименьшего сопротивления: никаких арестов боевиков не производили, но все начинания их расстраивали. Делал это Азеф своими собственными силами: как главному руководителю боевиков, ему нетрудно было направлять их работу по ложному пути. Наблюдение тогда велось за поездками Столыпина к царю и в Государственную думу. По соглашению с Герасимовым Азеф так размещал наблюдателей, что в течение сравнительно долгого времени они вообще не смогли ни одного раза встретить министра. Результаты начали сказываться очень быстро: боевики нервничали, видя безрезультатность своей работы.

Видя подобные результаты саботирования работы Боевой организации, Азеф представил Герасимову план, которому нельзя отказать ни в смелости, ни в оригинальности: он предложил возвести дело саботажа работы Боевой организации в систему и таким путем привести и боевиков, и Центральный комитет к выводу о невозможности успешного ведения центрального террора. Боевую организацию следовало заставить работать, как машину на холостом ходу: с максимальным напряжением сил и нервов ее человеческого состава, но без каких бы то ни было практических результатов. У боевиков должно было поддерживаться ощущение, что они делают все, что только в силах человеческих, но в каждой их новой попытке они должны были наталкиваться на якобы непроницаемую стену принятых полицией мер предосторожности, преодоление которых не под силу Боевой организации. Все это должно было убедить боевиков и Центральный комитет в правильности того вывода, к которому Азеф их старался подвести — прежними методами вести дело центрального террора невозможно и надо, по крайней мере, на время распустить Боевую организацию. Герасимову план очень понравился, и с его участием он был разработан в деталях. Получился настоящий план длительной кампании, на службу которой должны были быть поставлены весь боевой опыт и внутрипартийный авторитет Азефа, с одной стороны, и весь аппарат Охранного отделения — с другой.

Этот план был представлен на утверждение Столыпину, фиктивной подготовкой покушения на которого Азеф должен был заняться. Вначале Столыпин несколько колебался, подробно расспрашивая о деталях. Он, видимо, боялся «маленьких неисправностей механизма», платить за которые пришлось бы ему: как-никак, а ведь именно за ним велась охота, именно его голова стояла на карте в том случае, если бы в плане оказалась какая-либо погрешность. Но Герасимов смело ручался, что никакой «несчастной случайности» быть не может: такое ручательство он, в свою очередь, взял с Азефа. Последний согласился, хорошо зная строгость внутренней дисциплины, которая царила в Боевой организации: ни один член ее не рискнул бы выступить в партизанском порядке, без санкции руководителя организации. Более того, боевики выходили для наблюдения, не беря с собой оружия, которое могло только служить лишнею уликой против них при случайном аресте. Со своей стороны, Герасимов гарантировал, что будут приняты все возможные меры дополнительного полицейского контроля и боевики будут все время находиться под самым бдительным наблюдением. Таким образом, никакой реальной опасности от задуманной игры, по уверению Герасимова, Столыпину грозить не могло, результаты же обещали быть самыми положительными: Боевая организация была бы поставлена под прочный и длительный контроль. В конце концов план Азефа — Герасимова начал даже нравиться Столыпину, и он дал на него свое согласие.

Поход Боевой организации против Столыпина, который был в действительности походом Азефа — Герасимова — Столыпина против Боевой организации, был начат.

Если смотреть на вещи так, как их видели члены Боевой организации, то работа последней шла в обычном порядке. Устраивались конспиративные квартиры, часть боевиков превратилась в извозчиков, другие изображали посыльных, уличных торговцев, разносчиков. Дело ставилось на широкую ногу — и перед расходами не останавливались. Касса Центрального комитета была полна, через нее проходили сотни тысяч рублей, а у кассиров уже существовало освященное традицией правило: для Боевой организации давать столько, сколько ее руководители просят, не задавая вопросов, на что именно деньги нужны.

