Великий предводитель аукасов

Первая глава. ВСТРЕЧА

В Южной Америке, среди чилийских владений, между реками Биобио и Вальдивия, приютилась полоса земли, ограниченная с одной стороны морем, а с другой Андами. Тут живет независимое индейское племя арауканцев, или молухов. Эти индейцы заимствовали от европейцев все, что могло быть им полезно при их характере и роде жизни. С древнейших времен народы эти образовали сильное государство, управляемое мудрыми и строго исполняемыми законами. Мы расскажем несколько подробнее об их правлении, будучи уверены, что подробности эти займут наших читателей. Ум этого народа, который с гордостью зовет себя аукасами, или мужами свободными, выказывается в правильности разделения земли. Она с севера на юг разделена на четыре утал-мапуса, или провинции. Каждая провинция разделяется на пять аллорегесов, или областей, составляющих девять регесов, или уездов.

Приморская сторона и равнина до подошвы Андов населены араукащами. Собственно страна Андов, включающая и все горные долины, населена пуэльхами, грозными горцами, которые когда-то были объединены с арауканцами, но теперь живут по своим собственным законам. Главные предводители их токи, апоульмены и ульмены. Во всякой провинции есть свой токи. У них под начальством состоят апоульмены, которые в свою очередь подчиняют ульмены. Токи хотя независимы друг от друга, но сообща заботятся о благосостоянии народа. Вассалы, или мозотоны, — свободны, только во время войны они обязаны служить. Впрочем, в этой стране все способные носить оружие — воины, и это-то составляет ее силу. Народ с такими простыми нравами, управляемый столь мудрыми законами и столь свободолюбивый, — непобедим. Испанцы несколько раз желали завоевать эту небольшую полосу земли, лежащую среди их владений. Но после нескольких неудачных попыток пришли к убеждению, что все их усилия в этом отношении окажутся бесплодными. Они молча осознали свое поражение, отказались навсегда от намерения владычествовать над арауканцами, заключили с ними дружественный союз и теперь мирно проезжают по их земле, направляясь из Сант-Яго в Вальдивию.

В день, когда начинается наш рассказ, в прекрасное июльское утро, — индейцы зовут этот месяц Айен-Анта, или месяц солнца, — два всадника, сопровождаемые отличной черной с белыми пятнами ньюфаундлендской собакой, ехали по берегу горного потока, по едва заметной в высокой траве тропинке, протоптанной дикими зверями. Эти люди, одетые по-чилийски, составляли своими манерами и одеждой странную противоположность с дикой окружавшей их природой. Первый, молодой человек не более двадцати пяти лет, с длинными до плеч черными волосами, с тонкими чертами лица, был граф Максим Эдуард Луи де Пребуа-Крансе. Другому было около двадцати шести лет; это был высокий, худощавый и стройный молодец, с резкими чертами лица, загорелый. В его больших голубых глазах светился ум и во всей его наружности просвечивало мужество, доброта и правдивость. Его звали Валентин Гилуа; он был молочным братом графа. Когда отец Валентина умер, ему исполнилось одиннадцать лет и он остался на руках матери в крайней бедности. Их небольшой достаток весь пошел на лекарства и докторов. Мать его была кормилицей графа Луи, и они, конечно, могли бы обратиться к старому графу, который, наверно, не оставил бы их без помощи. Но мать Валентина ни за что не хотела согласиться на это.

— Граф так много сделал для нас, — повторяла она беспрерывно, — что было бы совестно снова обращаться к нему.

Но голод не тетка, и маленький Валентин стал всеми средствами зарабатывать деньги, чтоб прокормить мать. Раз, когда на одной из многолюдных парижских площадей юноша увеселял публику разными фокусами: глотал шпаги и ел горящую паклю, чтобы добыть малую толику деньжонок, — он заметил, что напротив остановился офицер африканских стрелков и смотрит на него с сожалением и участием. Офицер подозвал его к себе, заставил рассказать о своей жизни, а затем приказал вести себя на чердак, где жила мать Валентина. При виде их бедности офицер был весьма тронут и не мог удержать слезы, скатившейся по его загорелой щеке. Этот офицер был отец Луи. Он обеспечил старушку пожизненным пенсионом, который дал ей возможность безбедно существовать, а Валентина взял к себе в полк, который стоял в Африке. В 1833 году, в сражении против бея Константины, старый граф был ранен пулей в грудь и умер через два часа, произнося имя сына.

