Вишняки

На охоту

В комнате горел свет. Значит, на улице было ещё темно. Я открыл другой глаз и увидел папу. Он стоял посреди комнаты в своём коротком кожушке и подпоясывался широким охотничьим ремнём с маленькими кармашками для патронов. Этот ремень называется патронташем.

Меня сразу точно подбросило на кровати. Я вскочил и, протирая глаза, спросил:

— Пап, ты на охоту?

— Спи, сынок.

— А ты на охоту? — не отставал я.

— Да так, пойду поброжу немного.

Каждый выходной день папа отправлялся на охоту в лес или в поле, но вставал он так рано, что я видел его лишь тогда, когда он возвращался домой. Я всегда просил, чтобы в следующий раз папа взял меня с собой, а он смеялся и отвечал:

— Хорошо, только с одним уговором: если спать не будешь — пойдёшь, а вовремя не проснёшься — не взыщи, будить не стану.

И вот сегодня, наконец, мне посчастливилось проснуться вовремя.

— Я тоже пойду! — И, не ожидая папиного ответа, я вскочил с кровати.

— Ну куда тебе! На дворе вон как темно и страшно…

— А чего страшно? Волка? Так ведь у тебя ружьё, и я своё возьму.

Босиком я бросился в уголок, где стояло моё двуствольное, как и у отца, ружьё. Только маленькое. Его ещё давно купила мама в день моего рождения.

— А в лесу снегу знаешь сколько? Ты не сможешь идти.

— Так ты пойдёшь впереди, а я — за тобой.

— Ну уж возьми его, раз обещал, — попросила мама. — Побегает за тобой — в другой раз не захочет.

— Ладно, так и быть, — согласился отец. — Одевайся скорее.

Ух, как же я торопился! Я забегал по комнате, кидаясь то к валенкам, то к тёплому свитеру, то к своему ружью.

— Обожди, не суетись, я тёплые рейтузы найду, — смеясь, сказала мама. — Постой, валенки на босу ногу? Носки шерстяные надень.

Наконец с ружьями за плечами вышли мы со двора. Уже в нескольких домах светились огоньки. У соседей запел петух. Вдоль улицы пробежал ветер и донёс музыку из репродуктора, висевшего в центре села. Под музыку дядя физкультурник говорил:

— Ниже, ниже наклоняйтесь. Не сгибайте ноги в коленях. Три-четыре…

Воробышек

Пока мы добирались до леса, уже совсем рассвело. В лесу сначала кажется тихо-тихо. Но, когда прислушаешься, уловишь: где-то хрустнула веточка, а там вспорхнула с дерева пташка — только снег посыпался и словно дым обволок на какое-то время кусты. А издали слышится: «Тук-тук. Тук-тук-тук…»

— Что это?

— Дятел трудится, — сказал папа.

Долго ходили мы по лесу, много видели всяких звериных следов — и маленьких и больших, но ни лисица, ни заяц так нам и не попались.

— Давай отдохнём, — попросил я папу.

Но, когда мы присели на кучу хвороста, я почувствовал, что в валенки откуда-то набралась вода и ноги мои закоченели. Я сказал об этом папе.

— Ну что ж, тогда пошли домой.

Мы уже подходили к дому, только с другой стороны, с огородов, когда из-за кустов выскочил заяц. Папа поднял ружьё и, не целясь, выстрелил. С кустов шумно поднялась стайка воробьёв, а беляк, прижав к спине уши, изо всех сил понёсся через луг к лесу.

Я заметил, что в снегу под кустом что-то трепыхается.

— Папа, гляди: что там? — шепнул я.

Папа запустил руку в снег.

— Э-э, так ты вместо зайца попался, — с жалостью сказал он, и я увидел на его ладони серенького нахохлившегося воробышка.

— Ты… подстрелил его?

— Подстрелил. Видишь, крылышко повредил… Что ж теперь с тобой делать?

— Папа! Раз это мы его подстрелили, давай возьмём домой. Я буду за ним ухаживать, пока крылышко не заживёт.

— Хорошо. На, неси.

