Ветер перемен

Глава 4. Дежурство

Возможна ли в жизни радость, когда денно и нощно

приходится размышлять, что тебя ожидает смерть?

(Цицерон)

Я как можно быстрее сбежал по эскалатору вниз и свернул в туннель, где меня уже давно ждали. Запрыгнул в дрезину и крикнул: «Поехали!»

– А где?.. – начал, было, Петр Данилыч, но запнулся – он все понял.

– Остап мертв, – хмуро ответил я, чтобы рассеять все сомнения и приналег на рычаг.

Позади прозвучал звук взрыва. Теперь–то Ягуар точно умер и скорее всего унес с собой жизни нескольких «красных».

Всю дорогу, от «Достоевской» до «Ладожской», никто из нас не проронил ни звука. Все были удручены потерей Ягуара и Остапа. И только после смерти последнего я понял, каким он на самом деле был человеком, хотя сперва ошибался в нем. При первой встрече с Остапом я и подумать не мог, что он окажется таким… таким благородным, добрым, смелым, сильным. Правильно говорят: человека определяют его поступки, а первое впечатление о нем очень часто оказывается неверным.

На «Ладожской» нас встречали как героев, но увидев, что вернулись всего лишь пятеро, некоторые тоже сникли. Память погибших мы почтили минутой молчания, после чего Петр Данилыч распустил нас.

Да, день сегодня определенно выдался тяжелый. Боже, как я был не прав, наивно полагая, что эта вылазка на «Достоевскую» будет всего лишь забавным безобидным аттракционом. Какой же я был дурак! Почему, прожив в метро большую часть своей жизни, я все еще не понял, что жизнь здесь совсем небезопасна? Почему еще не привык к тому, что «красные» – это не добрые дяди, а наши злейшие враги, одержимые мыслью захватить все метро? И отчего мне кажется, что я как какой-то супергерой могу все? Почему?..

Но я исправлюсь, потому что не хочу больше быть человеком, которым был с сегодняшнего дня. С прежним Олегом будет покончено. Я изменюсь, обещаю.

Цель поставлена, теперь надо к ней стремиться.

* * *

Сразу по возвращении с «Достоевской», я заглянул к маме. Она лежала в своей палатке и не моргая, смотрела в потолок. Когда я зашел к ней, мама перевела на меня свой взгляд и долго вглядывалась, словно не могла понять, кто перед ней стоит.

– Кто здесь? – наконец спросила она хриплым голосом.

– Мама, это же я.

– Олег?

– Да.

– Подойди… ко мне.

Я присел на корточки рядом с мамой и взял ее ладонь в свою. Второй, свободной рукой, она провела по моему лицу, тщательно ощупывая нос, волосы, уши. Не может быть. Ведь так делают… слепые!

– Да, это ты, – подтвердила мама.

Черт, неужели все настолько плохо? Неужели моя мама ослепла? Болезнь поразила не только ее организм, но и стала теперь причиной того, что ее глаза больше не видят. И… нет, я не мог в это поверить! Мама не узнала меня, своего единственного сына, по голосу. Значит, она ещё и начала терять память. Только не это…

– Где ты был, сынок? Ты давно ко мне не заходил.

Я смотрел на нее, на ее глаза, и с каждой секундой ко мне все больше приходило осознание того, что мама ослепла навсегда и безвозвратно. Боюсь, если бы мы были в обычном, нормальном для человека мире, даже там не смогли бы вернуть ей зрение. Что уж и говорить про метро?.. Ответ у меня был готов заранее, я придумал свою легенду во время возвращения.

– Я ходил на «Проспект Большевиков».

– Один?

– Нет. Зачем один? Я взял с собой Юру. Мы там в футбол поиграли немного.

– Сегодня разве был футбол? – настойчиво продолжала допрос мама.

– Был, конечно. Иначе бы мы и не пошли.

Мама помолчала, словно обдумывая, какой вопрос задать.

– Но ведь матчи не проводят так рано.

А вот об этом я не подумал. Сейчас было всего десять часов. А ведь именно в это время обычно начинается игра. Может, соврать маме еще раз и сказать, что на самом деле сейчас тринадцать часов? Думается мне, она распознает обман. Возможно, она ослепла и наполовину оглохла, но вряд ли потеряла чувство времени.

– Когда я пришел, а это было часам к шести, я помог подготовить поле к матчу, потом немного поиграли и я пошел. Все просто, – как можно веселее и беззаботнее сказал я.

Мне показалось, мама хотела спросить что-то еще, она уже даже раскрыла было рот, но, наверное, передумала. И слава Богу, мне уже надоело лгать ей.

В былые времена она могла запросто распознать, вру я или нет. Когда говорю неправду, я почему–то часто–часто моргаю. Непроизвольно, конечно, даже не замечая этого. А мама вот подметила, и провести ее было очень сложной задачей.

Я осведомился о мамином самочувствии. Ответ можно было предугадать заранее – как бы плохо ей не было, она всегда отвечала: «Нормально». Про свою слепоту она ни словом не обмолвилась.

Я и мама долго сидели молча, в абсолютной тишине, и только снаружи до нас доносился какой–то шум, но мы не прислушивались к нему. У каждого из нас голова была забита своими мыслями. Первой тишину нарушила мама.

– Зря ты сегодня в футбол играл, ведь завтра, насколько я помню, у тебя дежурство.

– Да, верно. Я совсем немножко, это же наоборот полезно.

– Ну смотри, как бы у тебя завтра переутомления не было…

– Ничего, мам. Все будет в порядке, – заверил я маму, хотя сам был совершенно не уверен в правдивости своих слов. Кто знает, что еще ждет меня впереди. Вылазку на «Достоевскую» я тогда посчитал обыкновенной прогулкой, а чем она в итоге обернулась?

