Люк проснулся — потный, ничего не понимающий, запутавшийся в туманном луче луны, лежавшем поперек его кровати. Простыня сползла с него. Он сел, дрожа, хотя лето было в разгаре и было жарко и сыро, сглотнул вопреки протестам пересохшего горла и выбрался из постели.
— Проклятие, когда это кончится?
Не одеваясь, он подошел к окну, поднял раму, чтобы ощутить хотя бы легкое дуновение ветерка, и, положив руки на подоконник, глубоко втянул воздух. Глядя в окно, он видел не аккуратные тенистые дорожки и ухоженные цветочные клумбы сада, а каменистый склон, ледяную хватку испанской зимы, разрушенный женский монастырь на фоне огненного неба и языки пламени, вздымающиеся вверх, пожирающие все без милосердия.
Во время кошмаров он слышал крики. В действительности эта страшная ночь была совершенно тихой, если не считать адского потрескивания огня.
В тот день она казалась такой красивой в мантилье ее матери, ее темные волосы блестели, когда она стала на колени перед алтарем и вложила руку в его руку, а вокруг них мерцали свечи. Церемонию он почти не помнил, он просто повторял слова, а потом все кончилось.
Она стала его женой.
Как жаль, что в тот же день он обнаружил, что только дураки влюбляются во время войны…
Лицо у него было влажное. «Это пот, а не слезы», — сказал он себе и подошел к тазу, чтобы окунуть полотенце в тепловатую воду и вытереть липкую кожу. Он оделся быстро, потому что знал по опыту, что уже не сможет вернуться ко сну. Быстро застегнул брюки, кое- как засунул в них рубашку, натянул сапоги… сюртук надевать не стал — было слишком тепло для сюртука. Небрежно расчесав волосы пальцами, спустился в темноте вниз по лестнице особняка в Мейфэре и пошел по тихим длинным коридорам, зная дорогу так хорошо, что ему вполне хватало света луны, падавшего сквозь окна галереи.
Дорога до Сент-Джеймс-стрит была темная. В тишине раздавались его дробные беспокойные шаги, и он пытался прогнать кошмарный сон при помощи физических усилий. Он поднялся по ступеням элегантного особняка, воспользовался своим личным ключом и вошел в холл, в котором слабо пахло ландышем. Когда-то — казалось, то было в какой-то далекой жизни — он купил этот особняк для себя. Когда отец умер и титул перешел к Люку, он был в Испании. Вернувшись, он переехал в апартаменты виконта в просторном фамильном доме, хотя и неохотно, только из чувства долга.
В коридоре еще горела лампа, но это его не удивило. Регина была полуночницей. Он даже рассчитывал на это. И еще у нее всегда стоял графин с его любимым виски на случай его прихода, и на это он тоже рассчитывал.
Зайдя в библиотеку, он увидел, как она, одетая в пеньюар, склонялась, хмурясь, над рисунками, разбросанными на полу, длинные волосы падали ей на лицо. Шторки на высоких книжных шкафах были задернуты, мебель отодвинута в сторону, чтобы дать место непринужденной демонстрации ее работ.
— Мне показалось, я слышу, как кто-то открывает дверь. Который час?
— Поздно. — Люк криво улыбнулся. — Или рано, в зависимости от того, как на это посмотреть.
Безразличие к тому, что в дом вошел посторонний, было вполне типично для нее. К счастью, опытная экономка следила за такими земными делами, как запирание дверей на ночь.
— Я на это никак не смотрю. — Регина грациозно поднялась с пола, расправила свой шелковый пеньюар цвета индиго и улыбнулась. — Моя эклектичная душа не отмечает движения солнца, ты это знаешь.
Она шутила только наполовину. Его единокровная сестра была художницей и необычайно свободной натурой.
— Я заметил. Это что-то новое? — Он указал жестом на наброски углем. — Обычно ты работаешь в цвете.
— Я всегда экспериментирую. — Она подошла к маленькому столику, вынула хрустальную пробку из графина, налила в бокал янтарную жидкость и, подойдя к Люку, подала ему.
