Великий предводитель аукасов

Тринадцатая глава. ГОНЕЦ

Теперь нам следует воротиться назад и рассказать, как Жоан исполнил свое поручение, а также еще кое-какие небезынтересные подробности.

Жоан был малый лет тридцати, не более, смелый, предприимчивый, не боящийся никаких опасностей, одаренный холодным и дальновидным умом. Прежде чем отправиться, он взвесил все возможности успеха и неуспеха возложенного на него поручения. Он понимал, что дело это — одно из самых трудных и только чудом он может избегнуть многочисленных капканов, расставленных врагами. Но эти трудности не только не заставили его отказаться от исполнения поручения, напротив, они возбуждали его. Он видел в этом случай посмеяться над Антинагуэлем, к которому с некоторого времени чувствовал ненависть — ведь по милости токи его едва не убили во время похищения доньи Розарио. С другой стороны, он считал долгом спасти Курумилу, столь великодушно пощадившего его жизнь.

Самое трудное было миновать часовых, которые, без сомнения, окружали скалу. Спустившись, он некоторое время просидел на корточках, размышляя, как бы пробраться. Скоро он, должно быть, нашел средство, потому что развернул свое лассо, сделал глухую петлю и привязал его конец к кусту. К кусту он крепко привязал свою шляпу и затем стал осторожно спускаться, помаленьку развертывая лассо. Когда он спустился на всю его длину, то стал дергать через небольшие промежутки за его конец, отчего куст зашевелился. Это движение куста почти тотчас заметили часовые, бросились в ту сторону и выстрелили по шляпе. А Жоан между тем пустился со всех ног, хохоча, как сумасшедший, воображая, какую рожу сделают часовые, когда увидят, что стреляли по шляпе.

От canondelrioseco до тольдерии Сан-Мигуэль не ближний конец. По дороге, или, вернее, по узенькой тропинке, по которой следуют путешественники, Жоану пришлось бы сделать пятнадцать лье. Но Жоан был индейцем и потому пошел по прямой линии, как летит орел. Молодой, с сильными икрами, он шел по горам и долам, не убавляя шагу. Спустившись со скалы в шесть часов вечера, он был в Сан-Мигуэле в три часа утра. За девять часов он преодолел более двенадцати лье (около тридцати пяти верст) — по такой дороге, где пройдут только индейцы да дикие козы.

Когда он вошел в деревню, еще было темно. Все спали, только собаки брехали на ветер. Жоан был в затруднительном положении: он не знал, как найти тех, к кому послан. Вдруг двери одной хижины отворились, и из нее вышло два человека в сопровождении ньюфаундлендской собаки. Пес, как только заметил индейца, яростно набросился на него.

— Уймите вашу собаку, — сказал Жоан, становясь в оборонительное положение.

— Ici, Cesar! ici, monsieur20, — позвал Валентин, ибо это был он, по-французски, и собака тотчас подбежала к своему господину.

Индеец не понял этого восклицания, но он догадался, что, верно, это француз, к которому его послали. Не думая долго, он громко спросил:

— Марри-марри, не вы ли, мурух, друг Курумилы?

— Курумила? — воскликнул Трантоиль Ланек. — Кто произнес это имя?

— Гонец от него! — отвечал Жоан. Предводитель посмотрел в его сторону, но было

так темно, что лица говорившего нельзя было разглядеть.

— Подойдите, — сказал он, — если вас послали к нам, то, верно, с каким-нибудь поручением?

— Так вы те, кого я ищу? — спросил Жоан, все еще не подходя.

— Да, но в хижине, при огне, мы лучше разглядим друг друга, чем здесь, где темно, как в кратере Аутуко.

— Правда, — сказал Валентин, — тут темно, хоть глаз выколи.

Все трое вошли в хижину, а следом за ними и Цезарь. Трантоиль Ланек тотчас добыл огня и зажег сосновую лучину.

— Хорошо, — сказал он Жоану, — я узнаю своего пенни. Он пришел от Курумилы?

Жоан почтительно поклонился, вынул из-за пояса кусок пончо, который Курумила дал ему в доказательство, что он послан им, и молча подал Трантоиль Ланеку.

— Кусок от пончо Курумилы! — тревожно вскричал Трантоиль Ланек. — Что скажет гонец несчастия: умер мой брат? Говори во имя Пиллиана! Скажи мне, кто убил его, чтоб Трантоиль Ланек мог из костей убийц наделать военных дудок!

— Вести, которые я принес, не хороши. И в то время, когда я оставил их, Курумила и его товарищи не были ранены.

Трантоиль Ланек и Валентин вздохнули с облегчением.

— Курумила, — продолжал Жоан, — отрезал кусок от своего пончо и передал его мне, сказав: «Ступай и найди моих братьев, покажи им этот кусок, тогда они тебе поверят. Ты расскажешь им, где мы теперь».

Жоан вышел, когда солнце стало заходить, и вот он здесь.

Затем, по знаку Трантоиль Ланека, Жоан рассказал все. Рассказ был длинный, и Валентин и ульмен выслушали его с вниманием. Вести были действительно худые. Положение осажденных скверное: невозможно, чтобы трое, как бы они ни были храбры, смогли долго сопротивляться такому множеству воинов. Помощь, которую они могли оказать друзьям, была ничтожна, да еще успеют ли они? Им оставалось или оставить друзей без помощи, или погибнуть вместе с ними. Положение самое отчаянное.

— С Богом! — сказал, вставая, Валентин. — Так как нам остается только умереть с друзьями, то поспешим к ним. Им будет легче умереть вместе с нами.

— Идем, — отвечали оба индейца. Они вышли. Всходило солнце.