Я хотел взять воробышка из папиных рук, но он меня так ущипнул за палец, что я вскрикнул и выпустил его. А он сразу попрыгал в сторону от нас, стараясь убежать.

— Эх, ты, а говоришь: «Я храбрый», — пристыдил меня папа.

Я поймал воробышка. Он меня ещё раз клюнул, однако я уже не выпустил его и не закричал. И палец уже не болел так, как сперва.

Мама против

Дорого мне стоила эта охота: набрал снегу в валенки и простудился. Теперь мама не пускает гулять, всё время в комнате сижу.

Но мне не скучно: ведь у меня есть воробышек!

Первые дни он никого не признавал, даже есть не хотел. Насыплю ему пшена, накрошу хлеба, воды налью в блюдечко. Поймаю его, посажу:

— Ешь.

А он забьётся за шкаф, нахохлится, сунет нос в угол и сидит.

Потом привык. Едва рассветёт — сразу же вылезает из своего тайника и так забавно — прыг-прыг — бочком, бочком — и уже на дощечке, где насыпано пшено и блюдечко с водой стоит.

Поест, воды попьёт и давай разгуливать по всей комнате.

Я радовался, что воробышек поправляется, а ночью мне часто снилось, что он уже летает. И вдруг против воробышка выступила мама. Как-то утром, в выходной день, когда и папа был дома, она убирала комнату и очень сердилась.

— Тьфу, куда ни глянь — всюду твой воробей наследил. Вот возьму и вышвырну его во двор.

— Во дворе же холодно, мороз. Он сразу пропадёт, — испуганно возразил я.

— А до каких пор я буду терпеть от паршивой птахи! — ещё сильнее сердилась мама. — Не успеваешь убирать после него. Весь пол заследил. Выброшу его — и всё.

Я уже представил, как больной воробышек замерзает на снегу, и из глаз моих сами закапали слёзы.

Папа увидел это и вступился за воробышка:

— Ты уж потерпи, пока у него крыло срастётся. Мы же решили его вылечить, значит, надо довести дело до конца.

— А кто говорит, что его сейчас надо выбросить? — сказала мама. — Конечно, когда крыло заживёт.

Я понял, что мама только грозит, и успокоился. Но с тех пор всё же следил за воробышком, не давал ему разгуливать по всей комнате.

Васькино злодейство

У нас есть кот Васька. Летом он был ещё маленьким котёнком, а теперь уже похож на настоящего кота. Он всё время или в чулане мышей ловит, или спит в кухне возле тёплой плиты. В комнату заходит редко.

Но один раз он выкинул такую пакость, что я до сих пор его терпеть не могу.

Я стоял на коленях перед стулом и ножницами вырезал из бумаги домик, в котором, может быть, привыкнет жить мой воробышек. А воробышек в это время прыгал по комнате. Прыгнет, клюнет что-то на полу и весело так:

— Жив-жив! Жив-жив!

Радуется, что живой и что крылышко у него срастается.

Тут, откуда ни возьмись, Васька появился. Сел на пороге и смотрит. Потом прилёг, бьёт хвостом по полу, а глаза так и горят. Я думал, он просто поглядит на воробышка, да и уйдёт. А он сидел-сидел и вдруг ка-ак кинется на воробышка! Тот, не будь дурак, расставил крылья, нахохлился и как клюнет кота в нос.

Васька подскочил, мотнул головой и снова к воробышку. Раз! — и схватил его прямо под крылышки.

— Васька! Васька, отпусти! — изо всех сил закричал я и бросился спасать воробышка.

Кот — в кухню, я — за ним, он — под стол, я его — за хвост.

— Мя-а-ав! — заверещал кот, выпустил воробья и лапой меня по руке — кровь так и брызнула.

Но я не испугался, схватил его за ухо и давай ругать. — Что ж ты, — говорю, — наделал? Мало тебе мышей, ты ещё и воробышка хотел съесть? Ах ты, бессовестный!

А Васька сидит да облизывается. Тогда я наподдал ему и выгнал на мороз.

— Чтоб ноги твоей в хате не было! — сказал я ему.

