Ветер перемен

Глава 3. Тротил много дел наворотил

Тротил является продуктом воздействия смеси

азотной и серной кислот на толуол.

Почти сразу же после того, как все свиньи набили свои животы непотребного вида мешаниной, я вернулся на «Ладожскую». Даже несмотря на уговоры Зинаиды Михайловны, которая до последней минуты не хотела меня отпускать. А когда же я отчаялся уйти по–хорошему, объяснил, почему мне нужно покинуть её. И как только сообщил Зинаиде Михайловне о своем намерении сопровождать группу Петра Данилыча, она так завелась, что было просто уму непостижимо. Стала мне втолковывать, что «это опасно», что «от подрывников ничего хорошего не жди» и прочее в этом роде. А я и так это знаю, но решение-то уже принято.

В общем, под конец рассердился я сам и, не сказав ни слова, повернулся спиной и ушел. Уж не знаю, как на это отреагировала Зинаида Михайловна. Наверное, обиделась. А может, поняла, что сама виновата, что я вот так, по-английски, не прощаясь, ушел от нее. В любом случае, в следующий раз как побываю на «Новочеркасской», обязательно перед ней извинюсь. Все-таки я тоже нехорошо поступил.

Обратно идти по туннелю было уже не так страшно. Все мысли были заняты моим уходом от Зинаиды Михайловны и известием о пропаже Маши, и мне было так паршиво, что никакой абсолютно боязни я не испытывал.

Так, почти незаметно и дошел до «Ладожской». Дом, милый дом! За те годы, что я провел под землей, станция стала для меня родной, хотя до Катастрофы моя квартира находилась близ «Улицы Дыбенко». Сюда нас с мамой пригласил переехать дядя Вова, на что мы, немного поколебавшись, дали согласие. Перевезли на «Ладожскую» все свои вещи и вскоре очень хорошо там обустроились.

Поначалу мы с мамой жили в нашей палатке вдвоем. Но с годами я рос и становился все выше и больше. Места в небольшой палатке нам двоим стало не хватать. Тогда я «переселился» в вагон поезда и впоследствии спал там. И, скажу по правде, мне это нравилось больше. Перед сном можно поговорить с соседями – в вагоне лежа могли поместиться шестнадцать человек – чего в палатке сделать не получится. Да и вообще, на мой взгляд, в электричке удобнее и комфортнее.

Спать мне сейчас совсем не хотелось. Тем не менее, я все–таки пошел устраиваться на боковую, перед этим зайдя к Фомичу и сдав оружие, чтобы не ворчал. Сон обязательно придет, нужно просто некоторое время полежать без движения и глаза должны будут закрыться сами собой.

Вот и мой вагон номер 10280. Именно здесь я провожу большую часть своей жизни в метро. Старенький уже, все железки в нем давно покрылись ржавчиной, как, впрочем, и в остальных электричках. Бывшие когда-то коричневого цвета обивки сидений уже не являлись таковыми. Их теперешний оттенок попросту не имеет названия – некая смесь бордового, пунцового и рыжего. Все стекла были настолько грязными, что мыть их уже было бесполезно – слой пыли въелся намертво.

Однако, несмотря на все эти недостатки, вагон меня вполне устраивал.

Я улегся на сиденье, подложив под голову руки, и постарался ни о чем не думать. Я приказал мыслям на время улетучиться из моей головы. Похоже, они меня послушались, потому что сразу стало так легко, и в ушах лишь «завывал ветер».

Спустя уже минуту бездумного лежания, меня начала одолевать дремота. Когда я уже готов был закрыть глаза, чтобы погрузиться в безмятежное царство Морфея, невольно вспомнилось, что завтра мне предстоит тяжелый день. Я вновь прокрутил в голове наш разговор с Петром Данилычем и вспомнил, что встать мне надо очень рано.

Проблема! Теперь мне уже было не до сна.

Итак, встает вопрос: что делать? Ответ вроде как очевиден: поставить будильник, тем более что он у меня есть. И все бы хорошо, но ведь я в вагоне буду не один. Через некоторое время придут еще люди, которым завтра не потребуется вставать в такую же рань, что и мне. Монотонное и раздражающее «дзынь–дзынь–дзынь» будильника непременно разбудит всех, кто будет находиться не только в этом, но и в соседних вагонах тоже. За несвоевременное пробуждение мне спасибо всяко не скажут.

Один мудрый человек, уже не помню кто, говорил: «Выход есть всегда». Очень умная мысль. Например, самый простой выход из любой ситуации – ничего не делать. Но простой, не значит рациональный.

Ну а раз выход есть всегда, то и я, в конце концов, что-нибудь придумаю.

Чисто теоретически я мог просто лечь спать и ничего не предпринимать. Я нужен команде Петра Данилыча, а значит, без меня они не пойдут. А значит, они сами могут меня разбудить. Но слушать упреки мне никогда не нравилось, какой бы характер они не носили. Нет, так дело не пойдет, так что стоило подумать еще.

И пока мои мысли были заняты поиском решения вставшей передо мной проблемы, в вагон вошел Митек с грязной замызганной подушкой под мышкой. Я поначалу его и не заметил, хотя такую тушу сложно упустить из виду.

Митек – это такой огромный, под два метра ростом, гигант с уровнем развития шестилетнего ребенка. Говорить он толком не мог, в основном только бессвязно мычал, изо рта у него довольно часто текли ручейки слюней. В остальном же он ничем не отличался от маленьких детей и был таким же человеком, как и все, просто… не обычным. Ребята с нашей станции частенько брали его с собой играть.

Митек послушный и сильный, что делает его незаменимым при выполнении какой–либо тяжелой работы. Он одной рукой мог поднять меня над головой, а тяжелая кирка была для него что тростинка.

Наш гигант не всегда был таким. В два года он упал с платформы головой прямо на рельсу. Он чудом остался жить, но черепная коробка оказалась деформирована и, по всей видимости, из–за этого что–то произошло с мозгом. В итоге Митек практически остановился в развитии. Но на нем сработал закон «равноценного обмена»: если ты что–то теряешь, ты что–то приобретаешь взамен. В Митьке со страшной силой разбушевались гормоны роста и в итоге за каких–то два года он вымахал чуть ли на метр. Теперь же он был выше меня почти на три головы.

Но был в нем и еще один недостаток. Во сне он страшно, просто невыносимо храпел. Поэтому его появление не стало для меня поводом для радости. Ну почему, почему именно сегодня, когда мне надо выспаться?

– Пывет, Алех! – сказал Митек, помахав мне своей огромной лапищей.

– Привет! – отозвался я, стараясь придать своему голосу хоть капельку радости.

