Венгерские рассказы

ТРИЖДЫ УБИТАЯ

Вы мне не поверите, в это трудно поверить, но они убивали меня три раза… Пожалуйста, не смотрите на меня так внимательно. Я еще не видела себя в зеркале, боюсь даже взглянуть. Наверное, у меня очень безобразное лицо, с этой вздутой щекой и переломленным носом. Все это — следы пуль. И сама не пойму, как я осталась жива.

Четыре месяца назад я была совсем молодая и, как говорили, очень красивая. У меня были темные волосы, а теперь, кажется, совсем белые, какие-то жесткие наощупь, словно чужие…

Пожалуйста, товарищ, смотрите лучше в сторону, прошу вас. Так я буду спокойнее вам рассказывать.

Это началось в ноябре прошлого года. Всех жителей немцы погнали к востоку от Пешта, в ту сторону, откуда уже слышались пушечные выстрелы, и заставили рыть окопы в липкой грязи Дьяльпуст. Рядом со мной работали дети и старики. Я подумала: «Неужели немцы хотят их руками построить укрепления, чтобы задержать русских?»

Когда, совсем обессиленные, я и муж вернулись из окопов, к нам на квартиру пришли двое нилашей и отвели нас в один из самых грязных домов гетто на Доб-утца, переполненный людьми и страданиями.

С первого же дня я стала уговаривать мужа бежать. Нам удалось достать поддельные документы. Муж оделся в форму венгерского лейтенанта, и в таком виде мы вышли из гетто. Мы поселились на улице Аранькез, у одного из тештвер, или братьев, как называют себя нилаши. Конечно, ему дорого заплатили, рассчитывая, что в его квартире нас не будут искать. Но он сам нас выдал.

В нилашской контрразведке на улице Донати меня потащили в бункер, избили, а потом отвели к пьяному коменданту. Противная тварь! Он принялся меня обнимать. Я сопротивлялась изо всех сил. Он схватил за горло, бросил на стул и ударил кулаком по лицу. Он дико хохотал. Потом налил в стакан вина и заставил пить за его здоровье. Вино смешалось с кровью, которая лилась у меня из носа, но я с жадностью выпила.

В это время привели мужа. Я с трудом его узнала. Корка запекшейся на лице крови исказила черты. Его раздели до пояса и при мне начали бить плетками с железными наконечниками. А комендант держал меня за руки. Сколько это продолжалось — не знаю. Я как бы вся окаменела. Полумертвого мужа толкнули в угол, и я должна была его рубашкой вымыть окровавленный пол.

Через несколько дней меня стал допрашивать шестидесятилетний адвокат — нилаш. Ассистентами у него были два огромных человека, похожие на боксеров. Они только и делали, что с утра до вечера давали мне пощечины. И какие! Особенно запомнила я одного из них — с кривым носом и тупым, холодным взглядом. Его удары отличались особой силой и размеренностью. Они хотели узнать, где я скрываю свои драгоценности. Напрасно я уверяла, что все сколько-нибудь ценное у нас давно уже отобрали… Простите, что я отворачиваюсь.

Как я попала в нилашскую казарму на улице Хайош, не помню. Очнулась в кладовке на каменном полу. Здесь сидело еще четверо — доктор медицины с детьми и архитектор. От них узнала, что русские неожиданно появились в горах возле Буды. Все думали, что вы займете раньше левый, восточный берег Дуная. Поэтому нилаши убегали из Пешта в Буду, а из Буды в Пешт уходили все те, кто ждал русских. Теперь началось обратное передвижение!

Мы представляли себе, как нилаши снуют туда-сюда, как они мечутся, чувствуя, что им некуда деться, — и это доставляло нам единственную радость.

На вторую ночь рождества нам связали руки и повели к Ланц-хид. Я шла впереди. За мной следовал нилаш с кривым носом. Когда дошли до половины висячего моста, я вдруг услышала за собой детский крик и тут же почувствовала сильный удар по голове. Видите, шрам на темени…

В ледяной воде Дуная я быстро опомнилась. Уже почти задыхалась, намокшая одежда тянула ко дну. Напрягая силы, я плыла, плыла к берегу, к Буде. До сих пор мне непонятно, как развязались веревки на руках и как я все-таки доплыла. Может быть, это моя любовь к жизни дала мне столько сил. Ведь раньше во всем нашем большом доме не было девушки жизнерадостней и веселее меня!