После этих подготовительных шагов начались работы по наблюдению за Столыпиным. Наблюдатели прилагали все усилия, чтобы получить нужные результаты, работали с увлечением, самоотверженно, но почти без всяких результатов. Редко-редко кому удавалось издали увидеть проезжавшего министра, чаще же всего им приходилось наблюдать стайки агентов охраны, которые старательно прощупывали глазами всех, кто попадался им по дороге. Если же удавалось установить ту или иную деталь, которая, казалось, выводила наблюдение на правильный путь и создавала надежду, что скоро будет возможно приступить к более активным действиям, на горизонте неожиданно появлялись тревожные симптомы, которые не только убеждали в тщетности только что возникшей надежды преодолеть бдительность полицейской охраны, но и заставляли опасаться немедленного провала боевиков-наблюдателей. Это выступал на сцену Герасимов, союзник Азефа, до того момента спокойно выжидавший за кулисами.

Поскольку имелась возможность, Азеф справлялся своими собственными силами, идя по пути внутреннего саботажа работы боевиков-наблюдателей. Но для такого саботажа существовали известные границы: нужно было не дать возможности заметить его существование, нужно было все время поддерживать в боевиках уверенность, что организация делает все, что в ее силах, для достижения положительных результатов. А боевики, видя неудачу их работы, начинали проявлять инициативу, делали попытки вырваться из этого заколдованного круга, который их окружал, предлагали свои планы. Когда такие самостоятельные поиски боевиков становились особенно настойчивыми, Герасимов, по соглашению с Азефом, прибегал к приему «спугивания».

Для этого давали возможность пойти по какому-нибудь найденному самими боевиками новому пути. Азеф высказывал свои сомнения, но давал согласие на то, чтобы была сделана попытка. Первые шаги обнадеживали. Настроение приподнималось. И без того все время напряженные нервы у всех участников работы натягивались, как струны. И вот, когда напряжение доходило до высшей точки, Герасимов «пускал брандера»: на арго Охранного отделения «брандерами» называли особо неумелых филеров, специальной задачей которых было так вести наблюдение, чтобы их не мог не заметить наблюдаемый. «Для этой цели, — рассказывает Герасимов, — у нас имелись особые специалисты, настоящие михрютки: ходит за кем-нибудь, прямо, можно сказать, носом в зад ему упирается. Разве только совсем слепой не заметит. Уважающий себя филер на такую работу никогда не пойдет, да и нельзя его посылать: и испортится, и себя кому не надо покажет».

Конечно, появление «брандера» боевики замечали. Тотчас же об этом событии сообщали Азефу. Последний порой вначале относился к информации даже несколько недоверчиво: нет ли ошибки? не начали ли люди нервничать? Начиналась проверка сообщения, которая показывала, что ошибки нет, полицейская слежка действительно ведется, и притом в самой откровенной форме. Тогда Азеф принимал решение: ничего не поделаешь, если полиция напала на след, то надо все бросать и думать только о спасении людей. И он давал подробные инструкции относительно того, в каком порядке должны спасаться попавшие под наблюдение полиции боевики. Лошадей, экипажи, квартиры и т. п. — все это, конечно, бросали на произвол судьбы. Но боевики, следовавшие указаниям Азефа, благополучно скрывались от преследовавших их шпионов.

Такие вспугивания» практиковались относительно редко. При этом, конечно, каждый раз вносились некоторые варианты в детали. Но все било в одну точку: на каждом шагу боевики убеждались, что полиция так хорошо изучила все приемы Боевой организации, что не было никакой возможности подойти близко к Столыпину. И каждый раз, когда благополучно скрывавшиеся боевики собирались где-нибудь в Финляндии и начинали подводить итоги, они все приходили к выводу, что полиция напала на их след совершенно случайно и даже еще не успела разобрать, с кем именно она имеет дело (этим объясняли сравнительную легкость побега от филеров). Но из того, что такие случайности происходили каждый раз, как только боевики-наблюдатели подходили сравнительно близко к министру, казалось, с несомненностью следовал вывод о непроницаемости для боевиков стены полицейской охраны, которая окружала министра. А так как Азеф заранее предвидел слабые места всех задуманных предприятий и он же разрабатывал планы побегов из-под наблюдения филеров, то его авторитет еще больше возрастал, легенда о его «хладнокровии» и «предусмотрительности» получала, казалось, новое убедительное подтверждение.

