Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн.

Политика турецкого правительства по отношению к христианским подданным и их религии

В 1453 г. Константинополь пал под ударами Магомета II, и на развалинах Византийской империи утвердилось государство османов, или оттоманов, которое с XVII в. принято называть Оттоманской империей. Возрастание Турецкой империи, начавшееся за полтораста лет до завоевания Константинополя, не остановилось и в 1453 г.; оно и после того продолжалось в течение ста двадцати лет. Это стодвадцатилетний период, в который выдающаяся роль и первое место принадлежат двум султанам — Магомету II и Сулейману I, был самым блестящим и замечательным временем в истории Оттоманской империи и имел решающее влияние на последующую ее судьбу. Это было время, когда владения оттоманов расширились вследствие новых приобретений в Европе, Азии и Африке (Сербия, Босния, Пелопоннес, острова Архипелага, Трапезунд, Сирия, Египет, Тунис), когда турецкие знамена победоносно развевались в Офене и под стенами Вены, влияние султанов простиралось на Молдавию, Валахию и Крым; но, что важнее, — это было время, когда государству была дана организация, которая почти без перемен сохранялась до начала XIX в. и частью сохраняется доныне, когда для восточных христиан было создано то юридическое и фактическое положение, которое держалось до первой половины настоящего столетия. С 1574 г. начинается упадок Турецкой империи; зародыши его таились в том государственном устройстве, которое составляет славу Магомета II и Сулеймана I. Как результат государственного строя, особенностей политической и социально общественной жизни упадок империи был явлением неизбежным. Начавшись во второй половине XVI в., он с неумолимой постепенностью совершается до нашего времени. В первые три века после его начала совершилась работа предварительная и вместе с тем самая существенная; болезнь вполне назрела и окончился процесс внутреннего разложения государственного организма. В XIX в. болезнь вышла наружу, внутреннее разложение проявилось внешним распадом, несмотря на попытки турецкого правительства исправить зло, — попытки, оказавшиеся поздними и недейственными.

Как ни странным может показаться с первого взгляда, однако же не подлежит ни малейшему сомнению тот факт, что величие Оттоманской империи, блеск ее в лучшую пору ее существования до известной степени созданы руками христиан. Было немало искателей приключений из христиан, которые поступали в войско турок и принимали участие в их походах; особенно важные услуги они оказывали туркам в тех отраслях военного и морского дела, в которых сами турки не обладали достаточной опытностью и знанием; они заведовали артиллерией, флотом, работали в арсеналах и на корабельных верфях. Несравненно большее значение для Оттоманской империи имели христианские ренегаты, т. е. христиане, принявшие ислам добровольно или по принуждению. Еще задолго до завоевания Константинополя у османов установилась система — привлекать христиан на службу государству, предварительно обратив их в ислам; существовали правильно организованные учреждения со специальной целью приготовлять для военной и гражданской службы христианских мальчиков, взятых в плен на войне или в виде подати с мирного христианского населения. Эта система тщательно поддерживалась и после занятия Константинополя, в блестящий период Оттоманской империи до 1574 г. Янычары, турецкая пехота, исключительно состояли из христиан, обращенных в мусульманство; сипаги, турецкая конница, состоявшая на жалованьи, в отличие от сипаги, конных ленников, не получавших жалованья, тоже почти исключительно пополнялись христианами, перешедшими в ислам. Все важнейшие административные должности были в руках христианских ренегатов. Должность великого визиря в рассматриваемый период ни разу не была занята природным турком, но ее занимали лица, происходившие из христианских фамилий. При Сулеймане I, при котором была окончательно выработана должность великого визиря, было три знаменитых администратора, занимавших эту должность: Ибрагим-паша, Рустем-паша и Магомет-Соколли. Все они не были османами по происхождению: первый был грек, попавшийся туркам в плен, второй — сын сербского крестьянина, отданный помещиком казне в виде уплаты за долги, третий был родом из Требинья, в молодости готовился к поступлению в духовное звание у своего родственника, приходского священника, получил уже звание чтеца, но на 18-м году жизни был взят турками при сборе десятины с христианских детей. При других султанах было то же, что при Сулеймане; должность великого визиря была как бы привилегией христианских ренегатов и не вручалась лицам турецкого происхождения. Со второстепенными должностями было то же самое. Можно привести ряд имен, принадлежащих лицам, игравшим политическую роль при Магомете II и после него, о которых определенно известно, что они не были турецкого происхождения. Хасс-Мурад-паша, беглербег Румелии, который помог Магомету II одержать победу над владетелем Карамана в Азии, был греческий ренегат из рода Палеологов; Балабан-Бадер и Якуб, боровшиеся со Скандербегом в Албании, оба были албанские ренегаты; Сулейман, водивший войска Магомета П против венецианцев, был боснийский ренегат; после удачной экспедиции в Апулию и взятия Отранто при Магомете II наместником этого города был поставлен греческий ренегат, говоривший по-итальянски; план осады острова Родоса был составлен для Магомета II одним немецким ренегатом. При Сулеймане I во время переговоров с королем Фердинандом выступают на сцену два толмача Порты, один — немецкий ренегат, другой — польский и т. д. Вообще можно сказать, что вся администрация, войско и флот находились почти исключительно в ведении лиц, не бывших османами по происхождению, а вышедших из среды христианского населения. Только те отрасли управления, с которыми связано было попечение о духовных интересах османского народа — правосудие, религия, образование, — составляли исключительное достояние природных османов; ни один христианин, перешедший в ислам, никогда не был допущен к занятию судебной должности, к отправлению религиозных треб или обучению турецкого юношества. Таким образом, существовало самое строгое разграничение: материальные силы государства были в руках христианских ренегатов, духовная жизнь народа — в руках природных османов. Эта система была в полной силе до 1574 г., т. е. в период процветания Оттоманской империи, и мы можем констатировать знаменательный факт, что начало упадка империи сопровождается нарушением системы, совпадает с первыми попытками турок обойти ее. От XVI в. есть известия, что турки отдавали детей христианам с тем, чтобы при взимании подати христиане выдавали их за своих собственных и чтобы таким образом они могли попасть в ряды янычар и на высшие административные должности в государстве.’ Эти и другие подобные злоупотребления привели наконец к тому, что христиане были освобождены от обязанности платить десятину детьми; эта тягостная для их нравственного и религиозного чувства подать была отменена в 1638 г. Как бы то ни было, тем или другим способом в XVI в. много природных османов очутилось на высших государственных должностях — гражданских и военных, постепенно они стали брать численный перевес над лицами, вышедшими из христиан, а вместе с тем оканчивается период процветания Оттоманской империи, она начинает клониться к упадку. Если ставить эти явления в генетическую связь, то можно сделать весьма нелестный для турецкого самолюбия вывод относительно способности османов к самобытной политической жизни.

