Вертихвост и Федотка

УСЛУЖИЛ ПЕС ВОЛКУ

Каждый день виделись теперь Вертихвост и Федотка, и каждый день учил Вертихвост Федотку чему-нибудь новому. Услышал, что тот Антона Кузькина облаял, похвалил:

- Правильно сделал: он - выпивоха, детишек бьет, жену обижает. На таких следует лаять.

Услышал, что Федотка соседскую свинью со своего двора прогнал, опять похвалил его:

- Правильно сделал: нечего ей по чужим дворам шляться, в чужие лохани нос совать. И впредь поступай так же. Каждый должен есть из своего корыта... И главное - ни перед кем не выслуживайся, выслуживаются только самые распоследние собаки, у которых уже никакой гордости не осталось, вон как у Пустобреха. Знаешь Пустобреха?

- Знаю, видел один раз у речки. Серый такой пес.

- Это верно - пес он: на кого дед обижается, на того и Пустобрех лает, а ведь дед может и ошибиться. Значит, выходит, и ты зря на человека лаял? Нет, Федотка, лаять надо с умом и в дело. Миру нужны хорошие собаки, а не пустобрехи, готовые всем услужать и перед всеми хвостом повиливать. Знаешь, что вытворил один раз Пустобрех?

- Нет, - честно признался Федотка.

- Тогда слушай и в разум бери, - сказал Вертихвост и начал рассказывать.

Случилось это о прошлой осенью. Высунулся как-то ночью пес Пустобрех в подворотню и видит: стоит посреди улицы Волк и о чем-то глубоко думает. Пустобреху нырнуть бы поскорее назад, закрыться у себя в конуре и сидеть, сопеть, как он сопел до этого, а ему, вахлаку, захотелось, видите ли, показать себя Волку.

Спросил он его:

- О чем задумался, Волк?

- Да вот соображаю, - говорит Волк, - из чьего бы мне двора овечку унести.

Пустобреху, услышь он это, нырнуть бы поскорее назад, закрыться у себя в конуре и сидеть, сопеть, как он сопел до этого, но ему, вахлаку, захотелось, видите ли, поговорить с Волком.

- А чего ж тут соображать? Заходи в любой двор, бери любую и волоки себе на здоровье в лес. Овечек у нас в селе много.

- В любой двор не зайдешь, - говорит Волк. - Я вот попробовал в твой войти, да калитка на щеколду закрыта.

Пустобреху, услышь он это, нырнуть бы поскорее назад, закрыться у себя в конура и сидеть, сопеть, как он сопел до этого, но ему, вахлаку, захотелось, видите ли, услужить Волку. Сказал он:

- А чего ж мудреного в щеколде-то? Надави ее лапой книзу, толкни калитку, она и откроется.

Так Волк и сделал. Вошел во двор, взял овцу, пожирнее которая, взвалил на спину... И завилял тут Пустобрех пропыленным хвостом, залебезил:

- О чем попросить тебя хочу. Волк.

- Чего тебе? - глянул на него Волк из-под нахмуренных бровей. Пустобрех аж попятился.

- Ты не серчай только: разреши мне полаять на тебя, для вида полаять, чтобы не говорили потом, что я молчал.

- Ну полай, - разрешил Волк и пошел напрямую через огороды в лес.

- Вот он какой, Пустобрюх-то, - закончил свой рассказ Вертихвост,- волку и тому услужить готов. Запомни, Федотка, сердцем всем запомни: миру нужны хорошие собаки, а не пустобрехи.

- Запомню, Вертихвост, - мотнул Федотка ушами, - я все запоминаю, что ты мне говоришь, и делаю так, как учишь ты.

- Вот за это я тебя хвалю, - обнял Вертихвост Федотку, простился с ним и побежал домой.

Побежал и Федотка прогуляться по Марьевке. Бежит он мимо колодца и думает: дай погляжу, что там. Впрыгнул на сруб, смотрит: далеко внизу - голубым квадратиком вода, а из воды смотрит на Федотку щенок с длинными не по росту ушами и не моргает.

- Здорова! - кричит ему сверху Федотка.

А щенок из колодца отвечает:

- ...орова! - и ушами мотнул, а вода как была спокойная, так и не шелохнулась даже.