Вдруг мама зашлась в сильном и очень громком кашле. Она кашляла и тело ее содрогалось от этого. Мне было больно смотреть на нее. Мне хотелось помочь ей, но что я мог сделать? Позвать на помощь? Не думаю, что нужно кого–то беспокоить из-за кашля. Принять лекарство? Да какое к черту лекарство? Их в метро отродясь не видели. Оставалось надеяться, что кашель вскоре пройдет сам собой. Но он прошел только через минуту.

Лицо мамы выглядело измученным и все было залито потом. Я взял с «тумбочки», на самом деле являющейся четырьмя вбитыми в деревяшку железными трубами, относительно чистый кусок материи и вытер мамино лицо.

– Спасибо, сынок!

– Не за что, мам!

На минуту в палатке повисла гнетущая тишина. И лишь только мерное вздымание одеяла, которым была накрыта мама, говорило мне о том, что в ее теле еще теплится жизнь.

– Ну, я пойду, пожалуй, – сказал я наконец, угадав, что ей нужен покой.

Вместо ответа последовал лишь легкий кивок и я, попрощавшись с мамой, вышел из палатки.

* * *

Мое сердце разрывалось на части. Мама была очень, очень плоха. Еще день назад она не могла встать с постели из-за слабости и изредка покашливала. Теперь все стало намного хуже. Она потеряла зрение и частично слух, силы почти окончательно покинули ее. Сухой, продолжительный кашель сотрясал все ее тело чуть ли не каждые пять минут. И все это произошло за какой-то один день.

Плюс ко всему Маша пропала, и кто знает, что с ней. Жива ли?

Что же будет дальше?..

…Почувствовав, что ноги меня больше не держат, да и глаза слипаются, я вошел в свой вагон 10280, лег на сиденье и почти сразу же погрузился в сон – туда, где я мог хотя бы на время забыть о всех своих тревогах и печалях…

* * *

– Вставай, соня! Вставай, черт тебя дери!

Меня трясли за плечо. Больно трясли. Еще окончательно не проснувшись, я отстранил от себя нарушителя спокойствия и, протерев глаза, придал своему зрению прежнюю резкость. И хотя за годы, проведенные в полутемном подземном мире, глаза мои лучше видеть не стали, а наоборот, – для хорошей видимости мне нужны были очки на минус две диоптрии, – картинка складывалась более-менее четкая.

– Юра? За коим ты меня будишь? – взбесился я. – Жить надоело?

– Олег! – спокойно, и мне даже показалось, немного властно, произнес Юра. – Если ты не забыл, сегодня наше дежурство. И я скажу тебе огромное человеческое «спасибо», если ты наконец-то соблаговолишь встать и в скором темпе приведешь себя в порядок, чтобы мы смогли отправиться на «Лиговский проспект» и сменить Димона и Серого.

Услышав это, я вскочил как ошпаренный, так как совершенно забыл про сегодняшнее дежурство.

– И советую тебе поторопиться, так как из–за того, что ты не хотел просыпаться, мы немного опаздываем, – добавил Юра, постучав пальцем по защищенному стеклом циферблату своих наручных часов.

Спустя пять минут я был в полной боевой готовности.

– Ну, можно выдвигаться!

Юра удовлетворенно хмыкнул и в очередной раз пригладил ладонью свои черные, неровно подстриженные усы. Они были его гордостью и носил он их с достоинством. Когда я его спрашивал, почему усы неровные, он лишь махал на меня руками и говорил, что «друг, ты, мол, ничего в этом не понимаешь» и что так нужно. «В этом самый цимис[1]» – заявлял он. Что за зверь такой, цимис этот, я у него спрашивать не стал, боясь показаться в глазах друга неучем.

Сам я усы не носил и никогда не собирался их отращивать. И до сих пор, кстати, считаю, что они старят и отнюдь не украшают человека. Есть только лишь несколько людей, которым усы по–настоящему идут. И хотя мне каждый день приходится возиться, чтобы избавиться от лишней растительности над верхней губой, я все равно никогда не буду себе их отращивать.

Мы с Юрой сели в дрезину и, набрав ход, скрылись в кромешной темноте туннеля. Путь нам освещала обыкновенная керосиновая лампа. Светила она, конечно, не ахти как, но это все же лучше, чем ничего.

Когда мы стали подъезжать к «Ладожской» Юра неожиданно меня спросил:

– Слушай, Олег, что тебе снилось?

– Когда?

– Ну, сегодня, перед тем как я тебя разбудил.

– Не помню. А что?

– Да просто. Ты все время повторял: «Нет, нет, не надо!». Что, кошмары мучают?

Я постарался припомнить, что же мне снилось. Что же побудило меня кричать такие слова? Вряд ли сон был из разряда эротических, тогда бы я попросту не говорил «нет». Может быть и вправду кошмары?

Я вдруг вспомнил. Мне уже вторую ночь подряд снилось одно и то же. Про то, как игуанодон сначала лежит довольный на крыше Ледового дворца, а затем пожирает меня. Странно, но на сей раз я не проснулся, а смотрел, во сне, конечно же, как ящероподобная тварь отгрызает мне сначала одну ногу, затем вторую, потом принимается за руки… Слава богу меня разбудил Юра и избавил от лицезрения моей «полной» кончины.

Я долго думал: поведать другу о своем сне или лучше не стоит. После долгих терзаний я все же решил рассказать ему все, как было. Как только я закончил, Юра негромко цыкнул, почесал в затылке и произнес:

– Да, брат, ну и жутики тебе снятся!

