Внук охотника

«НЕУЖЕЛИ ОПЯТЬ ПРОПАДАТЬ?»

Судя по следам, сохатый был совсем близко, и потому вошедшие в азарт бродяги перестали обращать внимание на Мичила. Он делал вид, что, как и все, увлечен преследованием лося, что, как и все, торопится, но помаленечку отставал и отставал.

Натуженно кашлявший, задыхавшийся Николай уже давно остался позади.

Когда перешли один из логов, поднялись вверх по склону, Николай появился только лишь на противоположном склоне, только лишь начал спускаться в лог.

Мичил смотрел в его сторону: «Не даст ли знать?» Сейчас самое время. Бородатый и Кривая рожа обо всем забыли. Им кажется, что вот-вот настигнут лося. А уже через полчаса… Они или действительно настигнут сохатого, или задумают перекусить и тогда хватятся: где же этот паршивый Экчээле?

Николай не подал сигнала. Или он трусит, или… Опять мрачные подозрения камнем легли на сердце. «Может быть, все-таки это ловушка? Прикинулся бедненьким, несчастненьким этот бродяжка?»

И все-таки Мичил решился. Отстал и, обождав немного, кинулся назад, навстречу Николаю. Тот, увидев парня, сбегавшего к нему с противоположного склона, повернулся и, хватаясь за кусты, за ветви деревьев, тоже попытался бежать. Но ноги его заплетались, голова клонилась чуть не до самой земли, он задыхался — каждый шаг назад, вверх, стоил ему огромных усилий.

Мичил нагнал его и молча, взмахом руки, показал: «Сбрасывай котомку. Я возьму. Давай ружье!»

С тяжелой ношей (в котомке мяса, пожалуй, с полжеребенка), с двумя ружьями, болтавшимися на ремнях за спиной, не будешь очень-то прытким. И все-таки Мичил наддал, наддал, оленем взмахнул на самый верх, перевалил гряду и уже совсем резво кинулся вниз. «А где Николай?» Ни шагов позади, ни кашля. «Где же он?» Мичил повернулся и побежал обратно.

Он нашел своего товарища ползущим на четвереньках. Хрипя, как будто на горле у него затягивали петлю, натыкаясь на коряги и корни деревьев, выступавшие из-подо мха, будто ничего не видя перед собой, Николай беспомощно переставлял руки и ноги. В лице ни кровинки.

— Беги! — прохрипел он, увидев появившегося перед ним Мичила. — Беги. Мне конец. Я… не могу… Задыхаюсь… Конец.

Мичил подхватил его под руку и помог встать на ноги. Потащил вверх. Перевалив через гряду, шагая вниз, Николай чуть приободрился, в потухших глазах его засверкала надежда.

Раздался вдруг крик. Это те, двое, видимо, спохватились. И еще не зная, почему нет с ними парня и куда запропастился Экчээле, звали. У Николая словно снова подкосились неги. Он зашатался как пьяный, задохнулся, закашлявшись.

— Беги. Беги, — заговорил между приступами кашля. — Ты молодой. Тебе жить. А у меня грехов… Грехи меня давят. Мне от грехов не уйти. И ты со мной пропадешь. Пусть уж меня одного… Пусть добивают.

Мичил, перебросив ружья на левый бок, правой рукой обхватил Николая и, не сбавляя скорого шага, заставил его идти тоже быстрей.

Крик повторился. Еще повторился — будто рыкнул рассерженный зверь. И потом стало тихо. Мичил понял, что дезертиры догадались об обмане и повернули назад.

Николай совсем ослаб. Он словно чувствовал надвигавшуюся сзади опасность, и эта опасность лишала его последних сил. Безвольной рукой он держался за плечи Мичила и еле-еле передвигал ноги.

Мичил понял, что они погибли, что им, конечно же, никуда не уйти. Он уже расслышал негромкие голоса — те, двое, переговариваясь, поднимались из лога. Сейчас они выйдут на гребень и, может быть, увидят… А если даже и не увидят, то через минуту-две своим быстрым шагом настигнут и тогда… «Пропали. Нет, нет, никуда не уйти. Здесь пропадать…»

Да, с той минуты, когда, забыв наставления Владимира Лукича, потерял дорогу, словно преследует злой рок. Тайга, горы будто хотят погубить. Не хотят отпускать. Ушел от волков, так не уйти от этих беспощадных бандитов. Не уйти…

И вдруг Мичила осенила мысль. Он вспомнил, что тут, совсем близко, лежат большие камни-валуны. Сбегая вниз, когда еще был один, без отставшего Николая, он наткнулся на них. Как стена крепости. Большие, лежащие близко друг к другу гранитные камни.