Выбравшись из воды, я легла на снег, совершенно не ощущая холода. Тело страшно ныло, и только одного хотелось — спать, спать. Не припомню, спала я или сразу пошла по набережной. Ничего не соображала, даже не поняла, что хотят полицейские, которые взяли меня под руки и повели. В каком-то бункере, укрытая одеялом, моментально уснула.

Проснулась от толчков в грудь. Открыла глаза, и вот ужас — увидела перед собой нилаша, того самого, с кривым носом. Он узнал меня и был вне себя от гнева, что я еще не на дне Дуная. Он стал меня колотить так, как будто за каждый удар ему платили по пенго. Я, стиснув зубы, ждала, пока он устанет.

Из подвала каждый день вызывали на допрос по пять-шесть человек, но редко кто возвращался. Их убивали неслышно, тут же, во дворе. Трупы сначала отвозили к Дунаю, а позднее, вынося из бункера мусор, я часто находила их в снегу.

В Буде становилось все тревожнее. Русские самолеты бомбили укрепления. Нилаши спасались в бункерах, а нас они переселили в верхние этажи. Оттуда нам хоть виднее было… Бои шли уже за горой Сент-Гелерт, в Будафоке и у больницы Уй-Сент-Янош на окраине Буды. А в Пеште немцы еще держались у Восточного вокзала. Там все время что-то дымилось.

У нилашей, которые нас стерегли, был растерянный вид. Они не знали, куда им бежать. Они говорили нам: «Ладно, вы пока с нами поживете, но жить дольше нас не будете».

18 января раздались сильные взрывы. Немцы рвали мосты через Дунай, отступали из Пешта.

Вскоре нас построили по четыре и связали веревками. Кто-то сказал, что поведут в казарму Радецкого, где находился центральный штаб нилашских трибуналов. Я обрадовалась: туда, как я узнала, отправили и мужа. Но нас повели к Горе роз — Рожадомбе.

Ночь была чудесная, лунная и немножко морозная. Синий снег искрился и мягко хрустел под ногами. Мы шли мимо богатых вилл с зеркальными окнами, в которых отчетливо отражались листья деревьев. Я думала о том, что хорошо было бы сейчас остаться жить в какой-нибудь из этих вилл. Выбирала, какая лучше, красивее, с балкончиком в сад.

И вдруг я услышала крик, полный ужаса: «Прощай, Матьяш!» И в тот же момент затрещали выстрелы. Передо мной кто-то упал. Я почувствовала острую боль в голове и тоже упала. Изо рта и из носа у меня потекла кровь. Кругом падали люди, слышались крики и стоны, а затем в глазах потемнело и я будто куда-то провалилась. Очнулась, не знаю через сколько времени, от ощущения чего-то влажного и липкого на лице.

Пес лизал мне щеки. Полная луна светила с чистого темносинего неба; она казалась очень близкой, точно висела на ветках старого каштана над моей головой. Мне так захотелось жить! Я с трудом приподнялась, отвязала себя от мертвых и, шагая через них, побрела вниз, к Буде.

Какой-то венгерский солдат помог мне найти пункт первой помощи на Маргит-кэрут.

Доктор сделал перевязку и спросил: кто я и почему ранена? Пришлось придумать целую историю — что я кухарка, шла доставать продукты, случайно попала под обстрел.

Он оперировал меня долго. Я слышала, как он говорил медицинской сестре: «Две пули в затылок и шею. И она еще жива! Невероятный случай!»

После операции меня положили на носилки. До утра ничего не сознавала. Когда пришла в себя, доктор спросил топотом: «Кто вы? Доверьтесь мне». Я чистосердечно ему все рассказала. Он успокаивал, говорил, что бинты покрыли все мое лицо и теперь меня никто не узнает.

Я пошла. Хотела укрыться у знакомых, но они побоялись меня принять, советовали пойти к Рожадомбе: там, мол, богатые виллы и нилаши их не очень строго проверяют.

Кое-как, придерживаясь стен домов и железных садовых оград, я дотащилась до вершины Горы роз. Я заходила в каждый дом, но там и вовсе от меня отворачивались.