Систематическое покровительство ренегатам из христиан, обычай раздавать им лучшие и доходнейшие места принесли несомненную пользу империи. Но насколько он был полезен османам, настолько же был вреден христианам, в значительной мере способствуя их деморализации. Лучшие силы христиан отвлекались на службу исламу, люди даровитые и честолюбивые приносили религиозные убеждения в жертву материальным выгодам и эгоистическим расчетам, христианская молодежь становилась равнодушной к вере отцов. Мы видим примеры, когда чисто политические соображения делаются мотивом к перемене веры. Брат боснийского краля Сигизмунд и его сестра Екатерина принимают ислам только для того, чтобы обеспечить себе помощь Магомета И и при его содействии получить во владение часть Боснии. Один из восьми сыновей трапезундского императора Давида принимает ислам для того, чтобы избежать участи, которой подверглись его отец и братья, павшие от руки палача. С той же целью — спасти жизнь — принимает ислам лесбосский герцог Николай вместе со своим братом. Жители Хиоса после взятия острова османами при Сулеймане I ищут в исламе спасения для своей свободы и делаются мусульманами, не желая быть рабами мусульман. Грузинский царь Менотшер переходит в ислам, потому что видит в нем верное средство сделать для себя хорошую карьеру. Много было подобных примеров, когда посторонние побуждения, не имевшие ничего общего с внутренними религиозными убеждениями, заставляли христиан переходить в мусульманский лагерь. Это были случаи, достойные сожаления, но не заключавшие в себе никаких особенно опасных для дела христианства симптомов. Гораздо опаснее было то общее настроение, которое стало господствовать в юном христианском обществе, походило на религиозную индифферентность и бросалось в глаза путешественникам. Один писатель середины XVI в. следующим образом передает свои впечатления: «Живы еще люди, которые помнят, как был взят Константинополь и как Греция, Албания, Валахия и Сербия, называемая ныне турками Боснией, из государств снизошли в разряд простых провинций. Эти люди остаются верными Христу. Но молодежь начинает забывать Его, и недолго ждать того времени, когда от имени христиан останется одно воспоминание. То же произойдет в Хорватии, Венгрии и Славонии, которые незадолго перед этим, благодаря новым победам, присоединены к Оттоманскому государству».[3130] Мрачные предсказания Георгиевича, которому принадлежат эти слова, были вызваны видом того всеобщего равнодушия, которое он встречал среди христиан и которое заставляло опасаться, что достаточно малейшего толчка, чтобы уже не отдельные личности, но целые массы совратились в ислам. До какой степени опасения были основательны, видно из того, что их разделяло само турецкое правительство, причем, само собой понятно, внутренняя подкладка этих опасений у турецкого правительства была совершенно другая, чем у Георгиевича. Георгиевича тревожила будущая судьба христианства на Востоке, а турецкое правительство озабочено было материальным ущербом, какой терпит государство от перехода христиан в мусульманство, так как с уменьшением числа христиан должен уменьшиться харадж, платимый ими государству, и взимаемая с них подать детьми. Во второй половине XVI в. Порта обратила на этот предмет серьезное внимание и приняла меры к тому, чтобы преградить христианам возможность уклоняться от государственных повинностей под ширмой ислама, выдавая себя за перешедших из христианства в мусульманство. Один венецианский посланник в своем донесении венецианскому сенату определенно свидетельствует, что султан воспретил христианам переходить в ислам с целью освободить своих детей от взятия на службу под видом десятины.[3131] Это свидетельство весьма характеристично. Оно показывает, что религиозный фанатизм, составляющий неотъемлемую принадлежность вооруженных столкновений турок с христианским миром, ограничивался полем битвы и мало заявлял о себе в правительственной сфере. Фанатизм всегда составлял у турок жизненный нерв военного дела; но коль скоро вопрос не касался войны, религиозное настроение легко уступало место политическим соображениям. С другой стороны, это свидетельство служит косвенным указанием того, что религиозное сознание в христианском обществе под влиянием турецкого господства и турецкой системы управления понизилось, твердость в вере ослабела и случаи совращения в ислам сделались чаще, чем были прежде. Георгиевич имел поэтому некоторые основания с тревогой ожидать того времени, когда самое имя христиан будет истреблено в Оттоманской империи. К счастью, его ожидания не оправдались: христианство не только уцелело, но сделалось охраной национальности, народных нравов и залогом политического возрождения Востока. Решающее значение в этом деле имело то обособленное и до известной степени независимое положение, которое создано было для христиан Магометом II после завоевания Константинополя в 1453 г.

Положение, занятое христианами в Турецкой империи, с логической последовательностью вытекает из того государственного устройства, которое сообщено империи Магометом II и впоследствии развито Сулейманом I, из тех принципов, которые легли в основу этого устройства. Устройство османского государства, при всей своей своеобразности, характеризующей вообще мышление восточных народов, отличается выдержанностью в проведении основных начал. Государство, по представлению османов, есть большой дом. Фундаментом его служат: общее право (шери), государственное право (канун), обычай (аадет) и воля государя (урф). Выдающуюся часть здания составляют ворота — Порта; это название применено для обозначения правительства, вероятно, в связи с тем, что в древнее время дела решались государями у ворот их дворцов. Внутри дома есть зал, а в нем Диван, на котором восседают знатнейшие сановники, — отсюда этим словом обозначается государственный совет. Важнейшие сановники государства были разделены Магометом II на четыре класса в соответствии с четырьмя мировыми стихиями, четырьмя добродетелями, одним словом, во внимание к фаталистическому значению числа четыре, играющего в глазах восточного жителя весьма важную роль. Первые четыре сановника составляют опоры трона (эркани девлет), — сюда относятся: визирь, кадиаскер (войсковой судья), дефтердар (главный казначей), нишанджи (статс-секретарь). За этими опорами трона следуют: кьяджа-бей (делопроизводитель великого визиря), рейс-эфенди (министр иностранных дел), чауш-баши (министр внутренних дел). Корпорация улемов с муфтием или шейх-уль-исламом во главе тоже была разделена на соответствующее число классов. Несмотря, однако же, на такую образность в воззрении на государство и на такие механические, случайные подразделения, через все государственное устройство проходит одна общая мысль. Это именно — единство религиозного начала. Религия, ислам, составляет принципиальное начало всего государственного строя. Все отправления государственной жизни, управление, суд, войско, финансы, полиция, поземельные отношения основаны на исламе и сформулированы по предписаниям Корана. Государство османов имеет характер мусульманского государства в строгом смысле этого слова. Строгое проведение через весь государственный механизм этой основной мысли привело к тому, что государственная жизнь османов приняла направление, совершенно отличное от жизни европейских народов. Тогда как европейские государства прогрессивно развивались, их учреждения все более совершенствовались, Турция застыла на одном уровне; неподвижность сделалась отличительной особенностью ее существования. Иначе и не могло быть там, где в основе политического существования лежат неизменные Божественные законы, где народная самодеятельность заключена в тесные рамки, освященные высшим авторитетом. Далее, тогда как все почти великие народы Европы образовались из слияния племен и господствующее племя не выделялось, не становилось в положение, изолированное от других племен, не делало политических учреждений своим исключительным правом, но допускало эти племена к участию в учреждениях и через то открывало путь к слиянию в одно целое элементов, отличных по вере, языку и нравам, — в Турции произошло явление обратное: изолированность сделалась необходимым условием политической жизни, слияние племен оказалось немыслимым, ислам стал непреодолимым препятствием на пути к объединению. Так как политическая жизнь Турции организована по предписаниям Корана и поставлена в теснейшую связь с религией, то отсюда произошло, что непременным условием участия в политических учреждениях сделалось исповедание ислама; только мусульманам предоставлено быть вполне правоспособными, политически полноправными гражданами; народам немусульманским прегражден доступ к политическим правам; при известных условиях, строго определенных в Коране, им дается право жизни, но только жизни отдельной от мусульман. Наконец, это проникновение оттоманского государства религиозным началом привело еще к одной особенности: сделало неизбежным слияние функций государственных с религиозными; знатоки Корана, улемы, в одно и то же время духовные лица и судьи; их глава шейх-уль-ислам занял влиятельное место в государстве и его приговоры (фетва) получили силу при решении вопросов не только религиозного, но и государственного свойства. Эти особенности османского государства — политическая изолированность и слияние Церкви с государством, функций религиозных с государственными, сделались исходным пунктом узаконений Магомета II относительно христиан, ими обусловливалось то положение, в которое были поставлены христиане после завоевания Константинополя.