И после каждой такой неудачной попытки Азеф все настойчивее внушал мысль о том, что «старыми методами» вести дальше центральный террор невозможно. «Полиция, — говорил он, — слишком хорошо изучила все наши старые приемы. И в этом нет ничего удивительного: ведь у нас все те же извозчики, торговцы и пр., которые фигурировали еще в деле Плеве. Нового ничего у нас нет — и при старой технике ничего и не придумаешь нового. Тяжело это, но надо признать…»

Так проходили недели, месяцы… Государственная дума уже давно была распущена. Вспыхнули и были подавлены восстания в Кронштадте, Свеаборге, Ревеле. По стране прокатилась волна террора и разрозненных партизанских выступлений: покушений на губернаторов, жандармов, полицейских, нападений на казенные учреждения и пр. Но настоящего массового взрыва, подобного тому, который потряс страну в 1905 году, не произошло: рабочие, движение которых было становым хребтом общей борьбы, теперь молчали, уставшие от поражений прошлых лет, истощенные безработицей и промышленным кризисом. В этих условиях правительство быстро оправилось от временных колебаний. Были введены военно-полевые суды для «скорострельных» расправ со всеми, кто причастен к различного рода вооруженным выступлениям революционеров. С каждым днем усиливалась реакция, и Столыпин, ее главный вдохновитель, уже успел стать наиболее ненавистным для страны представителем власти.

В работу Боевой организации чужеродным телом вклинилось покушение на Столыпина, организованное «максималистами». Отделившись от партии социалистов-революционеров и создав свою собственную организацию, они решили самостоятельно вести и террористическую борьбу. Ставили они ее совсем иначе, не так, как Боевая организация: они не признавали длительного наблюдения, которое лежало в основе всей работы Боевой организации, а действовали, как партизаны, короткими ударами, внезапными набегами. Именно так они организовали покушение на Столыпина: три члена их организации, вооруженные бомбами, явились в официальные часы приема на дачу Столыпина. Охрана заподозрила неладное и отказалась впустить их внутрь здания. Тогда они бросили свои бомбы в передней. Взрыв разрушил большую часть министерской дачи. Погибло несколько десятков человек: члены охраны, много посетителей, явившихся на прием к министру; в числе погибших были, конечно, и сами террористы. Тяжелые ранения получили малолетние дети министра, но сам министр почти не пострадал: разойдясь воронкой, волны взрыва только слегка затронули его кабинет.

Известие об этом покушении Азеф получил в Финляндии. Оно привело его в состояние, близкое к панике. «В августе, в день взрыва дачи Столыпина, — пишет в своих воспоминаниях Валентина Попова, член Боевой организации, тогда работавшая в финляндской лаборатории, — неожиданно к вечеру к нам приехал Иван Николаевич (Азеф). Он был очень взволнован — таким я его еще не видела. Не только взволнован, но подавлен и растерян. Сидел молча, нервно перелистывая железнодорожный указатель. Хотел ночевать, но потом раздумал и ушел на станцию».

Причины его волнения теперь ясны: Азеф опасался, что Столыпин и Герасимов сочтут состоявшееся покушение делом Боевой организации, за которую он только недавно поручился своей головой, и понимал, что в этом случае ему не так легко удалось бы оправдаться, как это было в случае с Дубасовым. С другой стороны, имелась опасность, что, не зная истинных организаторов покушения, Охранное отделение начнет арестовывать находящихся у нее на учете членов Боевой организации и тем самым провалит Азефа в глазах революционеров. Именно поэтому Азеф спешил в Петербург для объяснения с Герасимовым.

К его счастью, в этот момент он уже пользовался полным доверием Герасимова и последний не сделал «опрометчивого шага». Но для того чтобы полностью очистить свою Боевую организацию в глазах Столыпина, Азефу пришлось добиться от Центрального комитета опубликования официального заявления о непричастности партии социалистов-революционеров и ее Боевой организации к этому покушению и даже «морального и политического осуждения» того способа, которым это покушение было совершено. Такие заявления были не совсем обычны в истории революционного движения; в Центральном комитете были колебания, нужно ли оно Азеф был настойчив и требовал его, действуя именем Боевой организации Но составить текст заявления пришлось самому Азефу: этот документ был вообще едва ли не единственным из официальных партийных документов, автором которого был непосредственно Азеф. Настолько для него было важно, чтобы такое выступление было сделано.

