Витязь на перепутье

Глава 10 Сражение

Обе стороны, выстроившись друг напротив друга, заканчивали последние приготовления. Польских стрелков, образовавших боевой порядок, оказалось больше, чем у Лыкова, как минимум, в два раза. Какой-то богато одетый поляк, гордо восседавший на красивом вороном коне, пристально взглянул в сторону противника и резко махнул рукой. Грянул залп, и вражеские пули полетели в сторону Вадима и людей, стоящих рядом с ним.

Отряд Лыкова тоже выдал залп, но гораздо более куцый и неприцельный. Вадиму «повезло», он одним из первых оказался задет пулей, и силой удара его отбросило назад. Если бы не предусмотрительно надетая бронированная шкура Мокшаны, валяться ему мёртвым. Он полетел на землю, копьё откатилось далеко в сторону, но сам остался жив.

Издав боевой клич, польская пехота, потрясая саблями и громко матерясь на разных языках, ринулась в атаку. Послышались редкие выстрелы из пистолей, которые тут же собрали свою кровавую жатву.

Отряд Лыкова хоть и дрогнул, понеся потери, но люди ещё не бежали. Отступать им некуда, потому как сзади стояли наиболее подготовленные воины и подпирали в спину оружием нерешительных, набранных отовсюду мужиков. Добежав, поляки врубились в строй русских, и бой закипел.

Ловко орудуя саблями, поляки и казаки, или кем они там являлись, стали теснить вчерашних крестьян, но те отбивались отчаянно, пока, не выдержав напора атакующих, не стали отступать. Тут уж в дело пришлось вступить боевым холопам Лыкова, которые смогли выровнять положение, но ненадолго.

Бой кипел. Отовсюду слышался лязг оружия, отчаянные крики сражающихся, стоны раненых и хрипы умирающих. Люди кололи, рубили друг друга с яростным ожесточением, не жалея и не прощая. Удары следовали друг за другом: копьё против бердыша, топор против сабли. Мало кто из сражающихся имел доспехи, хотя бы самые простые и не железные, отчего почти каждый удар оказывался смертельным.

Воины продолжали обмениваться выстрелами из пищалей, стараясь стрелять по врагу, а не по своим, но в пылу боя стороны смешались, и поймать нужную цель оказывалось весьма проблематично. Настало время выступать коннице.

Вадима пронзила острая боль в груди, и на какое-то мгновение он потерял не только ориентацию в пространстве, но и сознание. Очнувшись, попытался встать, но грудь от полученного удара невыносимо болела, и он чуть не задохнулся от спазма лёгких. Повернувшись набок, кое-как отдышался, наблюдая за ногами бившихся перед его глазами воинов.

Наконец, он смог подняться на ноги и, помедлив пару мгновений, обнажил фламберг. Встав за спиной одного из холопов, улучил момент и вонзил лезвие в живот одного из нападающих. Изогнутое лезвие с лёгкостью пропороло жупан противника и, проникнув внутрь, прошило насквозь. Выдернув фламберг, Вадим оставил умирать поверженного противника и переключился на следующего. Удар, ещё удар.

Фламберг колол и резал, и каждый его удар, даже не самый удачный, заставлял противника падать и умирать в агонии. Клинок действительно оказался ядовит для людей. Постепенно вокруг Вадима стало образовываться пустое пространство, когда внезапно протрубил рог и в атаку пошли польские крылатые гусары совместно с казачьей конницей.

Наперерез им сначала несмело, а потом всё решительнее и быстрее бросились немногочисленные всадники Лыкова, но гусары уже сходу врубились в ряды лыковских бойцов.

Ударив очередного поляка, Вадим поднял глаза и с ужасом увидел несущегося прямо на него во весь опор ляха. Мощный боевой конь нёс на себе тяжеловооруженного всадника со стальным шлемом на голове, закованного в кирасу, а сзади у всадника торчали нелепые белые крылья.

В руке лях держал тяжёлую саблю и явно готовился одним ударом оборвать короткую, но уже полную нелепых приключений жизнь Вадима. Белозёрцев метнулся в сторону, лях же не стал менять направление ради него и проскакал дальше. Скачущий слева казак попытался наверстать упущенное и хлестнуть саблей Вадима, но тот смог резко кувыркнуться в траву и ушёл из-под удара.