Вернулся в комнату, посмотрел на воробышка и заплакал. Лежит, бедняга, на боку, не шевелится, только клюв раскрыл и дышит часто-часто.

«Умрёт», — подумал я и заревел уже на весь дом.

Мама что-то во дворе делала. Вошла, спрашивает, что случилось, а я никак рассказать не могу.

— Во… во… робышек. Васька задушил.

— Ну, не плачь, — говорит мама. — Воробей твой всё равно не выжил бы. Крыло у него так и не срослось. А что же это за птица, если она не летает?

А мне ещё больше жаль воробышка.

Тут пришёл с работы папа. Взял воробышка в руки, ощупал его всего, точно доктор, напоил водой, постелил ему в уголке старую шерстяную варежку и говорит мне:

— Не плачь, выживет твой воробышек. Васька только чуть придушил его, а косточки все целы.

Воробышек летает

Постепенно воробышек стал поправляться. А через несколько дней он, как и раньше, бочком прыгал по комнате и ликовал:

— Жив-жив! Жив-жив!

Я теперь всё время следил за Васькой, а вечером сам затворял двери в комнату.

Воробышек веселел с каждым днём. Он уже не был таким нахохленным, как раньше. Перья лежали на нём гладко, даже поблёскивали.

И вот однажды, смотрю, воробышек мой поел, попил, потом — порх! — и взлетел на стул.

— Мама! Мама! — закричал я и стал танцевать.

Мама с крынкой в руках встревоженно выглянула из кухни.

— Смотри, мама, он сам на стул взлетел!

— Вот и хорошо. Значит, скоро мы сможем его выпустить.

— Ну же, воробьюшка, полетай. Ну, ещё! — просил я.

А он поглядывал во все стороны, точно сомневался, сможет ли ещё раз взлететь. Но вот, видимо, отважился.

— Жив-жив! — вспорхнул — и к окну. Но не долетел, ударился о подоконник и упал на пол. Это напугало меня.

— Э, так ты можешь свои крылышки поломать. Лучше обожди ещё немножко, — посоветовал я ему.

Воробышек словно и правда послушался. Несколько дней после этого он не пробовал летать.

Потом как-то взлетел с пола — и прямо на окно. Поклевал стекло и перелетел на другое окно. Дальше на стол, на стул, снова на окно.

На другой день он уже взлетел на шкаф, а оттуда на радиоантенну, которая была натянута в углу под самым потолком.

С этого дня воробей летал по всей комнате, а ночевал всегда на антенне.

Пусть теперь Васька попробует его достать!

Вернулся!

Когда воробышек научился летать по всей комнате, мама снова стала сердиться:

— То хоть по полу ходил, а теперь простыни пачкает, мебель вон поразрисовал. Пожил, поправился и скатертью дорога. А то сама выпущу.

— Пусть у него ещё крылышки окрепнут, — просил я.

— Нет, у меня уже терпение лопнуло.

— Только один денёчек!

— Ну хорошо. Но завтра чтоб выпустил.

Так повторялось несколько раз, а воробышек всё ещё жил в комнате. Я до того привык к нему, что никак не мог расстаться. Да и за его больное крылышко я опасался. Но вот и папа стал говорить, что пора выпустить воробышка.

— Видишь, он уже о стекло бьётся, на волю просится.

Пришлось выпустить.

Рано утром я оделся, накормил воробышка, потом поймал его и долго держал в руках — всё прощался с ним.

— Ты хоть не улетай далеко, ночуй под крышей сарая. Там тепло, — просил я его.

А он молча вырывался из рук. Вздохнул я и вынес воробышка из дома.

— Ну, лети.

Раскрыл ладонь, а он сидит и не хочет лететь. Потом сразу вспорхнул и взлетел на вербу. Посидел там немножко и перелетел на соседский сарай. Тут у меня защипало в носу, я ушёл домой и больше ничего не видел…

Подошёл вечер. Я уж и заводную машину крутил, и рисовать пробовал, и телефон проводил от этажерки к своей кровати, а сам всё думал про своего воробышка: каково-то ему там одному на морозе?