– А вдруг это вещий сон, как думаешь?

– Как думаю? – переспросил Юра. – Бред это, вот как я думаю. Никакой это на фиг не вещий сон. Этих… как ты их назвал?.. игуанодонов, верно?.. их не бывает и быть не может. Вот птеродактили – это другое дело. Я от ресичеров слышал, а те в свою очередь видели их, живьем причем. Хотя, может быть и они привирают. Как знать, увидели чайку какую-нибудь и сразу приняли его за мутанта. Фантастику надо меньше читать, вот что я скажу. До добра эти ваши книжки не доведут. Вот почитаешь на ночь, а потом снятся тебе всякие чудовища, – Юра скривил уродливую гримасу. Я лишь обреченно покачал головой. Что толку спорить с человеком, который совсем не любит читать. Юра почему–то считает, что чтение – это лишь пустая трата времени. Знал бы он, как ошибается, да разве его переубедишь. Упертый аки баран.

– Вот то ли дело мне что снится, – продолжил Юра, как только закончил читать мне очередную проповедь о вреде книг, которую я, в общем–то, не слушал, а лишь делал вид, что полностью ей поглощен. – Мне вот, например, море снится. Пляж, пальмы, толпы загорелых девушек в купальниках. Вот ты, Олег, наверное, никогда не был на море. А вот я был один раз. Ездили с родителями по путевке. Там классно, на море–то. Вода прозрачная, заплывешь далеко–далеко, а дно все равно видно. А какая теплая – вылезать вообще не хочется. Так бы и сидел в ней сутки напролет. Эх, нам бы на море сейчас… Да только хрен нам, а не море. Люди эти, которые бомбу сбросили, они же и нам и себе жизнь угробили. Да хотя какие они люди, скоты они, вот кто! Вот прямо–таки было жизненно необходимо бомбу сбрасывать. И что в итоге? Сидим мы в этой заднице огромной, в прямой кишке, так ее, как глисты. А живем ничуть не лучше, наверное

Все правильно Юра говорил, ни слова из его речи не выкинешь. Спросить бы у тех, кто это устроил: зачем вам понадобилось бомбу сбрасывать? Подумали ли вы о возможных последствиях? Хорошо ли вам после этого стало?

Да только где они, виновники торжества? Скорее всего, умерли в тот самый злосчастный день, когда человечество переселилось жить в метро. Ну и поделом им, в общем–то. Они это заслужили.

– Впрочем, что мы все о плохом да о плохом? Давай поговорим о чем-нибудь хорошем, светлом…, – Юра мечтательно закатил глаза.

– И о чем же, например?

– Ну не знаю. Предлагай.

– Так ведь и я не знаю, – я на секунду призадумался. – Мне кажется, какую бы тему мы сейчас не подняли, в конечном итоге как обычно вырулим на негатив. Вот ты мне лучше расскажи что-нибудь новое о станциях, чего я никогда не слышал.

Как я уже говорил, мне нравилось узнавать что-нибудь новое о родном питерском метро. Даже самая ничтожная мелочь имела для меня значение, ведь как–никак это мой дом, в котором я живу, и, скорее всего, останусь в нем до конца своих дней.

– Э, друг, ну ты мне и задачку подкинул. Откуда же мне знать, что тебе уже известно, а что нет? – Юра наморщил лоб, пытаясь что-нибудь достать из глубин памяти. Я был почти уверен, что ему доступна информация, о которой я еще не знаю, хотя известно мне довольно–таки много.

– Ну вот, например, известно ли тебе что Адмиралтейская – самая глубокая станция в нашем метро?

Я кивнул. Еще бы не знать, новость стара как мир. Он бы еще сказал, что Земля – круглая.

– Ладно. А знаешь ли ты, что наше, питерское метро – первое в России метро, находящееся в двух субъектах страны, то есть станция «Девяткино» находится за пределами города, в Ленинградской области. И оно оставалось таким единственным в стране до пуска станции «Мякинино» в Московской области.

– Про «Девяткино» знал. Про «Мякинино» слышу в первый раз, – честно признался я. Мне вообще не нравится московское метро. Оно запутанное донельзя и мне непонятно, как москвичи там вообще ориентируются. Хорошо, что мне не довелось там побывать – заплутал бы в момент.

– Вот. То–то же. Тогда слушай дальше. Знаешь ли ты о том, что у нас собирались строить шестую ветку?

– Шестую? – я непроизвольно вскочил от удивления – никогда про это не слышал.

– Да, именно шестую. И станций там нагромоздить хотели немало.

В общем, я всех тонкостей этого дела не знаю, но мне дядя рассказывал, что эта ветка должна была строиться с целью соединения железнодорожных станций Ручьи и Лигово. В нее бы входили такие станции как Большеохтинская, Проспект маршала Блюхера, Петергофское шоссе… Дядя даже мне как–то ее схему рисовал, но я ее абсолютно не помню. Тем, кто жил в Калининском районе было бы очень хорошо – у них ведь метро вообще не было вблизи. Но построена ветка, если бы не Катастрофа, была бы, дай Бог, только сейчас.

Таким образом, за разговорами мы добрались до пункта назначения. К сожалению, больше ничего нового от Юры мне узнать не довелось, зато я сам рассказал ему много интересных фактов про наше метро.

Из той информации, что я узнал за всю свою жизнь, можно вполне составить небольшую книжку. Вот только была пара проблем и притом очень серьезных: я не умею красиво излагать свои мысли на бумаге – это раз, издание книги в нынешних условиях попросту невозможна – это два. Об остальном можно уже и не говорить. К счастью, потерей памяти я до сих пор не страдал и как знать, может, когда-нибудь у меня появятся внуки, и я передам им все те знания о нашем питерском метро, которые ношу в своей голове.