Стрелки успели дать залп, проредив польских всадников, но те уже врубились в строй и, в свою очередь, напали на стрелков Лыкова. Наступил бардак и хаос, пешие воины дрогнули и под напором польской конницы стали разбегаться в разные стороны. В это время подоспел конный отряд Лыкова, и всё завертелось снова. Смешались в кучу кони, люди. Все друг друга рубили, кололи, кони ржали, вставали на дыбы, били во все стороны копытами.

Кувыркнувшись, Вадим резко вскочил на ноги. Жаль, что его пистоль не вернули, а то он сейчас смог бы выстрелить в спину стрелкам. В это время отряды противников встретились, и гусары с казаками стали рубить не только разбегавшуюся во все стороны пехоту, но и Лыковскую конницу.

Белозёрцев кинул взгляд направо и увидел, как один из запорожцев, кого-то зарубив, развернул коня и направляется прямо к нему. Видимо, посчитал лёгкой добычей. Вадим застыл, опустив фламберг вниз.

С пламенеющего чёрным лезвия медленно скатилась в траву капля крови, чуть ли не зашипев под действием концентрированного яда, но запорожец этого не видел. Подхлестнув окриком коня, он за несколько скачков оказался возле Белозерцева и замахнулся саблей. Вадим подставил фламберг. Удар оказался очень сильным, наносимый сверху, да ещё увеличенный движением коня. Фламберг выдержал, а вот сабля запорожца разлетелась на куски.

Удивившись, тот проскакал дальше, а Вадиму тут же пришлось нанести удар пехотинцу, неизвестно откуда взявшемуся возле него. Короткая схватка, и солдат упал на траву, зажимая обрубок от руки, из которого хлестала кровь. Казак развернул коня и уже возвращался обратно, и теперь у него в правой руке лежал пистоль.

Прицелившись на ходу, он выстрелил, Вадим успел отпрыгнуть в сторону. Пуля пролетела мимо головы, всколыхнув отросшие волосы. Сжавшись, словно пружина, Вадим на мгновение сконцентрировался, а потом резко бросился к казаку. А добежав, нанёс один единственный удар тому по ноге и резко отскочил в сторону. Дальше можно было не париться. Казак, было, развернулся, чтобы догнать наглого русича, но с его бедра уже обильно струилась кровь и он, плюнув, ускакал вперёд.

В это время на поле боя происходила ожесточённая рубка. Не добившись явного и быстрого успеха, поляки решили отойти. Вновь зазвучала труба, и польские гусары стали разворачивать коней, разрубая все вокруг, очищая себе путь назад. Стала отступать и пехота. Один из гусар проскакал мимо Вадима, попутно ткнув в него копьём.

Без труда отразив копьё фламбергом, Вадим пропустил всадника и схватился с очередным пехотинцем. Тот оказался более опытным, чем предыдущие противники, да и оружие имел покрепче. Обменявшись градом ударов, соперники стали осторожничать: на стороне Вадима сражались молодость, выносливость и фламберг; на стороне ляха — опыт, умение и безоговорочная уверенность в своих силах.

Правда, он не догадывался, что Вадиму достаточно нанести ему небольшую рану, которая может оказаться смертельной. Если бы знал, уже перестал фехтовать. Но тут польские войска стали отступать и, плюнув на Вадима, лях тоже начал пятиться, что и оказалось его ошибкой. Вадим, воспользовавшись заминкой противника, резко ударил, отпрыгнул и вновь ударил, распоров ляху предплечье, после чего и сам стал отступать.

Поляку резко стало плохо, но отступающая толпа подхватила его, и он побежал вместе с ней назад. Вадим следил за ляхом и видел, как тот уже вскоре еле передвигал ноги. Действительно, фламберг стал страшным оружием и, как ни странно, очень крепким. Ведь, чем сложнее лезвие, тем проще сломать, но с этим мечом всё обстояло совсем иначе.

Поляки с казаками отступили, и теперь обе стороны собирали своих воинов, проверяя потери и моральное состояние бойцов. Семён Лыков выжил, только получил косой удар саблей по лицу, что теперь обильно сочилось кровью. Но, видимо, ударом срезало только кусок кожи, и кроме обильного кровотечения рана ничем ему больше не мешала. Боярин начал выкрикивать приказы и команды, формируя заново боевой строй. Его слушались и занимали указанные места.

Остатки конницы быстро перестроились, оставшиеся в живых стрелки, подобрав брошенные в бою пищали, стали их перезаряжать и строиться на флангах. В середине строя собирались разбежавшиеся и выжившие боевые холопы и вчерашние крестьяне, а ныне то ли ратники, то ли ополченцы. Через несколько минут боевой строй заново сформировался и застыл в ожидании продолжения боя.