– А я… шпать! – как будто похвастался Митек, показав мне на подушку.

– Это здорово.

– Я устал. Шпать.

Гигант взбил подушку, положил ее под голову и улегся на сиденье. Зевнул, обнажив ряд желтых зубов, и закрыл глаза.

Прогнать я его не мог, хотя мне это было необходимо, чтобы спокойно выспаться. Митек, несмотря на свои внушительные габариты и немного отталкивающую внешность, человек очень ранимый.

Меня вдруг осенило. Я вскочил, выбежал из поезда, подбежал к палатке, где лежала мама, и тихонько пробрался внутрь. Стараясь действовать тихо, я, спустя минуту, нашел среди немногочисленных вещей обычную деревянную бельевую прищепку.

Вернувшись в вагон, я растормошил его и дал прищепку. Он взял ее в руку и непонимающе уставился на меня.

– Надень ее на нос.

Митек покрутил прищепку в руке, видимо пытаясь понять, как с ней обращаться. Не выдержав, я выхватил ее и сам защемил ему нос.

– Вот, так и спи. И ни в коем случае ее не снимай, понял. НЕ СНИ–МАЙ!

Митек энергично закивал.

– И еще. Сможешь меня разбудить в четыре часа?

Заметив замешательство на лице Митька, я показал ему часы и ткнул пальцем в цифру «четыре». Судя по довольному выражению, гигант меня понял. Ну и чудненько.

– Да, магу! Я встаю всегда ΄ано.

– Отлично! Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Алех!

* * *

Огромный, под шесть метров в длину, игуаноподобный зверь лежал на крыше Ледового дворца и взирал с высоты на проспект Большевиков. Ему казалось, что он – самое могущественное существо в этом мире и нет никого, кто сможет справиться с ним. Он здесь царь и Бог, единственный в своем роде, равных которому нет и не будет.

Любому, кто будет находиться на высоте, будет казаться, что выше него только небо. Однако игуанодон считал себя властителем наземного мира неспроста – у него были веские основания так полагать. Еще бы, такие внушительные габариты и чудовищную силу не имеет ни одно земное существо, а чудовищная внешность заставляла в страхе убегать любого, кто встанет у него на пути. К тому же помимо того, что игуанодон казался очень неуклюжим и малоподвижным, он не являлся таковым. Внешность зачастую оказывается очень обманчива.

Существо не имело практически ничего схожего с игуанодоном – древним динозавром, живущем на Земле много миллионов лет назад, но другого лучшего слова, чтобы охарактеризовать его, нельзя было подобрать. Он очень сильно походил на игуану, только увеличенную в несколько раз.

Сейчас игуанодон нежился в едва пробивающихся сквозь плотный слой облаков лучах Солнца после сытного обеда. Пирушка действительно выдалась славной: три собаки-мутанта и на закуску птицеящер. Поймать последнего было непросто. Поимка летающей твари все–таки требует больше сноровки и проворности, и, конечно же, хотя бы маленькую толику везения.

Положив под голову лапы, игуанодон, не моргая, наблюдал за проспектом Большевиков и идущей перпендикулярно ему улицей Коллонтай – вдруг появится новая жертва. Монстр не был голоден, но полакомится еще, отнюдь не отказался бы. Тем более что птицеящер уже практически переварился в его брюхе.

Однако пока потенциальной «еды» игуанодоном замечено не было. Чудовище ненадолго прикрыло глаза и уже собралось немного прикорнуть, как неожиданно его разбудил грохот со стороны станции метро «Проспект Большевиков». Вскочив, игуанодон одним прыжком оказался на поверхности, мягко приземлившись на все четыре лапы, и стремительно бросился в ту сторону, откуда слышал звук.

Там он заметил человека. Скривив рот наподобие улыбки, монстр бросился на мужчину. Распахнутая пасть с сотней острых, мерзких зубов, было последнее, что увидел человек в своей жизни…

* * *

Я рывком встал. Вся спина у меня была мокрая от пота, как, впрочем, и все тело. Я повернул голову налево, и чуть было не отшатнулся, но вовремя понял, что это всего лишь Митек.

– Ты уже п΄аснулся? – участливо осведомился он.

– Э–э–э, да. Да, я проснулся, – сказал я и рукавом вытер капли пота со лба.

– А я тебя соб΄ался будить.

– Спасибо, друг, но, как видишь, твои услуги больше не нужны, – я улыбнулся. Митек неуклюже оскалился в ответ.

– Ха΄ашо. А ты куда уходишь? – спросил гигант, видя, что я встаю с сиденья и направляюсь к выходу.

– Дела, Митек, дела. Важные и неотложные. Если хочешь, я тебе потом расскажу.

Митек энергично закивал головой.

«При условии, что я еще вернусь» – про себя подумал я, но тут же прогнал эти пессимистические мысли. Ни к чему это сейчас.

* * *

Интересно еще и то, что сон, заставивший меня проснуться, запросто мог оказаться вещим. Ведь человек, на которого напал игуанодон, был… я. Правда, бредовость ситуации заключается в том, что на поверхности мне, боюсь, оказаться не суждено. Да и я привык к метро, мне и здесь хорошо.

И все–таки сон не давал мне покоя. Мне отчего–то казалось, что это отнюдь не результат моей бурной фантазии.

Когда же я пришел к палатке Петра Данилыча, все мысли о страшном зеленом чудище ушли на второй план. К сожалению, выгнать их из головы насовсем у меня не получилось. Помня наставления подрывника, я не стал возвещать о своем прибытии посредством колокольчика, а просто вошел внутрь.

Петр Данилыч, как я и думал, был уже на ногах.

– О, Олег, это ты! – взрывотехник лишь на секунду оторвался, чтобы посмотреть на меня и снова занялся своими делами. Сейчас он шуровал в коробке с нарисованным на ней черепом. Скорее всего, готовил свои взрывчатые вещества. – А ты, однако, первый. Вот уж не ожидал. Даже мои ребята еще не пришли. Сходи пока оружие возьми, что зря время терять?

А ведь довольно странно, что я прибыл первым. Мне казалось, когда приду, все уже будут на месте. Ан нет!

Но, может, я зря беспокоюсь? Что такого в том, что другие немного запаздывают? Такое ведь может быть, запросто. Все мы люди и всем нам свойственно совершать огрехи.

А вот и Фомич. Лежит плашмя на деревянном ящике, от которого, как мне кажется, еще ни разу не отходил, и негромко похрапывал. Пугнуть бы его сейчас хорошенечко, но потом такого от него наслушаешься, что сразу же пожалеешь о содеянном. Уши в трубочку свернутся и не вывернутся, и это только в лучшем случае. Нет, с ним лучше не шутить понапрасну. Фомич и так наверняка будет недоволен, что я его разбужу, и фактически второй раз за день стану просить у него автомат.