С организаторами покушения, руководителями «максималистов», Азеф рассчитался иными способами: с этого момента он начал с особым старанием собирать все сведения относительно них, для того чтобы передавать их своему полицейскому начальству.

В это время Азеф готовится перейти к новой фазе долголетней двойной игры — разыграть свою последнюю карту… А так как он принадлежал к совсем особой породе игроков — той, представители которой за карточный стол садятся только заранее обеспечив для себя возможность знакомиться с картами всех партнеров, — и так как ставка на этот раз была особенно велика, он теперь с особенным старанием подготавливал обстановку для этой последней игры.

В Центральном комитете с соображениями Азефа о значении цареубийства и других террористических актов очень многие были в основе согласны. В них действительно было много такого, что не могло не казаться правильным каждому принципиальному стороннику террористической борьбы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Боевая организация Азефа получала от Центрального комитета все, что только последний имел возможность дать.

Неограниченные права были предоставлены Азефу и в деле подбора людей для Боевой организации. Своим ближайшим помощником он сделал Карповича, того самого, который первым начал серию террористических актов, предшествовавших революции 1905 года, убив в феврале 1901 года министра народного просвещения Боголепова. Все последующие годы он провел в тюрьмах и только недавно бежал с каторги, полный желания встать в ряды активно действующей террористической организации. Видную роль в Боевой организации этого времени играл также Чернавский — старый революционер, впервые осужденный на каторжные работы еще за 30 лет перед тем.

У всех, кто слушал рассказы Азефа, создавалась полная уверенность в том, что он делает все, находящееся в силах человека, для того, чтобы подготовить террористический акт против царя. Планов у него действительно было много. По его указаниям велись попытки наблюдения за приездами царя в Петербург, проектировалось открытое нападение на него на улице во время одного из этих приездов. Были планы проникнуть на прием во дворец в составе одной из многочисленных депутаций, посылка которых к царю как раз в те месяцы в большом числе инсценировалась реакционерами, желавшими показать царю, что за ними стоят «народные массы». С большой горячностью ухватился Азеф за предложение одного молодого социалиста-революционера, который только что окончил курс в духовной семинарии; этот юноша — убежденный террорист — имел возможность, приняв сан, при помощи своих влиятельных родственников получить место священника где-либо недалеко от Царского Села. Он надеялся, что в рясе священника ему удастся как-нибудь найти возможность приблизиться к царю и выступить в роли исполнителя приговора партии. Священник, убивающий царя — эта комбинация явно нравилась Азефу, и он настойчиво уговаривал юношу немедленно отстраниться от других революционных дел и целиком отдаться выполнению данного плана. Был целый ряд и иных планов и проектов.

Наиболее серьезными планами, для подготовки которых Азефом делались конкретные шаги организационного характера, были два: покушение во время царской охоты и покушение во время поездки в Ревель. Для выполнения первого велась работа по устройству чайной в одной из деревень вблизи Царского Села, в районе царских охот. Владельцем чайной выступал Чернавский, который должен был играть роль старика-монархиста, члена «Союза русского народа». Второй из указанных планов предусматривал взрыв царского поезда или нападение с бомбами на улицах Ревеля.

Во всех этих планах элементы игры с революционерами переплетались с элементами игры против полиции. Нет никакого сомнения в том, что в тот момент Азеф покушения против царя ни в коем случае не допустил: этого полиция ему не простила бы. Поэтому обо всех конкретных шагах, которые ему приходилось делать в целях удовлетворения желания членов организации перейти к активным действиям, Азеф полностью и со всеми подробностями рассказывал своему полицейскому начальству. Но, как удается теперь установить, в свою работу по собиранию информационного материала и по заведению необходимых для этого связей Азеф посвящал это начальство в очень небольшой степени; равным образом не сообщал он ему и о тех проектах, выполнение которых должно было быть построено на базе частной инициативы добровольцев — вроде плана покушения священника; этого рода информационный материал и связи Азеф, несомненно, накапливал для будущего — для того времени, когда он будет вне пределов досягаемости для своих полицейских руководителей.

