Великий предводитель аукасов

Девятая глава. БИТВА В ПРОХОДЕ

Достигнув площадки на вершине горы, дон Тадео и граф просто упали от изнеможения, Курумила дал им время, чтобы перевести дух, и, когда увидел, что они уже оправились от усталости, предложил осмотреться вокруг. Оба оглянулись. Открывшаяся картина поразила их. Внизу тянулось русло высохшей реки с своими огромными гранитными скалами и густой чащей кустов. Не было ни малейшего признака, что в ущелье есть хоть один человек. Казалось, там царило тихое и величественное уединение пустыни.

Немного влево курились два столба пыли, в которых виднелись черные и живые толпы. Это значило, что оба отряда продолжают свой путь на значительном расстоянии друг от друга. В синей дали горизонта виднелась темная полоса моря, сливавшегося с небосклоном.

— Боже! — вскричал восторженно Луи. — Как здесь чудесно!

Дон Тадео, привыкший с детства к подобным чудесам, рассеянно и равнодушно глядел вокруг. Его чело было задумчиво, его взгляд мутен и печален. Он думал о своей любимой дочери, которую предстояло освободить, с тоскою высчитывал, как скоро он увидит ее и сожмет в своих объятиях.

— Долго мы пробудем здесь? — спросил он.

— Сколько потребуется, — отвечал Курумила.

— Как вы называете это место? — с любопытством спросил граф.

— Бледнолицые называют его Corcorado17, — отвечал ульмен.

— Здесь-то вы зажжете условный костер?

— Да! Поспешим же сложить его.

Всё трое принялись собирать сухое дерево, которое валялось повсюду, и сложили на самой открытой площадке костер.

— Теперь, — сказал Курумила, — отдохните до моего прихода и главное не шевелитесь.

— Куда вы, предводитель? — спросил граф.

— Довершить наше дело.

И с этими словами он бросился по крутому спуску и почти мгновенно исчез между деревьями. Оба друга

сели подле костра и нетерпеливо ожидали возвращения предводителя.

Отряд под начальством Жоана между тем приближался к проходу, подражая всем движениям индейцев. Вскоре он был на ружейный выстрел от каньона. Антинагуэль давно заметил его и следил за его продвижением. Несмотря на всю свою хитрость, он не подозревал, что тут есть какая-нибудь ловушка. Он был совершенно уверен, что испанцы не знают об устроенной им засаде. Кто мог уведомить их? Увидя впереди отряда Жоана, которого он узнал с первого взгляда, токи вполне успокоился. Он думал и не видел в этом ничего необычного, что эти индейцы запоздали, так как их тольдерия была на далеком расстоянии от арауканского стана и посланные им гонцы не успели уведомить их вовремя, и вот теперь они спешат присоединиться к своим. Черный Олень, с своей стороны, полагал, что, вероятно, Антинагуэль после их свидания послал за подкреплением. Таким образом, сложилось так, что обманулись оба предводителя.

Жоан смело подвигался вперед. Приблизившись к каньону, он, как было условлено заранее с испанцами, погнал лошадь, так что перед самым входом в ущелье опередил их шагов на шестьдесят. Нимало не медля, он въехал в проход. Едва он успел сделать несколько шагов, как из густых кустов легко спрыгнул вниз индеец и оказался как раз подле всадника. Этим индейцем был сам Антинагуэль.

— Мой сын запоздал, — сказал токи, подозрительно глядя на него.

— Пусть мой отец простит меня, — почтительно отвечал Жоан, — меня известили только ночью, и моя тольдерия далеко.

— Хорошо, — сказал предводитель, — я знаю, что мой сын разумен. Сколько копий с ним?

— Тысяча! — отвечал Жоан.

Читатель видит, что Жоан храбро удвоил число воинов, но так приказал ему Курумила.

— О, о! — радостно воскликнул токи. — С таким числом можно запоздать.

— Мой отец знает, что я предан ему, — лицемерно отвечал индеец.

— Я знаю это, мой сын храбрый воин. Видел ли он гуинков?

— Я видел их.

— Далеко ли они?

— Нет, они приближаются, меньше чем через час они будут здесь.

— Так нечего терять ни минуты. Мой сын станет в засаду по обе стороны прохода, близ того места, где сожжен кактус.

— Хорошо, я исполню это, пусть мой отец положится на меня.

В это время отряд мнимых индейцев достиг входа в ущелье и вошел смело в самый проход по примеру своего предводителя. Обстоятельства были самые критические. Малейшее замешательство со стороны испанцев открыло бы обман и погубило бы их всех.

— Пусть мой сын торопится, — сказал Антинагуэль и с этими словами скрылся в кустах.

