Великие шпионы

Труд блестящих разведчиков и самых выдающихся шпионов пропадет даром, если на другом конце их донесения не будут должным образом обработаны, или не попадут вовремя к руководителям, принимающим решения, или этот руководитель, располагая информацией, неправильно распорядится ей. Я включил в этот раздел убедительные примеры. В двух случаях — при нападении на Перл-Харбор в 1941 году и в Арденнском сражении 1944 года — оценка имеющихся разведывательных данных имела немедленные тяжкие последствия.

В Перл-Харборской и Арденнской операциях при всех различиях есть одно общее: мы не допускали, что противник предпримет действия, которые мы, ставя себя на его место, сочли бы неразумными. Мы не рассчитывали, что японские милитаристы в 1941 году, имея множество вариантов действий в Юго-Восточной Азии, выберут самоубийственный курс лобовой атаки на Перл-Харбор. Точно так же в Арденнах мы не могли предположить, что нацисты решатся на наступление, которое при их ограниченных возможностях в конечном счете обернется против их же интересов. Из этого наши аналитики должны только сделать вывод, что противник может рассматривать ситуацию совершенно иначе, чем мы, и соответственно поступать так, как нам кажется неразумным. Такой анализ чрезвычайно труден, для этого необходимо преодолеть твердую скорлупу предубеждений и предвзятости, чем так часто грешат в штабах разведок. Еще одним примером может служить карибский кризис 1962 года, хотя здесь как раз некоторые аналитики правильно оценили советские намерения.

Роберта Уолстеттер 27. Сведения в последнюю минуту

Из книги «Перл-Харбор:

предупреждение и решение».

Перл-Харбор — один из самых разительных примеров ситуации, когда информация имелась полностью и вовремя, но ею либо пренебрегли, неправильно поняли, неправильно объяснили, либо она поступила слишком поздно, чтобы политическое или военное руководство успело принять ответственные решения. Прежде чем осуждать высокопоставленных получателей информации, следует иметь в виду, что избыток противоречащей информации столь же опасен при принятии военно-политических решений, как и ее отсутствие.

Автор приводимого отрывка замечает: «Если наша разведывательная система и прочие каналы поступления информации не смогли точно представить возможности и намерения Японии, то виной тут не недостаток материалов. Еще никогда мы не имели столь полной картины противника. Возможно, в нашем распоряжении никогда уже и не будет такого обилия надежных источников».

Для непосвященного самой известной и увлекательной разведывательной операцией в период, предшествовавший Перл-Харбору, было овладение японскими шифрами, известное как операция «Маджик».

По напряженности сюжета сигналы, полученные в последнюю минуту офицерами, работавшими с этим совершенно секретным источником, не могут сравниться ни с чем. Способность читать эти коды давала США неоценимые преимущества перед противником — вряд ли такое еще раз повторится. Американское военно-политическое руководство могло каждый день читать секретнейшую корреспонденцию между японским правительством и его послами в Вашингтоне, Берлине, Риме, Берне, Анкаре и других столицах мира. Им на стол клали донесения японских военных атташе и тайных агентов в Гонолулу, Панаме, на Филиппинах, в важнейших портах Северной и Южной Америки. Они наперед знали, какие дипломатические шаги замышляет Япония и какие аспекты обороноспособности Америки интересуют японскую разведку. Однако даже такое преимущество — наряду с другими источниками информации, например, донесениями английской секретной службы, воздушной разведки, прослушиванием радиопередач японского флота, радиолокацией и сообщениями американского посольства в Токио, — не избавило Соединенные Штаты от неожиданного удара.

По «Маджик» в последний день было перехвачено четыре депеши. Они именуются так: вводное указание, четырнадцатичастное послание, указание о времени вручения и приказ об уничтожении кодов.

Первая из четырех депеш, известная как вводное указание (исходящий номер из Токио 901), извещало, что японское правительство направляет ответ на американские предложения от 26 ноября:

Это очень пространное послание. Направляю сто в четырнадцати частях, думаю. Вы получите его завтра. Однако в этом я не уверен. Положение крайне сложное, и по получении прошу пока что сохранить его в секрете.