При взятии Константинополя турками много христиан погибло и попало в плен, но многие уцелели от руки османов и частью скрылись в городе, частью разбежались по окрестностям. Магомету II прежде всего предстояло решить вопрос: как поступить с христианами, оставшимися в живых. В Коране указано три способа отношения к христианам: первый способ обращение в ислам с предоставлением прав, принадлежащих мусульманам; второй — оставление права на существование тем, которые не пожелают перейти в ислам, но и не окажут вооруженного сопротивления мусульманам, сдадутся на капитуляцию, — за право на жизнь они в качестве покоренных, рабов, должны платить дань — харадж; третий способ — истребление тех, которые окажут сопротивление мусульманам, не изъявят им покорности и не захотят принять ислам. Первый способ всего менее мог быть применен к христианам, уцелевшим от турецкого разгрома; отдельные лица еще можно было склонить к мусульманству, но масса твердо держалась веры предков. Второй способ, собственно говоря, тоже был неприменим в данном случае: Константинополь не сдался на капитуляцию, но взят штурмом, и жители Константинополя не принадлежали к разряду людей, смиренно преклонившихся перед турецким оружием и изъявивших покорность, — они оказали вооруженное сопротивление и уступили только перед силой. Следовательно, по букве закона, к ним мог быть применен третий способ — истребление. Но Магомет II ни по личным симпатиям, ни по политическим расчетам не был расположен поступать с ними так круто. Столкновения османов с христианами, продолжавшиеся в течение полутора столетий до завоевания Константинополя, не прошли бесследно. Эти столкновения имели характер не исключительно враждебный; христиане ведались с османами не только на поле битвы, но вступали с ними в мирные отношения и даже роднились путем браков. Посредством брачных союзов христианские нравы приходили в соприкосновение с нравами османов на почве домашней семейной жизни, посредством разнообразного рода отношений, которые завязывались между христианами и османами вследствие близкого соседства между их поселениями и вследствие присутствия христиан на турецкой службе, нравы тех и других соприкасались на почве общественной. Турки ближе знакомились с христианами, заимствовали у них утонченные обычаи, делались мягче и терпимее. Прежняя грубость и жестокость, с какой они относились к христианам, если и не исчезла совершенно, то до известной степени ослабела. Османы, владевшие Константинополем, не смотрели уже на христиан как на своих непримиримых врагов и не поступали с ними с той дикой беспощадностью, которая отличала их предков времен Османа или Урхана. Магомет II не уступал в этом отношении лучшим османам и решился оказать снисходительность христианам, тем более что имел к этому политические побуждения. Он задался целью придать себе вид наследника византийских императоров, вполне утвердить свое государство на месте Византийской империи, так чтобы столица Византийской империи сделалась его резиденцией. Для достижения этой цели необходимо было относиться к бывшим подданным Византии по возможности кротко и в духе византийских императоров, затем необходимо было сделать Константинополь обитаемым и населить его, а чтобы склонить разбежавшихся жителей возвратиться в город и христиан, обитавших в других местах, переселяться в Константинополь, для этого нужно было не гнать христиан и не истреблять их, но всячески покровительствовать. До какой степени Магомет заботился о заселении Константинополя, видно из того, что впоследствии редкий поход оканчивался без того, чтобы известная часть жителей завоеванной местности или города не была переселена в Константинополь. Кроме заботы о заселении Константинополя, еще одно обстоятельство заставляло Магомета II покровительственно отнестись к христианам. Палеологи в борьбе с турецкими султанами постоянно обращали взоры на Запад и искали помощи у католических народов Западной Европы. Чтобы привлечь на свою сторону католический Запад и заручиться поддержкой папы, о могуществе которого и влиянии на народы Запада Палеологи имели несколько преувеличенное представление, они затеяли церковную унию. Но эта религиозная сделка, плод политической необходимости, вызвала сильную оппозицию в православных греках и не удалась. Константинополь не был спасен. Магомет, для успешной борьбы с которым делались унионные попытки, видел, что в Константинополе существуют две партии: одна — унионистов, которая в союзе с Западом стремится сокрушить его могущество, другая — партия православных, составляющая оппозицию унионистам и, следовательно, косвенно поддерживающая его интересы. Естественно, что он должен был покровительствовать этой последней партии. Кроме признательности за прежние услуги, хотя бы оказанные бессознательно и непроизвольно, его побуждали к такой политике расчеты на услуги этой партии в будущем. Он имел полное основание ожидать, что завоевание Константинополя не остановит в Западной Европе движения против турок, что пропаганда крестовых походов не затихнет, а напротив — получит новый толчок и силу. Магомету выгодно было иметь в среде христианского населения партию, настроенную неприязненно против католицизма, на которую при случае можно было опереться в борьбе против католического ополчения. Вот почему Магомет явился покровителем православных. И не только в этом случае Магомет поступил подобным образом по отношению к константинопольским грекам, но везде и всякий раз, когда возникала борьба между партиями, из которых одна тяготела к папе и западно-католическому миру, Магомет спешил стать на сторону противокатолической партии и покровительствовал ей, потому что не без основания видел в приверженцах католической партии своих личных врагов. Например, когда Елена, вдова сербского краля Лазаря, отдала Сербию в лен папскому престолу в надежде найти на Западе защиту против турок, Магомет немедленно вошел в соглашение с сербскими боярами, державшимися строго православных воззрений и не одобрявшими поступка Елены, щедро их наградил и сам извлек из союза с ними всевозможные для себя выгоды; опираясь на них, занял Сербию, обратил ее в османскую провинцию, а 200 тысяч сербов взял в плен и выселил. Аналогичное явление произошло также в Боснии. Когда католическая партия, заручившись обещанием помощи со стороны папы, смело начала в Боснии агитацию против турок, Магомет выступил покровителем противной партии, имевшей в своих рядах катаров. Результат был тот же, что в Сербии. Босния обращена в османскую провинцию, и более 100 тысяч боснийцев выселено частью в Константинополь, частью в азиатскую Турцию.

Магомет решился применить к константинопольским христианам то правило, которое было назначено Кораном для христиан, изъявивших покорность, и притом дать ему такую постановку, для которой прецедент и готовый образец он имел в хартии, данной за восемь столетий до его времени халифом Омаром иерусалимским христианам. Содержание хартии, данной Омаром христианам после капитуляции Иерусалима в 637 г., сводится к следующим положениям; христианам оставляется жизнь за плату ежегодной подати — хараджа, их церкви не отнимаются и не разграбляются, и вообще христиане получают свободу в отправлении религиозных обрядов, с некоторыми лишь ограничениями — не строить новых церквей, не ставить крестов на церквах и дорогах и не употреблять колокольного звона; они отказываются от привилегий, имеющих отношение к политическим правам мусульман, а именно: от привилегии носить оружие и ездить верхом на лошадях, находящейся в связи с правом военной службы. Определения хартии Омара находятся в строгом соответствии с началами ислама, они неизменно сохранились до времен Магомета И и легли в основу его государственного устройства. Естественно поэтому предположить, что Магомет II имел ее а виду, давая права христианам своего государства. Но если даже допустить, что он действовал самостоятельно, независимо от примера предшествующего времени, то все-таки он должен был идти по следам халифа Омара в силу неизбежной логики вещей, вследствие того, что он твердо стоял на той же почве и действовал в полном согласии с теми же принципами, на которой стоял и по которым действовал халиф Омар. Их мероприятия по необходимости должны были совпасть и быть тождественными по духу и смыслу. Действительно, сравнивая права, данные Магометом II византийским христианам, с правами, данными Омаром христианам иерусалимским, мы видим, что первые частью составляют повторение последних, частью дальнейшее развитие и точнейшее выяснение.

На третий день после взятия Константинополя Магомет II приказал объявить через глашатаев, что все, от мала до велика, оставившие свои дома и скрывшиеся в потаенных местах города могут выйти без всякого опасения, и те, которые из страха перед османским оружием бежали из города, могут возвратиться в свои жилища и жить согласно своим обычаям и предписаниям своей религии, как жили прежде. Узнав, что прежний греческий патриарх умер и его место еще не занято, Магомет II приказал, чтобы христиане-греки избрали себе патриарха тем же порядком, какой до сих пор существовал в Византийской империи. Епископы, случайно бывшие в Константинополе, высшее духовенство и знатнейшие миряне на скорую руку составили синод и избрали патриархом ученого противника унионистов Георгия Схолария, который принял имя Геннадия. Магомет остался доволен выборами на патриаршую кафедру строгого приверженца православной партии и потребовал сведений о том, какие в подобных случаях соблюдались церемонии в прежнее время и какую роль играли при этом византийские императоры. Ему сообщили, что при избрании нового патриарха императоры обыкновенно вручали новоизбранному золотой жезл, украшенный жемчугом и драгоценными камнями, и дарили ему отборную лошадь из императорской конюшни, богато убранную роскошным седлом и чепраком из белого шелка, тканного золотом. Император сидел на троне в своем дворце в соприсутствии приближенных и государственных сановников, и когда, после церковного благословения и пения положенных стихов, митрополиты Кесарийский и Гераклейский подводили к нему новоизбранного, вставал, поднимал жезл правой рукой и со словами: «Святая Троица, давшая мне власть, возводит тебя на патриаршество нового Рима», вручал его избранному. Патриарх благодарил императора, раздавалось пение «исполла эти деспота» и обряд оканчивался. Патриарх выходил из дворца в сопровождении свеченосцев, садился на приготовленную для него лошадь и отправлялся в храм Св. Софии. Магомет II, смотревший на себя как на преемника Лалеологов, находил нужным исполнить этот обряд, разумеется, выбросив из него все, что было в нем несовместимого с достоинством мусульманского государя. Он пригласил Геннадия к себе во дворец, долго беседовал с ним, многое ему обещал, обнадежил насчет будущности христиан и христианской религии, при расставании вручил ему золотой жезл, украшенный жемчугом и драгоценными камнями, и сам проводил до выхода из дворца. Здесь подведена была патриарху отборная лошадь с роскошным седлом и чепраком из белого шелка, тканного золотом, и когда он сел на нее, султан приказал своим приближенным и сановникам сопровождать патриарха, только не в храм Св. Софии, как делалось до сих пор, но в храм св. Апостолов. Христиане, привлеченные обещаниями султана, его терпимостью и уважением к древним обычаям, во множестве стали являться в Константинополь и селиться в квартале (Фанар), прилегающем к монастырю всеблаженной Девы Марии (της Παμμακαρίστου), который, по просьбе патриарха, отдан был ему для жительства. Чтобы придать больше значения своим обещаниям и сообщить им силу закона, Магомет II дал Геннадию грамоту, в которой перечислены были права патриарха, подчиненных ему епископов и христиан. Этой грамотой, скрепленной подписью султана, обеспечивалась свобода и безопасность христиан; патриарх, его преемники и подвластные ему епископы освобождались от податей и налогов; положено было основание для тех прав, которые юридически оставались за христианами до XIX в.[3132]

Грамота Магомета II сгорела во время бывшего в Константинополе пожара, и текст ее не сохранился, но о содержании ее можно судить по данным позднейшего времени. Положение христиан, в главных чертах определенное этой грамотой, не потерпело существенных изменений в течение трех с половиной столетий; каким оно было при Магомете II, таким же осталось и после него; сделаны дополнения и изменения в частностях и второстепенных пунктах, но общий смысл и основные пункты остались те же. По документам последующего времени, по бератам и фирманам, которые издавались султанами по поводу избрания новых патриархов и епископов, можно безошибочно судить о характере тех отношений, в какие стало к христианам мусульманское государство, о том, какое место отведено было христианам в Оттоманской империи. Сначала отношения эти обнимали христиан православного исповедания, но потом они распространились и на христиан других исповеданий; права, которые первоначально даны были Магометом II греческому патриархату, потом усвоены были армянам и другим христианским сектам (мельхитам, несторианам, монофизитам и монофелитам или маронитам). Права эти совершенно тождественны. Права, данные католикам, при некотором сходстве, носят на себе особый отпечаток и отличаются несколько другим характером.