Дима и Сережа сразу, как только увидели нас, стали потихоньку собираться.

– Здорово, ребята! – Юра слез с дрезины и пожал каждому из них руки, после чего то же самое сделал и я. – Как обстакановка?

– Нормалек все. Тихо и спокойно, – сказал Серый.

– Точно. И мухи не кусают, – улыбаясь, добавил Дима.

– Мухи? Ты когда в последний раз мух–то видел? – скептическим и очень серьезным голосом спросил Юра. Я сразу понял, что это он так подтрунивает над приятелем. А вот Дима шутки юмора не оценил.

– Это просто такое выражение. Конечно же, я знаю, что мухи не водятся здесь, они все повымирали давно. Ты меня что, за идиота принимаешь, что ли?

– Да нет, конечно! Что ты взъелся–то? – Юра так посмотрел на Диму, как будто тот прямо у него на глазах превратился в ужасное чудовище. Серый тоже как–то испуганно глядел на своего партнера.

Вдруг Дима согнулся пополам и минуту его буквально душил приступ истеричного беззвучного хохота. Такого я еще не видел. С Димой случилась настоящая истерика и главное непонятно с чего. Наконец, когда он высмеялся и вытер рукавом слезы, выступившие на глазах от смеха, он объяснил нам свое поведение:

– Круто я тебя провел, а, Юра? А ты думал, я всерьез, да? Что я вот скептика включил? Ан нет, дорогой друг, я над тобой подшутил.

Я, Юра и Серый переглянулись между собой и вскоре сами постепенно начали смеяться. Но не потому, что нам понравилась «шутка» Димы, мы смеялись над ее нелепостью. У него всегда, сколько его помню, было своеобразное чувство юмора. Он смеялся тогда, когда никто не смеялся, и оставался серьезным, когда не смеяться было попросту невозможно. Но этим он и отличался от других. Вот только в лучшую ли сторону?..

Пожелав нам удачи и дежурства без эксцессов, ребята сели на дрезину, на которой приехали мы с Юрой, и уехали. Смена состоялась.

– Дима странный какой–то, как будто обкуренный. Шуточки у него дебильные…

– Ну что ты на человека наехал? – встал я на защиту Димы. – Такое у человека чувство юмора. Знаешь пословицу: «Что русскому хорошо, то иностранцу хреново». Ну и здесь почти такая же ситуевина. Что тебе не смешно, ему потешно.

– Ох, Олег, добрый ты человек, – искренне произнес Юра и положил мне руку на плечо. – И откуда ж в тебе столько доброты?

– Таким родился, какой уж есть, – смущенно подал плечами я.

– Да я же не говорю, что это плохо. Как раз наоборот. Вот только пожестче тебе надо быть, пожестче, понимаешь? В нашем мире по–другому нельзя. Пойми, друг, на одной доброте не выживешь, тем более, здесь, в метро. Уж я–то знаю. А мне, в свою очередь, это дядя сказал. А он, как ты и сам, наверное, знаешь, мужик толковый.

Слова Юры заставили меня призадуматься. Неужели я и всерьез такой добрый? Не знаю, но раз Юра так говорит, видно так оно и есть. Лучший друг мне врать не станет.

Слова Юриного дяди не были лишены смысла. По правилу естественного отбора выживает сильнейший. Сейчас сильнейшие – это «красные». На их стороне численное преимущество, сила, оружейная мощь. И рано или поздно, я чувствую, они добьются власти во всем метро. Все потому, что все до единого «красные» – подлые, коварные и жестокие. Они одержимы одной лишь целью – править в питерской подземке. Вот только зачем им это надо? Что они с этого поимеют? Наверное, «красные» и сами не смогут ответить на этот вопрос.

Каждый человек, пусть даже и в глубине души, не подозревая об этом, хочет иметь власть над чем–либо. Но для чего ему это надо? Обычно доминировать хотят люди, у которых было тяжелое детство или же наличествует какой–то комплекс. Но придя к власти, в большинстве случаев, не знают, что с ней делать и вскоре теряют ее.

На мой взгляд, проще всем жить в равных правах, хотя это и невозможно. В любом случае во главе определенного круга людей должен стоять кто–то, кто сможет организовывать порядок в обществе. А такой человек и обладает властью. Без правителя, старейшины, главаря, можно называть как угодно, в обществе начнется раздрай и все полетит в тартарары.

Властьимущие бывают разные.

Глава нашей, оранжевой ветки, зовут его Антон Борисович, но про себя все называют его просто Антон, несмотря на его преклонный возраст, что называется, правитель от Бога. Добрый, честный, искренний, открытый. Человечище! Он никогда не пользуется в своих целях тем, что он главный. Попросишь его о помощи – он тебе ее окажет по мере своих сил и возможностей, придешь к нему с проблемой – он даст совет. Антон помогает всем без исключения и это лишь малая толика его достоинств.

Анимус, который владычествует на красной ветке, полная противоположность Антону. Я никогда его не видел, но если судить по рассказам других, то он сущий тиран и деспот. Он требует от всех повиновения, и малейшая провинность карается незамедлительно. Как такому человеку удается удерживаться у власти, да еще и так долго, я не понимаю. Ни за что не поверю, что «красных» устраивает такой правитель. Да, они сами жестокие, да, между ними и Анимусом много схожего, – но, черт возьми, не до такой же степени!