Относительно времени вручения меморандума правительству США сообщу отдельно. Однако прошу надлежащим образом оформить поту и быть готовыми вручить ее американцам немедленно по получении указания.

Это был ответ, которого ожидали японские послы: 28 ноября их предупредили, что после вручения ответа на американские предложения «переговоры будут де-факто прерваны». Японцы, видимо, придавали огромное значение своему ответу и времени его вручения, да и объем послания — целых четырнадцать частей — был беспрецедентным. Вводное указание о предстоящей отправке четырнадцатичастного послания было перехвачено радиостанцией американского флота в 7,20 6 декабря и в полдень доставлено армейским переводчикам. Все радиостанции армейской и флотской разведок настроились на прием основного послания и записки о времени его вручения.

Вопреки ожиданиям, когда начало поступать четырнадцатичастное послание (исходящий номер из Токио 902), оно содержало лишь пространные рассуждения о том, как японцы честно добивались мира в Азии и какие препятствия им чинили США и Англия на этом пути. Все это уже излагалось много раз. Только в последней, четырнадцатой части содержалось нечто новое. Япония формально извещала о прекращении переговоров, а завершающий абзац звучал так;

Таким образом, искренние упования японского правительства на улучшение японо-американских отношений и на сохранение и упрочение мира в Тихоокеанском бассейне на пути сотрудничества с американским правительством окончательно утрачены.

Настоящим японское правительство с сожалением уведомляет американское правительство, что ввиду позиции американского правительства оно вынуждено считать невозможным достижение соглашения путем дальнейших переговоров.

Морская радиостанция на острове Бейнбридж близ Сиэтла начала перехват этого длинного послания утром 6 декабря; первые тринадцать частей шли почти беспрерывно все утро и тут же транслировались в Вашингтон по телетайпу. Однако четырнадцатая часть была получена на Бейнбридже только в 3 часа ночи (по вашингтонскому времени) 7 декабря. (Все эти части расшифровывались на месте, перевод не требовался, поскольку текст передавался на английском языке.)

Так называемое указание о времени вручения (исходящий номер из Токио 907) было кратким:

Прошу посла вручить правительству США (желательно государственному секретарю) наш ответ Соединенным Штатам в 13 часов по Вашему времени 7-го числа.

Оно было получено в 4.30 утра (по вашингтонскому времени) 7 декабря на Бейнбридже и передано в армейскую разведку для перевода. Последний приказ об уничтожении шифров (исходящий номер из Токио 910) гласил:

После расшифровки нашего № 902, а также № 907, 908 и 909 немедленно уничтожить шифровальную машину и все шифры к ней. Также уничтожить все секретные документы.

Исходящие номера 908 и 909 содержали благодарность послам за их усилия, а торговому атташе и его сотрудникам за верную службу Японии с пожеланиями доброго здоровья. № 910 был перехвачен радиостанцией флота в 5 утра 7 декабря, расшифрован там и отослан армейским переводчикам.

Любопытно, 28 ноября Токио заявил, что ответ с объявлением о разрыве переговоров будет отправлен «через несколько дней», это было своего рода предварительным уведомлением. Поэтому следовало ожидать позднейшего сопроводительного указания и четырнадцатичастного послания, и любой ответ, кроме отрицательного, считался в Вашингтоне в высшей степени невероятным; только послы Курусу и Номура еще на что-то надеялись. Тринадцатая часть ответа из Токио почти дословно совпадала с сообщением посольству в Берлине от 30 ноября о предстоящем разрыве переговоров. В этой депеше в Берлин говорилось об «оскорбительном пункте», по которому в случае вступления США в войну в Европе в любое время Японской империи не будет разрешено оказывать содействие Германии и Италии. Один лишь этот пункт, отмечали в Токио, «отвергает всякую возможность ведения переговоров на базе американских предложений».

