Великий сон

XI

Она была в бежевом твидовом костюме, блузке мужского покроя с галстуком и спортивных туфлях ручной работы. Чулки такие же паутинковые, как вчера, только юбку она сегодня не задирала. Черные гладкие волосы виднелись из-под робин-гудовской шляпки, стоившей, вероятно, долларов пятьдесят, но выглядевшей так, словно ее небрежно, левой рукой сотворили из настольного сифона.

— Когда вы, собственно, встаете? — заявила она, обводя взглядом выцветшую красную кушетку, два разномастных полукресла, тюлевые шторы, прямо-таки тоскующие по прачечной, журнальный столик детского размера с несколькими журналами, которым следовало создавать надлежащую профессиональную атмосферу. — Я уж подумала, что вы, не дай Бог, работаете в постели, как Марсель Пруст.

— Это кто? — Сунув в рот сигарету, я разглядывал ее. Побледневшая, озабоченная, но видно было, что эти заботы она как-нибудь выдержит.

— Французский писатель, знаток дегенерированных типов. Вам он вряд ли известен.

— Тц, гц, — выразил я сожаление. — Проходите в мой будуар.

Она поднялась и продолжала:

— Вчера мы разговаривали не лучшим образом. Признаюсь, я была груба.

— Оба мы были грубы, — отозвался я, открыл дверь, пропуская ее вперед, и мы вступили в другую часть моих апартаментов. Здесь красовался грязновато-красный ковер, далеко не новый, пять зеленых папок, три из которых были заполнены калифорнийским воздухом, рекламный календарь с фотографией пяти канадских близняшек в розовых платьицах, с глазами-сливами, ползающих по голубому полу. Были там три квази-ореховых стула, обязательный письменный стол с сифоном, письменным прибором, пепельницей и телефоном, а за ним — обязательное вертящееся кресло.

— Вы не очень тратитесь на представительство, — заметила она и села к письменному столу со стороны клиентов.

Я сходил к дверям за почтой, сгреб шесть пакетов, два письма и четыре проспекта. Положив шляпу на телефон, уселся.

— Никто из пинкертонов не тратится, — ответил я. — Эта профессия многого не выносит, если человек порядочный. Представительство — это признак того, что вы занимаетесь своим делом ради наживы или стремитесь к тому.

— Ага… вы, значит, порядочный? — спросила она, открывая сумочку. Достав из французского портсигара с эмалью сигарету, закурила и, опустив обратно в сумочку портсигар с зажигалкой, оставила ее открытой.

— Порядочный, к сожалению.

— Как же вы тогда дошли до этой сомнительной профессии?

— А как же вы дошли до брака с торговцем наркотиками?

— Господи, только не будем опять ссориться. Я с утра пытаюсь поймать вас по телефону. И здесь, и на вашей квартире.

— Из-за Оуэна?

Лицо ее вдруг застыло. Голос смягчился.

— Бедняжка Оуэн, — вздохнула она. — Значит, вы знаете об этом?

— Один парень из прокуратуры взял меня с собой на Лидо. Надеялся, что я что-нибудь знаю. Только сам он знал гораздо больше меня. Даже то, что Оуэн хотел жениться на вашей сестре — когда-то.

Она молча курила, глядя мне прямо в глаза.

— Может, это была не такая уж плохая идея, — тихо произнесла она. — Влюбился в нее. В нашем кругу такое случается нечасто.

— Он был в списке преступников.

Пожав плечами, она спокойно ответила:

— Попал в дурную компанию. В этой вонючей преступной стране ничего другого полицейский список не означает.

— Вряд ли дело настолько плохо.

Сняв правую перчатку, она поднесла ко рту пальчик, испытующе глядя на меня.

— Я к вам пришла не из-за Оуэна. Вы по-прежнему не можете мне сказать, зачем вас пригласил отец?

— Без его согласия — нет.

— Это касается Кармен?

— И этого не могу сказать.

Я набил трубку и закурил. Она с минуту разглядывала дым. Потом, сунув руку в сумочку, вытащила плотный белый конверт и бросила на стол.

— Ничего не случится, если вы посмотрите.

Я взял конверт. Адрес напечатан на машинке: миссис Вивиан Рейган, Элта Бри Кресцент, 3765, Западный Голливуд. Письмо срочное, отослано в 8.35 утра. Раскрыв конверт, я извлек блестящую фотографию размером 12x9 — это было все.

На фотографии изображена Кармен, сидящая в гейджеров-ском тиковом кресле с высокой спинкой, в серьгах и костюме Евы. Глаза ее казались еще безумнее, чем я их помнил. На обороте фотографии ничего не было, и я вложил ее обратно в конверт.

— Сколько за это хотят? — спросил я.

— Пять тысяч… за негатив и остальные копии. Нужно заплатить до вечера, иначе грозят скандалом в суде.

— Как вам передали условия?

— Звонила какая-то женщина так через полчаса после того, как пришло… это.

— Никакого скандала в суде не будет. Человека, который снимает нечто подобное, в наши дни присяжные признают виновным, даже не совещаясь. Что здесь еще?

— В этом должно быть еще что-то?

— Да.

Она посмотрела на меня немного смущенно.

— Есть еще нечто. Та женщина сказала, что это дело может заинтересовать полицию, что я должна поторапливаться, иначе придется мне говорить с сестричкой только через решетку.

— Это уже звучит лучше, — заметил я. — С чего бы этим случаем интересоваться полиции.

— Не знаю.

— Где Кармен сейчас?

— Дома. Ночью ей было плохо. Думаю, что еще не вставала.

— Она где-нибудь была вчера?