Как это ни странно, ничего кроме невнятного бормотания он не выдал. Видно, его Петр Данилыч предупредил, что я зайду. В противном случае на мою бедную голову посыпались бы самые отборные ругательства. Фомич, выдав мне автомат и пару магазинов к нему, поворчал еще немного и снова лег на ящик. Сон у него чуткий, чуть тронь его – тут же проснется. Так что наше оружие, можно сказать, в относительной безопасности.

Вернувшись обратно в палатку Петра Данилыча, я увидел, что его команда уже была в полном составе. Причем в полной боевой готовности. Не хватало только Остапа. Небось скоро подойдет.

Петр Данилыч представил мне свою команду. По именам никого из подрывников никто не звал, поэтому у них были клички. Того, что был самый маленький, как по росту, так и по телосложению, звали Пакля. Самого здорового и самого бородатого – Леший. Тот, у которого на щеке красовалась татуировка, заслуженно носил кличку Ягуар – ведь вытатуирована была морда этого пятнистого представителя семейства кошачьих. Ну и последнего, одетого в оранжевый комбинезон, который до Катастрофы обычно носили либо работники канализации, либо гастарбайтеры, звали Сухарем.

– Ну-с, теперь, когда вы познакомились и все знаете, можно и в путь двинутся, – сообщил Петр Данилыч, вскидывая рюкзак себе на плечи.

– Погодите, а как же Остап, он с нами не едет? – удивился я.

– Почему же, едет. Не волнуйся, Олег, мы его на «Новочеркасской» заберем. Ему так удобнее будет.

Я пожал плечами. Хорошо, на «Новочеркасской», так на «Новочеркасской».

Все–таки не очень нравился мне этот Остап. Какой–то он был подозрительный, странный, не заслуживал доверия, по крайней мере, у меня. Но раз ему верит Петр Данилыч, мне ничего другого не остается, как полагаться на чутье подрывника. Сколько я знаю Петра Данилыча, он всегда умел разбираться в людях.

В начале туннеля, ведущего в сторону «Спасской», нас ждали две дрезины. Они были пригнаны заведомо с «Площади Александра Невского» специально для нас. Поскольку одна дрезина вмещала в себя всего лишь четыре человека, а наша группа, если еще посчитать отсутствующего пока Остапа, состояла из гораздо большего количества людей, транспорта было два. В каждом из них на высокой жердочке висел фонарь со свечой внутри, чтобы в туннеле был хоть какой-то свет.

Я, Петр Данилыч, Леший и Ягуар сели в первую дрезину, а Сухарь и Пакля, соответственно, заняли свои места во второй.

– Ну–с, Олег, ответствуй, ездил ли ты когда-нибудь на такой махине? – поинтересовался Леший.

– Да как–то не приходилось, – признался я.

– Зато теперь тебе представилась такая возможность, – Леший хитро улыбнулся, словно намеревался сделать какую–то пакость, и продолжил: – Значит, все очень просто. Ты берешься за ручку с одной стороны, а я – с другой. И по очереди опускаем ее вниз. Это похоже на качалки, что на детской площадке… были. Главное, не особо усердствуй, иначе быстро устанешь, это раз, и затормозить, если что вовремя не успеем, это два. Все понял?

– Конечно, все вроде просто, – сказал я и взялся за ручку. Потянул вниз. Поддалась она с трудом, но самое главное, что поддалась. Следом за этим ее опустил Леший. Мы медленно тронулись с места. За нами двинулась дрезина Сухаря и Пакли.

Когда мы развили приличную скорость, я уже перестал прилагать какие–либо усилия, чтобы опускать ручку. Рычаг словно сам, на автомате, взмывал вверх, а потом наклонялся вниз. Двигались мы достаточно быстро, и Петр Данилыч на всякий случай держал руку на рычаге тормоза.

Трубы, которыми были «испещрены» стены туннеля, мелькали у меня перед глазами только так. Иногда были видны пути, ведущие неизвестно куда. Вернее, этого просто я не знал.

Постепенно дрезина начала терять в скорости. Леший схватился за ручку и кивнул мне:

– А ну, Олег, налегай.

Я приналег. Как и в первый раз, пришлось употребить физическую силу, но очень скоро нужда в этом отпала. Постепенно наша дрезина набрала ход и теперь шла накатом. Потоки воздуха били мне в лицо, трепали волосы. До чего же это приятное ощущение!

– Эй, Ягуар, о чем задумался? – неожиданно спросил Петр Данилыч. Спросил громко, так как из-за грохота колес по рельсам слышимость была плохая.

Ягуар встрепенулся, словно ото сна, почесал щеку, на которой находилась татуировка.

– Да так, ни о чем, в общем–то…

– Ну, я же по лицу твоему вижу, что тебя что–то беспокоит. Ну, расскажи, может на душе легче станет.

Ягуар некоторое время помолчал, глядя в пол, а потом произнес:

– О смерти я думаю, Петр, о смерти. Что дальше будет, когда я умру? Что там, за пределами жизни, творится? В рай я попаду или в ад? Или может это все бредни?

– Э, парень, не рановато ли тебе об этом думать, а? – Петр Данилыч покачал головой. – Ты это брось, Ягуар. В твои–то годы, и о смерти думать… Ты в своем уме?

– А что такого? Что, если я в любой момент могу коньки отбросить? Ведь никогда не знаешь, что случится. А в нашей профессии и подавно.

– Ты эти разговорчики мне брось, – сурово сказал Петр Данилыч. – Понял меня. Тут у нас вообще–то Олег сидит, и ни к чему ему твои размышления о смерти слушать.

– А что он, сам не понимает, что ли? Прекрасно он все знает. Что запросто может подохнуть, как и все мы.

Не нравились мне речи Ягуара, ох, не нравились. Даже если мысленно отбросить в сторону все разговоры о моей персоне, все равно мало в них хорошего. Да, я знаю, что практически каждый день рискую шкурой. Взять, к примеру, наши с Юрой дежурства. Пару раз нам приходилось вступать в перестрелки с «красными». Я даже был однажды ранен, пускай и не серьезно.

Петр Данилыч привстал и с силой ударил Ягуара ладонью по лицу. Даже в грохоте колес я отчетливо услышал смачный хлопок от пощечины.

