Венгерские рассказы

СТАРЫЙ КРАСНОГВАРДЕЕЦ ИЗ БУДАФОКА

Будафок — предместье Буды. Улицы неширокие, кривые. Террасами, как в ауле, расположились они на склоне гористого берега Дуная.

Узкой, вытесанной в скале лесенкой я поднимаюсь из нижней улицы в верхнюю.

В Буде еще гремят орудия, с глухими вздохами рвутся снаряды и однозвучно щелкают пулеметы. Проходит пятерка «илов» и ныряет за высокую стену фабричного здания. Через минуту от сильных взрывов осыпается черепица с крыш будафокских домов. Завтра сводка Информбюро сообщит, что в Буде еще несколько десятков кварталов очищено от противника.

— Скоро, скоро капут немцам!

Я оборачиваюсь. У ворот желтого домика, сросшегося плоской крышей с отвесом скалы, стоит небольшого роста полный старик в очень коротком, порванном на локтях овчинном полушубке и в такой же рыжей шапке, стоит и улыбается мне, как будто встретил любимого племянника.

— Здравствуйте, — снимает он шапку. — Вы удивляетесь, что я говорю по-русски? Я был в России! Меня зовут Мишо Ференц. Вернее, Мишо Раин. Я серб. Здесь много сербов. Наши предки бежали сюда от турок, основали Пешт. Потом омадьярились. Я стал Ференц.

Видя, что я внимательно его слушаю, Мишо Ференц решительно срывает со своего приплюснутого мясистого носа очки в роговой оправе и ведет меня к себе.

У него так много есть о чем рассказать. Ведь он служил в Красной гвардии! Да, да! И в кавалерии Кочубея. Он Россию хорошо знает. Сначала жил в Никольск-Уссурийске, в лагере для военнопленных, потом — революция, свобода. Москва, Киев, Ростов-на-Дону, Одесса, Луганск. Везде побывал!

— У меня есть бумажка, — говорит Мишо с гордостью. — Только сейчас далеко спрятана. Я ее берегу. Сам Ленин ее подписал. Там написано, что я служил в Красной гвардии, — да, да, что я красногвардеец.

По возвращении на родину Мишо арестовали за то, что он помогал большевикам в России. Полтора года сидел в тюрьме, затем выпустили, но гражданских прав он до сих пор так и не получил. Хорошо еще, что разрешили работать по специальности. Он слесарь, кустарь-одиночка.

— Теперь я получу все права. Я вытащу свои старые документы. Пусть все знают, кем я был, пусть знают!

Мишо достает из кармана большую медную, в виде снаряда, зажигалку и, склонив набок голову, чтобы не опалить выдающегося кончика носа, зажигает сигарету. Покуривая, задумчиво смотрит в окно.

Дунай полон торосистыми беловатыми льдинами. Остров Чепель щетинится черными трубами; торчат изогнутые железные каркасы, куски стен — остатки разрушенных бомбардировками заводов. Городок, теряясь в молочном тумане, будто висит между заснеженной землей и низкими облаками.

— Я, знаете ли, коммунист, потому что я ненавижу другие партии. Здесь, в Будафоке и в Чепеле, семьдесят пять процентов населения — рабочие. А добиться они ничего не сумели. Из-за чего? Все из-за этих партий. Когда штрайк[13], капиталист зовет, знаете ли, их представителя, сует ему тысячу пенго — и штрайк сходит на-нет. Правда, тут еще много швабов…

Мишо сквозь зубы с презрением сплевывает.

— Ну, а немец вы знаете, что такое. У нас, у сербов, есть пословица: «Волк линяет, а нрав не меняет». Так и эти немцы. До вашего прихода они здесь говорили только по-своему, а мадьярский язык не признавали. А теперь все по-мадьярски говорят! Во всю свою жизнь я не встречал натуры подлее, чем у них, а я уж не так молод… Вот сколько, вы думаете, мне лет? Пятьдесят?

Старый красногвардеец самодовольно улыбается.

— Не пятьдесят, а целых шестьдесят два. Да, мой молодой друг, мне уже шестьдесят два года, но я работаю. Я хочу и в России еще побывать. Хотел бы я опять покушать хлеба, такого белого и вкусного, какой раньше кушал. Я бы там и знакомых своих нашел, с которыми вместе воевал под командой Кочубея. Я бы их обязательно разыскал. Они меня узнают, конечно…

Мишо Ференц наклоняется ближе к оконному стеклу, чтобы скрыть от меня слезы.

— Этот Чепель мне напоминает Никольск-Уссурийск. Там тоже есть река и заводы. Я всегда вспоминаю о России, когда… когда смотрю на Чепель…