Доверие Герасимова к Азефу распространялось и на область их личных отношений: Азеф знал адрес Герасимова, который в этот период проживал конспиративно, под чужой фамилией и скрывал свою квартиру даже от ответственных служащих Охранного отделения. Азеф был единственным из «секретных сотрудников», которому этот адрес был доверен — и он имел право в экстренных случаях являться на эту квартиру в любое время дня и ночи, только предварительно оповестив по телефону.

Нет никакого сомнения, что такого рода отношения с Герасимовым Азеф использовал для того, чтобы выяснить степень осведомленности полиции о внутренних делах партии социалистов-революционеров помимо информации, приходящей от него самого. Он имел возможность таким путем установить если не личности других полицейских агентов, то во всяком случае те круги, в которые эти агенты могли получить доступ и которых приходилось опасаться, начиная игру против полиции.

Герасимов просил только об одном: довести до конца предположенную на весну операцию по пресечению покушения на царя. На это Азеф дал согласие.

Приблизительно в это время имел место небольшой эпизод, оказавший влияние на Азефа и толкнувший его на ускорение развязки: по случайному доносу был арестован помощник Азефа по руководству Боевой организацией Карпович. Аргунов, видевший Азефа в момент получения известия об этом аресте, передает, что Азеф был им «необычайно взволнован». По рассказу Герасимова, Азеф немедленно явился к нему и устроил настоящую истерику. По его словам, этот арест неизбежно должен был окончательно погубить его в глазах революционеров, а потому он грозил немедленно все бросить и уехать за границу. Герасимов был целиком на стороне Азефа. Арест был произведен без его ведома. Поэтому Герасимов был готов сделать все, чтобы умиротворить Азефа. Тот требовал немедленного освобождения Карповича, и притом так, чтобы у Карповича не возникло никаких подозрений. Герасимов согласился, и Карпович совершил «побег». Все устроилось к лучшему, правда, сам Карпович чуть все не испортил.

Они с сопровождающим чиновником ехали на извозчике. В пути чиновник остановил извозчика и зашел в табачную лавочку якобы за папиросами. «Я был уверен, — рассказывал он позднее Герасимову, — что вернувшись найду только пустые дрожки, но к моему изумлению Карпович мирно сидел и ждал». Тогда конвоир предложил Карповичу зайти в ресторан — «перекусить». Карпович согласился. Заказали обед. Во время него конвоир отлучился «по своим надобностям» и через дверь смотрел, как себя поведет Карпович. Последний долго колебался, по-видимому, подозревал какую-то ловушку. «Устал я с ним, — рассказывал конвоир. — Еле-еле удалось выпроводить. Не хотел человек бежать, что с ним поделаешь?»

У членов Боевой организации имелось несколько проектов нападения на царя: они должны были быть использованы в зависимости от того, каким путем поедет царь к Ревелю — по железной дороге или морем, где он остановится в Ревеле, и т. д. Задача Азефа и Герасимова сводилась к тому, чтобы передвижения царя не допустили применения ни одного из этих проектов и чтобы при этом у членов Боевой организации все время сохранялась твердая уверенность, что все неудачи объясняются случайными совпадениями обстоятельств, что полиция не осведомлена об их планах. Справиться с этой задачей удалось без больших затруднений: в одном случае условная телеграмма пришла с совсем небольшим запозданием; в другом — кто-то не успел попасть на нужный поезд. Кроме того, царь отменил поездку в замок какого-то своего приближенного из эстляндских баронов, а именно на эту поездку Боевая организация возлагала особенные надежды. Все сошло как нельзя лучше: без сучка — без задоринки…

Герасимов вспоминает, что во время проведения им с Азефом этой операции ему бросилась в глаза совершенно исключительная осведомленность Азефа относительно всех предположенных передвижений паря.

Все изменения, которые вносили в план царской поездки, в каком бы секрете ни держались, немедленно становились известны Азефу. Он даже бравировал этой своей осведомленностью и почти посмеивался над Герасимовым, который такого рода новости узнавал позднее Азефа. Однажды на этой почве между Герасимовым и Азефом вышло нечто вроде маленькой размолвки: в процессе обсуждения плана операций Азеф указал на необходимость принять во внимание какую-то деталь намеченного маршрута царя. Герасимов возразил, что такой детали в маршруте не имеется, и ссылался на имеющиеся у него официальные документы. Азефа этого не смутило:

— Это — новое изменение, которое до вас, очевидно, еще не дошло, — авторитетно заявил он. — Значит, вам сообщат завтра или послезавтра.