Поскольку содержание японской ноты можно было предвидеть заранее, временем этого сигнала следует считать момент начала ее передачи в субботу утром, а не момент, когда она легла на стол генералу Маршаллу и адмиралу Старку вскоре после 9.30 утра в воскресенье. Только одна информация, полученная по «Маджик», давала основание ожидать разрыва переговоров. В сочетании же с данными о перемещениях японского флота и армейских частей она позволяла даже примерно определить дату этого разрыва. Если верить в разведку средствами связи вообще, то хотя бы это должны были предвидеть.

В высшей степени маловероятно, что однозначный окончательный сигнал — шифром или в иной форме будет послан вообще, а если послан, то будет перехвачен, а если перехвачен, то правильно понят и при этом еще останется достаточное время, чтобы предпринять ответные действия. Действовать надо до того, как этот окончательный сигнал появится в эфире.

При рассмотрении этих перехватов последнего дня не так важно установить точное время в субботу или воскресенье, когда их получили высшие руководители, как выяснить, что они делали с информацией, полученной раньше. Если они понимали разрыв переговоров как намерение Японии объявить войну США, то доказательства в их распоряжении уже были. Единственным возможным исключением является указание о вручении в 13 часов, что, как мы теперь знаем, указывало на час нападения, хотя и не называлось место. Однако для многих высших должностных лиц смысл этого указания стал понятен лишь задним числом. И несмотря на распространенное убеждение в огромной важности этих полученных в последнюю минуту сигналов, их роль была не столь уж велика. Никто всерьез не верил — во всяком случае, настолько, чтобы предпринимать немедленные действия, — в то, что заранее объявленный японцами разрыв переговоров означает одновременно и начало войны с Соединенными Штатами. В материалах, полученных по «Маджик», не содержалось ничего, прямо указывающего на такую возможность. А даже если бы там и было что-то подобное, нигде не говорилось, что объектом нападения станет Перл-Харбор.

Конечно, следует различать то, как воспринимаются сигналы о предстоящем событии до этого события и после него. Задним числом, когда мы уже видим прямую связь между сигналом и событием, нам кажется, что мы никак не могли не заметить эту очевидную связь. При этом мы забываем, что сигнал поступил среди тысяч других, разноречивых сообщений, что из его содержания могла вытекать не только та катастрофа, что разразилась на деле, но и множество других вариантов.

Эту головоломку никогда не удастся разгадать до конца. Те сигналы, на которые потом ссылаются командиры на местах, до события выглядят маловразумительными и полными неопределенностей. Только потом кажется, что они громко возвещали о грядущем бедствии, когда оно уже произошло и отпадают все другие объяснения, возможные до события.

Любые решения принимаются в условиях неопределенности, даже те, что исходят из понимания чисто природных явлений. Но особенно трудно принимать решения, основываясь на понимании намерений других, тем более намерений врага. Эти намерения сложны и запутаны, они меняются в промежутке между временем получения сигнала и временем наступления события. Иногда они намеренно затуманены или откровенно лживы, если рассчитаны на обман противника.

Тем не менее при всех этих намерениях и случайных двусмысленностях разведка в состоянии совершить многое, чтобы сделать военные решения более обоснованными. «Маджик» мог сказать многое, даже если не сообщал вообще ничего. В нем не говорилось «авиационный налет на Перл-Харбор», но подтверждалось допущение, что около 30 ноября японцы нападут на английские и голландские владения в Юго-Восточной Азии, а возможно, и на американские. Важно отметить, что нападение на Перл-Харбор было лишь частью японского плана войны, который застал Вашингтон врасплох. Удивило Вашингтон лишь то, что японцы выбрали Перл-Харбор первоочередной целью и что они совершили воздушный налет, а не диверсию. Нападение на дальние острова и на Филиппины рассматривалось нашими политиками как один из возможных вариантов, начиная с 26 ноября. Но никто не мог быть уверен. Все сигналы были неоднозначными. И, возможно, важнейший урок, какой следует из событий в Перл-Харборе, заключается в том, что разведка всегда имеет дело с сомнительными сигналами. Их содержание предполагает не один смысл, и любые действия на основании такого сигнала всегда могут оказаться вредными.