— Я не говорил, что хочу выпить.
Он огляделся в поисках, где бы сесть, потому что кресла были расставлены совершенно беспорядочно.
— Тебе и не нужно об этом говорить. — Она села в обитое бархатом кресло, стоявшее под прямым углом к коллекции рисунков, и перекинула ноги через подлокотник. — У тебя иногда бывает такой необычный вид… ввалившиеся глаза, и, кажется, сегодня одна из таких ночей. Учитывая, сколько сейчас времени, не нужно прилагать особенно много умственных усилий, чтобы понять, что у тебя бессонница.
— Бессонница, — пробормотал он и сделал несколько глотков, — это только часть проблемы.
Он решил подойти к ближайшему книжному шкафу и опереться о него плечом.
Учитывая, что у них разные матери, Регина была сверхъестественно похожа на Элизабет — с такими же большими серыми глазами и изящными чертами лица. Но в отличие от гибких форм Элизабет у их старшей сестры было телосложение статуи, и еще она унаследовала от матери презрение к условностям. В свои тридцать с лишним она не была замужем и не выражала ни малейшего желания изменить свое положение. Если у нее и были любовники, она была настолько скрытна, что Люк ничего об этом не знал.
— Опять дурные сны?
Она скрестила свои изящные голые лодыжки и вопросительно посмотрела на него.
— Дурной сон — в единственном числе. Вариантов у него не бывает.
Голова у Люка болела, и от виски, кажется, легче не стало, но он все равно сделал еще глоток, и внутри у него колечком свернулось тепло.
— Ты мне когда-нибудь расскажешь?
— Нет.
Его голос прозвучал резче, чем он хотел, воспоминание об этом сне было неотвязным и ярким. Она не представляет себе, о чем спрашивает. Для членов его семьи будет лучше, если они ничего не узнают, решил он еще до того, как снова ступил на английскую землю.
— Это могло бы помочь.
Регина не обратила внимания на краткость его ответа.
Он невесело улыбнулся.
— Это могло бы вызвать кошмары и у тебя тоже, а я этого не хочу.
— Мне кажется, тебе следовало бы немного больше беспокоиться о себе и немного меньше — обо всех нас.
— Я Олти, не забывай. — Одна бровь у него выгнулась ироничной дугой. — Это мой долг — заботиться о семье.
— А еще твой долг — вдохновлять молодых повес рисковать всем своим состоянием из-за одной взятки?
Люк потер пульсирующий висок.
— Слухи об этом единственном беспечном поступке страшно раздуты.
— Вот как? — Регина сидела, развалившись в кресле, ее длинные темные волосы рассыпались беспорядочными прядями. — Ты хочешь сказать, что не согласился на это пари и что всю эту историю романтизировали ради сплетен?
Он помедлил, а потом сказал покорно:
— Прежде всего, мне не следовало ни в коем случае ходить в это сомнительное заведение. Полагаю, в тот вечер у меня было неспокойно на душе, и я как-то случайно оказался в этом неприглядном положении.
— Ты мог бы отказаться и не ставить на карту такую огромную сумму.
— Я думал, ты лучше разбираешься в мужчинах такого сорта, как я. — Люк помолчал, глядя в бокал, потом вздохнул. — Согласен, в последнее время я погряз в карточной игре. Давай поговорим о чем-нибудь другом?
— Если хочешь, — Регина расправила складки своего пеньюара. — Что тебе хотелось бы обсудить в эти предрассветные часы?
— Расскажи мне о своей последней работе.
Эта уловка не была оригинальна, но действовала безотказно. Преданность его единокровной сестры искусству граничила с настоящей одержимостью.