Поляки занимались тем же. Потери с обеих сторон оказались большими, а бой ещё не окончился. Обе стороны проверяли людей и соображали, стоит ли его продолжать дальше. Наконец, на это вновь решился командир поляков, воспользовавшись тем, что остались в живых почти все их стрелки. Получив команду, они дали залп. Потом ещё и ещё.

Лыковцы отвечали, но русских стрелков оказалось намного меньше, и потому поляки беспрепятственно выкашивали ряды противника. Лыков думал недолго, и дал приказ отступать к лесу. Наступать в этом случае было равно самоубийству. Следующие залпы поляков уже не сыграли особой роли, потому как Вадим и его товарищи успели отойти на безопасное расстояние.

Поляки так и не решились на повторную атаку, а Лыков повторил приказ отступать. Войска отошли назад и вскоре повернули в другую сторону, желая обойти место сражения. Что предпримут поляки, неизвестно, но вскоре стало понятно, что они тоже ушли своей дорогой. Обе стороны собрали раненых, бросив убитых, и отошли. Позже польская команда вернулась, чтобы снять одежду и ценности с трупов и собрать оружие.

Лыковцы же забрали, что смогли, а убитых почти всех оставили на поле боя. Вадим подошёл к монахам уже перед самой ночёвкой. Монахи встретили его с нескрываемой радостью и даже уважением.

— Мы видели, как ты дрался, отважный воин! И хоть в самом начале битвы мы тебя не видели, но позже ты дрался лучше многих, — сказал отец Пафнутий.

— Меня сбили с ног, и я еле поднялся после этого. А стоял в первых рядах, там трудно найти кого-то сразу, — пояснил Вадим.

— Да, но потом, когда закипело основное сражение, мы тебя заметили, ты храбро сражался, и я бы даже сказал, что очень решительно. Не каждый в такой кутерьме сможет это сделать.

— Может быть, я не думал. Меня хотели убить, я убивал в ответ.

— Что же, в этом ты прав. Мы рады, что ты смог выжить, но теперь наш путь будет ещё труднее. Отряд потерял многих, их ещё и схоронить надобно по обряду, иначе, не ровен час, они вновь поднимутся, чтобы наводить страх на живых.

— Тогда их надобно сжечь, а прах закопать.

— Мы о том тоже думали, но Лыков боится, что на нас смогут напасть, пока мы будем сжигать мёртвых.

— Дайте мне двоих подручных и одного всадника, и никто не сможет к нам подойти незаметно.

— Хорошо, я скажу боярину.

Отец Пафнутий не стал откладывать дело в долгий ящик и буквально сразу отправился к сотнику Лыкову с просьбой. Раненый сотник выслушал отца Пафнутия, недовольно морщась.

— Да, я тоже увидел, что он хорошо дерётся, но я ему до конца всё равно не доверяю.

— Время покажет, но он дело говорит, нам нужен отдых и необходимо сжечь трупы. Да и узнать, где поляки, тоже не помешает. А у нас много раненых, да и трупы принесли с собой, а многие ещё остались на поле боя.

— Ну, хорошо, я отправлю трёх надёжных людей, заодно они посмотрят и за ним. Но он пусть ходит отдельно, если хочет жить. Они будут в дозоре, а он пусть прогуляется до поля боя и расскажет, что там увидел.

Монах кивнул и, вернувшись к Вадиму, рассказал о состоявшемся диалоге с сотником. Вадим пожал плечами и поздним вечером отправился в дозор. Стоять на одном месте он не стал и, не найдя врагов, пошёл дальше, к месту сражения. Поляки уже ушли, забрав с поля боя всё ценное. А над местом сражения сгустилась темнота.

Вадим чисто из любопытства походил по полю боя. Наградой ему стал потерянный кем-то исправный пистоль, да удалось разжиться рогом с порохом и даже пулями. Живых вокруг не было, а вот несколько лежащих трупов пришлось обезглавить для того, чтобы они больше не поднялись. Не обнаружив ничего живого, небольшой отряд вернулся к своим.

Вадим рассказал об увиденному отцу Пафнутию и сел ужинать. Его не спрашивали, только провожали взглядами. Погребальный костёр прогорел, монахи ухаживали за ранеными по очереди. А он лёг спать. Больше его никто не трогал, в лагере стояла тишина, только лишь дозорные перекликались. Утром уцелевшая часть отряда двинулась вперёд, везя на телегах раненых. Монахи весь вечер и ночью помогали страждущим и лечили получивших ранения. До Москвы оставалось совсем недалеко и, видимо, Лыкова там ждали.