Хэнсон Болдуин 28. Мрачный декабрь

Из книги «Битвы выигранные и проигранные»

Беспечность союзников, которая обеспечила немцам внезапность удара, положившего начало битве в Арденнах в декабре 1944 года, в значительной степени была обусловлена, как отмечает Болдуин, провалом тактической разведки. Он подчеркивает важнейшую роль тактической разведки, в которой разведгруппы, проникая на передовую противника, захватывают языков и приводят их для допроса.

В связи с этой катастрофой, однако, встает гораздо более широкая проблема, а именно правильность оценок намерений противника, что относится уже к компетенции стратегической разведки. Мы склонны исключать возможность, что противник будет поступать глупо, вернее, совершать то, что кажется глупым нам, хотя вся имеющаяся информация свидетельствует именно об этом. Несомненно, одной из причин провала нашей разведки перед Перл Харбором было наше убеждение, что японцы не станут бросать вызов всей мощи США, когда могут захватить столько легких и соблазнительных целей, не ставя под угрозу свои стратегические позиции. В случае битвы в Арденнах нам казалось немыслимым, что Гитлер бросит в рискованное наступление войска, которые ему следовало бы беречь для обороны границ самой Германии. Но он поступил именно таким образом.

Битва в Арденнах — хрестоматийный пример того, что следует и чего не следует делать в разведке. В анналах войн она останется замечательным примером обмана и достижения внезапности, причем против значительно более сильного противника, за счет маскировки своих намерений.

Как писал один австралийский журналист, «американская армия стремится наращивать собственную силу и, в отличие от британской, обычно не старается победить за счет использования слабостей противника».

«В области разведки имел место страшный дефицит, который парализовал любое конструктивное планирование в начале войны, — писал позднее генерал Дуайт Эйзенхауэр. — Второстепенную роль разведывательного управления в генеральном штабе старались всячески подчеркивать».

Битва в Арденнах словно прожектором высветила эти недостатки.

Немецкая армия с ее манией секретности и тщательно разработанной системой контрразведки и дезинформации действительно очень затрудняла работу американских разведывательных подразделений.

О формировании немцами 5-й танковой армии ничего не было известно, потому что многие ее дивизии до середины ноября продолжали вести активные действия на разных участках фронта. Разграничительные линии корпусов и армий сдвигались понемногу и незаметно. Части, перебрасываемые с Восточного фронта и других мест или вновь формируемые, получали новые наименования. Широко практиковалась радиоигра, а 6-я танковая армия, наносившая главный удар, не менее трех недель до начала операции хранила полное радиомолчание.

Небольшие подразделения дивизий оставались на передовой так, чтобы их продолжали наблюдать союзники, в то время как основные силы дивизии давно были сняты с фронта (так и поступали, в частности, 2-я танковая дивизия и 12-я танковая дивизия СС). Пехотные дивизии, предназначенные для удара, выводились в районы сосредоточения всего за несколько дней до наступления; во время переходов на исходные позиции опознавательные знаки частей закрашивались и запрещалось зажигать фары. Перед фронтом американцев, в том числе на спокойном участке 8-го корпуса, широко применялась звукоимитация. В течение месяца до наступления каждую ночь громкоговорители воспроизводили шумы гусеничных машин, поэтому, когда за несколько дней до броска они действительно появились в этом районе, американцы уже не принимали всерьез грохот танков и бронетранспортеров.

Несмотря на все эти меры маскировки, признаки подготовки наступления были. Немцы, например, не могли сохранить в тайне существование 6-й танковой армии, которую они формировали с ранней осени. Союзники давно знали о ней, и разведывательные донесения на протяжении недель подчеркивали это обстоятельство и гадали о силе этой армии. Опасность позиций американцев в Арденнах была известна, об этом говорилось, но, как писал подполковник Уилбур Шоуолтер, недостаточно громко. Немцы, как и американцы, направляли на этот участок необстрелянные дивизии или, наоборот, потрепанные в боях для отдыха. Союзникам было известно, что силы противника в Арденнах перед наступлением возросли с трех до более чем шести дивизий[34].

Более серьезным просчетом был недостаточный сбор информации, из-за чего союзники не знали многих вполне очевидных фактов. Тому есть целый ряд причин.