И сколько Герасимов ни старался убедить его в невероятности подобного допущения, Азеф уверенно стоял на своем:

— Наши сведения совершенно точны!

Велико было изумление Герасимова, когда на следующий день он получил «строго конфиденциальный» пакет с дополнительной надписью «лично в руки», в котором содержалось извещение о внесении в маршрут царя той самой поправки, про которую ему накануне рассказывал Азеф.

Во время ближайшей встречи Герасимов, естественно, сделал попытку выяснить источник столь исключительной осведомленности Азефа, но последний самым решительным образом отказался удовлетворить любопытство своего полицейского патрона:

— Вы знаете, что я принимаю все меры, чтобы расстроить покушение и ручаюсь вам, что не допущу его. Но сообщить, кто дает мне эти сведения, я не могу: человек этот занимает весьма высокое положение, об его сношениях со мной известно всего только 2–3 людям. Если он как-нибудь заметит, что о его роли известно, подозрения падут, конечно, на меня и тогда я погиб… Лучше не спрашивайте: я должен заботиться и о собственной голове!

Но подчеркнуть свою победу и в данном споре Азеф не забыл:

— Видите: а ведь прав-то был я. Что стали бы вы делать, если бы во главе Боевой организации стоял кто-нибудь другой?

Настаивать на своем вопросе Герасимов не считал возможным: право Азефа «беречь свою голову» было давно уже признано. Да и ясно было, что это ни к чему не приведет: сломить Азефа было трудно. Но позднее, когда горячее время ревельской поездки прошло, Герасимов провел строго секретное расследование о том, кто именно мог быть информатором Азефа. Так как посвященных в детали разработки маршрута царской поездки было очень немного, то отрывочные указания, имевшиеся в рассказах Азефа, нить для расследования давали. Результаты этого расследования заставили Герасимова схватиться за голову: все говорило о том, что информатором Азефа был не какой-либо второстепенный чиновник (именно на это надеялся Герасимов, начиная свое расследование), а лицо весьма и весьма высокопоставленное. Принимать какие бы то ни было меры против него на свою собственную ответственность Герасимов, конечно, не мог и решил сделать конфиденциальный доклад обо всем этом деле Столыпину. Последний долго отказывался верить. По его настоянию была проведена дополнительная проверка полученного результата, которая только подтвердила первоначальный вывод: означенное высокопоставленное лицо, судя по всему, действительно вполне сознательно оказывало содействие террористам в подготовке цареубийства… Казалось, правительство не имело ни права, ни возможности мириться с подобным положением. И тем не менее после долгих размышлений Столыпин дал указание не давать делу никакого движения:

— Выйдет слишком большой скандал, теперь мы не можем допустить себе подобную роскошь… Может быть, после… Да и роль Азефа в этом случае нам придется открыть, а он нам нужен… Лучше не будем трогать. Имейте только его в виду…

Заботой о «бережении Азефа» Столыпин был тоже проникнут, а потому высокопоставленного помощника в деле организации цареубийства не тронули. Позднее же, когда роль Азефа вскрылась, «трогать» стало совершенно невозможным: разве можно было рассказать публично, что почти член Совета министров в деле подготовки цареубийства сознательно помогал Боевой организации, руководителем которой был агент полиции, действовавший под контролем самого председателя этого Совета министров? Фамилия этого лица остается нераскрытой и до сих пор: Герасимов и теперь не считает возможным назвать ее для печати. Но и не называя этой фамилии, можно составить достаточно ясное представление о богатстве связей, которыми в это время располагала Боевая организация и которые могли бы при случае быть пущены в ход — не для игры, подобной той, что велась Азефом вокруг ревельских планов, а для серьезного предприятия…

Ревельские торжества прошли благополучно. Все были довольны: царь и Столыпин — политическими результатами свидания с английским королем; Герасимов — полученными наградами; Азеф — больше всего той сотней тысяч рублей, которые поступили в фонд Боевой организации из сумм чарджуйского казначейства.