Я была в отчаянии и уже замерзала на снегу у ворот крайней виллы, когда кто-то принес мне тарелку супа. Я не могла есть: из-за ранения не открывался рот. Кое-как всосала немного теплой жидкости и, набравшись сил, поплелась в Буду. Шла до тех пор, пока не упала. Меня втащили в ближайший бункер, и там я два дня просидела в углу — молча, без всякой пищи, затем вышла на улицу.

Снаряды разрывались, пули летели со всех сторон, а я все шла и шла, подолгу отдыхая на ступеньках подъездов. Наконец добралась до врача, которому я раньше доверилась, попросила сделать перевязку. Он что-то сказал медицинской сестре, куда-то послал ее и начал снимать бинты с моего лица. И, о ужас опять, подумайте! Только снял бинты — открывается дверь, и входит тот самый нилаш с Хайош-утца!

Никогда не забуду его жуткой улыбки и тупого торжествующего взгляда.

На улице Капаш он запер меня в уборную. А ночью вывел во двор и толкнул изо всей силы в толпу таких же, как и я. Нас всех куда-то повели.

Буда горела. Высоко в небе гудели моторы самолетов, кругом стреляли. Наша стража ползла вдоль стен, перебегала из калитки в калитку, из подъезда в подъезд, а мы шли посредине освещенной улицы.

Привели на Маргит-кэрут, во двор казармы Радецкого, и построили у стены. Нилаши были в зеленых рубашках, с автоматами в руках.

Я хорошо сознавала, что сейчас с нами произойдет, и хотела только, чтобы это случилось поскорее и чтобы мой муж случайно не увидел меня из окна казармы. Я была уверена в том, что он там, и поэтому все время старалась стоять за спиной соседа.

С первым же выстрелом я упала, прижавшись к земле. Пули свистели и с треском ударялись о стену. Все уже лежали мертвыми, а нилаши еще продолжали стрелять. Потом они ушли. Я страшно удивилась, что опять жива и даже не ранена. Меня спас своим телом сосед, упавший на меня.

Я услышала шум крови у себя в ушах — такая тишина стояла во дворе. Приподняв голову, увидела в окне напротив тонкую полоску света. Она показалась мне узким острым глазом какого-то большого чудовища, которое зорко следит за каждым моим движением, и я долго не решалась встать. Но звезды сияли надо мной, большие, живые и яркие, а в воздухе чувствовался свежий запах Дуная…

Я ободрилась. Мне снова сильно захотелось жить, жить, жить!

На четвереньках выползла на площадь, встала и, спотыкаясь, побрела. Навстречу попался венгерский патруль. Видя, что я с трудом передвигаюсь, солдаты взяли меня под руки и, несмотря на мои протесты, отвели обратно на Маргит-кэрут, в пункт первой помощи.

И там, вы не поверите, я опять столкнулась с тем кривоносым нилашем, который сбросил меня в Дунай с Ланц-хид.

Он завопил, что я нарочно все время убегаю от смерти. Я с плачем рассказала ему, каким чудом спаслась на этот раз. Он с тревогой прислушивался к шуму близкого боя. «Ладно, — сказал он, — завтра утром я сам займусь тобою, а сейчас мне некогда, останешься тут под охраной», — и куда-то заторопился.

Когда часовой задремал, я незаметно вышла из дома.

Две недели я блуждала по разбитой, дымящейся Буде. Ходила по улицам, не обращая внимания на стрельбу, взрывы, падающие дома. Почему-то я была твердо убеждена, что после всего пережитого мною уже ничто не причинит мне вреда.

Жила я милостыней, которую просила униженно и со слезами. В одном бункере ухаживала за раненой старухой. Скоро она умерла, и я пять дней скрывала это от всех, чтобы пользоваться и дальше ее продуктами и ее постелью. Я лежала рядом с ней, укрывшись одним одеялом. Но когда она стала пахнуть, меня прогнали.

И вот вчера в Буде не стало, наконец, ни немцев, ни нилашей. Сейчас я могу итти куда хочу…

Говорят, в Уйпеште русские уже построили понтонный мост. Мне необходимо попасть в Пешт. Мужу, кажется, удалось бежать отсюда перед взрывом мостов. В Пеште у нас есть родственники. Все меня считают давно убитой. А я приду…

Вы опять смотрите на мое лицо. Не нужно, прошу вас. Оно, не правда ли, очень безобразное? Я вот так прикроюсь платком и пойду в Уйпешт…