Великий предводитель аукасов

Двадцать первая глава. ДОН ТАДЕО В ПЛЕНУ

Несколько времени молодые люди издали следили за чилийским войском, которое медленно подвигалось к Биобио по причине множества раненых. Они проехали всю равнину, где накануне была жестокая битва. Нет ничего более печального и мрачного, что бы напоминало о ничтожестве дел человеческих, чем поле битвы. Равнина была изборождена пушечными ядрами, повсюду валялись обглоданные стервятниками трупы, которые уже начали разлагаться от действия солнца. В тех местах, где происходили самые кровавые схватки, были нагромождены кучи обезображенных тел, лошадиных трупов, обломков лафетов и фур. Индейцы и чилийцы лежали один на другом, как застал их смертный час. И те и другие еще сжимали мертвыми руками бесполезное уже оружие. Вдали виднелась стая волков, с воем спешившая на добычу. Молодые люди печально подвигались вперед.

— Поедем скорей, — прервал молчание Валентин, — чего мы медлим? Я не могу выносить этого страшного зрелища.

— Нам нужно еще выполнить долг, — отвечал Луи.

— Долг? — с удивлением спросил Валентин.

— Да, — отвечал граф, — неужели ты хочешь, чтоб бедный Жоан остался без погребения, стал добычей диких зверей?

— Спасибо, брат, что вспомнил. А я, дурак, и не позаботился об этом!

— Полно, — возразил Луи, — через минуту и ты бы, наверно, вспомнил.

Вскоре молодые люди доехали до того места, где пали Жоан и Бустаменте. Французы спешились. Оба трупа были еще не тронуты птицами. Молочные братья некоторое время задумчиво глядели на них. Затем молча вырыли саблями могилу и положили в нее тела двух врагов. Валентин вынул из груди генерала отравленный кинжал и, пряча его, прошептал:

— Кто знает, может быть, это оружие когда-нибудь пригодится и нам.

Засыпав трупы землей, они навалили на могилу тяжелые камни, чтобы дикие звери не разрыли ее. Валентин из двух обломков копья сделал крест и поставил его на могиле. Затем молодые люди встали на колени и тихо прошептали молитву за упокой умерших.

— Прощай, Жоан! — сказал Валентин, вставая. — Спи мирно на месте, где ты так храбро сражался! Память о тебе навеки сохранится в моем сердце.

— Прощай, Жоан! — проговорил граф.

Цезарь внимательно наблюдал за тем, что делали его господа. Вдруг он бросился на могилу и с воем стал рыть передними лапами землю. Молодые люди были в глубокой печали. Тихо сели они на коней и, взглянув еще раз на могилу своего друга, поехали дальше. Стервятники тотчас же принялись за прерванный на время обед. Задумчиво и тихо ехали наши друзья, не говоря ни слова, не смея поделиться друг с другом своими печальными думами. Солнце быстро заходило. Чилийское войско скрылось вдали за холмом. Молодые люди забрали вправо, к горам, и направились по тропинке, протоптанной на склоне лесистого холма. Цезарь, который, по своему обычаю, бежал все время сзади, вдруг бросился вперед и завертел хвостом.

— Теперь недалеко, — заметил Луи.

— Да, — отвечал Валентин.

Скоро они подъехали к повороту, за которым исчез Цезарь. Миновав его, молодые люди увидали костер, над которым жарилась дикая коза. Два индейца лежали немного поодаль в траве и спокойно курили. Цезарь, помахивая хвостом, вертелся около жаркого. Этими индейцами были Трантоиль Ланек и Курумила. Увидев своих друзей, французы, спешившись, быстро подошли к ним, те также поднялись им навстречу. Валентин отвел лошадей туда, где паслись лошади индейцев, спутал их, расседлал, дал корму и, наконец, сам сел подле костра.

Все четверо некоторое время молчали. Затем Курумила снял жарившуюся козу, положил ее на деревянное блюдо, которое поставил на середину, и положил подле лепешки из маиса и два меха — один с водой, другой с водкой. Все приступили к ужину, бросая по временам куски Цезарю. Когда ужин окончился, друзья закурили трубки и сигары. Курумила подложил дров в костер. Настала звездная ночь. Величественное молчание царило вокруг. Только ветер шевелил зыбкие вершины высоких деревьев. По временам издали доносился вой волков и шакалов.