Но Ревель был далеко не последней картой в игре Азефа. Сразу же после окончания «ревельской кампании» Азеф стал торопиться с отъездом за границу, на что согласие Герасимов ему дал еще заранее. Теперь у Азефа были свои особые причины спешить с этим отъездом: в самый разгар подготовки к «ревельской кампании» из-за границы пришло сообщение о том, что там намечается возможность организовать покушение на царя совсем иным путем и с очень большими шансами на успех. Азеф немедленно отправил своего помощника, Карповича, для выяснения обстановки. Известия, которые приходили от Карповича, внушали радостные надежды, и Азеф спешил сам на место подготовки больших событий.

С Герасимовым Азеф прощался, как прощаются перед разлукой навсегда. Он говорил, что устал и хочет уйти на покой, а потому в ближайшее время отстранится от активного участия во всяких партийных делах: вот бы только ему удалось реабилитироваться от выдвинутых против него Бурцевым обвинений, чтобы иметь возможность жить спокойно, не опасаясь нападения со стороны революционеров. Свою активную работу в качестве агента полиции он теперь ликвидировал совершенно: вполне определенно он говорил, что к ней больше не вернется, и только почти в форме личного одолжения обещал время от времени писать о наиболее важных событиях из жизни Центрального комитета: материал для информационных докладов Столыпину, к которому Азеф положительно питал нечто вроде личной симпатии. Жалованье Герасимов обещал ему высылать, пока будет на то формальная возможность, но смотрели на это жалованье больше как на пенсию за услуги, оказанные в прошлом. Едва ли нужно прибавлять, что во время всех этих подпольных разговоров Азеф ни одним намеком не дал Герасимову понять о существовании какого-то нового плана цареубийства, к которому он теперь будет иметь самое близкое отношение.

В июне 1908 года Азеф покинул Россию, для того чтобы больше уже не возвращаться в нее (если не считать короткого визита в ноябре 1908 года для свидания с Лопухиным). Свою любовницу госпожу N, которая, конечно, вместе с ним уехала из России, он оставил в Германии, а сам поспешил в Париж и затем в Глазго (Шотландия), где шла подготовка к новому покушению против царя.

Новый план состоял в следующем: в Глазго, на верфях Виккерса, строился крейсер «Рюрик» — один из тех, которые должны были заменить старый русский флот, нашедший столь печальный конец в волнах Желтого моря. Для надзора за ходом работ и ознакомления с самим кораблем в Глазго были присланы основные кадры будущего экипажа крейсера. С представителями этого экипажа революционерами были завязаны связи, и как социал-демократы, так и социалисты-революционеры вели среди них свою пропагандистскую работу. Работой социалистов-революционеров руководил Костенко, военно-морской инженер, входивший в центральную группу офицерской организации партии и имевший связи непосредственно с Центральным комитетом. Именно ему принадлежала мысль использовать для покушения на царя тот торжественный царский смотр, который должен был быть устроен при приеме крейсера, когда он придет в русский порт.

Совершить покушение на этом смотре было возможно двумя способами: если бы за выполнение этого предприятия взялся кто-либо из членов экипажа, то он мог бы убить царя из револьвера во время самого смотра или во время обхода царем помещений принимаемого крейсера; если же такого добровольца из состава экипажа не нашлось бы, то предполагалось тайно провести на крейсер члена Боевой организации и дать ему возможность тайно прожить на крейсере до момента царского смотра.

Так как в начале подготовительных работ добровольцев из состава команды не имелось, то все внимание было сосредоточено на втором плане. Возможность пробраться на крейсер, пока он находится в Глазго, имелась полная. С помощью Костенко был найден и укромный уголок, в котором можно было бы прожить некоторое время, не будучи обнаруженным начальством: это были отверстия в румпельном отделении, за головой руля. Помещение это было мало и неудобно. Человек, который взялся бы за выполнение этого акта, должен был бы все время полусидеть-полулежать, не имея возможности выпрямиться. Зато в других отношениях помещение представляло огромные преимущества: из него легко было попасть в центральную трубу вентилятора, по внутренней лестнице которого можно было подняться непосредственно к адмиральскому помещению и взорвать его во время царского завтрака.