Любопытно стало Федотке, и захотелось ему поближе к щенку присмотреться. Свесился он над колодцем пониже, и тут то ли уши его перетянули, то ли ветерок поблизости пробегал и понечаянности чхнул в его сторону, но только шагнул Федотка вперед, сказал самому себе: «Ну, Федотушка, будь здоров», - и полетел в колодец.

Двадцать четыре метра летел до воды, но не разбился, захлебнулся только. Вынырнул из воды, - леп-леп - лапками, взобрался на дощечку в углу, поднял голову, смотрит: высоко-высоко - голубым квадратиком небо.

«Эх, - думает Федотка, - чуть было в воспоминания не угодил. Это как же я теперь отсюда выберусь-то?»

Смотрит - спускается сверху бадья: бабушка Степанида за водой пришла.

«Ну, - думает Федотка, - теперь я спасен».

Подтащил к себе бадью, уселся в нее поразвалистее и барином поехал наверх. Едет, доски считает, думает: «Эх, и будет теперь о чем Вертихвосту и собакам деревенским рассказывать».

А бабушка вертит и вертит себе ручку колодца, вертит и вертит, а потом глянула, а он - сидит! И дрогнуло у бабушки старенькое сердце.

- Водяной! - взвизгнула она и зарысила от колодца к дому, а Федотка - у-у-у! - поехал вниз и - ульк! - искупался еще раз.

Выбрался опять на дощечку в углу, сидит, обтекает. Слышит: дед Григорий, муж бабушки Степаниды, к колодцу прихромал. Свесился над колодцем, ладонями прикрылся, чтобы видеть получше, а Федотка - раз! - и вдвинулся в уголок, чтобы дед его не приметил, и когда поехала наверх бадья, не сел в нее: дед не бабка, испугаться не испугается, а по шее за будь здоров нахлопает. А кому ж это хочется в летний жаркий день на виду у целой деревни по шее схлопатывать.

Слышал Федотка, как там, наверху, перелил дед из бадьи в ведро воду и выругался:

- О, прибежала от колодца: водяной, водяной в нашем колодце объявился! Сама ты водяной в юбке.

И похромал к дому, а Федотка в колодце остался сидеть, ночи дожидаться: ночью не так видно. А то глянут - сидишь ты в бадье и - у-у-у! - и опять пожалуйте купаться. За летний-то день сколько раз можно съездить. Пожалуй, доездишься до того, что наверх уж и выезжать некому будет.

Рассудил так Федотка и остался в колодце полной тьмы дожидаться... В полночь пришла с фермы тетка Лукерья. Хватилась, а воды-то у нее и нет, она за ведро и - к колодцу. И Федотка решил попытать счастья. Забрался потихоньку в бадью, погрузился в жуткую холодную воду, весь погрузился, одни ноздри сверху остались. Сидит, дышит, а как стал кверху подъезжать, совсем затонул.

Сомкнулась темная ледяная вода над Федоткой, похоронила Федотку. Смело взяла тетка Лукерья бадью, смело поставила на сруб колодца, а Федотка в это время - буль! - и появился.

- Фу! - говорит. - Чуть не задохнулся.

И это в двенадцать часов ночи, когда летает над деревней всяческая нечистая и разнечистая сила, когда даже упокойнички из могил встают и шествуют неприглашенными к своим вчерашним родственничкам в гости.

Охнула тетка Лукерья и не помнит, как у себя на печке оказалась. А Федотка в это время улепетывал от колодца, взматывал длинными не по росту ушами и думал:

«Только бы никто меня не поймал и обратно туда не отправил».

Но никто его, конечно, ловить не стал, никто его никуда не отправлял, только долго после этого доставали из марьевского колодца муругую Федоткину шерсть и дивились: откуда она взялась там! Да бабка Степанида ходила по селу и говорила всем:

- Водяной в нашем колодце объявился. Вот истинный крест водяной. Вытащила я бадью, а он - сидит.

И тетка Лукерья, никогда до этого ни в какую нечистую силу не веровавшая, в водяного уверовала. И тоже ходит по селу и говорит всем:

- Верно, есть в нашем колодце водяной. Я его сама видела, вот только поближе не смогла разглядеть, какой он из себя. Помню только, что он умеет фыркать и что у него есть уши.

Федотка же о своем полете в колодец не сказал даже Вертихвосту: с некоторых пор он понял, что не все нужно и учителям рассказывать, иногда не мешает и поберечь от излишних подробностей своей жизни их высокомудрые сердца и головы.