Она рассказывала, а он слушал, восхищаясь страстным отношением сестры к ее занятиям; ее мелодичный голос поднимался и падал, с жаром объясняя ему достоинства студий человеческого тела, принадлежащих Леонардо да Винчи, и то, как она черпала в них вдохновение, когда путешествовала недавно по Италии и посещала не только музеи, но также и частные собрания. Он небрежно потягивал виски, пока первый проблеск рассвета не появился за высокими окнами особняка, который он подарил ей в тот день, когда стал наследником отцовского состояния. Регина рассказала, что ее новые наброски запечатлевали моменты реальности — греческий цикламен, у которого только что начали раскрываться бутоны; водяная вуаль водопада, сверкающая над россыпью камней, водопад этот она видела на Кипре; фасад Пантеона в жаркий летний день, великолепный и вечный. Ее талант был неоспорим, и Люк гордился ею и никогда не отрицал родства между ними, хотя она и была незаконной дочерью давнишней любовницы его отца. Эта связь существовала до того, как отец женился, и Люк не винил его за этот опрометчивый шаг.
Он и сам совершал ошибки.
Трудно было изгнать из головы потрясенное лицо Мэдлин. Быть может, именно оно оказалось причиной его сна.
— Я всегда завидовал твоей страсти, — сказал он сестре, когда она показала ему рисунок, изображающий мост Вздохов в Венеции ночью. На рисунке в совершенстве был схвачен блеск луны на воде.
— А я завидую твоей отчужденности, — отозвалась она, снова кладя рисунок на пол. — Но когда ты собираешься положить этому конец?
— Положить конец?
— Люк, — попробовала она осторожно уговорить брата, — ты все время пытаешься убежать от чего-то.
Если бы только он мог это сделать. Но все же он притворился, что не понимает.
— Убежать? Мне кажется, я нахожусь здесь.
— Не нужно притворяться нарочито бестолковым. Я говорю символически.
Она рассмеялась, смех ее был легок, как приближающийся рассвет.
К несчастью, он не мог убежать. Убежать от своих обязанностей перед семьей и состоянием, от воспоминаний, из-за которых он словно застыл в прошлом.
— Наверное, — сказал он с невеселой улыбкой. — Поскольку ты получила мое молчаливое согласие по этому вопросу, скажи, что ты собираешься рисовать в будущем. Ты не думала о Хейлз-Эбби в Глостершире? Или об Уитби? В Англии тоже есть великолепные места.
Ему не удалось обмануть сестру, но его рассуждения о поперечных нефах и арочных контрфорсах отвлекли ее внимание, а он быстро забыл о своем недовольстве, поскольку они принялись обсуждать монастырские руины и выразительные пейзажи, в то время как солнце медленно всходило, словно омывая горизонт бледно-розовой акварелью, оставляя серые полоски.
— Насколько я понимаю, — сказала леди Хендрикс вполголоса, — на его милость напали на улице жестокие разбойники.
Лицо Мэдлин оставалось спокойным, как ни трудно давалось ей это, и она с равнодушным видом пила чай.
— Эту историю все время рассказывают по-новому. Я уверена, что большая ее часть преувеличена.
«Ах, слава Богу, этот мерзкий тип не помнит, что случилось на самом деле».
Люк вынул записку, которую она послала, из кармана лорда Фитча, так что записка эта не сможет пробудить у его сиятельства воспоминания о том вечере, но даже если он и не помнит, кто его ударил и где он находился в это время, дневник так и остался у него. И пока она не получит его обратно, он может и дальше продолжать свои инсинуации и гнусные предложения.
Почему, о почему она не осуществила свое первое намерение — похоронить бесценный дневник Колина вместе с ним? Конечно, она понятия не имела о таком необычном характере его записей. Кто бы мог подумать, что он станет записывать сугубо интимные вещи? Она отчасти даже сердилась на него, но знала, что он пришел бы в ужас, если бы вызвал у нее огорчение или смятение, не говоря уже о том, чтобы привлечь к ней омерзительное внимание человека, который вызывает у нее отвращение, особенно когда у нее уже нет мужа, чтобы защитить ее.
К счастью, она могла обратиться к Люку. К счастью ли? Да, потому что он, конечно, помог ей, но лучше все же держать его на расстоянии.
Неизбежное чаепитие по вторникам в элегантной гостиной матери казалось ей сегодня особенно мучительным в свете недавних событий. Обычно Мэдлин не заботило, что она на целый десяток лет, а то и не на один, моложе остальных присутствующих дам, поскольку находила их бесконечную болтовню забавной, но от сегодняшней темы ее немного знобило, хотя небо за окнами было безоблачным, а в окна проникало золотистое солнце.