– Это тебе, чтобы в следующий раз думал, что говоришь и держал язык за зубами. Хочешь всем испортить настроение? Хочешь, чтобы у всех упал боевой дух? Ты в своем уме, Ягуар? – в голосе Петра Данилыча уже не было прежней злобы, зато было много упрека и укоризны. – А главное, с чего такой пессимизм, раньше вообще ни слова об этом не говорил, а тут на тебе…

Ягуар прижал ладонь к щеке и понуро смотрел вниз. Конечно, больно будет после такого–то удара. Хотя Ягуар и молчал, мне показалось, что он раскаивается в том, что наговорил минуту назад. Его даже стало жалко, наверняка все его слова были последствием нервного срыва или чего–то в этом роде. Вряд ли он, будучи в здравом уме, сказал бы такое.

Всю оставшуюся дорогу до «Новочеркасской» мы ехали молча, никто не проронил ни звука. Когда же наши дрезины прибыли на место, мы остановились и вышли на платформу. Несколько людей, находившихся на станции и следившие за нашим прибытием, с интересом наблюдали за нами.

Петр Данилыч приказал нам оставаться на местах и никуда не уходить, чтобы, как только придет Остап, немедля погрузиться и поехать. Жаль, а я планировал зайти к Зинаиде Петровне и извиниться за вчерашнее. Что ж, может на обратном пути получиться?!

Прошло минут десять, а Остап так и не появлялся. Интересно, он вообще знает о том, что мы уже здесь и давно ожидаем его прибытия? Меня терзали смутные сомнения, что ответ на этот вопрос отрицательный.

– Петр Данилыч, может быть, вы сходите к нему и поторопите? – предложил я, когда стрелки на циферблате часов отсчитали пятнадцать минут.

– Я бы уже давно так сделал, если бы знал, где он живет. Он мне вчера четко сказал, что придет сразу, как только мы сюда приедем. И что же?!

Вот я нутром чувствовал, что Остапу верить нельзя, ненадежный он тип. А если рассматривать сложившуюся ситуацию, то так и выходит.

– Так может поспрашивать кого-нибудь? Наверняка его здесь знают.

Спрашивать, однако, не пришлось. К нам бодрым шагом шел сам виновник торжества. Поравнявшись с командиром, он быстро отчеканил, как будто отрапортовал:

– Извините, что задержался, я не думал, что вы так быстро прибудете.

– И что же ты все это время делал? – поинтересовался Петр Данилыч.

– Молился, - ответил Остап. – За себя, за вас и за удачное проведение операции.

– Ясно. Садись, пора в путь.

Мы расселись по своим местам так же, как и в первый раз, только теперь у рычага вместо меня и Лешего были Петр Данилыч и Ягуар. Управление же на второй дрезине взяли на себя Пакля и Остап.

Мы двинулись дальше. Из–за того, что нам достаточно долго пришлось ждать Остапа, наши дрезины ехали быстрее обычного. И все молчали, будто воды в рот набрали. Поскольку теперь в управлении дрезиной меня сменили, я внимательно вглядывался во тьму позади, ожидая, что оттуда могут выскочить какие-нибудь твари. Еще с пятнадцати лет я знал, что туннели более-менее безопасны. Мне говорили, что все пути и лазы, с которых могут проникнуть мутанты на нашу ветку, задраены или перекрыты. Но никогда нельзя было исключать возможности, что твари могли найти возможность пробраться сюда.

Благо вскоре мы прибыли на станцию «Площадь Александра Невского» и я оживился, разглядывая вестибюль станции. Хоть я был здесь неоднократно, но все же проездом, поэтому мне было некогда разглядывать все ее достопримечательности. А сейчас, когда руки не были заняты управлением дрезиной, грех не воспользоваться таким шансом.

– Олег, а вот знаешь ли ты историю этой станции? – обратился ко мне Петр Данилыч и даже слегка замедлил скорость дрезины.

– Ну, так, немножко.

– Тогда позволь я расскажу тебе.

Возражения с моей стороны, конечно же, не последовало. Люблю узнавать что-нибудь новенькое. Да и не культурно это, отказывать человеку, когда он хочет что-то тебе сказать, тем более если это Петр Данилыч. Мы остановились, заодно и для того, чтобы совершить передышку.

– Значится так… «Площадь Александра Невского–2», на которой мы сейчас и находимся — колонная станция глубокого заложения. Глубина ее – около 60 метров.

Интерьер станции формируют два ряда объединенных в аркады колонн, имеющих скосы в нижней части. Облицованная белым мрамором галерея в какой–то степени напоминает стену древнерусского города–крепости. Шаг гофр свода и светильников, как ты можешь видеть, не совпадают, создавая таким образом причудливый рисунок теней на потолке станции. Про это мне один мой знакомый сказал, сам бы я никогда бы не догадался. Такие же светильники освещают боковые залы. Цоколь путевых стен отделан полированным гранитом. Сами же стены облицованы декоративными панелями, набранными из штампованных алюминиевых элементов. Наложенные друг на друга лепестки золотистого цвета напоминают «чешую» ратных кольчуг. Их золотистая гамма хорошо сочеталась с беломраморным карнизом. К сожалению, сам можешь видеть, почти все эти чешуйки растащили, остались только три ряда сверху – видать до них не смогли добраться. Подо что их приспособили – хрен знает, но, как мне кажется, зря они так…

Действительно, в детстве я всегда сравнивал эти золотые пластинки либо с чешуей рыбы, либо с доспехами древнерусских воинов. А сейчас… сейчас на нас смотрели голые серые шершавые стены.

- В 2004 году, - продолжил Петр Данилыч, – было заменено освещение на станции – вместо ламп дневного света были поставлены натриевые, отчего станция очень потеряла в красоте. Со временем кольчуга перестала блестеть. Ты, наверное, этого уже и не помнишь. Теперь же станция и не освещается вовсе, не нужно никому это…

В торце станции, в специальной нише, отделанной золотистой смальтой, планировалось установить бронзовую скульптуру Александра Невского. Автором ее должен был быть некто Горевой, но к открытию станции скульптура не была выполнена. Позже за ваяние образа Александра Невского взялся другой скульптор, Акимушкин, кажется. Но этим планам по неведомым мне причинам также не удалось сбыться, и специально подготовленная для скульптуры ниша пустует, – закончил свой рассказ Петр Данилыч.

Интересно, интересно. Многое из того, что поведал мне Петр Данилыч, я не знал. И даже допускаю, что этого мог и не знать кто–нибудь из его команды. Вот, например, Леший слушал своего командира, разинув рот. И Ягуар, как мне показалось, проявил интерес к его рассказу.

Еще один туннель оказался позади. Мы прибыли на «Лиговку», то бишь на станцию «Лиговский проспект». Именно здесь мы дежурим вместе с Юрой. Вон там, в конце, где заканчивается платформа, свалены наподобие баррикады мешки с песком, а поверх них стоит пулемет. Старый такой, будто еще со времен Гражданской войны, но стреляет как новенький, осечек еще ни разу не выдавал.

