Великий предводитель аукасов

Восьмая глава. CANON DEL RIO SECO

Предсказание Трантоиль Ланека оправдалось: граф Пребуа-Крансе выздоравливал необыкновенно быстро. Желание ли поскорее пуститься на розыски пленницы, крепкое ли сложение помогло, только накануне назначенного отъезда он был совершенно здоров и объявил дону Тадео, что готов пуститься в путь, когда тому будет угодно. Итак, через пять дней после полученных ран молодой француз был снова на ногах. Такое быстрое выздоровление было обусловлено тем, что раны графа были скорей порезами и он ослабел только вследствие потери крови. Сейчас раны совершенно зарубцевались: помогли примочки и перевязки из листьев орегано, которые возобновлялись почти беспрерывно. Однако по ряду признаков можно было судить, что молодой человек несколько храбрился, уверяя, что силы его окончательно восстановились.

Прошло уже три дня, как Валентин и Трантоиль Ланек, сопровождаемые Цезарем, отправились на поиски, а о них ни слуху ни духу, — это сильно беспокоило Луи. Точно так же не было ни малейшего известия о Курумиле. Сам дон Тадео начинал беспокоиться. Часто бедный отец стоял у окна, устремив взоры на арауканские горы, печально думая о том, каким страданиям подвергалась там его дочь.

Дон Грегорио, которому дон Тадео сдал начальство над войском, подталкиваемый Луи, спешил приготовить все к завтрашнему отъезду. Было около восьми часов, когда дон Грегорио, отдав приказания генералу Корнехо и сенатору Сандиасу, назначенным сопровождать в Сант-Яго дона Панчо Бустаменте, разговаривал с доном Тадео и графом, которые сидели в одной из зал. Они говорили, разумеется, о завтрашнем, столь интересовавшем их всех трех походе. Вдруг дверь внезапно отворилась, и вошел Курумила. Увидя его, собеседники вскрикнули от радости и удивления.

— Наконец-то! — сразу вскричали Луи и дон Тадео.

— Да, — печально отвечал ульмен.

Казалось, бедный индеец изнемогал от усталости и голода. Его усадили и подали кое-чего подкрепиться. Несмотря на индейское равнодушие и чувство достоинства, к которому предводители привыкают с детства, Курумила буквально набросился на поданное ему кушанье и пожирал его. Такое необычное поведение, противное арауканским обычаям, заставило призадуматься белых. Они поняли, что, вероятно, предводитель слишком много перенес, если пренебрег преданиями своего народа. Насытившись, Курумила без всякого приглашения сам принялся рассказывать с мельчайшими подробностями обо всем, что случилось после его ухода, как он увел молодую девушку из плена и как через час снова принужден был согласиться на ее предложение отдаться самой в руки врагов.

Оставив донью Розарио, храбрый индеец удалился для того, чтобы не быть взятым в плен. Но, невидимый похитителями, он следил за ними и не потерял ни единого из их движения. Это было тем легче сделать, что они его не разыскивали. Дон Тадео и Луи благодарили его за эту правдивую и чистую привязанность.

— Я еще ничего не сделал, — сказал он, — все надо начинать сызнова, и теперь это труднее: они больше, чем прежде, держат ухо востро.

— Завтра, — с живостью отвечал дон Тадео, — мы станем их преследовать по пятам.

— Да, — отвечал предводитель, — я знаю, что вы хотите отправиться завтра.

Все трое с удивлением посмотрели друг на друга: они не понимали, как то, что они желали сохранить в тайне, несмотря на все предосторожности, стало известно индейцу. Курумила улыбнулся.

— Для аукасов нет тайны, — сказал он, — если они задумают узнать что-нибудь. Антинагуэль знает все, что здесь происходит.

— Но это невозможно! — вскричал дон Грегорио.

— Пусть мой брат слушает, — спокойно отвечал предводитель, — завтра, с восходом солнца, отряд в тысячу человек выйдет из Вальдивии, чтобы везти в Сант-Яго пленника, которого бледнолицые называют генералом Бустаменте. Так ли?

— Да, — отвечал дон Грегорио, — надо сознаться, что все, что вы говорите, совершенная правда. Но кто уведомил вас об этом? Вот что странно.

— Тот, от кого я узнал про это, — отвечал с улыбкой ульмен, — говорил не мне и не думал, что я услышу его слова.

— Пожалуйста, предводитель, объясните нам подробнее, — сказал дон Тадео. — Мы стоим, словно на горячих угольях, нам необходимо узнать, от кого враги наши получают известия о наших движениях.