— Ну? — спросил Курумила.

— Битва была жестокая, — отвечал Валентин.

— Знаю, — отвечал индеец, покачивая головою, — аукасы разбиты. Они бежали, словно испуганная стая лебедей.

— Они дрались за неправое дело, — сказал Курумила.

— Они наши братья, — важно сказал Трантоиль Ланек.

Курумила склонил голову.

— Тот, из-за кого они подняли оружие, убит, — начал Валентин.

— Хорошо. А знает ли мой брат имя воина, который убил его? — спросил ульмен.

— Знаю, — печально отвечал Валентин.

— Пусть мой брат назовет имя этого воина, чтобы я запомнил его.

— Жоан, наш друг, убил человека, который не стоил, чтобы с ним биться такому воину, как Жоан.

— Правда, — сказал Курумила, — но отчего Жоан не вернулся к нам?

— Мои братья не увидят больше Жоана, — отвечал Валентин убитым голосом. — Он пал подле того, кого убил.

Оба ульмена обменялись печальными взглядами.

— У Жоана было честное сердце, это был великий воин, — прошептал один из них.

— Да, — подтвердил Валентин, — и, кроме того, он был еще верным другом.

Все замолчали. Вдруг оба предводителя встали и, ни слова не говоря, пошли к лошадям.

— Куда идут мои братья? — спросил Луи, останавливая их движением руки.

— Похоронить воина. Тело Жоана не должно быть оставлено в добычу птицам, — важно отвечал Трантоиль Ланек.

— Пусть мои братья сядут, — сказал молодой человек с выражением ласкового укора.

Оба предводителя молча уселись.

— Трантоиль Ланек и Курумила плохо знают своих бледнолицых братьев, — продолжал Луи, — если думают, что они могли бросить тело своего друга без погребения. Мы похоронили Жоана, прежде чем отправились к нашим братьям.

— Оттого мы и запоздали немного, — прибавил Валентин.

— Хорошо, — сказал Трантоиль Ланек, — наши сердца исполнены радости. Наши братья надежные друзья.

— Случилось большое несчастье, — сказал немного погодя Луи. — Дон Тадео де Леон, наш дорогой друг, которого аукасы называют Великим Орлом белых, убит.

— Мой брат уверен в этом? — спросил Трантоиль Ланек.

— Я думаю так, хотя его тела мы не могли отыскать.

Ульмен слегка улыбнулся.

— Пусть мои братья утешатся, — сказал он. — Великий Орел белых жив.

— Предводитель уверен в этом? — радостно вскричали молодые люди.

— Да, — отвечал Трантоиль Ланек, — пусть мои братья послушают. Курумила и я, мы ульмены своего племени. Если совесть запрещала нам драться за Антинагуэля, то она также запрещала нам обнажать оружие против мужей нашего народа. Наши друзья захотели присоединиться к Великому Орлу белых, мы предоставили им полную возможность делать, что им угодно. Они хотели защищать своего друга, и мы отпустили их. После их отъезда мы вспомнили о бледнолицей девушке и рассудили, что если аукасы будут разбиты, то токи прикажет как можно скорее увезти девушку. Поэтому засели в кустах у дороги, по которой, как полагали, мозотоны Антинагуэля повезут молодую девушку. Мы не видели битвы, но слышали шум ее. Много раз хотелось нам идти и умереть с нашими пенни. Битва продолжалась долго. Как всегда, аукасы дрались храбро.

— Да, предводитель, — сказал Валентин, — вы можете гордиться своими братьями — они дрались как львы.

— Потому-то они и зовутся аукасами — мужами свободными, — отвечал Трантоиль Ланек. — Вдруг словно гром грянул подле нас: то проскакали двадцать или тридцать мозотонов. С ними была и молодая девушка с небесно-голубыми очами. Немного погодя пронесся другой отряд, гораздо больше первого. Под предводительством самого Антинагуэля. Токи был бледен, покрыт кровью и казался раненым.

— У него сломана правая рука, — заметил Валентин, — не знаю, были ли другие раны.

— Подле него скакал Великий Орел белых, с непокрытой головой и без оружия.

— Был он ранен? — живо спросил Луи.