Погруженный в такие мысли я и не заметил, как из противоположного туннеля приехали вторые дежурные – Валера и Слава. Они прибыли на место позже намеченного срока – это было видно по тому, как ругались их сменщики. Валере и Славе предстояло дежурить с другой стороны, так как мы вдвоем с Юрой не могли бы патрулировать оба туннеля.

Поздоровавшись с нами, они, проводили взглядом отъезжающих сменщиков, сели на мешок и заговорили о чем-то своем – со своего места я слышал лишь невнятное перешептывание. Мешки эти не шли, конечно же, ни в какое сравнение с креслами и даже со стульями, но являлись вполне удобными и достаточно мягкими для того, чтобы примостить на них свою пятую точку.

Валера и Слава, это было видно, заступили на дежурство без всякого энтузиазма. Их можно было понять, я и сам сейчас не испытывал никакого восторга, как это было, например, в первые три раза. Нет ничего интересного в том, чтобы сидеть целый день на одном месте, не смыкая глаз и постоянно бдя, не нападут ли «красные». Приятного, несомненно, мало. И длится это уже довольно долго – «красные» не нападали вот уже которую неделю. Скорее всего, хотя об этом неприятно думать, собирают силы, чтобы лавиной обрушиться нас, не оставив оранжевой ветке шансов на выживание.

Но дежурить надо и от этого никуда не деться. Четыре человека мало что могут сделать, если что, против большой армии, даже имея в своем распоряжении два пулемета и автоматы на каждого, но с маленькими группками «красных» справятся вполне. В крайнем случае, если, не дай Бог, дела пойдут наперекосяк, можно предупредить руководство и вообще всех жителей ветки о готовящемся вторжении – кто–то один садится на дрезину и мчится на «Ладожскую».

Кстати, мою находку – две рации, которые я взял у мертвого «красного», наш механик сделал еще вчера. И справился так быстро, что я даже глазом моргнуть не успел. Он, конечно, непревзойденный мастер в своем деле, но я и не подозревал, что настолько. Механику, его зовут Семен, всего двадцать четыре года, то есть он провел под землей большую часть своей жизни. Где и как Сема научился общаться с техникой на «ты», пожалуй, только ему одному известно.

Улучшенные рации он отдал мне всего через полчаса после того, как я ему их принес. Передавая их, он сказал, что качественно настроил шумоподавление, то есть при общении практически не будет слышны помехи и раздражающие пощелкивания. А еще Семен заверил меня, что работать они могут на очень большом расстоянии.

Всю работу он проделал абсолютно безвозмездно, прекрасно понимая, какую пользу сослужит его модификация обычных раций. С ее помощью значительно упрощалось и дежурство на «Лиговском проспекте», и связь станций друг с другом. Надо бы где-нибудь раздобыть еще парочку, чтобы дежурными с противоположного туннеля тоже имели при себе переговорное устройство.

Одну рацию я оставил Антону, вторую же взял с собой. В случае чего, можно предупредить всех о готовящемся вторжении гораздо раньше, чем если бы кто–то ехал на дрезине. Рации значительно облегчили нам жизнь, хотя хотелось бы, чтобы никто ими никогда не пользовался.

– Олег, расскажи что-нибудь веселенькое? – попросил Юра. Он сидел на мешке, облокотив руки на поставленный вертикально автомат. Я испуганно покосился на оружие. Слава Богу, оно стояло на предохранителе. Юра часто забывал о простейших мерах предосторожности при обращении с оружием, за что однажды чуть было не поплатился.

– Что ж тебе рассказать–то? – развел руками я.

– Ну хоть анекдот какой. Ты же много читаешь, расскажи!

– Ну не знаю…, – я стал копаться в глубинах своей памяти, пытаясь выудить хоть что–то из темного омута забитой огромным количеством информации головы.

Юра терпеливо ждал, зная, что лучше мне не мешать, когда я думаю. Наконец, мне вспомнился один анекдот. Дослушав до конца, Юра рассмеялся, но, как мне показалось не потому, что ему было смешно, а чтобы не обидеть меня. Улыбка у него была натянутой, и смех какой–то неестественный. Да, что ни говори, а у каждого свои понятия о чувстве юмора. Абсолютно то же самое, что и в случае с Димой.

Долгое время мы сидели молча, не зная, что и сказать друг другу. Казалось бы, все темы уже исчерпаны, все, о чем можно было поговорить – уже сказано. Как бы мне сейчас хотелось, чтобы из темноты туннеля выскочили пару вражеских лазутчиков – это хоть как–то развеяло бы эту смертную скуку. Но впереди было пусто, луч фонаря не высвечивал ничего подозрительного, и от этого на душе почему–то становилось еще тоскливее.

* * *

Время шло, минуты медленно сменяли друг друга, и я, не зная, чем себя развлечь, достал из нагрудного кармана мою спасительницу – серебряную пятирублевую монету. Осмотрел со всех сторон, покрутил в пальцах. Вмятина от пули была неглубокой – немалая толщина металла значительно погасила удар. Тот день, когда я нашел монету, поистине знаменателен, ведь если бы не она, меня бы уже не было в живых.

В руках у меня была вещь, которая спасла мне жизнь. Верится с трудом, но это так. Что это: простая случайность или же кто–то хотел, чтобы я ее нашел? Этот вопрос остался без ответа, по крайней мере, до некоторого времени.

Мой взгляд скользнул по Юркиному лицу. По его глазам было крайне сложно определить: спит ли он с открытыми глазами или же просто уставился на носки своих ботинок. Я ни разу не видел, чтобы мой друг спал с несомкнутыми веками, однако вполне допускал возможность такого явления.