8 Первым признаком отношений между турецким государством и христианскими подданными, определенных законами Магомета II, служит религиозная и политическая разобщенность. Мусульманское государство по своей природе не могло допустить в свою среду граждан-немусульман; религиозное разногласие было препятствием к объединению. Христианское общество было отрезано от мусульманского государства, существование христиан поставлено вне и независимо от отправлений государственной жизни; доступ к участию в этих отправлениях для христиан был прегражден. Вследствие этого христиане были лишены существенной принадлежности полноправных граждан — политических прав; в тех случаях, когда христианам приходилось сталкиваться с мусульманами на политической почве, первые являлись людьми бесправными и не имеющими цены сравнительно с последними, — государство не допускало уравнения между ними. Отсюда, между прочим, происходило, что свидетельство, данное на суде христианином против мусульманина, не имело никакого значения, между тем как показание мусульманина против христианина принималось и имело полную силу. Отделив от себя христиан в политическом отношении, государство предоставило им организоваться в самостоятельные общины, с собственными, независимыми от государства установлениями — религиозными и гражданскими, с собственной администрацией и судом. Другим важным признаком отношений между турецким государством и христианскими подданными служит то, что мусульманские государственные начала были перенесены на христианские общины, мусульманский государственный строй некоторыми своими сторонами послужил прототипом христианских общин, организация последних логически выведена из государственной организации. Прежде всего это нужно сказать относительно принципа религиозного единства. В основе оттоманского государства лежит религия, притом религия одна, исключающая всякую другую религию. Что стоит вне ислама, то отделено от государства; не признающие Корана не причисляются к разряду полноправных граждан. То же правило применено к организации христианских общин: в основу общины положено одно христианское исповедание, другое рядом с ним не допускается. Так как основой общины послужила религия, то отсюда произошло, что национальный элемент был отодвинут на задний план, в глазах правительства он не имеет особого значения; значение, принадлежащее нации, усвоено религии, или лучше сказать, общине, основанной на религии. Порта называет своих подданных, которых она подчинила Константинопольскому патриарху, «греческой нацией» — «рум миллети». Под этим словом имеются в виду не одни греки, но все исповедующие греческую религию — греки, славяне и влахи.

«Милетти» имеет на турецком языке значение не нации в европейском смысле слова, а административной корпорации, общины, соединенной в один административный союз, связующим звеном которой служит религия, а не национальность. Точно так же словом «латинская нация» — «латин раясси» — Порта обозначает всех исповедующих католическую веру — болгар, боснийцев, хорватов и других. Тем обстоятельством, что в основу общины положена одна только религия, объясняется образование в Турецкой империи не одной, а нескольких общин, по числу исповеданий. Разные национальности могут входить в состав одной и той же общины, лишь бы они исповедовали одну религию, но разные исповедания не могут совмещаться в одной общине, хотя бы исповедующие были лица одной национальности. Отсюда произошло, что Турция не только не представляет цельного государственного организма, но даже не ограничивается дуалистическим построением, так, чтобы одну половину составляли мусульмане, а другую — христиане. Она слагается кз такого числа общин, которое соответствует числу религий и религиозных исповеданий. Народы, имеющие свою особую религию, имеют в то же время свои особые административные учреждения и в гражданских делах подлежат особым законам. Кроме принципа религиозного единства, турецкое государство перенесло на христианские общины свой принцип слияния религиозных функций с государственными. В Турецкой империи одни и те же лица облечены властью гражданской и церковной. Та же особенность характеризует управление христианскими общинами. Оттоманское правительство вооружало Церковь обширными административными полномочиями и сделало ее представительницей подвластных народов; лица, стоящие во главе церковного управления, получали судебную и гражданскую власть над членами общины; в руках патриархов сосредоточены все нити управления общинами, и на них же возложена ответственность за повиновение членов общин турецкому правительству и за исправное внесение податей. Такое смешение власти не было неестественным в глазах оттоманского правительства. Если глава мусульманского государства — султан — в то же время и глава религии, то какая может быть странность и неестественность в том, что патриарху, духовному главе христианской райи, предоставлена светская администрация? Если кади, ученый ислама, для мусульман — судья, то почему же христианский епископ не может быть судьей для христиан?

Что касается устройства христианских общин, то, как сказано выше, только католики получили права, несколько отличные от остальных христианских подданных Турции, все другие христианские общины имеют одинаковое устройство. Оно первоначально было дано греческому патриархату, а потом разным сектам. Поэтому знакомства с устройством греческой общины достаточно, чтобы иметь представление об устройстве других христианских общин, за исключением католической. Греческая община, или греческий патриархат, представляет собой церковно-гражданский союз, с собственной религией, администрацией и судом. Общине обеспечена свобода вероисповедания, беспрепятственное отправление церковных обрядов и погребение мертвых по древнему обычаю. Церковь может владеть принадлежащими ей издревле зданиями и, с согласия турецкого правительства, ремонтировать их; церковные здания и кладбища неприкосновенны. Церковно-гражданское управление общиной принадлежит патриарху, епископам и клиру; они, в особенности патриарх как представитель управления, ответственны перед Портой за повиновение православных подданных и за исполнение ими обязанностей по отношению к государству; в соответствии с этим им предоставлено право защищать своих единоверцев перед турецким правительством. Представления перед Портой в пользу православных патриарх делает и вообще все сношения с Портой ведет при посредстве великого логофета, который служит посредствующей инстанцией между Портой и патриархом по делам гражданского управления и которому принадлежит право контрасигновать синодальные постановления о назначении новых архиепископов и епископов, без чего эти постановления не имеют силы. Во главе церковно-гражданского управления общиной стоит патриарх; он ведает дела совместно с синодом, который составляется из первейших архиепископов. В церковном отношении ведению патриарха подлежат следующие дела: надзор за церквами, монастырями и их имуществами, назначение и низложение архиепископов и епископов, суд над духовенством; Порта, по требованию патриарха, обязана дать фирман вновь избранному епископу; без согласия патриарха и без участия его уполномоченных она не может арестовать митрополита и вообще лицо, облеченное высшим духовным саном. В отношении гражданского управления патриарху принадлежат: безусловная юрисдикция в брачных делах, суд во всех гражданских делах в том случае, если обе тяжущиеся стороны согласны передать дело на его решение, надзор за православными и исправительнополицейская власть над ними, право взимать с клира и мирян подати Для церковных целей. Епископы составляют низшую инстанцию и ведают церковно-гражданские дела в своих епархиях. Сам патриарх может быть судим только императорским Диваном, но жалобы на него могут быть приносимы и обвинения могут поступать не иначе, как при посредстве синода. Только в одном случае Порта может действовать самостоятельно против патриарха — в случае государственной измены с его стороны. Патриарх свободен от податей и повинностей, за исключением специальных взносов, точно обозначенных в берате. Право избирать патриарха принадлежит синоду. Избрание происходит следующим образом. Когда патриарший престол сделается вакантным, члены синода и находящиеся в Константинополе архиепископы и епископы собираются в синодикон, т. е. патриаршую палату, находящуюся в Фанаре, и здесь, в присутствии султанского представителя, избирают по большинству голосов трех кандидатов. Результат сообщается народу, т. е. двум пентадам белого духовенства, знатнейшим лицам и выборным представителям купцов и граждан Константинополя, которые собираются и ждут решения в передней комнате синодикона. Собрание отдает преимущество одному из трех кандидатов словом «аксиос», составляется протокол избрания и подписывается всеми присутствующими. Затем синод готовит официальный доклад Порте об избрании нового патриарха. Получив его, Порта издает берат, утверждающий нового патриарха; в берате подробно перечисляются все права и обязанности патриарха, синода и вообще все привилегии Греческой церкви. На другой день после избрания новоизбранный отправляется с визитом к великому визирю и последний вручает ему берат. Патриарх может быть низложен Портой или самостоятельно, или по ходатайству синода. Первый случай возможен только вследствие государственной измены патриарха. Синоду же предоставляется хлопотать перед Портой о низложении патриарха по двум основаниям: первое, если он дурно управляет Церковью, и второе, если он погрешает против догматов Православной Церкви. По одному из этих двух пунктов или по обоим вместе синод может произвести следствие, и если патриарх окажется виновным, представить Порте официальный доклад о его низложении. Тогда Порта объявляет патриарха низложенным и синод приступает к новым выборам.