— Нет, он ехал, высоко подняв чело. Он был бледен, но смотрел гордо.

— О, так как он жив, мы спасем его, предводитель, не правда ли? — вскричал Валентин.

— Да, брат, мы его спасем.

— Когда мы пойдем по следам?

— С рассветом. Судя по дороге, по которой они проскакали, я знаю, куда они направляются. Мы хотели спасти дочь, — и вот! — теперь мы спасем и дочь, и отца, — сказал Трантоиль Ланек.

— Предводитель, — воскликнул в волнении Валентин, — я счастлив, слыша такие речи. Значит, не все еще погибло!

— Теперь, братья, нам надо отдохнуть, — заметил Луи.

Все согласились, что действительно следует отдохнуть. Они завернулись в пончо и скоро заснули. Цезарь остался сторожить.

Трантоиль Ланек не ошибся. Действительно, это дон Тадео скакал подле Антинагуэля. Диктатор не только не был убит, но не был даже ранен. Он попал в плен к Антинагуэлю, своему злейшему врагу, которого так жестоко оскорбил несколько часов назад. А арауканцы никогда не забывают оскорблений. Вот как это произошло.

Когда токи увидел, что сражение проиграно, что продолжать битву значит только даром погубить остальных воинов, он решил во что бы то ни стало захватить своего злейшего врага. Жестом созвал он ульменов, объяснил им в нескольких словах свое намерение и в то же время послал гонца к своим мозотонам, охранявшим донью Розарио, чтобы они немедленно скакали домой. Мы видели выше, как это было исполнено.

Дон Тадео, отбитый от своих, защищался как лев. Антинагуэль приказал его захватить непременно живого, и это-то дало возможность диктатору сражаться так долго против кучи врагов. Когда Валентин бросился .выручать своего друга, Антинагуэль понял, что зевать нечего, иначе драгоценная добыча ускользнет из его рук.

Услыхав крик Валентина, Антинагуэль быстро снял свое пончо и набросил его на голову дону Тадео. В это время на него набросились человек десять индейцев, завернули его в пончо и связали по рукам и ногам. Антинагуэль положил пленника перед собою поперек лошади и пустился наутек, сопровождаемый своими воинами. Вот почему Валентин и другие чилийские солдаты, пробившись сквозь неприятельские ряды, не могли никак отыскать дона Тадео.

Антинагуэль несся с быстротою стрелы. Ему удалось собрать вокруг себя значительное число воинов. Мы видели, как он отступал, преследуемый чилийцами.

Когда преследователи остались далеко позади, токи остановился, чтобы посмотреть, не задохнулся ли пленник, и дать вздохнуть сопровождавшим его всадникам. Со времени пленения дон Тадео не подавал ни малейшего признака жизни. Токи боялся, не умер ли он. Да, боялся этого: он готовил жестокую месть своему врагу. Он развязал лассо, которым был связан пленник, и развернул пончо. Дон Тадео был без чувств. Антинагуэль положил его на землю и стал заботиться о нем, как о сердечном друге. Он расстегнул его платье и натер виски, грудь и ладони рук водою с ромом. Дон Тадео впал в обморок вследствие недостатка воздуха. Как скоро он получил возможность дышать свободно, то тут же открыл глаза. Видя это, токи неопределенно улыбнулся. Дон Тадео огляделся, не понимая, где он и что происходит вокруг него. Но мало-помалу он вспомнил все. Тогда он встал, скрестил руки на груди и стал молча и пристально глядеть прямо в лицо токи. Антинагуэль подошел к нему.

— Лучше ли моему отцу? — спросил он.

— Да.

— Итак, мы можем пуститься в дорогу?

— Вы приказываете мне?

— Нет. Если мой отец еще не в силах ехать верхом, мы обождем немного.

— О, — сказал дон Тадео, — вы, кажется, очень заботитесь о моем здоровье?

— Мне будет очень жаль, если с моим отцом случится какое-нибудь несчастье, — отвечал Антинагуэль.

Дон Тадео пожал плечами.

— Мы едем, — сказал Антинагуэль. — Если мой отец даст честное слово, что не станет искать случая к бегству, то он поедет не связанным.

— Будто вы поверите моему слову? Ведь вы сами, кажется, не любите держать данного слова.