На станции в данный момент царила тишина, и лишь голос Славы, который рассказывал Валере очередную историю, нарушал безмолвие:

– Представляешь, бывал я как–то раз на «Приморской». Давно это было, подробностей уже не помню, но самое главное глубоко отпечаталось в моей памяти. В общем, шли мы втроем – я, Пашка и еще один паренек нашего возраста, Андрей его, вроде бы, звали, по перегону на «Приморскую». На касках у каждого – по фонарику, все с оружием – все чин по чину, как положено. Значит, шли мы, шли, как Андрей вдруг закричит, громко, протяжно. Так кричат от невыносимой боли обычно. Я повернулся и вижу, что Андрей стоит на месте неподвижно, а голова у него повернута на девяносто градусов, а то и больше. И продолжает при этом орать. Я схватился за оружие, да только куда стрелять–то? Объекта не вижу. А голова Андреева продолжает выкручиваться какой-то невидимой силой. Уже вовсю слышен треск позвонков. А парень еще жив, как ни странно. Ну я сжалился над ним и выстрелил в голову, чтоб не мучился. Я думал на этом ужасы и закончатся, ан нет, черта с два. Практически сразу после того, как я пристрелил Андрея, стал кричать Пашка. И секунды не прошло, а руки и ноги его уже отделились от тела, и на рельсы упало только четвертованное тело. Стены, потолок и сам я - всё было залито кровью. От страха чуть в штаны не наделал. Бросился что было сил в сторону «Приморской», не особо–то рассчитывая, что доберусь до туда. Но, как видишь, добрался, иначе бы не сидел тут с тобой и не разговаривал.

– А что это было? – севшим голосом поинтересовался Валера. История произвела на него сильное впечатление.

– Что убило ребят? А хрен его знает! Может, призраки, может не призраки. Мне по большому счету все равно. Одно скажу: после этого случая я на «Приморскую» ни ногой.

Ох, Слава, Слава. Любишь ты придумывать, фантазер! Я был на девяносто девять процентов уверен, что рассказанная им история – не более чем выдумка. Во-первых, Пашка, который якобы ходил с ним на «Приморскую», умер от воспаления легких и не где-нибудь, а на своей родной «Новочеркасской». Во–вторых, история была совсем уж неправдоподобной. А уж зная Славку не первый год, могу с уверенностью сказать, что услышанное мной – не что иное, как его очередная байка.

Валера доверчивый человек и верит кому угодно. Скажешь ему, что инопланетяне существуют, приведешь парочку сомнительных фактов на этот счет и готово – он уже на крючке. А Слава пользуется этим и рассказывает ему разные небылицы, которые, вполне возможно, сочинял на ходу.

Как бы то ни было, вмешиваться в их разговор я не собирался.

Я повернул голову и посмотрел на вестибюль станции «Лиговский проспект». Как и «Новочеркасская», раньше он был освещен тусклым оранжевым светом. Теперь же единственным источником света были четыре энергосберегающие лампочки, прикрученные на конец стоящих вертикально металлических балок и подключенные к бензиновому генератору.

Палаток на станции было немного – всего семь. Здесь остались только смельчаки, не захотевшие покидать привычное место. Почему смельчаки? Да потому что в случае чего первый удар придется по ним.

И вообще «Лиговский проспект» претерпел значительные изменения и не в лучшую сторону. Еще бы, двадцать лет за станцией никто не следил. Такая же участь постигла многие другие станции петербургского метрополитена, некоторые из них и вовсе оказались заброшенными и сложно представить, что там вообще сейчас творится…

Вдруг стало совершенно тихо – будто я в одночасье оглох. Неслышно было ни единого звука, вообще ничего. Такое бывает, когда целиком погружаешься в свои мысли. В данный момент я не думал ни о чем и одновременно о всем сразу. Что интересно, объяснить это нельзя, и никто бы, думаю, не мог, хотя, наверняка, такое у всех случалось.

В итоге я и не заметил, как заснул.

* * *

Открыв глаза, я осмотрелся. Юры рядом не было. Куда он мог уйти? Конечно же, в сортир, куда же еще?

Я встал, протер глаза, потянулся. В спине что–то хрустнуло, – так у меня всегда бывает, когда тянешь позвоночник. Потом встал на ноги и поднялся на платформу. Покидать пост в отсутствие своего напарника было большой глупостью – враг может быть только этого и ждал – но я хотел посмотреть, на месте ли Валера и Слава. Отчего–то мне стало вдруг неспокойно. Но, конечно же, они были на месте, куда им было деваться. Говорили о чем-то своем. Было бы очень странно, если бы я их там не застал.

Увидев меня, оба помахали мне руками и возобновили беседу.

Все сомнения мгновенно улетучились, и я вернулся на свое место. Сел на мешок по–турецки, локоть положил на колено и ладонью подпер щеку. Правда, в такой позе я не смог долго продержаться, поэтому ее пришлось сменить на более удобную и привычную.

Итак, я стал ждать возвращения Юры. Но прошло уже пять минут, десять – он все не появлялся. Может быть, он застрял надолго потому, что стало что–то не в порядке с желудком? Минутная стрелка давно уже обошла четверть циферблата, но Юра так и не объявился. Я, решив больше не покидать поста, окликнул Валеру.

– Что случилось? – немного недовольно поинтересовался он. Скорее всего, я перебил Славу, когда тот остановился на самом интересном месте в его очередной истории.

– Ты Юру не видел?

– Нет, – ответил Валера удивленно, будто я у него спросил, сколько у человека пальцев на руке. – Он же с тобой должен быть.

– Да я задремал, просыпаюсь – а его нет.

– Как? Ты заснул на посту? – теперь Валера был удивлен еще больше.

– Ну да, а что, нельзя? Как будто ты так не делал?