Здесь нам пришлось сделать пересадку. Так как сегодняшние дежурные тоже прибыли с «Ладожской», они использовали дрезину, и теперь их транспортное средство преграждало нам путь. Поэтому мы не стали из кожи вон лезть, чтобы убрать с нашего пути их дрезину, а просто–напросто пересели.

Сейчас мешки были свалены по бокам рельсов, чтобы мы могли беспрепятственно проехать дальше. Дежурившие сегодня последние часы Вася и Леша помахали нам руками, пожелали нам удачи и принялись обратно возводить баррикаду. Скоро им на смену должны были прибыть Дима и Сережа, после которых на дежурство заступим мы с Юрой.

Когда мы отъехали от «Лиговки» на несколько сот метров, мои глаза словно заволокло черной пеленой. Дрезина, туннель, Петр Данилыч, его команда – всего этого я уже не видел. Был только мрак и ничего больше. Но вдруг картина стала потихоньку проясняться, будто туман стал медленно растворяться, показывая сокрытое им.

Я увидел трех человек. Никого из них я не знал и даже скорее всего ни разу не видел. Один шел впереди, два остальных по бокам чуть позади от него. Первый, по всей видимости, был главным в этой процессии. Лицо его скрывал капюшон, так что как он выглядел, я не знал; одной рукой он держал опущенный стволом к земле пистолет Стечкина, а вторую держал в кармане куртки. У двоих других были через плечо перекинуты обыкновенные автоматы Калашникова, и в поясной кобуре у каждого находилось по пистолету. На лбу горел фонарь. А раз так, шли они в темноте, предположительно по туннелю.

То, что это были не зеленые, стопроцентно. Все, кто был с Невско-Василеостровской линии, без исключения носили на одежде отличительный знак – зеленый круг с нарисованной внутри него рыбой. У этих же типов я ничего подобного не заметил.

Внезапно картинка пропал, а и я снова увидел перед собой знакомые лица. Петр Данилыч, Ягуар и Леший склонились надо мной и поочередно водили перед моим носом руками.

– Очухался наконец? – все трое помогли мне подняться с пола и сесть на скамью. Дрезина стояла на месте. Видимо ее остановили из–за моего падения. – Ты что это падаешь ни с того ни с сего?

– А что было–то? – я себя чувствовал так, словно проснулся с жуткого бодуна. И хотя ни разу спиртного в рот не брал, мне почему-то казалось, что напившиеся люди по утрам ощущают себя точно так же.

– Ну как! Ехали мы себе спокойно, вдруг ты – БАЦ! – и свалился. Секунд десять в отключке был, а потом стал в себя приходить. Сейчас-то как себя чувствуешь? – участливо поинтересовался Петр Данилыч.

– Да ничего вроде. Вот только голова немного кружится и подташнивает.

– Это ничего, это пройдет. Обычные симптомы после обмороков. И часто у тебя так?

Я наморщил лоб, вспоминая.

– Да вроде в первый раз. Я, Петр Данилыч, кое–что видел, ну, когда в отключке–то был.

И поведал им свое видение. Послушать меня подтянулись также Сухарь, Пакля и Остап.

– Что–то мне подсказывает, что увиденное Олегом есть не что иное, как вещий сон, если это можно так назвать, – хмуро сказал Остап.

– То есть ты считаешь, что неспроста ему эти три мужика привиделись? – уточнил Сухарь.

– Точно. Олег, ты говоришь, что не видел их раньше, так?

Я утвердительно кивнул.

– Следовательно, скорее всего, ты повстречаешь эту троицу в будущем. И очень может быть, они сыграют в твоей судьбе немаловажную роль. И, как знать, возможно, они повлияют на судьбы других людей.

– Ой, вы посмотрите на него, провидец хренов! Тебе только платочка на голову да шарика хрустального не хватает, а так ну вылитая гадалка, – залился смехом Пакля. Мне слова Остапа тоже показались немного бредовыми, но смеяться мне почему–то совсем не хотелось.

– Помяните мое слово, неспроста это видение.

– А ты случайно по руке гадать не умеешь? Ну-ка, скажи, какая у меня линия жизни, а? – Пакля протянул Остапу руку ладонью кверху и в упор уставился на него.

Остап отвернулся. Затем бросил беглый взгляд на ладонь Пакли, и мне вдруг на секунду показалось, что в его глазах мелькнул страх.

– Я не умею, – сказал он.

– Странно, я думал, все гадалки умеют это делать, – Пакля снова прыснул.

– Шутник, твою за ногу! – проворчал Петр Данилыч. – Залезайте все в дрезину, мы и так от графика уже отбились.

* * *

Подъезжая к «Достоевской», мы замедлили движение наших дрезин до минимума. Так и не выехав из туннеля, выбрались из транспортных средств и медленно и аккуратно, стараясь не шуметь, прошли к эскалаторам, которые вели на станцию «Владимирская».

Петр Данилыч остановил нас всех и указал на меня и Остапа. Жестами показал, что нам вдвоем надо подняться наверх и убить охранников.

– Понял, – одними губами сказал я и стал забираться по ступенькам эскалатора. Остап поднимался за мной.

Уже на полпути мною были услышаны голоса. Их было двое: один низкий и глухой, а другой, в противоположность первому, высокий и писклявый. О чем разговаривали «красные» (а это были, несомненно, они), при большом желании можно было услышать, да только мне, по большому счету, никакого дела до этого не было. Поднявшись еще на несколько ступенек вверх, я взял мой, до этого висящий на спине, автомат и перевел его в режим одиночной стрельбы.

Досчитав про себя до пяти, резко встал на ноги и осмотрелся. Одной секунды мне хватило за глаза и за уши. Встав во второй раз, я уже знал, куда стрелять. Я почему–то был полностью уверен, что выпущенные мною пули найдут свою цель. И не ошибся.

Один из «красных» уже лежал навзничь с аккуратненькой дыркой во лбу, из которой тонкой струйкой стекала на пол кровь. Со вторым вышло не все так гладко. Пуля попала ему в живот, и он пока еще был жив, хотя, судя по выражению его лица, это не продлится долго. «Красный» хотел что-то сказать, или крикнуть – наверное, позвать на помощь, – но пока из его рта вырывались только слабые стоны и хрипы. И пока в нем еще теплится жизнь, он может сорвать нашу даже не успевшую начаться операцию.