Жоан и его отряд пустились рысью. За ними следили полторы тысячи человек, скрытых в зелени, которые при малейшем подозрении или неверном движении не оставили бы ни одного из них в живых. Требовалось необычайное благоразумие. Жоан, прежде чем спешить свой отряд и спрятать лошадей в излуке, образованной поворотом речного русла, разделил его на две группы, проделав это с величайшим спокойствием и самым непринужденным видом. Одно это могло изгладить малейший след и подозрения, если бы токи случайно возымел его. Через десять минут в проходе все было так же спокойно, как прежде. Жоан едва успел сделать несколько шагов в кустах, чтоб оглядеть занимаемое им место, как кто-то положил ему руку на плечо. Он оглянулся и вздрогнул. Перед ним стоял Курумила.

— Хорошо, — сказал он тихо, словно дунул чуть-чуть ветерок. — Мой сын верен, пусть он со своим отрядом следует за мною.

Жоан кивнул. С величайшею осторожностью и в совершенном молчании пятьсот человек стали подыматься по скалам. Курумила распределил их так, что они двойной линией окружили место, где стояли отборные воины Антинагуэля. Это окружение тем легче было выполнить, что у токи не было ни малейшего подозрения в том, что его могли обмануть. Поэтому он не обращал внимания на происходящее вокруг, но пристально следил за отрядом дона Грегорио, который показался вдали. Пятьсот человек из отряда Жоана, взобравшиеся по стене ущелья, были разделены на две части. Одна заняла позицию выше Черного Оленя, другая, отборная сотня, притаилась дальше, готовая при первой необходимости ударить на врагов сбоку.

Устроив все это, Курумила тотчас же оставил Жоана и поспешил к товарищам, ждавшим его на Горбе.

— Наконец-то! — воскликнули те, увидя его.

— Я начинал уже бояться, не случилось ли с вами какого-нибудь несчастия, предводитель, — сказал граф.

Курумила усмехнулся.

— Все готово, — сказал он, — и бледнолицые могут войти в ущелье.

— Думаете ли вы, что ваш план удался? — с беспокойством сказал дон Тадео.

— Надеюсь, — отвечал индеец. — Но один Пиллиан знает, что случится.

— Правда. Что ж теперь станем делать?

— Зажжем костер и в путь.

— Как? А наши друзья?

— Они не нуждаются в нас. Мы же пустимся на поиски молодой девушки.

— Дай Бог, чтоб нам удалось спасти ее!

— Пиллиан всемогущ, — отвечал Курумила, вынимая из-за пояса огниво и выбивая огонь.

— О, мы спасем ее! — вскричал Луи, полный одушевления.

Курумила зажег немного скрученных ниток, служивших ему трутом и сохранившихся в роге, сгреб ногами кучу сухих листьев, положил под них трут и стал раздувать его изо всех сил. Сухие листья, полусожженные солнцем, скоро вспыхнули. Курумила прибавил еще несколько и подложил сухих сучьев, которые почти тотчас же загорелись. Предводитель переложил тогда ветви на костер, и огонь, оживленный ветром, сильно дувшим на вершине, стал быстро распространяться, и скоро густой столб дыма поднялся к небу.

— Хорошо, — сказал Курумила своим спутникам, жадно глядевшим в долину, — они заметили сигнал, мы можем отправиться.

— Не медля ни минуты! — нетерпеливо воскликнул граф.

— Идем, — сказал дон Тадео.

И все трое скрылись в обширном девственном лесу, покрывавшем склоны горы, оставив позади себя этот дымящийся маяк, предвестник смерти и разрушения.

Дон Грегорио, боясь слишком вперед подвинуть войско, прежде чем увидит условный сигнал, велел остановиться в долине. Он видел всю опасность своего положения. Он знал, что ему придется выдержать сильную битву, но хотел, чтобы было сделано все для успеха, чтобы в случае, если ему придется пасть в битве, его честь и память о нем остались бы безупречными.

— Генерал, — сказал он, обращаясь к Корнехо, который вместе с сенатором был подле него, — вы храбрый, неустрашимый воин, я не скрою от вас, что наше положение опасно.

— О, о! — сказал генерал, шевеля усами и насмешливо взглянув на сенатора дона Рамона, который побледнел при этом неожиданном известии. — Объясните мне, дон Грегорио, в чем дело?

— Дело очень простое, — отвечал тот, — индейцы засели в ущелье.

— О, негодяи! Да они нас уничтожат, — сказал спокойно генерал.

— Это чертовская западня! — вскричал совершенно струсивший сенатор.

— Конечно, западня, — отвечал генерал, — кто ж в этом сомневается? Впрочем, — насмешливо прибавил он, — вы в этом сами скоро убедитесь и после расскажете мне, если только уцелеете, что весьма сомнительно.