— Я вам говорил, что следовал за отрядом Антинагуэля, и должен прибавить, что порою обгонял его. Третьего дня, при восходе солнца, токи достиг долины, на которой был праздник. Скользя как змей в высокой траве, я обогнал отряд на двадцать шагов. Черный Олень, как только увидал великого токи аукасов, направился к нему, и так как я не сомневался, что эти люди обменяются новостями, которые нам пригодятся, то подполз как можно ближе, чтобы не потерять ни слова из их разговора, и таким образом, сами не подозревая того, они объявили мне свои намерения.

— Свои намерения? — с живостью спросил дон Трегорио. — Что ж они, нападут на нас?

— Антинагуэль хочет освободить генерала Бустаменте. Тот обещал возвратить индейцам Вальдивию, если они помогут ему возвратить прежнюю власть.

— О, — сказал дон Грегорио, — это легко сказать, но трудно сделать.

— Мой брат ошибается. Солдатам придется идти по canondelrioseco. Там-то и нападет Антинагуэль со своими мозотонами на бледнолицых.

— О, Господи! — вскричал дон Грегорио. — Что же делать?

— Солдат перебьют, — заметил дон Тадео. Курумила молчал.

— О, — сказал граф, — я знаю предводителя, он не такой человек, чтоб не найти средства выручить своих друзей, когда они в опасности.

— Увы! — возразил дон Тадео. — Этого несчастия нельзя избежать: нет другой дороги, кроме этого проклятого прохода. А так пятьсот храбрецов могут победить целую армию, даже разбить ее наголову.

— Тем не менее, — настойчиво продолжал молодой человек, — я повторяю, предводитель опытный воин, он что-нибудь да придумает. Я уверен, он найдет средство помочь нам.

Курумила улыбнулся французу, делая утвердительный знак.

— Я был уверен в этом, — сказал Луи, — говорите, говорите, предводитель. Вы ведь знаете, как нам избегнуть этого опасного прохода?

— Я не утверждаю этого, — отвечал ульмен, — но если мои бледнолицые братья предоставят мне свободу действий, то я позабочусь о том, чтобы разрушить намерения Антинагуэля и его сообщников, а может быть, заодно и освободить девушку с небесно-голубыми глазами.

— Говорите, говорите, предводитель, — с живостью вскричал граф, — объясните нам ваш план! Эти кавалеры совершенно полагаются на вас. Не правда ли, господа?

— Да, да, мы слушаем вас, предводитель, — сказал дон Тадео.

— Пусть мои братья хорошенько подумают: надо ли мне предоставлять полную волю распоряжаться экспедицией.

— Даю вам слово, ульмен, — сказал дон Грегорио, — что мы будем делать только то, что вы прикажете.

— Прекрасно, — сказал предводитель. — Пусть мои братья слушают.

И затем, не медля более, он поведал им свой план, одобренный всеми. Дон Тадео и граф были особенно восхищены этим планом, они ожидали самого лучшего исхода дел. Переговорив обо всем, четыре собеседника решили лечь спать, тем более что настала ночь и надо было приготовиться к опасностям и> случайностям завтрашнего дня. Курумила, который несколько суток почти не спал, просто чуть не валился с ног от усталости. Один Луи, кажется, не чувствовал необходимости восстановить свои силы, послушать его, так надобно бы сейчас же отправиться в путь. Но благоразумие требовало, чтобы все отдохнули, но, несмотря на слова графа, собеседники простились и разошлись. Молодой человек, принужденный против воли согласиться с мнением людей более опытных, с неудовольствием пошел в свою спальню, надеясь, что завтра не даст своим друзьям проспать назначенный час. Он увел в свою комнату Курумилу в надежде потолковать с ним, но бедный ульмен так устал, что, повалившись на мат, служивший ему постелью, тотчас же захрапел. К чести Луи надо сказать, что он не сердился на предводителя; несмотря на свое молодое нетерпение, он понял, что от Курумилы зависит успех завтрашнего дня и что ему следует восстановить свои силы. Он вздохнул и предоставил ульмену полную волю храпеть сколько тому было угодно. Но сам заснуть не мог. Он взобрался на плоскую крышу дворца и стал смотреть на высокие горы, рисовавшиеся на горизонте, мечтая о том, как завтра он сам освободит донью Розарио из плена.

Нет ничего сладостнее и прекраснее южноамериканской ночи. Темно-голубое небо с бесчисленными звездами, между которыми ярко блестит Южный Крест, благоухание земли, освежаемой ветерком с моря, — все это располагает к мечтательности. Луи долго мечтал, глядя на горе и на небо. Когда же он стал спускаться в комнату, звезды погасали в небесной выси и горизонт начал слегка сереть. Начинался рассвет. Молодой человек быстро спустился по лестнице, чтоб разбудить других. Но те были уже готовы, хоть сейчас выезжать, и ждали только его.