Главное отличие устройства католической общины в Турции от остальных христианских общин заключается в том положении, которое занимает папа, глава католических подданных Порты, и которое не имеет ничего общего с положением патриархов. Папа не несет никакой ответственности за католических подданных Турции, он не дает Порте гарантии в их повиновении, подобно греческому и другим патриархам: как папа, так и находящаяся под его верховным управлением Католическая церковь в Турции не находятся ни в какой связи с государством османов. Папа назначает епископов без всякого вмешательства общины и без участия Порты; католическое население Турции управляется духовенством, которое стоит в теснейшей связи и исключительной зависимости от папского престола. Хотя католики платят харадж и представляют собой таких же подданных Порты, как и греки, однако же их община совершенно изъята из ведения и влияния турецкого правительства. Тогда как Греческая церковь, при всей своей отдельности от государства, имеет всетаки вид правительственного учреждения в Оттоманской империи, Католическая церковь и ее органы заняли в Турции место иностранной державы, к которой применены не начала внутреннего государственного права, но статьи международных договоров; тогда как греческий патриарх сделался в известном смысле государственной властью, католические архиепископы и епископы заняли положение, которое может быть сравниваемо с положением иностранных миссий. Такой порядок вещей не находит себе оправдания в Коране и определенно невыгоден для Турции. Если турецкое правительство допустило его, то сделало это, преклоняясь перед необходимостью; после того как попытки султанов утвердить свою власть на западе Европы не удались, Порта принуждена была заключить мир с христианским Западом и допустить франков, т. е. католиков, до такого существования в Турции, которое, при возможном согласии с общими началами организации христианских общин, в то же время находилось в соответствии с особенностями католической религии.

Таково было юридическое положение христиан в Турецкой империи от середины XV до конца XVIII в. Естественно, рождается вопрос: насколько оно проявлялось в действительной жизни, соответствовал ли факт букве закона, действительно ли соблюдались права христиан, их вероисповедная свобода, неприкосновенность личности и имущества, всегда ли турецкое правительство относилось с уважением к христианским общинам и не делало ли попыток нарушить их привилегии? В решении этого вопроса необходимо прежде всего отличать внутреннюю политику Порты как центрального правительства от системы, практиковавшейся в отношениях низшей турецкой администрации и османского населения к населению христианскому.

О центральном турецком правительстве нужно сказать, что оно вообще уважало раз данные христианам права и старалось сообразоваться с ними, если не по существу, то по форме. Разумеется, дело не обходилось без исключений. Внутренним мотивом, благодаря которому христиане получили права, была снисходительность и терпимость к ним турецких султанов. Но между султанами, занимавшими престол в течении трех с половиной веков после завоевания Константинополя, и между придворными, имевшими на них большое влияние, были лица, отличавшиеся противоположными качествами, питавшие фанатическую ненависть к христианам. Когда к таким лицам переходило кормило правления, настроение Порты изменялось и христианам грозила серьезная опасность; уважение к их правам переставало быть правилом государственной мудрости султанов, и речь заходила о поголовном истреблении христиан и христианской религии. Подобная опасность наступила для константинопольских христиан в 1536 г. при Сулеймане I, который был талантливейшим полководцем, способнейшим организатором государства, но в то же время отличался мусульманской ортодоксальностью и приверженностью к исламу: ни один турецкий султан не построил столько мечетей и не обратил столько христианских церквей в мечети, сколько Сулейман. При нем строго мусульманская партия, состоявшая из улемов, подняла голову и внушила султану мысль о необходимости уничтожения или превращения в мечети всех константинопольских церквей, в том числе и патриаршей. Законность такой насильственной меры доказывалась тем, что Константинополь не добровольно подчинился Магомету II, не сдался ему на капитуляцию, но был взят силой. Султан склонялся уже на представления и готов был издать повеление о том, чтобы духовенство забирало свои книги с церковными принадлежностями и очищало церкви. К счастью, патриарх вовремя узнал об угрожавшей опасности и по совету великого визиря, не одобрявшего намерения султана, успел предотвратить ее. Он выступил с заявлением, что Константинополь не был взят силой оружия; тогда как одна часть города уступила под напором османов, другая вместе с императором Константином добровольно сдалась на капитуляцию. В подтверждение своих слов патриарх отыскал в Адрианополе двух свидетелей-османов, которым насчитывалось более ста лет от роду и утверждающим, что они были участниками занятия Константинополя и служили в войске Магомета II в качестве янычар. Они засвидетельствовали, что, действительно Константинополь с императором сдались Магомету на капитуляцию. Свидетельство, как мы знаем, исторически не оправдывается, но не принять его было нельзя, особенно ввиду того, что первый сановник государства, великий визирь, хотел верить ему и других желал убедить в верности показания. Усилия улемов вытеснить христианство из Константинополя не удались,[3133] Из последующих царствований самым трудным временем для христиан и христианской Церкви было царствование Мурада III (1574-1595) и Магомета III (1595-1603). Порта была тогда враждебно настроена против христиан, и не раз поднимался вопрос об уничтожении христиан и всех христианских церквей в государстве. В 1577 г. громадные деньги и большие усилия потребовались, чтобы спасти константинопольские церкви, в 1595 г. фанатичная султаншамать требовала «сицилийской вечерни» (т. е. резни) для всех христиан оттоманского государства.[3134] Эти и подобные случаи, порожденные нетерпимостью и мусульманским фанатизмом, не мотивированные никакими высшими государственными соображениями, можно считать исключениями из общего правила. Это были явления случайные, вызванные личной враждой к христианам турецких правителей и не имевшие серьезных результатов. Более интереса имеют враждебные действия турецкого правительства к христианам и вторжения в области их прав, вызванные общим течением государственной жизни Турции, ее внешней и внутренней политикой. Эти действия имеют такой вид, как будто турецкое правительство против желания, повинуясь не зависящему от его воли ходу вещей, нарушает или грозит нарушить коренные права христиан; оно уважает эти права и готово их свято хранить, только бы сами христиане не заставляли поступать иначе и только бы сохранение прав не шло вразрез с государственными выгодами. К разряду таких действий относятся: репрессалии, обусловленные столкновениями Турции с христианскими народами Европы; мероприятия, вызванные интригами и смутами христианских общин и их взаимными распрями; наконец, реакция против католицизма и католической пропаганды.