Этот план имел свои отрицательные стороны: время царского осмотра не было заранее известно и могло случиться, что террористу пришлось бы жить в своем закуте не несколько дней, а целые недели (на практике такой смотр действительно состоялся почти через два месяца после выхода крейсера из Глазго), а для такого испытания человеческих сил могло не хватить. Но считалось, что рискнуть все же имело смысл.

Азеф приехал в Глазго в середине июля. С помощью Костенко он получил — конечно, под чужой фамилией — разрешение осмотреть крейсер и исследовал все помещения, в том числе и те уголки, в которых предполагалось спрятать террориста, вентиляционную трубу и пр. Вывод его был неблагоприятен для плана: он считал его невыполнимым. Его отзыв был решающим, и план был отставлен. После этого вся надежда была на нахождение добровольцев из состава экипажа. После некоторых поисков такие добровольцы были найдены. Это были матрос Герасим Авдеев и вестовой Каптелович. Особенные надежды возлагались на первого — очень смелого, энергичного и весьма революционно настроенного человека. С ним были знакомы как Савинков, так и Карпович; позднее с ним встретился и Азеф. Оба они получили от Боевой организации револьверы и со своей стороны написали прощальные письма, в которых объясняли мотивы своего поведения: эти письма вместе с приложенными к ним фотографическими карточками взял с собою Азеф — они должны были быть опубликованы после совершения ими намеченного акта.

В середине августа 1908 года крейсер вышел в Россию. Уже в пути в личном письме к Савинкову Авдеев писал о своих настроениях: «Я только теперь начинаю понимать, что я такое. Я никогда не был и не буду работником-пропагандистом… Я теперь, глубоко, серьезно подумав, представляю себе выполнение порученной задачи… Одна минута разрешит больше целых месяцев».

Только 7 октября состоялся царский смотр. «И Авдеев, и Каптелович встретили царя лицом к лицу», — сообщает Савинков. По рассказу Костенко, переданному Верой Фигнер, Авдееву пришлось даже по просьбе царя принести ему бокал шампанского и в течение нескольких минут стоять в непосредственной близости от него. Покушение легко могло быть совершено, но Каптеловичу и Авдееву в решительную минуту не хватило смелости. По рассказу Костенко, который лучше осведомлен о том, что происходило на крейсере, дело обстояло совершенно иначе: военная организация, существовавшая там, готовила вооруженное восстание. Количество было велико, и руководители организации надеялись, что успех будет на их стороне. Авдеев и Каптелович входили в состав этой организации, но не посвятили ее в свои планы. Тем не менее по их поведению руководители организации догадались, что ими что-то готовится, и потребовали объяснений. Пришлось рассказать — результатом явились бурные объяснения. Было ясно, что план цареубийства скрещивается с планом восстания: одно помешает другому, так как в результате покушения на царя на крейсере, конечно, начнутся допросы и аресты, полиция неминуемо нападет на след организации и большой план захвата Кронштадта погибнет. В результате организация потребовала от Авдеева и Каптеловича отказа от их планов, и они должны были подчиниться ее решению.

Некоторые косвенные указания говорят о том, что эта версия Костенко более правильно объясняет поведение Авдеева и Каптеловича, чем догадка Савинкова. Если так, то последняя карта Азефа, от которой зависело его спасение, была бита сторонниками того самого массового восстания, в которое он никогда не верил и против которого всегда боролся. Ясно одно: не состоялось это покушение не потому, что его не хотел Азеф. Последний сделал все, что в его силах, для доведения этого предприятия до успешного конца. Герасимов ничего не знал о том, что должно было произойти на «Рюрике». Прощальное письмо Авдеева, подписанное его настоящим именем, вместе с приложенной к нему фотографической карточкой — письмо, которое с головой выдавало Авдеева, — осталось на хранении у Азефа вплоть до его разоблачения: уходя в ночь на 6 января 1909 года со своей парижской квартиры, Азеф сознательно положил его на видном месте на своем письменном столе как документ, который должен был доказать его обвинителям, что он не был предателям, хотя мог предать, но не сделал этого. На самом деле значение этого документа было иное: он свидетельствовал, что в данной партии его игры Азефу было более выгодным предать не революционеров…