Американские ландшафты грандиозны и величественны. Западноевропеец не может составить о них полного и правильного представления. Европейские леса пали под ударами дровосека, так что в самых безлюдных местах чувствуется присутствие этого царя творения. Столько поколений жило на земле старой Европы, столько государств, словно огнедышащие горы, поднимались и рассеивались в горах, так что можно сказать, что люди тут живут почти в условиях своих предков. Повсюду природа изменена рукою человека. Но в Америке десница Божия видна везде. И оттого всякий новоприбывший, любуясь девственной природой Нового Света, невольно проникается благоговением. В Новом Свете нет неверующих, их там и быть не может. Это земля живой и простодушной веры. Повсюду творения Божьи свидетельствуют о величии Творца.

Чилийская и особенно арауканская земля одна из самых гористых и неспокойных местностей на земном шаре. В Чили более двадцати действующих огнедышащих гор, из которых некоторые, например Аутако, достигают огромной вышины. В этой стране землетрясения необыкновенно часты: года не проходит, чтоб не разрушило одного или нескольких городов. Приморская часть Араукании плоская, но и здесь равнина заметно волниста. Она постепенно подымается к Кордильерам, а в некоторых местах виднеются высокие холмы, почти горы.

В десяти милях от Сан-Мигуэля у бедного местечка de la Frontera, населенного несколькими десятками гуилихских пастухов на арауканской дороге, равнина резко подымается и упирается в величественную гранитную стену, вершина которой покрыта девственными еловыми и дубовыми лесами, «неведомыми лучам солнца». В этой стене словно прорублен проход не более пятнадцати шагов в ширину. Длина его около четырех с половиною верст. Он прихотливо извивается, так что, когда едешь, кажется, возвращаешься туда, где только что был. Обе стороны этого ущелья покрыты деревьями и кустами, которые расположены террасами. Таким образом, здесь сама природа устроила укрепление для защиты прохода. Дон Тадео верно определил неприступность этого места, сказав, что пятьсот храбрецов могут тут защититься против большого войска.

Это-то место и называется elcanondelrioseco, название довольно известное в Америке и означающее дорогу по высохшему руслу. Хотя склоны этого ущелья давно покрылись изумрудным ковром зелени, но и доселе ясно, что некогда тут протекала река или, по крайней мере, горный поток, по которому сбегала вода с высоких хребтов Анд. Поток этот, вероятно, при помощи землетрясения или как-нибудь иначе пробил себе дорогу к морю. Дно и теперь состоит из округленных и отполированных камней и больших блестящих обломков скал; самому неискушенному взгляду это дно доказывает, что тут некогда бежала река. Когда произошла метаморфоза? Откуда бежала вода и отчего после исчезла? Никто в стране не даст ответа на эти вопросы. С древнейших времен это русло служило дорогой, и вода никогда не показывалась здесь.

Солнце начинало всходить. Все еще было полупокрыто ночными тенями, которые быстро уменьшались, придавая предметам фантастический вид; окрестность постепенно освобождалась от густого покрова тумана, и покров этот разрывался на острых выступах скал и вершинах деревьев. Глубокое молчание царило в проходе, казалось, вблизи нет ни души. Огромные стада лысоголовых андских стервятников медленно кружились в недосягаемой высоте. Порой посреди кустарника, стоя на вершине, вигон выставляла свою умную голову, беспокойно нюхала воздух и исчезала. Если б человек мог подняться в эту минуту на высоту полета стервятников, то ему явилось бы странное и любопытное зрелище. С первого взгляда он понял бы, что эта обманчивая тишина ж это мнимое уединение таят страшную бурю.

Антинагуэль, согласно тому, что было сказано им Черному Оленю, направился к проходу, в котором собирался подстеречь испанцев. Токи, как опытный предводитель, расположил своих воинов по склонам обеих стен, на некоторой высоте от высохшего речного дна. К вечеру пришел Черный Олень с пятнадцатью сотнями воинов. Антинагуэль укрыл их направо и налево от дороги, так чтобы никого не было видно. Он приказал им сбрасывать с высот, которые они занимали, обломки скал на врагов, но ни в коем случае самим не спускаться и не вступать в рукопашный бой. Исполнение этих приказаний заняло довольно много времени. Около двух часов ночи воины встали по местам. Антинагуэль сам объехал стражу, дал ясные и точные приказания ульменам и воротился в собственный стан, который составлял передовой полк засады. Тут, завернувшись в свое пончо, он лег и закрыл глаза.