Порта не могла быть настолько близорука, чтобы не видеть, что восточные христиане, несмотря на ту долю свободы — религиозной, личной и имущественной, какая им предоставлена по закону, — недовольны мусульманским владычеством, что они, сознавая свое нравственное превосходство над турками, чувствуют неправду политической приниженности сравнительно с турками и, будучи сами бессильны, невольно покоряются победителям, но в то же время ждут лучшей участи и с надеждой обращают взоры на христианскую Европу. Не могла она также не видеть и того, что христианская Европа не остается совершенно равнодушной к Востоку, где христианству отведено такое неподобающее его достоинству место. Порта должна была сознавать неизбежность солидарности между ее подданными-христианами и христианской Европой и действительно сознавала это. Уже Магомет II видел, что между католическими подданными его государства и католическим Западом существует тесная связь. Последующая история, постоянное заступничество за турецких католиков Венеции, Франции и Австрии еще более должны были убедить в этом Порту. В скором времени она пришла и к тому неприятному для себя убеждению, что не менее тесная связь существует между Россией и многочисленными турецкими подданными греческого исповедания. Венецианцы, истые предшественники англичан по искусству обделывать дела на Востоке и чутко понимать собственные интересы, рано подметили, какую силу имеет Россия на Востоке и как страшна эта сила в глазах султанов: «Великий князь Московский, — писал в своем донесении Джакопо Соранцо, — потому главным образом наводит страх на султана, что принадлежит к Греческой церкви, подобно народам Болгарии, Сербии, Боснии, Морей и Греции; эти народы благоговеют перед его именем, потому что держатся того же греческого исповедания; они всегда с величайшей готовностью возьмутся за оружие, чтобы освободиться от турецкого рабства и перейти под его власть».[3135] Тяготение турецких христиан к христианской Европе отразилось на отношении к ним оттоманского правительства и было причиной репрессалий. Порта была уверена, что всякое столкновение ее с Европой производит брожение в массе ее христианских подданных, что европейские державы рассчитывают на содействие этой массы, дорожат ею, что поэтому бороться с Европой можно и косвенно, действуя на христианскую массу Турции. Когда во время борьбы Сулеймана I с императором Карлом V императорский флот подошел к Морее, взял укрепленный город Корон, а войско проникло в страну, стало занимать менее важные города и брать турок в плен, великий визирь Ибрагим-паша объявил императорскому послу Иерониму из Зары, что если так дело продолжится и неприязненные действия не будут приостановлены, то иерусалимские церкви будут превращены в мечети, остальные церкви в Турецкой империи будут разрушены, священники и монахи будут изгнаны и христианским купцам запрещено будет торговать. Угроза не была приведена в исполнение, потому что скоро был заключен мир. К подобным угрозам Порта прибегала и при других случаях; при Мураде IV был проект истребления всей христианской райи, при Мустафе III — проект истребления константинопольских христиан. Эти проекты тоже не были осуществлены. Не всегда, однако же, Турция ограничивалась угрозами: известны примеры, когда она применяла к христианам репрессивные меры, не имея даже для этого разумных оснований, руководствуясь лишь простыми подозрениями. Прискорбный факт такого рода был, между прочим, вызван в начале XVII в. при Ахмеде I неблагоразумным поступком австрийского посла Чернина (из Праги). Въезжая в Константинополь, он развернул знамя, на котором на одной стороне был изображен Христос на кресте, а на другой императорский двуглавый орел. Это невиданное до тех пор зрелище сильно смутило мусульман и привело их в негодование, потому что у них хранилось предание об одном древнем пророчестве, по которому появление в стенах столицы знамени с изображением креста будет признаком гибели государства. Турецкое правительство придало этому особенный смысл; в поступке Чернина увидело сигнал к возмущению христианских подданныхТурции против правительства, наглядное указание христианам, что пришло время водрузить на стенах Константинополя крест. В том предположении, что в домах христиан, в их церквах и монастырях спрятано оружие, сделано было на христиан нападение. Разумеется, предполагаемого оружия не нашли, тем не менее допущены были страшные насилия над христианами: в Галате францисканский генерал-викарий был схвачен и без суда и следствия брошен в воду, более же сорока христиан в течение ночи были повешены на улицах.

Подобно тому как враждебные отношения к европейским державам служили поводом к репрессалиям, недостатки внутренней жизни христианских общин в Турции давали Порте возможность вмешиваться в их дела и извлекать для себя из этого вмешательства немаловажные материальные выгоды. Интриги составляют «первородный грех» христианских общин в Турции. Почти с первых дней существования греческой общины начались искательства из-за выгодного и влиятельного места греческого патриарха, и явилось много охотников занять патриарший престол; они наперерыв друг перед другом заискивали у Порты, надеясь при ее содействии достигнуть желанной цели, и предлагали денежное вознаграждение за свое возведение в патриаршее достоинство. Это обстоятельство было как нельзя более на руку Порте и дало ей средство обложить греческих патриархов данью — первое нарушение привилегии, данной Магометом II Геннадию, за которое вина всецело падает на самих христиан. Это нарушение сделано самим же Магометом II. Геннадий и его преемник Марк не платили дани в султанскую казну. Симеон из Трапезунда, достигший престола с помощью интриги, первый внес султану 1000 дукатов, под видом подарка; это была сумма, предварительно и добровольно обещанная Симеоном Порте за возведение на престол. Его преемник, Филиппопольский архиепископ Дионисий, обещал уже заплатить и действительно заплатил при восшествии на патриарший престол 2000 дукатов. Порта стала смотреть на эту сумму как на определенную дань и требовала ее уже формально. Когда Симеон, при вторичном избрании в патриархи, послал по-старому подарок в 1000 дукатов, ему ответили, что, как видно из податных списков, предшественник его внес вдвое против этой суммы, и уменьшение впредь не может быть допущено. Симеон повиновался и заплатил две тысячи. К этой дани, которую с тех пор платил патриарх при вступлении на престол, присоединилась еще ежегодная дань. Она тоже обязана своим происхождением интригам самих христиан. Во вторичное патриаршествование Симеона явился к султанскому двору сербский монах Рафаил и обещал, если будет возведен на патриарший престол, платить ежегодно 2000 дукатов, кроме тех двух тысяч, которые по положению будут заплачены при вступлении в должность. Симеон был низложен и на престол возведен Рафаил. После этого до конца правления Магомета II патриарх обязан был платить в султанскую казну ежегодную дань в 2000 дукатов. При преемниках Магомета сумма была увеличена, при Баязете II дошла до 3500 дукатов, а при Сулеймане I до 4100 дукатов. Эта последняя цифра сделалась, начиная с Сулеймана I, нормой патриаршей дани и обозначалась в султанских бератах.[3136] Способ, которым Порта проводила излюбленных кандидатов на патриарший престол, был следующий. Министр иностранных дел, ведению которого подлежали дела патриархата, при помощи своих креатур сообщал членам синода, что он желал бы видеть на престоле нового патриарха. Тотчас начиналась интрига, одни спешили снискать милость министра, другие рассчитывали на выгоды от избрания нового лица, прежний патриарх обвинялся в дурном управлении Церковью, и в этом смысле писался доклад Порте, которая его низлагала. Производились новые выборы, и народ провозглашал «аксиос» тому, кто был наперед намечен в тайном совещании между важнейшими членами синода и знатнейшими из граждан. Происходило обыкновенно так, что избранником был тот, кого желало турецкое правительство. Все формальности бывали соблюдены, закон не нарушен и в то же время желания Порты удовлетворены. Этого можно было достигнуть только при деморализации, своекорыстии и наклонности к интригам — качествах, отличающих фанариотов — греков, обитавших в Фанаре, поставлявших кандидатов на церковные места и игравших значительную роль при выборе патриархов. Это были люди, сроднившиеся мало-помалу с турецкой властью и извлекавшие собственные выгоды из того положения, в которое эта власть поставила их по отношению к остальной массе православных. В среде фанариотов были банкиры, наживавшиеся от отдачи денег в рост султану, султанским женам и пашам; из этой среды выходили патриархи, архиепископы и епископы, которые с помощью подкупов получали места и, получив их, выжимали деньги из массы православных, подвластных их управлению. В этих людях Порта находила верных слуг; пользуясь ими она могла существенно нарушать права христианской общины, оставляя их ненарушимыми по букве. Благодаря им, их интригам, продажности и угодливости перед Портой, патриарх был обложен данью и за христианской общиной осталась одна тень свободы. Вообще внутренняя жизнь христианских общин не представляет привлекательной картины: фон ее омрачен борьбой честолюбия, раздорами и несогласиями, каждый раз дававшими Порте возможность наложить на христиан и на их карманы свою руку. Иногда раздоры принимали размеры нежелательные для самой Порты, грозившие нарушением внутреннего мира Империи, и турецкое правительство приходило к мысли о необходимости отнять у христиан права, которыми они не умеют пользоваться. Когда, например, в 1580 г. появились два греческих патриарха, которые не уступали друг другу и не хотели примириться, султан объявил, что если согласие не восстановится, то патриаршие палаты с принадлежащей к ним церковью будут взяты и церковь будет обращена в мечеть.[3137] Мысль об отнятии у христиан прав не была осуществлена, но она не осталась совершенно без приложения. Порта показала вид, что если она не принимает решительных мер и, несмотря на заведомую неспособность христиан к самоуправлению, не лишает их прав и не уничтожает христианской общины, то делает это вопреки законам благоразумия, допускает поблажку, и что во всяком случае за такую снисходительность христианская община обязана вещественной благодарностью, должна заплатить правительству выкуп. Таким образом, собственная неосторожность христиан дала Турции повод обложить их права данью. Во второй половине XVI в. греческая община за свое коренное право, религиозную свободу, должна была платить ежегодно 25 тысяч цехинов, сверх того за право погребать мертвых — 3 тысячи цехинов; право иметь церкви тоже не было пощажено, церкви с их имуществами обложены были данью, исключая церкви Константинополя, Адрианополя и Бруссы. Вражда и раздоры не только вкрались во внутреннюю жизнь христианских общин, но были обычным спутником взаимных отношений разных христианских общин, выступали наружу там, где интересы общин приходили в соприкосновение; они тоже давали туркам повод к вмешательствам и денежным поборам. Чаще всего интересы христианских общин сталкивались в Палестине, по вопросу о владении святыми местами и ключами от Гроба Господня, Здесь рядом, бок о бок друг с другом, жили францисканские монахи, греки, сирийцы, грузины, армяне, несториане, яковиты, абиссинцы; кроме того, сюда часто наведывались ливанские марониты и иезуиты. У каждой общины были свои монастыри, церкви, часовни и места, дорогие для христиан по священным воспоминаниям, связанным с ними. По поводу владения этими местами происходили споры между общинами, одна община делала вторжения в область другой, поднимались жалобы, за которыми следовало вмешательство турецкого правительства и денежные взыскания. Так, например, однажды францисканские монахи ворвались в часовню грузин, расположенную вблизи Лобного места, и прочитали мессу. Грузины жаловались санджак-бегу, который заставил францисканцев очистить часовню и взыскал с них штраф в 1000 дукатов. Особенно прибыльны были для Порты пререкания между францисканцами, греками и армянами за владение Святым Гробом, за право хранить ключи от Св. Г роба. Каждая из трех сторон изъявляла притязания на это почетное право и, запасшись деньгами, искала поддержки у турецкого правительства, которое не находило ничего лучшего, как передавать ключи из рук в руки и, таким образом, иметь постоянный и неиссякаемый источник доходов.