Уже прицелившись, чтобы убить «красного» наверняка, я собрался было нажать на спусковой крючок, как почувствовал рядом с собой движение. Это подтянулся Остап. Увидев плод моих стараний, он с укором посмотрел на меня, словно говоря: «Что ж ты мне ничего не оставил?»

Тогда я предложил ему самому облегчить страдания «красного». Остап согласно кивнул, поднялся на ноги и подошел к раненному, на ходу снимая автомат со спины. Выстрел в упор немного заглушил звук вылетающей из ствола пули.

Наша работа была выполнена.

Сигнализировав об этом бригаде подрывников, мы, стоя на стороже, стали ждать, когда они поднимутся. В любую секунду могли появиться еще «красные», которые наверняка могли слышать выстрелы.

Вдруг совершенно неожиданно у первого убитого мной сегодня человека «ожила» рация. Из динамика был отчетливо слышан голос:

– Кондор, как обстановка? Я слышал звуки выстрелов. Что происходит?

Вот черт, этого еще не хватало. Сейчас ведь поймут, что что–то нечисто, если этот Кондор не ответит.

– Кондор, ответь! Кондор! Кондор! – продолжала надрываться рация.

Всего секунда ушла у меня на раздумья. Я снял прикрепленную к поясу трупа рацию, нажал на кнопку ответа, и, постаравшись сымитировать голос Кондора, сказал:

– Все нормально.

– Нормально? Но я слышал выстрелы…

Так, и что мне ему ответить? Что, мол, здесь была огромная толпа подземных карликов с пулеметами, неожиданно вырвавшихся наружу из самых недр земли. Или сказать все начистоту? Что приходили «оранжевые» и перебили охрану, а я вовсе не Кондор, а Олег Бурляев. Ни тот, ни другой вариант не годился. Поэтому я ответил следующее, очень надеясь, что за то время, пока я буду говорить, поднимающаяся команда Петра Данилыча не издаст никаких лишних звуков.

– Выстрелы? Какие выстрелы? Не было никаких выстрелов.

– Но…

– Быть может, это помехи или… может выстрелы были у вас?

На том конце замолкли. Причем надолго. Я словно задал своему невидимому собеседнику какой-то сложный вопрос, который погрузил его. Наконец он недовольно буркнул в рацию:

– Ладно, отбой!

Больше я его не слышал, что не могло не радовать.

Как оказалось, у второго убитого в кармане тоже лежал рация – немыслимая роскошь даже для «красных». Хорошо живут, свлочи! Рации у обоих убитых я изъял, исходя из того, что они могут сослужить нам хорошую службу в дальнейшем. Проблема заключалась лишь в одном: это были разноканальные рации, то бишь, они не могли взаимодействовать друг с другом. Их следовало отдать на переделку нашему механику и тогда только ими можно будет смело пользоваться.

Команда Петра Данилыча наконец–то оказалась наверху. У меня было впечатление, что они поднимались целую вечность. И хотя все четверо были не молоды, как–никак средний возраст группы подрывников составлял пятьдесят лет, все же я не думал, что дела обстоят так плохо. Эскалатор–то совсем не длинный. А Петр Данилыч, как, впрочем, и все остальные, выглядел так, словно только что поднялся на Эверест.

– Ну… вот мы… и на… месте…, – я не мог без смеха смотреть на нашего взрывотехника и мне приходилось делать неимоверные усилия для того, чтобы не разразиться хохотом. Да, я все понимаю, но это действительно было смешно.

Немного отдышавшись, Петр Данилыч повел нас всех за собой в переход, соединяющий «Достоевскую» с «Владимирской». Не успели мы сделать и десяти шагов, как он поднял руку вверх, приказывая нам остановиться, и очень тихо, еле слышно, произнес:

– Олег, Остап, видите?

Палец Петра Данилыча указывал на стену, всю испещренную вмятинами, трещинами, сажей, кровью и копотью. И выглядело сие зрелище весьма безобразно. По всему было видно, что эта стена испытала на себе силу не одной взрывчатки.

– Ваши проделки? – спросил я, хотя мой вопрос явно не нуждался в ответе.

– А то! – с неподдельной гордостью сказал Петр Данилыч. – На этом месте погиб не один «красный». И не сегодня-завтра, я надеюсь, сдохнет еще несколько.

Нескрываемая ненависть звучала в его словах. И возможно даже нечто больше, чем ненависть. Антипатия Петра Данилыча к «красным» лично мне была понятна – четыре года назад они убили его брата. И хотя возможно тех, кто это сделал, уже нет в живых, он все равно продолжал им мстить. И будет делать это вплоть до самой своей смерти.

Петр Данилыч снял с плеч свой рюкзак, поставил его на пол рядом с собой, а сам присел на корточки и стал изучать стену в том месте, где она еще не была тронута взрывом. Из небольшого чехольчика, висящего на поясе, он достал малюсенький перочинный ножик, тихонько постукивая им по мраморным плиткам. Все наблюдали за действиями Петра Данилыча молча, не смея отвлекать его от работы. Наконец он воскликнул: «Эврика» и торжествующе повернулся к нам.

– В прошлый раз, – стал объяснять Петр Данилыч, – когда я закладывал тут тротил, у меня было время на то, чтобы проделать в стене дыру на следующий раз. Что я с успехом и сделал. Замаскировал ее и, как видно, ее не обнаружили, – он провернул лезвие ножичка и подцепил им плитку. Хоть и не без труда, но она все же выскочила из того места, где находилась секундой ранее и открыла нашему взору небольшую, но все же вполне вместительную дыру.

– Олег, теперь смотри и запоминай, – Петр Данилыч говорил почти неслышным шепотом. Конечно, никому не нужно, чтобы «красные» поняли, что мы находимся у них на территории. – Как знать, может тебе пригодится в будущем то, что ты сейчас увидишь.

Если бы Петр Данилыч не пояснял то, что делал дальше, я бы запомнил лишь только сам процесс заложения тротила, но: что? где? почему? вряд ли бы понял.

Итак, в брикет тротила был вставлен взрыватель с чекой, к которой прикреплена проволока. Одним концом она была прилажена к чеке, другим же Петр Данилыч привязал ее к ограждению, перегораживающему правостороннее и левостороннее движение по переходу. Сам брикет тротила поместили в дыру, специально для него и заготовленную, и для придания ему неподвижности прикрепили скотчем. Дыру, конечно же, снова замаскировали.

– Ну а вот что должно произойти, если какой-нибудь олух пройдет здесь. Проволока натянется, чека освободит подпружиненный ударник, который ударит по капсюлю. Капсюль взрывателя приведет в действие ударник запала, накалывающий капсюль запала, который, в свою очередь, приведет в действие капсюль–детонатор, взрывающий основной заряд тротила. Ну и БУМ–БАХ с последующим фейерверком и, несомненно, жертвами.