Им повезло, и до самых предместий отряду больше не попались те, кто желал вступить в бой. Впереди их ждала Москва, но Вадима она не интересовала, у него были другие планы. Ему в первую очередь необходим другой меч. И найти место силы.

Дойдя до предместий и встретив уже отряды Василия Шуйского, монахи стали прощаться с Лыковым, но немного раньше от отряда отделился Вадим, и теперь ждал, когда придут монахи в уговоренное заранее место.

Дальнейший их путь лежал в сторону Саввино-Сторожевского монастыря. Дождавшись монахов на опушке недалеко от большого перекрёстка, Вадим вышел на дорогу, чуть не испугав их.

— А ты, шляхтич, зело прятаться умеешь. Мы и не узнали, что ты здесь затаился, — тут же сказал отец Пафнутий.

— Жить захочешь, и не тому выучишься, святой отец. А мне не с руки одному тут торчать, как тополю посреди степи.

— То так, то так, но уж больно ты ловко уходишь от опасности, не иначе это в тебе бесовское начало говорит, — неожиданно усомнился в нём монах.

— Было бы бесовское, давно из вас клоунов на веревочках сделал, — усмехнулся Вадим.

— Гм, клоунов? И слова бесовские выдумываешь?

— То англицкое слово, вам неведомо. А по-русски хочу сказать, что ни к чему это мне. Это просто опыт, да и батя научил меня тому, а в своих странствиях я ещё большему научился, да и склонность ещё имею. Зря вы этого боитесь, я доказал вам свою преданность.

— А, может быть, ты лукавишь и пытаешься в обитель святую проникнуть, дабы уничтожить её. Ты же из Оптиной Пустыни идёшь, а от неё, по твоим же словам, одни головёшки и остались?

Вадим сморщил нос в недоумении и по своей всегдашней привычке просто пожал плечами, ну нет и нет. Значит, нам в Москву дорога! Вслух же он произнес.

— Хорошо, тогда я ухожу один в Москву. Спасибо, что помогли дойти, хотя я и один легко с тем справился бы.

Отец Пафнутий внимательно посмотрел на Вадима, моргнул и перевёл взгляд на своего товарища. Молодой инок отвёл взгляд от отрока и, смиренно опустив глаза, сказал.

— Он не врёт.

Отец Пафнутий кивнул и повернулся к Белозёрцеву.

— Ты пойдёшь с нами в монастырь, это была последняя проверка. Ты её прошёл, и мы сможем провести тебя туда. Ведь ты хочешь освятить саблю на благое дело, и мы в том поможем, как и обещали. Не след обманывать друг друга, но и доверять нужно с умом. Доверяй, но проверяй, иначе беды потом не оберешься.

Вадим промолчал, с удивлением переваривая услышанное.

— Вижу, что ты не веришь, но я своё решение принял. Ты идёшь с нами?

— Иду, — помедлив, ответил Вадим и, подхватив заплечный мешок, подошёл к монахам.

Через минуту они уже вместе шагали по пыльной дороге. С каждым днём становилось всё холоднее, скоро начнут желтеть листья. К началу осени Вадим планировал дойти до места силы, о котором только слышал и пока совсем не знал, где его вообще искать.

Довольно скоро монахи сошли с основной дороги и двинулись глухими тропами, о которых, наверное, знали лишь местные жители, да они. Двое из монахов, вооружившись копьями, шли впереди, за ними отец Пафнутий, а Вадим с ещё одним монахом следовали замыкающими. Шли быстро, но осторожно, не теряя бдительности. Узкая тропинка петляла по лесу, выводя их то к ельнику, то к березняку, то к смешанному лесу.

Пару раз они повстречали лесных зверей, да недалеко от деревни наткнулись на нескольких мужиков, собирающих дикий мёд. Для всех встреча завершилась благополучно. Мужики получили немного денег и святое благословление, а путники запаслись диким мёдом. На том и расстались.

Ночевали на каком-то пригорке, окружённом со всех сторон, кроме одной, мелкой речкой. Путники развели костёр и, наловив рыбы, сварили из неё уху и оставшуюся пожарили. Очередь дежурить выпала Вадиму уже под утро. Монахи ему действительно доверяли, что радовало, но пугала дальнейшая неизвестность, ведь он только в самом начале пути домой. Ночь прошла спокойно, и на следующее утро небольшой отряд, позавтракав, вновь отправился в путь по известным лишь монахам тропинкам.