— Валентин, — сказал он слабым голосом, прерываемым предсмертными судорогами, — мой сын остается одиноким и неопытным. У него нет никого, кроме тебя, его молочного брата. Береги, его, не оставляй! Кто знает, что готовит ему судьба? Могу ли я положиться на твое обещание? Мне легче будет умереть.

Валентин встал на колени подле постели умирающего и, почтительно взяв его за руку, сказал:

— Клянусь: в минуту опасности я всегда буду подле вашего сына.

Слезы показались на глазах старого воина, слезы радости в этот последний час его жизни, и он сказал более спокойным тоном:

— Господь наградит тебя за это, Валентин.

Он отошел тихо, пожав еще раз руку честного юноши и шепча имя своего сына.

Граф Луи получил после смерти отца огромное наследство. Он был легкомыслен и неопытен, и его обманывали все, кто хотел, да кроме того, он пустился в биржевую игру, а потому в одно прекрасное утро проснулся совершенно нищим, то есть нищим сравнительно с прежним богатством. Молодой граф' был в отчаянии. Теперь-то предстояло Валентину исполнить клятву, данную старому графу. Он оставил полк, где был уже старшим вахмистром и получил орден Почетного легиона, чтобы помочь своему брату. Когда дела несколько поустроились, Валентин предложил графу поехать в Америку и там начать жизнь сызнова. Они покинули Францию, высадились в Вальпараисо, оделись по-тамошнему и направились в Арауканию ради изучения нравов, и обычаев Независимого индейского племени.

Прошло два месяца, как они отправились в путь, и вот мы видим их в Араукании на берегу Карампанга, в сопровождении ньюфаундлендской собаки Цезаря, — 14 июля 1837 года, в 11 часов утра. Прошлую ночь они провели в брошенном ранчо (хижине), попавшемся на дороге, и с восходом солнца пустились в дальнейший путь. Проехав почти до полудня, они почувствовали голод, и так как вскоре заметили купу апельсиновых деревьев, то и решили позавтракать под их тенью.

Всадники спешились, расположились под деревом, а лошадей пустили общипывать молодые побеги. Валентин сбил палкой несколько апельсинов, развязал свои альфорхасы (род полотняных мешков, привязываемых за седлом), вынул морские сухари, соленый шпик и сыр из козьего молока. Затем наши путешественники весело принялись за обед, по-братски делясь с Цезарем, который важно уселся на задних лапах напротив них и следил за каждым куском, подносимым ко рту. Вдруг пес поднял голову, насторожил уши и зарычал, оскалив зубы.

— Тс, Цезарь! — сказал Валентин. — На кого ты лаешь? Иль ты не знаешь, что мы в пустыне, а в пустыне людей не бывает?

Но Цезарь продолжал рычать, не обращая внимания на слова своего хозяина.

— Я не разделяю твоего мнения, — сказал Луи. — Я думаю, что пустыни Америки слишком населены. Собака рычит не смолкая; надо быть осторожным.

Валентин поднялся и внимательно поглядел вокруг, но тотчас нагнулся, схватил винтовку и подал знак Луи сделать то же, чтоб быть наготове.

— Цезарь был прав, — сказал Валентин, — кажется, придется спустить курок. Смотри сюда, Луи.

Тот поглядел в ту сторону, куда указывал брат, и увидел десяток индейцев, вооруженных как для войны, верхом на великолепных лошадях, шагах в двадцати от наших путешественников. Это были арауканские воины, которые стояли спокойно и неподвижно, не делая ни малейшего жеста, но внимательно рассматривая обоих французов, что Валентину, весьма нетерпеливому по природе, казалось непереносимым. Луи едва удалось удержать Цезаря, который с лаем порывался к индейцам.