– И заметь, обнаружить проволоку практически невозможно. Она ненамного толще человеческого волоса, но в разы прочнее, – добавил Сухарь.

Так, ну про проволоку–то я, предположим, запомнил, много ума тут не надо. Но все эти ударники, запалы, капсюли-шмапсюли – жуть просто. Если бы меня попросили повторить весь процесс закладки тротила со всеми терминами и понятиями, я бы вежливо послал этого человека на все четыре стороны. Слава Богу, Петр Данилыч не стал этого делать.

– Ну что ж, можно и убираться отсюда. Я бы, конечно, с удовольствием посмотрел, как подрываются на нашей растяжке эти твари красные, но жизнь дороже. Так что, по коням, ребятки, – тихо сказал Петр Данилыч и повернулся к эскалаторам.

В этот момент со стороны Владимирской послышался стук ботинок. Сюда бежали «красные» и сомнений быть не могло – по наши души, не иначе. И ситуация, которая сейчас вырисовывалась, мне ну совсем была не по душе.

По лестнице стремительно вбежали четверо «красных» и, не сговариваясь, открыли по нам огонь. Конечно, это только в тупых американских боевиках персонажи сначала кричат: «Стоять!», а потом ждут, когда их пристрелят.

Пули засвистели прямо у меня над ухом. Выругавшись, я резко упал на живот и выстрелил сам. Пули, беспорядочно выпущенные из моего автомата, как это ни странно, нашли свою цель. Они скосили двоих, третий схватился за раненное бедро, четвертому повезло больше всех – он продолжал стоять на месте, продолжая обильно поливать нас свинцом. Короткий стон боли позади меня возвестил о том, что кто–то из наших ранен, но кто именно я не мог посмотреть, так как все мое внимание было сосредоточено на оставшемся в живых «красном». Он никак не давал мне нормально прицелиться – палил, не жалея патронов, сам видно не понимая, то творит. Стрелок из него был никудышный, такого мазилу мне встречать до этого дня не доводилось, хотя с оружием он, надо признаться, обращаться умел. Использованный магазин на новый он менял за каких–то две секунды.

Мне не пришлось долго мучиться. За меня всю работу сделал Остап. Сначала он ранил надоедливого мазилу в голень, отчего тот подкосился и упал, а затем прицельным попаданием прямо в глаз добил его.

Один из тех «красных», кого прошил я, промычал что–то невнятное и даже предпринял попытку встать, но тут же повалился на спину. Этот больше не жилец – тратить на него драгоценные патроны было попросту жалко, поэтому я сразу повернулся к своим посмотреть, кого задело пулей. Раненным оказался Ягуар. У него был пробита грудная клетка с правой стороны, и хотя я профан в медицине, с почти стопроцентной вероятностью мог сказать, что бедняге недолго осталось. Обычно такая рана несет за собой летальный исход.

Над Ягуаром склонились Петр Данилыч и Леший.

– Яга, как ты? Не молчи, ответь же!

– Я… вижу…, – Ягуар хрипло закашлялся, – белый свет. Да… свет. Он… зовет меня.

– Яга, Ягуар! – кричал Петр Данилыч и хлопал приятеля по щеке. – Леший, он бредит.

– Оставьте его, мы его все равно не дотащим, да и не выкарабкается он, – понуро сказал Сухарь. – Бросьте его здесь.

– Ну, уж нет! – упрямо сказал Леший. – Мы заберем его с собой. Чего бы это ни стоило.

– Свет! – продолжал повторять Ягуар. Лицо его все стало мелового цвета, он угасал. – Так вот что… бывает после… смерти.

– Леший, черт тебя дери, ты хоть немного думай. Если мы его потащим, то и нам кирдык будет. Зачем рисковать своими жизнями, ему все равно не выжить!

– Его нельзя здесь оставлять! – крикнул Леший. В его взгляде было полно злобы, но где–то в глубине души он понимал, что Сухарь говорит правду, просто Леший не хотел с этим мириться. Видно, для него Ягуар был кем–то большим, чем просто товарищем по работе.

– Сухарь прав, мы его оставим здесь.

– И ты туда же, Петр?

– Мертвый здесь он может сослужить нам большую службу, нежели мертвый у нас на станции. Да, это будет немного не по–человечески, но если Ягуара тащить с собой, то мы все поляжем.

Игнорируя недоуменный взгляд Лешего, Петр Данилыч достал из своего рюкзака гранату, судя по виду самодельную и сунул ее в руку Ягуару. Тот перестал повторять слово «свет» и, встретившись глазами со своим командиром, лишь моргнул, соглашаясь и принимая то, что от него требуется.

– Прощай, Ягуар, – слова дались Петру Данилычу с трудом, но в них было заложено много того, что он хотел сказать, но не успевал.

– Пойдем, нам пора, – Остап бросил взгляд на Ягуара и побежал к эскалаторам.

В этот момент подоспели еще «красные». На сей раз, их было в разы больше и представляли они гораздо более серьезную угрозу, нежели те, кого мы завалили пятью минутами ранее.

– Бегите, мы с Остапом их задержим, – крикнул я, прекрасно понимая, что подвергаю риску не только себя, но и Остапа, причем не спросив его, но он и не думал возражать.

– Идите, Олег дело говорит. Мы вернемся… с божьей помощью, – последние его слова прозвучали как–то неуверенно, неискренне. Конечно, какая тут вера, когда мы вдвоем идем на десятерых вооруженных человек. Тут уж никто не поможет, можно надеяться только лишь на себя и на тетушку удачу.

«Красные» уже бежали к нам. Хорошо хоть подрывники не стали спорить и все–таки начали спускаться вниз, к дрезинам. Ягуар, тяжело дыша, лежал рядом со мной и слепо таращился в потолок. Жить ему оставалось от силы минуты три.

«Красные» были совсем неподалеку от растяжки. Губы мои начали складываться в хитрую усмешку при мысли, что сейчас будет большой бадабум, но улыбка моя вмиг улетучилась. Один из «красных» резко остановился, расставив руки в стороны, приказав сделать то же самое и остальным.

– Всем стоять! – рявкнул он. – Где-то здесь установлена растяжка.

Вот гнида! И как он догадался? Но он не мог заметить поволоку, даже вблизи я ее видел только под определенным углом.

Тот «красный», который обнаружил растяжку (я прозвал его Умником), встал на четвереньки и принялся, видимо, выискивать проволоку. Тем временем стоящие за ним принялась палить по нам с Остапом. Мы спрятались за стены и лишь изредка стреляли в ответ. По Ягуару не стреляли. Либо не считали его для себя угрозой, либо думали, что он уже мертв, что, в общем–то, было недалеко от истины.