– Ладно, проехали, – сказал Валера после секундной паузы. – Быть может, Юра отлить пошел?

– Сомневаюсь, его уже двадцать минут нет. Слав, а ты не видел Юру?

– Не–а, не видел.

– Ну ладно...

Я не на шутку обеспокоился. Самое интересное, что Юра покинул пост, не предупредив меня. Вообще–то так делать не положено, и я сомневаюсь, что у него были сверхважные дела, чтобы он стремглав бросился их выполнять, оставив меня, спящего, одного. Мало того, что Юра в первый раз покинул свой пост, так он еще и впервые нарушил правила.

Пословица «правила существуют для того, чтобы их нарушать» к нему ни в коей мере не относится. Юра всегда жил по законам и общепринятым нормам и никогда не преступал черту. Уж на что правильный человек, и даже, может быть, чересчур. А сейчас… это было совсем на него не похоже, отчего его отсутствие даже пугало меня.

Я успокаивал себя мыслями о том, что Юра скоро вернется, объяснит, где пропадал столько времени, и мы спокойно, как будто ничего и не было, продолжим дежурство. Но он все не появлялся, что не нравилось мне все больше и больше.

А что, если он ушел? Я тут же отмел эту версию. Дрезина была здесь, вряд ли бы Юра пошел назад на своих двоих. Да и, опять–таки, почему он не сообщил мне? Почему его не видели ни Валера, ни Слава? Нет, этот вариант определенно не подходил.

Выкрали «красные»? Эта версия еще бредовее первой, правда и она имела право на существование. Кто ж знает идеологию «красных»! Конечно, было бы намного логичнее убить нас обоих, однако они запросто могли сделать все совершенно иначе: меня оставить спящим, а Юру выкрасть. А уж с какой целью, им одним только и известно.

Не успела в мою голову прийти следующая мысль, как я услышал странный и даже пугающий звук, доносившийся из глубины туннеля. Рев, крик, рык – что это, точно определить было невозможно, скорее смесь всего этого. И звук неумолимо приближался ко мне.

Все мышцы моего тела непроизвольно напряглись, по спине прокатилась волна мурашек. Мысли, касаемо Юриного исчезновения, вмиг улетучились. Сейчас проблемой номер один было нечто поважнее – на нас идет волна мутантов. И дай Бог, чтобы я ошибался.

Я схватился за пулемет. Что же делать? Один я, скорее всего, не справлюсь. Позвать на помощь Валеру и Славу? А что, если и на них надвигаются мутанты. Нельзя допустить, чтобы один из туннелей остался незащищенным.

Нутром я чувствовал, что этот день будет для меня последним, но не хотел это признавать. Но если уж помирать, так я уйду из жизни как герой, так просто я мутантам не дамся. И унесу с собой жизни хотя бы нескольких из них.

Всего лишь через полминуты на мой оборонительный редут хлынула целая толпа разъяренных, жаждущих крови тварей. Их число не поддавалось подсчету. Но не меньше сотни уж точно. Они были похожи… я даже не знал, на что. Мутанты представляли собой помесь гигантских, ростом с человека, крыс и ящериц. Все их тело покрывала чешуя, сверкающая в луче прожектора. В их иссиня–желтых глазах четко читалось желание убивать, кромсать, жрать. Этот взгляд вселял в меня панический страх. И я не сомневался, что они не отступят, пока их желание не осуществится.

Таким образом, к моему великому сожалению, моя догадка относительно мутантов, подтвердилась. Что ж… Я посильнее сжал зубы, и мой пулемет застрочил, повергая наземь уродливых созданий. Но их было слишком много.

Очень скоро пулеметная лента закончилась, и времени для ее замены у меня не было. Тогда я схватил свой автомат и стал отходить назад, в сторону станции, периодически стреляя в подходивших слишком близко мутантов.

Откуда эти твари вообще взялись? Что они здесь делают? Вдруг понимание ужасного волной накатило на меня, будто всего окатили ледяной водой.

Если мутанты дошли досюда, значит, на всех остальных линиях уже никого нет в живых!

«Красных» больше нет. Никого нет. И раз уж «красные» не справились, не уничтожили мутантов, то что уж и говорить про нас? Что мы сможем сделать против огромной армии чудовищ? Подавляющее большинство тех, кто живет на оранжевой ветке, люди очень миролюбивые. И только те условия, в которые эти люди попали, вынудили их взяться за оружие и убивать.

Я отстреливался до тех пор, пока мой автомат не издал сухой щелчок. Патроны закончились, этого следовало ожидать, а вместе с ними закончилось и мое существование. Я в этом ни капли не сомневался.

Хотел предупредить Антона и остальных, что в их сторону движется целая орда мутантов, чтобы они хотя бы были готовы к нападению, но как только достал рацию кто–то, или что–то, свалило меня с ног. Рация упала и разбилась вдребезги. Я больно ударился головой о шпалу, и несколько секунд в глазах у меня стояла сплошная темень. Когда зрение кое–как восстановилось, я увидел нависшего надо мной Юру.

– Беги отсюда, как можно дальше, – простонал я. Сейчас мне было неважно, где был до этого момента мой друг и что он делает здесь, мне просто хотелось, чтобы он был в безопасности, чтобы мутанты его не тронули.

Но либо Юра не услышал моих слов, либо просто не хотел слушаться меня. Он только лишь пристально смотрел на меня, и лицо его выражало скорбь. Как будто он хотел извиниться передо мной за что–то, но было уже поздно. Мимо, словно не замечая нас двоих, пробегали, вереща, крысоподобные мутанты.