— Э, э! — крикнул Валентин, подзывая собаку и поглядывая на арауканцев. — Эти молодцы, по-моему, расположены не очень-то дружелюбно. Поостережемся, кто знает, что будет.

Индейцы переговаривались между собою, продолжая глядеть на молодых людей. Это были по большей части люди пожилые, лет сорока, сорока пяти, одетые, как пуэльхи, одно из самых воинственных племен Верхней Араукании. Пестрые пончо (покрывала) окутывают их плечи, кальцонеро, стянутые у бедер, ниспадали до лодыжек, длинные гладкие и маслянистые волосы были подвязаны красной лентой, которая обвивала лоб; лица пестрели всеми цветами радуги.

Их оружие состояло из длинных тростниковых копий, ножа, всунутого в сапог из недубленой кожи, ружья, висевшего на седле, и круглого, обтянутого кожей щита, украшенного конским хвостом и пучками человеческих волос.

Тот, который казался их предводителем, отличался высоким ростом, выразительными, суровыми и надменными чертами лица, на котором был отпечаток какой-то открытости, редкой у индейцев. Главным же его отличием от остальных было перо андского орла, воткнутое слева, за красной лентой, поддерживавшей его волосы. Посоветовавшись несколько минут с своими товарищами, предводитель подъехал к нашим путешественникам, заставляя неподражаемо ловко скакать свою лошадь и опустив копье в знак мира. Он остановился за три шага до Валентина и после церемонного поклона на индейский лад, положив правую руку на грудь и дважды медленно наклонив голову, сказал ему:

— Марри-марри, мои братья-мурехи1, а не кулме-гуинка2. Зачем они так далеко от людей своего народа?

Эти вопросы, произнесенные гортанным голосом и этим напыщенным тоном, свойственным индейцам, молодые люди поняли совершенно, ибо бегло говорили по-испански. Валентин обратился к предводителю, который спокойно ожидал ответа, и сказал весьма лаконично:

— Мы путешествуем.

— Как, одни? — спросил предводитель.

— Это вас удивляет, мой друг?

— Мои братья ничего не боятся?

— Чего нам бояться? — ответил шутя парижанин. — Нам нечего терять.

— Даже кожи с черепа?

Валентин был раздосадован этим вопросом, потому что подумал, будто индеец хочет посмеяться над ярким цветом его волос. И, не поняв смысла его слов, сказал:

— Пожалуйста, господа дикари, ступайте своей дорогой. То, что вы мне сказали, мне не нравится, понимаете?

С этими словами он взвел курок и прицелился в предводителя. Луи, следивший внимательно за ходом разговора, не говоря ни слова, последовал примеру своего друга и направил ствол своей винтовки на кучку индейцев. Предводитель, конечно, не много понял из слов своего противника; однако не испугался последовавшего за ними угрожающего движения и с удовольствием любовался решительной и воинственной позой французов. Затем он потихоньку опустил ствол направленной на него винтовки и сказал примирительным тоном:

— Мой друг ошибается. Я не думал оскорблять его, я его пенни3 и пенни его товарища. Бледнолицые ели, когда я подошел с моими молодцами?

— Да, предводитель, это правда, — весело промолвил Луи, — ваше внезапное появление помешало нам окончить наш скудный завтрак.

— И он к вашим услугам, — добавил Валентин, указывая рукою на съестное, разложенное на траве.

— Принимаю! — добродушно сказал индеец.

— Браво! — вскричал Валентин, бросая на землю свою винтовку и усаживаясь. — Итак, за дело!

— Ладно, — заметил предводитель, — но с условием: я принесу свою часть.

— Это дело, — заметил Валентин, — тем более что мы небогаты насчет съестного и отнюдь не пир предлагаем вам.

— Хлеб друга всегда хорош, — сказал наставительно предводитель и, обернувшись, сказал несколько слов по-молухски своим спутникам.