— Но я вовсе не намерен лезть в этот капкан! — вскричал дон Рамон вне себя от страха. — Какой я, к черту, солдат! Я не хочу.

— Ба! Вы будете драться в качестве любителя, и это будет весьма любезно с вашей стороны, со стороны человека, к такому непривычного.

— Сеньор, — холодно сказал дон Грегорио сенатору, — тем хуже для вас. Если б вы спокойно сидели в Сант-Яго, то не попали бы в подобную передрягу.

— Совершенно справедливо, любезнейший друг мой, — с хохотом добавил генерал, — если вы трусливы, как заяц, то нечего было вам совать нос в военные дела.

Сенатор ни слова не отвечал: он дрожал от страха, считая себя уже мертвым.

— Могу я положиться на вас, генерал, что бы ни случилось? — спросил дон Грегорио.

— Я вам могу обещать только одно, — благородно отвечал старый солдат, — дорого продать свою жизнь и умереть без страха. А что касается этого труса, — прибавил он, указывая на дона Рамона, — вы увидите, я заставлю его совершить чудеса храбрости.

Сенатор, которому предстояло совершить эти чудеса, между тем обливался холодным потом. На вершине Горба вспыхнуло длинное пламя.

— Нечего медлить, кавалеры, — решительно вскричал дон Грегорио, — вперед! И да защитит Господь Чили!

— Вперед! — вскричал генерал, обнажая саблю. Войско двинулось в ущелье.

План арауканцев был весьма прост: дать войти испанцам в проход и затем сразу напасть на них спереди и с тылу, в то время как воины, спрятанные по сторонам, станут сталкивать на них огромные камни. Как только Антинагуэль увидал испанцев в ущелье, он издал громкий военный клич. Индейцы страшным воплем отвечали на крик своего предводителя. У бедного сенатора душа ушла в пятки. Часть индейцев храбро бросилась спереди и с тылу на испанцев в надежде загородить проход. Антинагуэль встал во весь рост и голосом и движениями ободрял своих воинов. Он велел сбросить огромный камень в середину врагов.

Вдруг град пуль с треском посыпался на его отряд, и вокруг того места, где стоял сам Антинагуэль, показались мрачные призраки мнимых индейцев Жоана. Они храбро бросились вперед с криками: «Чили! Чили!»

— Измена! — завопил Антинагуэль. — Бей их, бей!

В ущелье и по обоим склонам гор завязалась страшная схватка. С час битва представляла собой совершенный хаос. Дым покрывал все. Стоял страшный шум, гам и свист. Все ущелье было наполнено сражающимися, которые нападали, отступали, снова бросались вперед, сшибались и откатывались назад с дикими криками отчаяния, боли, ненависти и победы. Одни заряжали и стреляли на всем скаку. Другие неслись, сами не ведая куда, посреди испуганных пехотинцев. Осколки скал, камни с шумом и треском летели сверху и давили без разбору своих и врагов. Индейцы и чилийцы падали с отвесной стены, разбиваясь вдребезги об острые выступы. Арауканцы не уступали ни шагу. Чилийцы не подвинулись ни на вершок. Все кипело и шумело, словно волны в бурю. Земля покраснела от крови. Люди, ожесточенные этой страшной борьбой, опьянели от злобы, стреляли и рубились с криками и воплями. Антинагуэль, как свирепый тигр, бросался в середину сражающихся, опрокидывая все на пути и воодушевляя своих воинов, растерявшихся при виде отчаянного сопротивления врагов. Чилийцы и индейцы были по очереди победителями и побежденными, поочередно нападали и защищались.

Битва была похожа на борьбу сказочных богатырей. Это не была правильная борьба, где ум и ловкость могут доставить победу меньшинству. Нет, это был огромный поединок, где каждый искал себе противника, чтоб вступить в рукопашный бой.

Антинагуэль пылал от бешенства, тщетно стараясь разорвать круг, который составили вокруг него враги. Круг этот с каждым мгновением все больше и больше сжимался, все больше и больше грозил ему смертью или пленом. Принужденный драться с солдатами, он был, казалось, при последнем издыхании. Испанские всадники стояли лицом к нему и спереди и с тылу и встречали страшными залпами нападавших на них индейцев. Наконец, Антинагуэлю удалось прорваться сквозь ряды окружавших его врагов, и он бросился вдоль по ущелью, сопровождаемый своими воинами, вращая своим тяжелым топором над головою. Черный Олень делал то же. Но сотня из отряда Жоана, оставленная в запасе, бросилась на них со страшными криками, рубя все по дороге и увеличивая смятение.