— Ба! — воскликнул Валентин, ободренный свежим воздухом и первыми лучами солнца. — Мы выручим их! У меня есть надежда! Не печальтесь, предводитель, я уверен, что мы спасем их.

Ульмен печально покачал головою. В это время Жоан, незаметно удалившийся от своих товарищей, воротился с тремя оседланными лошадьми.

— На коней! — вскричал он. — Может быть, мы еще успеем.

Трантоиль Ланек и Валентин вскрикнули от радости и вскочили в седла. Они пустились как вихрь. Вскоре — часов около одиннадцати — они были в виду горы. Цезарь не отставал.

— Нам надо сойти с коней, — сказал Жоан. — Продолжать дорогу на лошадях — значит попасться в руки Антинагуэля.

Они спешились. Вокруг все было тихо. Все трое стали взбираться на гору. Через довольно долгое время они остановились, чтоб перевести дух и посоветоваться.

— Постойте здесь, — сказал Жоан, — я пойду разведаю. Мы наверняка окружены соглядатаями.

И он удалился. Трантоиль Ланек и Валентин легли на землю. Вместо того чтобы дальше подыматься в гору, индеец, который рассчитал, что они почти на высоте скалы, забрал в сторону и скоро исчез за утесами. Прошел час, а он все еще не вернулся. Его друзья не знали, что подумать. Уж не попался ли он в плен? Они хотели уже отправиться дальше, как увидели, что Жоан бежит, нимало не думая прятаться. Когда он подошел, Валентин спросил:

— Что случилось? Чему вы так обрадовались?

— Курумила — мудрый предводитель, — сказал Жоан. — Он сжег кусты на горе за скалою.

— Что ж нам с того?

— Воины Антинагуэля сидели в засаде за кустами, теперь они поневоле должны были уйти. Дорога свободна, мы можем соединиться с друзьями.

— Так скорее идем! — вскричал Валентин.

— А Курумила? — спросил Трантоиль Ланек. — Как мы его известим о нашем приходе?

— Я уже известил, — отвечал Жоан. — Он заметил мой сигнал. И ждет нас.

Все трое отправились. Задние ступали по следам передового. Через двадцать минут они совершенно благополучно дошли до подошвы скалы.

Теперь мы расскажем о том, что происходило в стане аукасов после сражения с испанцами.

Наши друзья выстрелами со скалы, как мы видели, нанесли много вреда арауканцам. Два главнейших арауканских предводителя, вышедшие благополучно из жестокой схватки в ущелье, были ранены. Под генералом Бустаменте убили лошадь, он упал, но рана его была не глубока. Арауканцы, взбешенные этим непредвиденным нападением, поклялись, что не уйдут, не отомстив.

Раненого генерала Бустаменте перенесли в лес. Его тотчас перевязали, и он скоро пришел в себя. Первой мыслью его было узнать, где он, в плену или на свободе. Антинагуэль успокоил его.

— Что теперь будет делать мой брат? — спросил генерал.

— Я давно уже говорил Великому Орлу, — отвечал Антинагуэль, — что надо делать. Пусть он уступит Вальдивию, я помогу ему.

— Я согласен, — отвечал тот. — У меня не раздвоенный язык, токи может положиться на меня.

— Хорошо. Пусть мой отец повелевает, я готов повиноваться.

Генерал гордо улыбнулся: значит, его дело еще не совсем потеряно!

— Где мы теперь?

— Напротив проклятых гуинков, которые встретили нас так жестоко час тому назад, когда мы вышли на равнину.

— Что ж думает мой брат делать?

— Уничтожить их, — отвечал Антинагуэль и вышел с этими словами.

Генерала опечалило это известие. Как, останавливаться для того, чтобы уничтожить ничтожную горсть чилийцев, засевших на скале? Скала неприступна, солдаты будут держаться до последней возможности, может быть неделю, а время не терпит. Теперь надо действовать быстро, смело напасть на патриотов и покончить все одним ударом. Но разве индейцы поймут это? Генерал в отчаянии закрыл лицо руками. Вдруг раздался ужасный шум — это началось преследование свиты сенатора Сандиаса.

Через несколько минут явился и сам сенатор с Антинагуэлем. Надо заметить, что сенатор был не только трус, но и порядочный мошенник. Он оставался на стороне Бустаменте, пока тот был в силе, а потом перешел на сторону его врагов. Увидев его, генерал, наверно, задушил бы бедного дона Рамона, если бы Антинагуэль не удержал его за руку. Сенатор перетрусил и поспешил выдать депеши, которые вручил ему дон Грегорио. Прочитав их, Бустаменте еще более уверился в том, что времени терять нельзя. И решил схитрить. Прочтя депеши, он дружески протянул руку сенатору, который не мог опомниться от такого внезапного перехода от вражды к дружбе. Но генералу мало было до него дела. Ему важно было, чтобы Антинагуэль поверил, будто он в дружбе с сенатором и что тот доставил ему важные известия. Антинагуэль легко согласился считать дона Рамона не пленником, а союзником. Оставшись наедине с сенатором, генерал объявил ему, чтобы он каким-либо способом освободил пленников. Он теперь друг Антинагуэля и, стало быть, может свободно ходить по всему стану. Иначе генерал выдаст его индейцам, а те сожгут его. Дону Рамону оставалось только согласиться.

Бустаменте рассчитывал, что когда отряд на скале увеличится, то Антинагуэль поймет всю трудность осады и, может быть, согласится отступить.

Мы видели, что это ему удалось. Всех пленных было около сорока, и Валентин храбро более чем утроил их число. Генералу только этого и надо было, у него теперь были развязаны руки.

Немудрено, что дон Рамон поспешил причислить себя к пленным. Антинагуэль не удерживал; он видел трусость сенатора и презирал его.