Миссис Пирс, чьи седые волосы были уложены в аккуратный пучок, а лицо обычно выражало приветливость, сидела с видом задумчивым и хмурым. Некогда она была близкой подругой бабки Мэдлин. Она сказала:
— Честно говоря, Фитч не относится к моим любимцам. Не то что я желала бы ему зла, но он временами действует весьма раздражающе. Слишком развязен, вот что я вам скажу.
Развязен. Камин. Кочерга. Здесь есть какая-то ироническая связь, подумала Мэдлин, мысленно содрогнувшись от собственного цинизма.
— Мне он безразличен, — призналась она, надеясь, что ее лицо ничего не выражает. — Но я и не… я не… не желаю ему зла. Быть может, то был несчастный случай.
— Олти проявил храбрость, спугнув разбойников. — Леди Хендрикс протянула руку за очередным эклером. — Его героизм, судя по всему, не кончился вместе с войной.
Этой версии случившегося Мэдлин еще не слышала.
— А я думала, что Олти нашел его лежащим в переулке рядом с его клубом.
Эту версию отвергли легким взмахом пухлых пальцев как не представляющую интереса по сравнению с версией о банде грабителей.
— Как бы то ни было, это малоприятно — отправиться среди ночи на какую-то пустынную отвратительную улицу.
Если раздражающе беспечный и невозмутимый виконт Олти вышел из этой путаницы героем, а судя по тому, как все оборачивалось, именно так оно и есть, эти слова подействовали на Мэдлин как соль на рану. Она с трудом подавила нетерпеливое желание скрипнуть зубами и мысленно согласилась с холодной здравой мыслью, что Олти воистину окажется героем, если действительно добудет дневник.
Он пришел по ее просьбе сразу же, согласилась она скрепя сердце. И эффектно унес этого неописуемого Фитча на себе точно какой-то тюк. Неприятно быть обязанной тому, кто когда-то отверг ее, но она действительно обязана Люку, а его уверенность в том, что добудет дневник, означала, что ее долг перед ним еще больше возрастет.
Как же она расплатится с ним?
Мать Мэдлин, которая председательствовала за чайным столом точно королева, снова налила ей чаю с суровым видом.
— Мужчинам из семьи Доде присуще очертя голову бросаться во всякие интриги, в особенности это похоже на виконта. Я помню его отца. Это был человек необычайно дерзкий. Женщины обожали его.
Поскольку все это имело отношение к ней и к возможному скандалу, который был бы по меньшей мере унизителен, Мэдлин попыталась изменить тему разговора.
— Я слышала, что Балтиморы перенесли бал на следующую неделю.
— Да. — Это сообщение не произвело впечатления на леди Хендрикс, и она непоколебимо вернулась к более скабрезной теме. — Я тоже помню отца виконта. Он был почти такой же красавец, как и сын. — Улыбка ее источала самодовольство и походила на кошачью. — Почти.
Люк. Высокий, очень красивый, с внимательными серебристо-серыми глазами…
Та единственная ночь так четко отпечаталась у нее в памяти, что Мэдлин почти ощущала его поцелуи, чувствовала крепость его мускулов под своими любопытными пальцами, не говоря уже о восхитительном эротическом трении, когда он с соблазнительным мастерством двигался между ее ног…
В комнате, заполненной матронами, эти воспоминания лучше было бы спрятать в дальнюю часть памяти, а не вытаскивать наружу. Она смотрела в чашку, чтобы никто не увидел ее глаза. В последнее время она много думала о пустоте своей личной жизни, и все эти малоприятные события, связанные с Фитчем, выудили из памяти прошлое. Не только те интимные вещи, которые происходили у нее с Колином, но еще и жаркую страсть, которую она испытала с циничным, но неотразимо привлекательным лордом Олти. Странный конец их разговора на днях в его карете, с тех пор беспокоил ее, сохраняясь, где-то на краю сознания, но лучше всего ей запомнилось из этого разговора его признание, что она все еще вызывает у него желание.