Спустя некоторое время, знакомый мне уже голос возвестил о том, что проволока была найдена:

– Есть, вот она, переступайте.

Пропустив вперед своих «собратьев», этот Умник–«красный» переступил через проволоку сам. В очередной раз я выглянул из-за угла и одиночным лишил жизни одного из тех, кто уже перешагнул через растяжку, и снова спрятался в укрытие. Показав Остапу жестами, что пора бы нам уже и убегать, я, было, бросился к эскалаторам, но мой напарник меня остановил. Не понимая, что он задумал, я в нерешительности застыл на месте.

А Остап сделал следующую вещь…

Сначала он достал из кармана крупный такой болт, диаметр которого явно превышал один сантиметр, и кинул его в толпу «красных». Отвлекая тем самым их внимание, он высунулся из своего укрытия, бросил мне: «Закрой уши!» и, прицелившись, выстрелил. К сожалению, его словам я не внял и в следующую секунду очень пожалел об этом: мощный удар по барабанным перепонкам заставил меня упасть на пол и орать что было сил от нестерпимой боли. На несколько мгновений я даже ослеп. За мною повалился и сам Остап, так как попросту не имел возможности заткнуть уши, потому что держал в руках автомат.

Взрыв получился на славу. Когда я, наконец, пришел в себя, выглянул из–за укрытия и обнаружил в переходе среди кучи пыли и раскрошенной стены множество трупов. Тротиловая взрывчатка Петра Данилыча сработала отменно.

Насладиться деятельностью растяжки в полной мере я не смог. На меня внезапно прыгнул и навалился всем телом тот самый Умник, который и обнаружил взрывчатку. Странно, что его взрывом не накрыло. Впрочем, сейчас мне было не до размышлений на эту тему, потому что Умник стиснул руками мою шею и стал душить.

Я обхватил его запястья и постарался хотя бы на мгновение ослабить хватку. Но Умник продолжал давить, несмотря на все мои усилия. Неужели меня ждет вот такая малоприятная смерть от удушья?

Оказалось, что нет. Я еще поживу на этом свете. Очнувшийся Остап встал и, увидев душившего меня «красного», ударил того ногой в ухо. Умник отлетел на два метра, а я наконец–то смог нормально дышать, жадно глотая ртом воздух. Остап помог мне подняться на ноги. Я бросил взгляд на поверженного Умника.

А он достаточно силен, хотя по его внешнему виду и не скажешь. Надо же, как бывает!

– Ну что, уходим? – спросил я Остапа.

– Пожалуй. Только надо завершить одно дело.

Какое одно дело ему надо завершить я не знал, а потому просто следил за его действиями. Остап подошел к Умнику, похоже, все еще находившемуся без сознания и приставил к его лбу дуло автомата. Добить собирался. Правильно, в общем–то. Этот идиот много дел натворил сегодня, а сколько мог еще натворить, если останется в живых, страшно представить.

Остап уже собирался выжать спусковой крючок, как вдруг произошло то, чего ни я, ни, тем более, мой напарник, никак не ожидали. Умник вдруг очнулся, обхватил цевье остапова автомата ладонью и с силой вырвал у него из рук, после чего ударил его прикладом в пах. Остап завыл от боли и упал на колени, держась за ударенное место, словно это могло помочь справиться с невыносимой болью.

Умник тем временем рывком поднялся на ноги, отбросил автомат в сторону, достал из–за пояса пистолет. Остап, все еще корчась от боли, попытался ударить «красного», но тот лишь сделал шаг назад. Хищно оскалился, на мгновенье остановил свой взгляд на мне. А затем три раза выстрелил Остапу в голову. Сомнений быть не могло, мой напарник уже был мертв – после такого не живут.

Все это произошло в считанные мгновения, я даже не смог осознать всего того, что случилось, не успел сделать что-либо... Теперь Умник направил пистолет на меня. У него был свирепый вид, как у дикого зверя, который вот уже несколько дней не может выследить желанную добычу.

– Брось автомат! Живо! – медленно, растягивая каждое слово, произнес Умник.

Я даже спорить не стал. Все равно он выстрелит раньше, чем я даже успею поднять оружие в его сторону. Автомат упал на пол, гулко звякнув. Я смотрел на «красного» спокойными глазами, хотя во всем теле я ощущал какой–то дискомфорт, словно в нем бегали тысячи тараканов. Это называлось страх. Мне было страшно. Совсем не так я представлял себе вылазку на «Достоевскую». Не думал я, что из семи человек обратно вернутся только четверо. Вспомнив о том, что команда Петра Данилыча, наверное, все еще ждет, когда мы с Остапом вернемся, я крикнул что было силы:

– БЕГИТЕ!

С последним произнесенным мною звуком раздался выстрел. Сильный толчок. Я подался назад, но не упал. Сразу же почувствовал неприятное жжение в груди, но совсем не так мне представлялась боль от пулевого ранения. Пуля хоть попала чуть выше сердца, но я почему–то был еще жив. Почему боль такая слабая? Почему я не упал, хотя по идее должен был? И почему из раны у меня не идет кровь?

Я положил ладонь на грудь, и сразу все стало понятным. Весь удар на себя приняла монетка, найденная мною в туннеле между «Ладожской» и «Новочеркасской».

Умник все это время удивленно наблюдал за мной. Он пока видно не мог понять, почему я стою перед ним целый и невредимый, хотя, наверное, должен уже был валяться мертвым в луже собственной крови. Я бы тоже удивился.

Я достал из нагрудного кармана мою спасительницу. Умник, увидев монетку, скривил губы в какую–то страшную гримасу и выстрелил снова. Но на сей раз прозвучал всего лишь щелчок. Что это: осечка или же кончились патроны? Я не стал над этим размышлять, а просто быстро подхватил свой автомат с пола и дал очередь по успевшему мне сегодня изрядно надоесть Умнику. Он зашатался, с ненавистью пристально посмотрел на меня, словно хотел запомнить все черты моего лица, и упал. Упал, чтобы не встать.

Я бросил прощальный взгляд на Ягуара. Невероятно, но факт. Он был все еще жив.

– Беги, Олег! – хрипло сказал он. – Если… набегут еще… «красные»… у меня для них будет… кхе-кхе… сюрприз, – он чуть приподнял руку, в которой зажимал гранату и криво усмехнулся.

– Прощайте, – только и сказал я и бегом стал спускаться по эскалатору навстречу Петру Данилычу и его команде. А где–то далеко за мной раздавались еще шаги.