— Нет. Я выезжала, но слуги говорят, что она была дома. Я ездила в Лас Олиндас, играла в рулетку в Кипарисовом клубе у Эдди Марса. Спустила последнюю рубашку.

— Вы, значит, любите рулетку. На вас похоже.

Положив ногу на ногу, она закурила новую сигарету.

— Да. Люблю рулетку. Все Стернвуды любят игры, в которых проигрывают, как, например, рулетка или брак с мужчинами, которые от них сбегают, или участие в скачках в возрасте пятидесяти восьми лет, где их изуродуют на всю оставшуюся жизнь. У Стернвудов есть деньги. Единственное, что они на них покупают, — это кота в мешке.

— Зачем вчера Оуэну понадобилась ваша машина?

— Никто не знает. Взял без разрешения. Он всегда мог взять любую машину, если имел выходной. Но вчера выходного у него не было. — Она скривила губы: — Думаете, что…

— Что узнал о развлечениях Кармен? Откуда мне знать? Не исключено. Вы можете достать сразу пять тысяч наличными?

— Только если скажу отцу… Или займу. Пожалуй, я могу занять у Эдди Марса. Видит Бог, у него есть основания быть ко мне великодушным.

— Попробуйте у него. Деньги вам могут потребоваться очень скоро.

Она откинулась на спинку, свесив руку с подлокотника.

— А если сообщить в полицию?

— Хорошая мысль. Но вы этого не сделаете.

— Нет?

— Нет. Вы должны оберегать отца и сестру. Вы же не знаете, до чего может докопаться полиция. Вдруг откроется нечто такое, чего не удастся замять. Так обычно и бывает при шантаже.

— А вы можете что-либо предпринять?

— Думаю, да. Но не могу вам сказать, зачем и как.

— Нравитесь вы мне, — объявила она вдруг. — Верите в чудеса. Есть у вас здесь что-нибудь выпить?

Открыв глубокий ящик, я вытащил бутылку и две рюмки. Разлил, и мы выпили. Она защелкнула сумочку, отодвинула стул.

— Эти пять тысяч я достану. Я была хорошей клиенткой для Эдди Марса. И еще по одной причине ему следует быть со мной милым, вы, наверное, не знаете, — она одарила меня холодной улыбкой: — Белокурая жена Эдди и есть та дама, с который исчез Расти.

Я промолчал. Пристально глядя на меня, она добавила:

— Вас это не интересует?

— Это могло бы помочь найти его, если бы я его искал. Думаете, он замешан в этом деле?

Она подвинула ко мне пустую рюмку.

— Налейте-ка еще. Вы страшный человек, из вас ничего не вытянешь. Ничем не проймешь.

Я наполнил рюмку.

— Вытянули из меня все, что хотели, — выяснили, что я не разыскиваю вашего мужа.

Она вдруг судорожно вздохнула.

— Расти не был негодяем. И если б даже был, никогда бы не стал вымогать. У него всегда лежало в карманах пятнадцать тысяч наличными. Он их называл бешеными деньгами. Они для него ничего не значили. Были у него, когда на мне женился, были — когда меня бросил. Нет, Расти не замешан ни в каком дешевом шантаже.

Она потянулась за конвертом, встала.

— Буду держать с вами связь, — сказал я. — Если что-нибудь захотите передать, скажите телефонистке.

Мы подошли к двери. Похлопывая конвертом о косяк, она спросила:

— Вы все еще не можете сказать, что отец…

— Я должен сначала поговорить с ним.

Уже в дверях она снова вытащила из конверта фотографии.

— Красивое у нее тельце, правда?

— Мм…

Она чуть приникла ко мне.

— Видели бы вы мое…

— Как бы это устроить?

Резко рассмеявшись, она шагнула за порог, потом, обернувшись ко мне, отчеканила:

— Такой хладнокровной бестии, как вы, я еще не встречала, Марлоу. Или мне можно называть вас Фил?

— Разумеется.

— Можете звать меня Вивиан.

— Благодарю, миссис Рейган.

— Ох, подите вы к черту, Марлоу. — Не оглянувшись, она ушла.

Я постоял в дверях, уставившись на собственную руку, лежащую на ручке двери. Лицо у меня слегка горело. Вернувшись к столу, ополоснул рюмки, убрал их вместе с виски.

Сняв шляпу с телефона, я набрал номер прокуратуры и спросил Берни Олса.

Он был на месте.

— Ну, старого мистера я не трогал, — начал он. — Дворецкий обещал, что скажет ему сам или одна из дочерей. Этот Оуэн Тейлор жил над гаражом, вещи я его осмотрел. Родители живут в Айове. Послал телеграмму тамошней полиции, пусть выяснят, что родители думают о похоронах. Стернвуды все оплатят.

— Самоубийство? — спросил я.

— Не знаем. Никакого письма не оставил. Машину взял без разрешения. Вчера вечером все были дома, кроме миссис Рейган. Ездила в Лас Олиндас с плейбоем Ларри Коббом. Я все проверил — есть у меня свой человек при рулетке.

— Прикрыли бы вы эти азартные игры.

— При том синдикате, что в нашей лавочке? Не будь наивным, Марлоу. Не дает мне покоя та чертовщина на голове у парня. Ты действительно не можешь мне помочь?

Я был доволен: мог сказать «нет», и даже без вранья. Попрощавшись, мы закончили разговор, и я покинул контору. Купив все три вечерние газеты, на такси добрался ко Дворцу юстиции и забрал со стоянки машину. О Гейджере в газетах опять не было ни слова. Я снова полистал его голубую записную книжку, но шифр был так же недоступен, как и в первый вечер.