В распрях между христианскими общинами турецкое правительство попеременно принимало сторону той или другой; все дело обусловливалось искусством интриги, размером подкупа и степенью давления иностранных посольств. Но если Порта оказывалась вне этих стимулов и действовала более или менее независимо от них, то ее отношения к христианским общинам получали ту особенность, что община католическая несла потери и пользовалась меньшим расположением и покровительством Порты, чем другие общины. Это явление объясняется тем, что устройство католической общины с духовенством независимым и неответственным перед турецким правительством стоит в противоречии с государственными интересами Турции и не может быть приятно для Порты. Порта допустила это устройство по необходимости, но никогда не была им довольна; католическая община была живым памятником ее поражения и смирения перед христианским Западом, постоянным укором в глазах мусульманского мира. Естественно, что в тех случаях, когда Порта была призвана произнести свой приговор над католической общиной и, произнося его, становилась на государственную точку зрения, ее приговор не отличался снисходительностью. Вообще католицизм не пользовался расположением Порты; увеличение числа католиков, следовательно подданных, ускользавших из-под ее контроля, было для нее явлением крайне нежелательным. Отсюда происходили вражда Порты к католической пропаганде и то противодействие, которое она оказывала распространению католичества в Турции. Католические миссионеры были в ее глазах политическими врагами, они изгонялись, и деятельность их парализовалась; вновь обращенные в католичество христиане других исповеданий подвергались гонению, и поддерживалась ортодоксия. XVII и XVIII вв. наполнены явлениями этого рода, В это время католицизм нашел ревностных поборников в иезуитах, которые перенесли свою деятельность на Восток и направили свои усилия на греков Константинопольского патриархата и на сам патриархат, а еще более на армян Усилия их не были безуспешны: Константинопольский патриархат был временно в их руках, значительное число греков и множество армян перешло в католичество. Но и Порта не дремала, энергично поддерживала православных греков и ортодоксальных армян, преследовала новообращенных католиков и гнала иезуитов. Иезуиты пробрались в Константинополь в начале XVII в., осели в Порте, получили здесь в свое ведение церковь св. Бенедикта, основали школу, стали бесплатно обучать в ней греческое и армянское юношество и посредством женщин повели пропаганду в домах и семействах. Из Константинополя иезуитская миссия мало-помалу раскинулась на островах Архипелага и в азиатской Турции; иезуиты проникли на Хиос, в Смирну, Кипр, Алеппо и Армению. Много раз иезуиты были изгоняемы и всякий раз, так или иначе, вновь появлялись и, пользуясь покровительством французского и австрийского послов, продолжали свое дело. В течение каких-нибудь двадцати лет они настолько окрепли, что помышляли о завладении святыми местами и Константинопольским патриархатом. Константинопольский патриарх Кирилл Лукарис дважды был удаляем с престола, и его место занимали греки, обращенные иезуитами в католичество. Оба раза патриарх был возвращен Портой, а иезуиты были закованы в цепи и высланы из Турции. Однако же они незаметным образом сумели опять появиться и по смерти Кирилла успели провести на его место одного своего питомца. Наученные прежним опытом, они стали действовать осторожно, но в конце XVII в., ободренные успехами, выступили решительнее. Поднялись громкие жалобы со стороны греков и Константинопольского патриарха — и Порта опять поспешила на помощь. В разных местах, особенно на Хиосе, против иезуитов и их приверженцев были приняты решительные меры: султан Мустафа II издал строгий хатти-шериф, воспрещавший, под страхом тюремного заключения и денежных пеней, совращения и переход христианских подданных Турции в католичество. Иезуиты не успокоились. Встретив такой отпор со стороны греков, они обратили все свое усердие на армян. Чтобы иметь возможно больший успех, они сообщили своей пропаганде политическую окраску и к религиозным убеждениям присоединили планы о восстановлении политической независимости армян и улучшении их материального быта. Расчеты иезуитов вполне удались: в начале XVI в. много армян обратилось в католичество и вся армянская нация подверглась брожению; образовалось две партии, из которых одна держалась древнеотеческой религии, а другая была склонна к католицизму и связывала с ним надежды на национальное возрождение армян. Началась борьба. Католическая партия была настолько сильна, что провела своего кандидата на патриарший престол. Но и здесь на помощь ортодоксальной партии пришла Порта: патриарх, поставленный католиками, был низложен и заключен в тюрьму, многие из его приверженцев-армян, принявших католичество, тоже были брошены в тюрьму или сосланы на галеры; замешанные в деле лица подвергнуты телесному наказанию и денежным взысканиям; иезуитская коллегия в Эрзеруме была закрыта, и иезуиты, вместе со своими питомцами, принуждены были искать убежища за пределами Армении. Преследования, начатые против армянкатоликов, продолжались несколько лет, им подверглось много знатных и должностных лиц из армян, один армянин был даже казнен, и султан издал хатти-шериф, угрожавший армянам-католикам страшными наказаниями. Иезуиты притихли, но не отказались совершенно от своей задачи. Их деятельность нашла поддержку в мехитаристах, армянских монахах Бенедиктинского ордена из монастыря, основанного в начале XVIII в. Мехитаром на острове Сан-Лазаро, в Венеции. Мехитаристы задались целью воссоединить армян с Католической церковью и реорганизовать Армению в политическом отношении. Религия должна была послужить рычагом для подъема армянского народа, нравственно и политически упавшего под господством турок. Цели предполагалось достичь путем развития народного образования и национальной литературы, объединения религиозных и патриотических стремлений. На этой почве слились усилия иезуитов и мехитаристов, и результаты не заставили себя ждать. Множество армян, в том числе из знатных и богатых фамилий, перешло в католичество. Порта опять встревожилась, и опять начались преследования, которые несколько раз возобновлялись в прошлом и настоящем столетиях.

Вывод из указанных фактов тот, что в Оттоманской империи в отношениях центрального правительства к христианам совмещались вещи несовместимые: соблюдение привилегий с их нарушением, религиозная терпимость с нетерпимостью, уважение к правам с пренебрежением к ним, и что примиряющим началом для этих противоположностей был произвол. Произвол стоял выше всего. Порта в каждом берате повторяла о своей решимости свято хранить закон и в то же время бесцеремонно его обходила; права христиан оставались в силе, и Порта сообразовывалась с ними, но лишь в той степени, в какой это было для нее выгодно; политический и финансовый расчет стоял выше принципа, личная симпатия или антипатия султана ставили на карту существование целой правительственной системы. Несмотря на все это, если бы положение христиан в Турции исчерпывалось отношениями их к центральному правительству, то оно могло бы быть названо блистательным. Отношения Порты как центрального правительства, при всем их непостоянстве и произвольности, не могут идти ни в какое сравнение с отношениями к христианам низшей администрации и мусульманского населения; они — воплощение законности и мягкости, сравнительно с тем своеволием и безнаказанной жестокостью, которые царили в провинциях. Христиане были совершенно беспомощны перед администрацией. Их права не существовали для мусульманских административных властей. Любой санджак-бег (губернатор) или даже субаши (городничий) нападал на христианскую Церковь, грозил виселицей епископу, брал выкуп с христиан и забирал все, что было ему угодно; найти против него суд и управу было трудно. Например, в 1587 г. вновь назначенный санджак-бег Иерусалима, по причине никому неизвестной, велел схватить и умертвить сирийского епископа, церковь сирийских христиан превратил в мечеть и грозил подобной же участью настоятелям четырех христианских монастырей, в случае если они тотчас не заплатят 10 000 дукатов. Христиане с большим трудом собрали требуемую сумму и откупились от этого разбойника.[3138] Христианами была подана жалоба в Константинополь, но она не имела никаких последствий. Эта беспомощность христиан была неизбежным следствием системы управления Оттоманской империей, вытекала из тех недостатков, которые господствовали в административном строе государства.