Испанцы выступили почти в четыре часа утра. Это был плотный отряд из пятисот человек, в центре которого ехал Бустаменте между двумя солдатами, получившими приказание стрелять в него при малейшем подозрительном движении. Впереди этого отряда шел другой, почти такой же численности, по виду состоявший из индейцев. Мы говорим по-видимому, потому что в сущности это были чилийцы. Но их арауканская одежда, вооружение, словом, все до лошадиных попон было так хорошо подделано, что даже на близком расстоянии вряд ли можно было узнать подмену. Эти мнимые индейцы шли под начальством Жоана, ехавшего впереди. Он с нарочито беззаботным видом глазел по сторонам, хотя в действительности внимательно всматривался в высокую траву, чтоб убедиться, что за ними никто не следит. Верст за двадцать пять от Вальдивии, на половине дороге к каньону, задний отряд остановился, между тем как тот, который возглавлял Жоан, продолжал путь. Так как мнимые индейцы ехали крупной рысью, то они быстро скрылись за извилинами дороги. Этого-то и ожидал задний отряд, ибо как только скрылся передний, он тотчас тронулся. Но продвигался медленно и, кажется, стал вдвое осторожнее.

Четыре всадника отстали. Этими всадниками, оживленно разговаривающими между собой, были дон Тадео, дон Грегорио, Курумила и граф Луи.

— Итак, — сказал дон Грегорио, — вы не хотите никого взять с собою?

— Мы управимся вдвоем, — отвечал Курумила, указывая на француза.

— Отчего вы не хотите взять меня с собою? — спросил дон Тадео.

— Я не запрещаю вам ехать с нами, — отвечал предводитель, — но я думал, что вы хотите остаться с солдатами.

— Я хочу как можно скорее увидеть свою дочь.

— Ну, так поезжайте с нами. А вы, — прибавил он, обращаясь к дону Грегорио, — не вступайте в проход, пока не увидите огня на вершине Коркорадо16 .

— Хорошо, теперь прощайте, счастливого пути.

— Счастливого пути!

И всадники разъехались, крепко пожав друг другу руки. Дон Грегорио рысью присоединился к отряду, между тем как дон Тадео и граф, вслед за Курумилой, стали подыматься в гору. Около часу подымались они по крутому склону глубокой расщелины. Достигнув естественной площадки величиной в несколько аршин, Курумила остановился. Он сошел с лошади. Его спутники последовали его примеру.

— Расседлаем лошадей, — предложил предводитель, — они нам теперь ни к чему. Недалеко отсюда я знаю местечко, где их можно оставить. Мы возьмем их на обратном пути, если мы только возвратимся, — прибавил он с двусмысленной улыбкой.

— Как, предводитель? — спросил Луи. — Неужели вы такого дурного мнения о нашем деле?

— Оаах! — сказал ульмен. — Мой брат молод, у него кровь чересчур горяча. Курумила старше и умудрен опытом.

— Спасибо, предводитель, — весело отвечал Луи, — нельзя вежливее назвать дураком своего друга.

Разговаривая, они продолжали подыматься, ведя лошадей в поводу. Это было вовсе не легкое дело, ибо на узкой тропинке лошади останавливались почти на каждом шагу, фыркали и в испуге прядали ушами. Наконец с великими затруднениями спутники достигли естественной пещеры, где могли оставить благородных животных. Они положили им побольше корму, затем вход в пещеру закрыли большими камнями, между которыми оставили узкие отверстия для воздуха и света. Затем Курумила, обратясь к своим спутникам, скомандовал:

— В дорогу!

Положив ружья на плечи, они пошли дальше. От пещеры, где оставили лошадей, не было пробитой тропинки. Пришлось подыматься, держась за корни, ветви деревьев, дерн, употребив всю силу и ловкость. Этот подъем не только был затруднителен, но и чрезвычайно опасен. Малейший неверный шаг, неуверенное или неловкое положение тела, худо рассчитанное движение, — и путники свалились бы в бездонную пропасть и разбились бы вдребезги. Они взбирались на отвесные кручи, ползли по крутым склонам, словно пресмыкающиеся, упираясь руками и ногами. Один лишь Курумила подымался с такою легкостью и быстротою, что его спутники не могли надивиться и в глубине души завидовали ему. Порой он оборачивался, чтобы ободрить их или подать руку. Так продолжалось около полутора часов. Наконец ульмен остановился.

— Здесь! — сказал он.

Все трое добрались до острой вершины горы, откуда открывался великолепный вид.