Генерал Сиберт писал:

«Мы, видимо, чересчур полагались на технические средства, особенно на радиоразведку… и… слишком мало проводили поисков боевых частей на передовой. В плохую погоду у нас не было замены воздушной разведки, а когда мы уперлись в укрепления линии Зигфрида, агентам было очень трудно проникать через них, особенно зимой».

Командиры, особенно высших уровней, полностью зависели от расшифрованных радиоперехватов; если немцы хранили радиомолчание, мы почти лишались информации.

Мы страдали не только от того, чего не делали, но и от того, что делали не так, как следует. Режим секретности в войсках почти не соблюдался, а процедуры связи настолько рутинны, что это облегчало немецким разведчикам определение численности американских войск (что они делали с большой точностью).

Важнейшим недостатком было отсутствие активного патрулирования на передовой — азбучная истина, причем этот недостаток с новой силой проявляется в любом военном конфликте с участием американцев. Неспособность проникнуть в тыл врага и приводить «языков», которые на допросе раскрывали бы намерение противника, особенно проявилась в 8-м корпусе, участок которого занимали дивизии, снятые с активных участков фронта; их усталость после боев особенно давала себя знать. А командиры высших уровней не обращали внимания на то, что не проводится патрулирование.

Донесений агентов из тыла врага поступало недостаточно из-за строгих немецких мер безопасности, а напряженность между Управлением стратегических служб и армейским командованием приводила к тому, что и эти сведения проходили мимо боевых частей.

Командиры на фронте не использовали даже ту информацию, что имелась.

Из-за отвратительной погоды разведывательная авиация летала мало, а ночных разведчиков не было вообще. Более того, ценность визуальных наблюдений, в отличие от фотографий, не определяется числом сделанных вылетов или полученных донесений (среди которых много ошибочных), поскольку пилоты и наблюдатели не были обучены распознавать наземные объекты.

Мартин Филипсборн, в то время майор и начальник разведки 2-го полка 5-й танковой дивизии, в «Сводке разведывательных операций с июля 1944 по май 1945 года» писал о «полнейшем провале воздушной разведки». Он рекомендовал проводить обучение летчиков «распознаванию танков и колесной техники».

Взаимодействие между авиацией и наземными войсками также оставляло желать лучшего. В официальной истории войны сказано, что «ВВС должны нести ответственность за первичную обработку данных своей разведки».

Возможно, первопричина кроется в плохой организации; похоже, между авиационными и наземными штабами существует «ничья земля», в которой нет строгого разделения ответственности.

Наконец, полное фиаско потерпели аналитики. Никто из них не сумел предсказать немецкое наступление. Полковник Диксон, начальник разведки 1-й армии, предупреждал об опасности мощного удара немцев незадолго до Рождества. Но он ошибся насчет места: немецкая система дезинформации заставила его поверить, что удар будет нанесен на Ахен, севернее Арденн. Да и насчет времени он был неправ: Диксон ожидал «контрудара» или «контрнаступления» (по его терминологии), когда американцы форсируют реку Рур или овладеют плотинами на ней. Ни Диксон, ни кто-либо другой не смогли правильно оценить силу немецкого удара. К тому же предупреждение Диксона, как и оценки других армейских разведчиков, звучало несколько размыто. У нас принято перестраховываться на всякий случай.

Правильная оценка могла бы сгладить организационные просчеты, принципиальные разногласия, личные трения и недостаток информации. Но этого не было сделано. Подполковник Шоуолтер пишет:

Немцы усилили разведывательные поиски, сообщалось о появлении артиллерии крупного калибра, близ передовой отмечались понтонные парки, появились новые дивизии, а на спокойном участке было замечено крупное скопление войск, включая танковые дивизии. Несмотря на эти тревожные признаки, разведывательные оценки не были существенно пересмотрены. Исключениями были доклады полковника Диксона и в некоторой степени полковника Коха… Разведка не оправдала доверия командования.

Ошибочные оценки разведки были обусловлены суммой всех перечисленных и других причин.