— Я, — отвечал предводитель, — бедный индеец, а мой отец кабальеро.

— Прежде чем я отвечу вам, потрудитесь сказать, куда вы меня повезете.

— Я повезу моего отца к моим братьям пуэльхам, где сам хочу скрыться с оставшимися в живых воинами.

Радость озарила дона Тадео, у него была теперь надежда снова увидеть свою дочь.

— Долго ли мы будем ехать? — спросил он.

— Всего три дня.

— Даю слово, что в продолжение этих трех дней я не буду искать случая к бегству.

— Хорошо, — торжественно отвечал токи, — слово моего отца в моем сердце. Я возвращу ему это слово через три дня.

Дон Тадео молча поклонился. Антинагуэль указал на лошадь.

— Когда мой отец будет в силах ехать, мы отправимся.

Дон Тадео вскочил в седло, токи последовал его примеру, и весь отряд быстро поскакал. Чувствуя себя свободным, дон Тадео дышал полной грудью. Эта, хотя и относительная свобода после удушливого плена, в котором он только что находился, радовала его. Он стал спокойнее смотреть на свою участь, и будущее представлялось ему уже не в столь мрачном виде.

Человек так устроен, что может быстро перейти от самого ужасного отчаяния к самой безумной надежде. Если он видит, что у него есть еще несколько дней или даже несколько часов, то начинает строить безумные планы и, наконец, сам начинает верить, что их можно и даже не трудно выполнить. Он пользуется каждым предлогом, чтобы построить воздушные замки, и где-то в самой глубине души он надеется, что случай ли выручит, Бог ли поможет, а его желание осуществится. Так и дон Тадео, незаметно для самого себя, начал придумывать разные проекты бегства. Находясь в руках своего злейшего врага, одинокий, безоружный, в незнакомой стороне, он не таил надежды, что не только сам избавится от плена, но и освободит свою дочь. Мечты эти безумны, но они успокаивают человека, ободряют его и позволяют безбоязненно взглянуть на то, в каком положении он находится.

Индейцы между тем незаметно приблизились к горам, достигнув уже передовых холмов Кордильер. Чем дальше, тем выше становились предгорья. Солнце почти закатилось, когда токи приказал остановиться. Место, которое он выбрал для ночлега, представляло собой узкую площадку на вершине невысокого плоскогорья. Несколько человек разъехались в разные стороны на разведку, другие пошли на охоту. Арауканцы не запаслись съестным по причине быстрого бегства. Из срубленных деревьев сделали завалы. Разложили два костра. Через час возвратились охотники с дичью. Вернулся также разъезд: все было спокойно вокруг. Приступили к ужину. Антинагуэль, казалось, не только не чувствовал ненависти, но даже старался всячески угодить дону Тадео. Вполне полагаясь на слово пленника, токи предоставил ему полную свободу и совершенно не следил за ним. После ужина расставили часовых и все улеглись спать.

Один дон Тадео напрасно старался уснуть. Сидя под деревом, с головой, склоненной на грудь, всю ночь думал он о превратностях судьбы, которые подстерегали последнее время. Мысль о дочери наполняла его сердце печалью. Напрасно он старался обнадежить себя, вполне сознавая теперь всю безнадежность своего положения. Временами он вспоминал о Валентине и Луи: конечно, они станут отыскивать его. Но, несмотря на всю их храбрость, что они могут сделать теперь? Разве вдвоем они в силах освободить его? В таких думах провел дон Тадео всю ночь, ни на минуту не сомкнув отяжелевших век.

Стало всходить солнце. Все пришло в движение, лошади были оседланы, и после завтрака отряд двинулся дальше. День прошел в дороге, без всяких приключений. Вечером опять встали на ночлег по-вчерашнему, на вершине холма. Только теперь арауканцы, уверившись, что опасаться нечего, принимали меньше предосторожностей. Усталость одолела дона Тадео, и он всю ночь проспал как убитый. Еще вечером Антинагуэль послал одного из воинов вперед. Тот воротился поутру, когда отряд готов был тронуться. Видимо, он привез добрые вести, потому что, слушая его донесение, токи несколько раз улыбнулся. Затем, по знаку Антинагуэля, весь отряд пустился в галоп, все более и более углубляясь в горы.