В следующую секунду Юра резко ударил мне в грудь рукой. Мгновенно я почувствовал острую боль в области сердца.

Теперь Юра улыбался. Причем не своей привычной добродушной улыбкой, а улыбкой ненормального психопата–убийцы. Юра дернул руку, вся его кисть была окровавлена, и показал мне то, что держал в ней. Когда я понял, что за вещь зажата у него в ладони, животный страх сковал все мое тело. Это было… МОЕ СЕРДЦЕ! Оно, как это ни странно, еще пульсировало, а я оставался в живых.

Я умоляюще взглянул на Юру, не в силах понять, почему мой друг пошел против меня. Его лицо оставалось таким же беспристрастным, как и раньше. Он даже, кажется, смотрел на меня с ненавистью.

Затем он просто сжал пальцы, раздавив тем самым мое сердце. Кровь брызнула во все стороны, а мои глаза словно заволокло темной пеленой. Больше я ничего не видел…

* * *

– О боже, Олег, да очнись же ты! Просыпайся, черт бы тебя побрал! – кто–то кричал над моим ухом, но я не мог разобрать, кто именно это был. Голос доносился до моего слуха, будто принесенный ветром – тихий и сильно искаженный. Как же не хотелось сейчас открывать глаза. Мне сейчас абсолютно ничего не хотелось. Было просто желание поспать еще. И чтобы никто не мешал.

– Олег, вставай! Вставай, засранец!

Ох уж этот надоедливый голос – никак не хочет дать мне хоть немного покоя. Что ж, ладно, так и быть, открою я глаза. И не позавидовал бы я этому человеку, если он разбудил меня напрасно.

– Ну, наконец–то! – воскликнул Юра. – Проснулся, надо же! Соблаговолил, так сказать.

Я не без труда разлепил веки и, оперевшись на локти, привстал.

– Что?.. Где?.. – заблеял я, еще не успев отойти от сна.

– Когда? Да давно уже. Я–то думал ты на минутку прикорнуть лег, а ты аж на целый час. Что за дела вообще? Я в первый раз вижу, чтобы на посту кто–то спал.

Юра еще долго брюзжал, но я его не слушал. Эта тирада могла продолжаться до умопомрачения. Ее длина зависела от Юриного настроения. Если он был в хорошем расположении духа, то упреков было мало. Если же в плохом – то это надолго.

Сейчас Юра, по всей видимости, был не в настроении, так как не замолкал ни на секунду. Я его понимаю – его напарник заснул на посту, а он остался дежурить, можно сказать, в одиночку. Я бы на его месте тоже бы негодовал.

На данный момент мне не давал покоя мой сон. Что–то в последнее время мне часто снится какая–то фигня, одна другой мрачнее. Причем этот сон был самый страшный. Одно успокаивало – то, что мне снилось, не могло сбыться в принципе. Просто невозможно, чтобы это произошло на самом деле. Однако осознание этой мысли почему–то не успокаивало меня. Я мог сколько угодно убеждать себя в том, что мои сны не вещие, но они могут ими быть. Ведь раньше говорили, что Земля не круглая и это Солнце вертится вокруг нее. Раньше считали, что человек никогда не сможет летать. Думали, что разговаривать на расстоянии невозможно. Теперь все то, что считали чем-то запредельным – обычный элемент повседневной жизни человека.

Так почему же я был так уверен, что мои сны не могли повториться в реальности? Мир, в котором мы сейчас живем, существенно изменился и теперь он вряд ли станет прежним. Кто бы мог еще совсем недавно подумать, что хозяевами поверхности станут уродливые твари – мутанты, а человек, царь природы, будет искать убежища под землей, чтобы уцепиться за жизнь? Человек сам стал вершителем своей судьбы, увы, не завидной. Такую жизнь и жизнью–то сложно назвать. Скорее, существованием, выживанием.

Итак, вполне логично предположить, что мои сны были не просто плодом воображения, а чем–то большим. Думать об этом совсем не хотелось, но как я не пытался выбросить из головы увиденное во сне, ничего не получалось. Я вновь и вновь прокручивал в мозгу те ужасные «кадры».

– Олег! Олег! Ты меня вообще слушаешь? – вдруг услышал я, словно только что вышел из транса.

– Да, да, конечно, – я перевел взгляд на Юру. Тот был, судя по выражению лица, явно недоволен тем, что я не внимал его речам. Извини, друг, твои «лекции» намертво впечатались в мою память, поэтому слушать их мне нет никакой необходимости.

– Ну и что я только что сказал? – интонация у Юры была в стиле «ну–что–ты–типа–попал–теперь–не–выкрутишься». Он часто так спрашивал, а когда я не мог ему ответить, он «кидал» мне так называемую «обидку» – просто демонстративно отворачивался и делал вид, что со мной не разговаривает. Предполагается, что такая вот «обидка» должна быть рассчитана где-то часа на три, но Юра не выдерживает и пяти минут. Его личный рекорд был четыре минуты и тридцать девять секунд. Специально засекал.

И пока я размышлял, заранее уже приготовившийся к очередной «обидке», что бы ему ответить, в поле моего зрения попало что–то, чего я никак не ожидал увидеть. По крайней мере именно в этот момент. Луч прожектора осветил три фигуры, которые медленно приближались к нам. Я поднял вверх указательный палец, призывая Юру обратить на меня внимание, а потом указал им вперед. Мой друг, мгновенно забыв о своем монологе, повернул голову.

Три фигуры, человеческие, судя по силуэту, были уже совсем близко. Лицо одного из этих людей скрывал капюшон, в руке он держал опущенный дулом книзу пистолет Стечкина….

[1] Цимис – еврейское слово. В русском значении – самый смак.