Среди офицеров армейской разведки был распространен принцип «ты мне, я тебе». Каждый уровень командования хотел показать себя в лучшем свете. Обрывки информации, часто высосанной из пальца или считавшейся вероятной, а не проверенной, попадали с нижних уровней на более высокие и, наконец, фигурировали в донесениях армейских штабов уже как факты, а не вероятности.

Разведывательные отделы армий и корпусов, получавшие сведения от радиоперехватов, английской разведки, УСС и т. д., наполняли свои сводки, направляемые низовым командирам, таким обилием информации, в основном совершенно не нужной фронтовикам, что те их и не читали. Низшим звеньям разведки было крайне трудно отсеять злаки от плевел.

Непригодность таких сводок «сверху», в которых описывалось, например, стратегическое положение на русском фронте или психологические особенности жителей Рейнланда, майор Филипсборн характеризует так:

«Может, это и преувеличение, но есть немалая доля правды в утверждении, что мы прекрасно знали все мосты, броды и бордели в соседних городах, но редко имели представление о дислокации противотанковых батарей противника».

Коул говорит об общем провале разведки, который невозможно отнести на счет одного лица или группы лиц: «Это было тяжелое поражение союзной наземной и воздушной разведки».

Одна из главных заповедей в военном деле — всячески избегать естественного стремления к переоценке или недооценке противника. Мы прискорбно недооценили способность немцев реагировать иначе, чем ответом на прямое воздействие союзных сил. Англичане и американцы искали намерения врага в зеркале и видели лишь отражение собственных намерений.

Вот что происходило с разведкой перед Арденнским сражением.

Говорят, история — что утреннее похмелье, уже ничего не вернешь. Но уроки провала разведки в Арденнах тем более важны сейчас, когда от точной информации зависит жизнь и смерть целых стран.

Из рецензии генерала С. Л. А. Маршалла на книгу «Битвы выигранные и проигранные»

Сразу после второй мировой войны я испросил разрешения провести совещание с шестью начальниками отделов моего штаба и с участием ведущих генералов генштаба во главе с Уолтером Беделлом Смитом, чтобы прояснить все остававшиеся без ответа вопросы. К моему удивлению, разрешение было дано, и совещание проходило во Франкфурте в течение двух дней.

В конце концов мы подошли к главному вопросу: почему в Арденнах мы оказались застигнуты врасплох? Все присутствующие защищали Стронга. Он не раз (особенно в неофициальных разговорах) предупреждал, что немцы в любой день могут нанести мощный удар по 8-му корпусу. Он отмечал наращивание сил противника по мере появления новых дивизий и не уставал повторять, что танковая лавина стоит в шести часах хода от наших позиций в Арденнах. Мы требовали доказательств — он давал их, и достаточно убедительные.

Тогда я сказал:

— Ладно, выходит, разведка была безупречной, значит, виноват оперативный отдел.

Поднялся генерал Гарольд Булл по прозвищу Мизинец:

— Меня с детства учили, что если тебя застали со спущенными штанами, лучше сразу признаться. Да, я виноват. Но не полностью. Я беру на себя долю вины, если вот эти двое признают свою. Мы вместе докладывали верховному главнокомандующему, что немцы не станут всерьез наступать в Арденнах.

Он указал на генерала Смита, начальника штаба Эйзенхауэра, и Джока Уайтли, англичанина, который вместе с Буллом возглавлял оперативный отдел. Оба кивнули в знак согласия.

И тогда был задан самый главный вопрос:

— Почему же вы пренебрегли предупреждениями Стронга?

Булл ответил:

— Потому что считали, что имеем дело с немецким генштабом. Подобные авантюры для них не характерны. Ведь они устроились на зимних квартирах, даже лучше нас. В их интересах было затягивать войну в надежде на благоприятный поворот событий.

Вот теперь все стало ясно. Никто не учел, что после покушения в июле 1944 года Гитлер железными тисками сдавил свое верховное главнокомандование. Решения теперь принимал он, а не генштаб. Очень странно, что в штабе нашего верховного главнокомандования никто не подумал о безответственном вмешательстве фюрера. Но этого не понимали даже многие немецкие генералы.