И мне представлялась страшная картина: сидит воробышек на ветке и замерзает. Он хочет слететь с дерева, чтобы поискать укромное место, но его подвело подбитое крыло. Воробышек не полетел, а упал в снег. Я вижу, как к воробышку подбирается хитрая усатая морда, и кричу не своим голосом:

— Васька!

Смотрю, а Васька выходит из кухни. Стал на пороге, посмотрел на меня, точно спросить хотел, что мне от него нужно, и, не дождавшись ответа, лениво потянулся.

И вдруг мне почудилось: «Жив-жив!»

Прислушался… Верно! Это на террасе.

Бросаюсь туда, распахиваю дверь — так и есть. Ур-а-а! Воробышек мой вернулся.

— Жив-жив?

— Живой, живой! А ты как? Лети скорее в комнату.

Воробышек не заставил себя долго ждать, влетел в кухню, оттуда в комнату и уселся на антенне.

Я сразу выгнал Ваську, поискал дощечку, но её не было — наверно, мама уже успела выбросить. Тогда я схватил кусок хлеба и накрошил прямо на полу.

— Ешь, воробьюшка, ешь, мой хороший. Молодец, что вернулся! Значит, тебе хорошо у меня? — допытывался я.

— Жив-жив, — ответил воробышек, слетел со своего насеста и стал клевать хлеб.

Когда в комнату вошла мама, она остановилась у порога и спросила с изумлением:

— Это ещё что? Не успели одного вытурить, как ты снова где-то воробья достал?

— Эх, ты! Не узнала, что ли? Ведь это же наш воробышек! Тот самый. Он вернулся ко мне, сам в дом влетел. Теперь пускай уж до весны будет в доме. Хорошо, мама?

Мама вздохнула и сказала:

— Ну что ж, пусть поживёт у нас, раз ему не нашлось во дворе ночлега.

Весна

С каждым днём становилось теплее. Ночью окна ещё намерзали, а днём оттаивали. Тогда из комнаты можно было увидеть всё, что делалось на дворе и на улице.

С крыши свисали сосульки, с них капала вода. Снег местами совсем растаял, показалась чёрная земля.

С деревьев часто опускались стайки воробьёв.

Они суетились на земле, что-то находили, шумели, ссорились и, внезапно сорвавшись, улетали прочь.

Куры выходили из сарая и грелись на солнышке.

Лес был уже не белый, как раньше, а чёрный. Это наступала весна.

Мой воробышек тоже изменился. Он стал какой-то беспокойный, не давался мне в руки, даже не садился на плечо, как раньше, а всё чаще подлетал к окну и бился клювом и крыльями о стекло.

— Не сидится ему в хате, надо выпускать. Вот что значит весна, — сказал папа.

— А почему, если весна, так и выпускать? Пусть ещё поживёт.

— Так не хочет он, видишь? Не до того ему. Скоро гнёздышко придётся строить, маленьких воробышков высиживать, кормить. Весной не только людям, а и птицам хватает работы.

И я понял, что на этот раз мне уже по-настоящему придётся проститься с воробышком.

Прощай, воробышек!

А больше и рассказывать нечего.

Ещё не зеленели ни трава, ни листья на деревьях, но было уже совсем тепло. Вынес я воробышка, посмотрел последний раз в его живые чёрные глазки, погладил серые блестящие пёрышки и выпустил.

— Жив-жив! — радостно пискнул воробышек и взлетел на вербу, где уже сидела стайка воробьёв.

— Жив-жив?

— Чирик!

— Жив-жив! — приветствовала стая моего воробышка.

А мне захотелось ещё раз увидеть его вблизи, и я подошёл к вербе.

Воробьи испугались, вспорхнули и полетели к лесу. Только мой воробышек остался. Он глянул на меня раз, другой, наклоняя свою серую головку то вправо, то влево, словно тоже хотел меня запомнить.

— Прощай, воробышек!

— Жив-жив! — ответил воробышек, поднялся с ветки и полетел за стайкой к лесу.

Дальше, дальше… Вот он стал маленьким, как чёрный жучок, а потом совсем исчез из виду.

Ну и пусть летит! На воле ему лучше.

Вот и всё.