Дон Грегорио и генерал Корнехо совершали просто чудеса храбрости. Под ударами их сабель индейцы падали, как спелые плоды от удара шеста. Эта страшная бойня не могла продолжаться долго, убитые валялись повсюду, кони спотыкались о трупы, руки опускались от усталости.

— Вперед! Вперед! — кричал дон Грегорио громовым голосом.

— Чили! Чили! — Повторял генерал, повергая с каждым ударом врага на землю.

Дон Рамон, скорее мертвец, чем живой человек, кажется, обезумел при виде крови. Он дрался, как демон, вертел саблей, давил всех, кто попадался на пути, своим конем и кричал, словно бесноватый.

Между тем генерал Бустаменте, причина всей этой бойни, до сих пор оставался спокойным зрителем всего вокруг него происходившего. Вдруг он быстро вырвал саблю у одного из солдат, которым было поручено наблюдать за ним, и, пришпорив лошадь, пустился вперед со страшным криком:

— Сюда! Ко мне! На помощь!

На этот призыв арауканцы отвечали радостным криком и со всех сторон пустились к нему.

— О, о! — проговорил насмешливый голос. — Вы еще несвободны, дон Панчо.

Генерал Бустаменте обернулся и увидел перед собою генерала Корнехо, который перепрыгнул к нему через груду трупов. Они обменялись взглядом ненависти и бросились друг на друга с обнаженными саблями. Сшибка была ужасной: лошади пали, дон Панчо получил рану в голову, у генерала Корнехо рука была проколота саблей противника. Дон Панчо мигом вскочил на ноги. Генерал Корнехо также попытался подняться, но вдруг кто-то наступил ему на грудь. На него наскочил огромного роста индеец; не думая долго, он воткнул кинжал прямо в сердце раненого. Генерал Корнехо был убит.

Бустаменте между тем бросился вперед, как бешеный вепрь. Он выстрелил из пистолета в первого попавшегося чилийца, схватил его лошадь под уздцы, вскочил на нее и пустился, как вихрь. Несмотря на все старания, чилийцы не смогли нагнать его. Индейцы достигли своей цели: Бустаменте был освобожден. Однако испанцы все более и более напирали на них, страшно опустошая их ряды. Антинагуэль видел, что ему не победить; он подал знак, и индейцы под градом пуль с необыкновенною поспешностью стали взбираться на скалы.

Битва прекратилась; арауканцы исчезли; чилийцы стали считать своих. У них было убитых семьдесят человек и полтораста раненых. Несколько офицеров, в том числе генерал Корнехо, пали в сражении. Напрасно искали Жоана. Бесстрашный индеец исчез. Потеря арауканцев была еще значительнее; они оставили на месте триста трупов. Раненых индейцы увезли с собою, но, по всей вероятности, число их было довольно значительно.

Дон Грегорио был в отчаянии, что генерал Бустаменте бежал. Это бегство могло сделаться опасным для целой страны. Немедленно надо было принять строгие меры. Дону Грегорио бесполезно было отправляться в Сант-Яго, напротив, ему следовало воротиться в Вальдивию, чтобы успокоить эту провинцию, которая будет поражена паническим страхом при известии о бегстве генерала Бустаменте. С другой стороны, необходимо было известить правительство столицы, чтобы оно подготовилось к встрече врагов.

Дон Грегорио был в ужасном затруднении, он не знал, кого послать с этим поручением. Сенатор поспешил к нему на помощь. Этот достойный сеньор принял свою храбрость за настоящую и простодушно уверил самого себя, что он первый храбрец в Чили, а потому почитал своею обязанностью бросать вокруг грозные взгляды — чего нельзя было видеть, не лопнув со смеху. Больше чем когда-либо ему хотелось воротиться в Сант-Яго. Не потому, что он боялся. Чтобы он боялся? Напротив! Это невозможно! Нет, он сгорал от нетерпения похвастать перед своими друзьями и знакомыми своей великой храбростью и своими невероятными подвигами.

Как только он узнал, что войска возвратятся в Вальдивию, то предстал пред доном Грегорио с просьбою позволить ему поехать в столицу. Дон Грегорио был весьма этому рад и выслушал просьбу сенатора с одобрительной улыбкой. Он не только позволил сенатору отправиться, но и поручил ему известить столицу, во-первых, о победе над индейцами, где он, дон Рамон, покрыл себя неувядаемой славой, и, во-вторых, о бегстве генерала Бустаменте.

Дон Рамон с улыбкой самодовольства принял это поручение, столь для него лестное. Когда депеши дона Грегорио были готовы, сенатор в сопровождении пятидесяти копейщиков направился по дороге в Сант-Яго. Дон Грегорио, похоронив убитых солдат, воротился в Вальдивию, оставив тела индейцев в добычу стервятникам, которые уже со всех сторон слетались на поле битвы.