Каждый из тех порылся в своем альфорхасе и вынул тортила4 из маиса, мясо и несколько мехов с хиха, напитком, приготовляемым из яблок и кукурузы. Все это было расставлено на траве перед обоими французами, которые немало подивились такому богатству, последовавшему неожиданно за их скудостью. Индейцы спешились и уселись в кружок подле наших путешественников. Предводитель обратился к своим сотрапезникам и с добродушной улыбкой сказал:

— Мои братья могут есть.

Молодые люди не заставили повторять этого дружелюбного приглашения и храбро набросились на припасы, столь гостеприимно им предложенные. Индейцы почитают законы гостеприимства; у них в этом отношении удивительный такт: они с первого взгляда необыкновенно верно решают, какие вопросы можно предложить гостям и где именно остановиться, чтоб не показаться нескромными. Оба француза, которые теперь, в первый раз со времени своего пребывания в Америке, вошли в сношения с арауканцами, не могли надивиться общительности и благородному, открытому обращению этих людей, которых они, как почти все европейцы, привыкли считать грубыми дикарями, неразумными и неспособными к вежливости.

— Мои братья не испанцы? — спросил предводитель.

— Да, правда, — отвечал Луи, — но как вы это узнали?

— О, — отвечал он с улыбкой презрения, — мы хорошо знаем этих хиаплосов5 . Мы с ними старые враги, чтоб не узнать друг друга с первого взгляда. С какого острова мои братья?

— Наша земля не остров, — заметил Валентин.

— Мой брат ошибается, — сказал наставительно предводитель, — только одна земля не остров, это великая земля аукасов — свободных мужей.

Оба француза опустили головы. Перед таким решительным мнением оставалось только преклониться.

— Мы французы, — отвечал Луи.

— Французы добрый народ, храбрый. У нас было много французов, во время великой войны. Седобородых воинов, грудь которых покрывали почетные рубцы, полученные на их острове, когда они дрались под начальством своего великого предводителя Палеона.

— Наполеона! — с удивлением воскликнул Валентин.

— Да, кажется, именно так называли его бледнолицые. Мой брат знал его? — спросил индеец с живым любопытством.

— Нет, — отвечал молодой человек, — хотя я и родился в его царствование, но никогда не видал его, а теперь он умер.

— Мой брат ошибается, — сказал предводитель с некоторой торжественностью, — такие воины, как он, не умирают. Исполнив свое дело на земле, они уходят в эскеинане6, охотиться с Пиллианом, творцом вселенной.

— Любопытно, — сказал Луи своему другу, — что слава этого могучего человека распространилась до самых отдаленных и малоизвестных стран и сохранилась во всей своей чистоте среди этих грубых племен. Между тем как во Франции, для которой он трудился, стараются умалить его и набросить тень на его дела.

— Подобно своим соотечественникам, которые путешествуют по нашим охотничьим землям, наши братья также, вероятно, хотят торговать с нами. Где их товары? — спросил предводитель пуэльхов.

— Мы не купцы, — отвечал Валентин. — Мы просто хотим посетить наших братьев арауканцев: нам так хвалили их мудрость и гостеприимство.

— Молухи любят французов, — сказал предводитель, которому польстила эта похвала, — наших братьев хорошо примут в тольдериях7. Если мои братья захотят следовать за мною, то они увидят тольдо8 предводителя, где их примут как пенни.

— Спасибо! К какому племени принадлежит наш брат? — спросил Валентин, восхищенный добрым мнением индейцев о своих земляках.

— Я один из главных ульменов священного племени Великого Зайца, — с гордостью отвечал предводитель. — Принимают ли мои братья предложение, сделанное мною?

— Зачем нам отказываться, предводитель, если только предложение было сделано серьезно?

— Мои братья могут отправиться в путь, — сказал, улыбаясь, предводитель. — Моя тольдерия недалеко отсюда.

Завтрак был давно уже окончен, и скоро индейцы сели на лошадей. Оба француза последовали их примеру и вскочили в седла.

— Вперед! — скомандовал предводитель. Пуэльхи пустили лошадей в галоп. Луи и Валентин

беззаботно последовали за своими проводниками. Скоро они оставили берег потока и быстро понеслись по направлению к горам.