Роковым недостатком турецкого административного управления было взяточничество и вымогательство. Турецкие чиновники получали большие доходы по закону: субаши от 1 до 3 тысяч дукатов, санджак-беги от 3 до 16 тысяч, беглербеги от 15 до 30 тысяч, законные доходы великого визиря, стоявшего во главе административной лестницы, доходили до 100 тысяч дукатов. Но администрация не довольствовалась этими законными доходами, каждый чиновник получал незаконных поборов, по крайней мере, вдвое больше той суммы, которая была определена законом. Великие визири составляли баснословные состояния продажей государственных должностей и подарками, взимавшимися ими со всех и каждого, кто имел к ним дело; до какой цифры простирались их доходы, видно из того, что Магомет Соколли, кроме законных 100 тысяч, собирал каждый год около миллиона дукатов и имел недвижимого имущества на 18 миллионов. Примеру великого визиря следовали подчиненные ему беглербеги (генерал-губернаторы), которым не уступали подвластные им санджаки, а за санджаками тянулись субаши. Все они, купив себе должность, задавались целью не только возвратить истраченные деньги, но нажить себе, как можно скорее, состояние. Естественным результатом были притеснения и вымогательства, которые всей тяжестью обрушивались на страну и ее жителей. Допускались неслыханные жестокости с целью выжать деньги, которые проходили безнаказанными, потому что вся администрация была заражена одним и тем же злом; жалобы в высшей инстанции доходили до великого визиря, который сам был взяточник и по необходимости должен был терпеть взяточничество и вымогательство подчиненных чиновников. Все страдали от этого зла: как мусульмане, так и христиане; но само собой понятно, что гнет ложился на христиан более тяжелым образом, чем на мусульман, потому что в социальном отношении христиане стояли ниже мусульман. Мусульмане большей частью были или администраторы, или помещики (займы и тимарли), владевшие землей с сидевшими на ней людьми, преимущественно христианами, и обязанные за это государству военной службой. Если санджак и субаши вымогал деньги у помещика, то последний обращал свое внимание на подвластных ему крестьян и, кроме обычных налогов, которые подданный (райя) обязан был платить своему помещику по закону Сулеймана I, взимал еще лишнее, сколько мог, и, таким образом, редко оставался внакладе. Ни религия, ни собственность, ни личность христиан не были обеспечены. Их вера и обряды были средством обогащения администрации, бравшей за религиозную свободу выкуп, следовательно, были неприкосновенны только до тех пор, пока у христиан были деньги; их имущество ничем не было гарантировано и делалось предметом разграбления, их жизнь была в руках правителей. Тяжесть их положения еще увеличивалась от обычая администрации отдавать свои доходы на откуп; откупщики не щадили христиан и извлекали из них возможно больший барыш. Кроме откупщиков и вообще сборщиков податей, которые помогали чиновникам и помещикам обирать христиан, последние много терпели от турецких солдат, особенно янычар. Солдаты не щадили христианского добра, даже в Константинополе, на глазах у высшей правительственной власти допускались насилия: сделалось заурядным явлением, что при каждой перемене на троне, когда один султан сменялся другим, в Константинополе происходил бунт янычар; они нападали на христиан и христианских купцов, грабили их дома и лавки. Если к этим вымогательствам и грабежам присоединить еще взносы, которые христиане должны были давать духовенству и которые вследствие взяточничества и продажности, вкравшихся и в христианские общины, были не незначительными, если, далее, принять во внимание, что харадж, который взимало с христиан правительство, из года в год увеличивался,[3139] то нетрудно понять, отчего масса христианского населения, за исключением небольшого числа лиц, умевших хорошо устроиться в Константинополе и других городах, постепенно беднела. Бедность доходила до положительной нищеты и вела к вымиранию христиан.

Несколько свидетельств, принадлежащих лицам вполне компетентным, хорошо знакомым с состоянием Оттоманской империи, лучше всяких рассуждений покажут, в каком неприглядном положении находилась масса христианского населения в Турции в XVI—XVIII вв. Джакопо Рагаццони в своем донесении венецианскому сенату от 1571 г. писал: «Это государство (Турция) населено большей частью христианами, которые терпят от турок столько притеснений, что это превосходит даже всякое вероятие. Но они в большинстве случаев до того погружены в бедность и нищету, что едва осмеливаются поднять глаза, чтобы взглянуть турку прямо в лицо. Даже в том случае, когда их земля плодородна, они заботятся лишь о том, чтобы приобресть столько, сколько нужно для уплаты хараджа и для поддержания жизни; потому что если бы они добыли чтонибудь лишнее, то турки отняли бы у них».[3140] Другой писатель, путешествовавший в XVI в. по Турции и оставивший дневник, Герлах, бросает свет на тот факт, что бедствия христиан зависели от провинциальной администрации и мусульман, удаленных от столицы: «Христиане, — говорит он, — находящиеся вдали от Константинополя, — в положении крайне плачевном; потому что кади, беги, спаги, янычары, находясь в той или другой деревне, поступают с ними по произволу, и что они имеют — должны скрывать. Но те, которые живут ближе к Константинополю, находятся в положении несколько более сносном, они могут жаловаться и с помощью денег кое-чего достигнуть: каждый из них платит ежегодно свою подать, смотря по состоянию, два, три, четыре талера — и затем никто не смеет его обижать, хотя, разумеется, не обходится без того, чтобы ему не пришлось терпеть то того, то другого».[3141] Преемник Рагаццони в должности венецианского посла, Маркантонио Барбаро, выясняет связь между неудовлетворительностью администрации, вызывавшей обеднение государства, и уменьшением народонаселения. «Эта страна, — писал он в своем донесении о Турции в 1573 г., — все более приходит в упадок вследствие недостаточного порядка и дурного управления, которые вообще господствуют во всем государстве; к тому же нужда и недостаток в необходимых средствах к жизни происходят здесь совсем от другой причины, чем у нас. У нас недостаток в средствах пропитания обусловливается возрастанием народонаселения и недостатком обрабатываемой земли, которая не в состоянии более удовлетворять нашим потребностям, в Турции, наоборот, недостаток возникает вследствие все более усиливающегося обезлюдения, потому что остающееся еще немногочисленное земледельческое население обрабатывает лишь столько полей, сколько нужно для его собственных потребностей, так как оно знает, что всякий излишек будет у него отнят силой; поэтому оно лучше предпочитает оставить впусте свою столь плодородную и доходную землю».[3142] Английский посол Томас Ру в своей депеше от 1622 г. тоже констатирует этот факт обезлюдения Турецкой империи, порожденного правительственной жестокостью и несправедливостью, и приводит цифры, показывающие, в какой поразительной прогрессии оно возрастало. «Я расскажу вам удивительную вещь, — писал своему правительству английский посол. — Около шестнадцати лет тому назад было предпринято исчисление населенных деревень в государстве султана, и по переписи оказалось их более пятисот пятидесяти трех тысяч; в прошлом году перед началом польской войны опять произведено было исчисление, и оно показало, что число деревень уменьшилось до семидесяти пяти тысяч. Это, нет сомнения, поразительное уменьшение народонаселения. Правда, развалившиеся дома стоят еще во многих местах; но несправедливость и жестокость правителей довели до того, что они оставлены всеми жителями, и можно целых три дня ехать по Греции и Анатолии, лучшим провинциям государства, и не найти ни одного яйца, чтобы поесть, не встретить ни одного человека, который бы поднес глоток воды».[3143] Как странно после такого документального аргумента и заявления английского посла читать у его соотечественника, знаменитого историка Гиббона и у других расположенных к туркам писателей, что положение греков под турецким владычеством улучшилось! Венецианский и английский послы говорят вообще об уменьшении населения Оттоманской империи, но их слова можно прилагать и к христианам, и даже главным образом к христианам, так как христиане составляли большинство турецкого населения. Если кому такое понимание их слов покажется смелым, то для убедительности можно сослаться на любопытные статистические данные, собранные Ранке: в Албании в первой четверти XVII в. исповедовавших католическую веру было 350 тысяч человек, к 1651 г. число это уменьшилось до 50 тысяч; в промежуток времени с 1671 по 1703 г. число католиков ниспало: в архиепископии Дураццо с 14 тысяч до 8, в епископии Скутари с 20 270 душ до 12 700 и т. д.[3144] Эти цифры убедительно говорят о той несчастной постепенности, с какой вымирало и таяло в Оттоманской империи христианское население вследствие тяжести турецкого ига с его бесправием и грабежом.

На христианских державах Европы, особенно на России, лежало высокое призвание — спасти христианство на Востоке от подавления и народы от медленной смерти. Призвание было понято и принято. История дипломатических сношений европейских держав с Турцией есть, можно сказать, история непрерывного заступничества их перед Портой за угнетенных восточных христиан. Россия придала этому заступничеству реальную постановку. С того момента, как ее влияние в Турции утвердилось на прочных основаниях в конце XVIII в., наступает новая эпоха в жизни восточных христиан, и отношения к ним турецкого правительства принимают другой вид.