«Вы по-прежнему мне желанны…»
И как ни была невероятна эта мысль, Мэдлин постепенно приходила к выводу, что ей нужно обзавестись любовником. Быть может, и мужем, но она уже была вдовой довольно долгое время и никто не собирался делать ей предложение. Необходимо ли снова выйти замуж, чтобы испытать страсть? Светский круговорот развлекал ее, сын был средоточием ее мира, ее родня была заботлива и приветлива, но в конце концов Мэдлин начала понимать, что с каждым проходящим днем она все больше и больше теряет свое женское начало. Она леди Бруэр, она мать, она дочь и сестра, но женщиной она себя не ощущает.
Став замужней дамой, она обнаружила, что натура у нее чувственная. Когда Колин умер, она отбросила эту часть своей жизни, решив, что ее можно отставить в сторону и никогда больше не обращать на нее внимания. Очевидно, это не так, иначе той ночи с Люком никогда не было бы. Теперь, увидев его снова, поговорив с ним, опять заглянув в его завораживающие серые глаза, она не могла перестать думать о той распутной, восхитительной ночи… и о нем.
Миссис Пирс сказала небрежно:
— Признаюсь, до меня дошли некоторые нехорошие слухи об Олти.
— Так рассказывайте же.
Леди Хендрикс прервала на середине движение руки, протянутой за очередным пирожным.
— В будуаре он также беспечен, как и в игорных домах.
— Там, где есть мужчина из рода Доде, там всегда найдется и женщина, — глубокомысленно согласилась миссис Пирс.
— Бесстыдно-распутная женщина, без сомнения. Недавно я испугалась, что леди Харт возьмет его силой прямо в бальном зале. Она положительно бесстыдна в своем стремлении разделить его интересы.
— Ну а я слышала…
О нет. Такого развития разговора Мэдлин совершенно не хотела. Не хватало ей еще слушать, как пожилые дамы обмениваются интимными сплетнями о Люке. Она резко встала.
— Я только что заметила, который час. Прошу прощения, но я забыла, что у меня назначена встреча. Извините меня, пожалуйста.
— Милая… — начала было ее мать, широко раскрыв испуганные глаза.
Нельзя было и подумать о том, чтобы объяснить причину своего стремительного ухода. Мэдлин улыбнулась всем гостьям разом, быстро простилась, вышла на улицу и увидела, что кучер ждет ее возле кареты, лениво разговаривая с высоким молодым человеком в какой-то неописуемой куртке и потертой шляпе; на его худом подбородке проступала темная щетина. Шрам разделял надвое одну бровь и придавал ему вид пирата, оказавшегося на мели. Когда молодая женщина подошла к карете, он вежливо прикоснулся к полям своей ужасной шляпы.
— Миледи.
Ее вопросительный взгляд был встречен слабой улыбкой. Он поклонился и достал из куртки небольшой пакет.
— Мне дано указание подождать вас и отдать это лично вам, леди Бруэр.
Пакет был продолговатый и тяжелый, и Мэдлин ощутила легкую дрожь облегчения, когда поняла, что это такое. Без сомнения, дневник Колина. Люк выполнил свое обещание.
— Благодарю вас, — сказала она, изо всех сил стараясь держаться с достоинством.
Глаза человека говорили о наличии проницательного ума, что шло вразрез с его поношенной одеждой.
— Не за что. Приятно услужить такой милой леди.
Она смотрела ему вслед слегка смущенно, а потом с помощью кучера уселась в карету. Оказавшись внутри, она развернула пакет; карета уже катилась по улице, руки у Мэдлин слегка дрожали.
Записка Люка была краткой: «Это вам, как было обещано».
Это вам. Как было обещано.
Мэдлин держала дневник в руках и смотрела в окно, не видя домов, мимо которых проезжала, не слыша голосов уличных торговцев на перекрестках. Тронута, взволнована, обрадована… она чувствовала все это и еще кое-что.
К несчастью, она чувствовала кое-что гораздо большее.
Что с этим делать — вот вопрос.