Мичил почти побежал. Николай мешком висел на спине, ноги его волочились, он не успевал их переставлять. Но Мичил не оставлял его. Добежав до камней, укрывшись за самым широким, Мичил опустил товарища на землю, сбросил котомку, улегся поудобнее лицом к приближавшимся бродягам, приготовил ружья.

Преследователи показались очень скоро. Они шли быстрыми злыми шагами, под ногами их трещали сучья, ломались кусты. Мичил навел ружье на Бородатого. Руки вздрагивали, мушка металась; указательный палец руки обжигался о тугой спусковой крючок. Сердце стучало, словно в груди сидел кто-то с молоточком и часто-часто колотил по ребрам. Струйка холодного пота скользнула от виска по щеке.

— Я говорю тебе, что неправильно идем, — злой тарахтящей скороговоркой выпалил Кривая рожа, изрядно отставший от Бородатого и теперь торопливо догонявший его. — Они побежали вниз по логу. Я же видел следы…

— Нет, эта падаль, Экчээле, не мог уйти далеко. — Бородатый остановился; он запыхался и говорил, как рычал.

— Я тебе и говорю. — Кривая рожа догнал приятеля и, маленький, коренастенький, стоял перед Бородатым, задирая голову и тарахтя злой скороговоркой. — Не мог он сюда пойти. Не подняться ему, дохляку, так быстро по склону. Он вниз побежал, по логу. Там следы.

^{_{Мичил… улегся поудобнее…}}

^{_{— Да я тебя сейчас воронью на кормежку отправлю!}}

— Твои гнойные глаза много видят! — Бородатый даже чуть нагнулся к приятелю, будто хотел вцепиться зубами тому в лицо. — «Следы! Следы»! Звериная тропа, а не следы. Проклятая твоя кривая рожа! Я давно говорил, что надо эту падаль Экчээле на тот свет спровадить! А ты жадюга, обормот несчастный… Тебе неохота было на себе котомку с провизией таскать. Тебе неохота за лишним зайцем побегать. Должен был тот дохляк тебе зайцев на зиму добывать. Вот он тебе и добыл. И змееныша увел.

— Ах ты, бандит! — рассвирепел вдруг Кривая рожа. — Меня поносишь, а забываешь, как я хотел сразу со змеенышем разделаться! Прикончили змееныша тогда же, и наш Экчээле, как миленький, возле нас бы ходил! А сейчас, может быть, змееныш дохляка увел. Вот тебе и лишние руки! Вот тебе и охотник до первого снега! Стал он ждать твоего первого снега?

— Ты это почему назвал меня бандитом, гад этакий? — Бородатый сбросил ружье с плеча. — Ты подлец из подлецов, испугавшийся фронта, дезертир несчастный! Трусливая душонка, хотевшая прикончить спящего парнишку! Это ты — бандит!

— Да если я бандит, так ты меня им сделал. Ты, сын богатея, с винтовкой в руках воевал против Советской власти. Или не на Сысыл-сысыы[9] стродтовская пуля поцеловала тебя в щечку? А потом ты втерся в доверие к красным. Делал вид, что первый активист, а сам жег колхозное добро, в людей из-за угла стрелял! А когда тебя раскусили и упрятать за решетку хотели, так ты на волчьи права перешел, в тайге скрылся. Разве это не так, разбойник? Разве не ты нашептывал темным людям: «Германия победит, все опять к старому вернется»? — Лающий голос Кривой рожи гремел без умолку и все нарастал, словно на лесном сухостое с сухим треском разбегался, стремительно ширился трескучий пожар.

— Ах ты негодяй, блевотиной рыгающий! Ах ты бродяга, жулик, промышлявший по базарам да сельповским амбарам. Всю жизнь только и знал что карты да водку. А теперь, значит, я тебя бандитом сделал?

— А ты на меня не рычи. Я тебе не дохляк Экчээле. Ты того в бараний рог гнул. А со мной того не получится.

— Замолчи, косое рыло! А чтобы тебе успокоиться, вот на, получай!

Послышался глухой удар, затрещали сучья: кто-то падал. Мичила била дрожь. Но, изо всех сил подавляя страх, он держал в руках ружье. И даже приготовил еще несколько патронов, чтобы после выстрела сразу произвести перезарядку. Николай, жалкий, восковой, трясся такой крупной дрожью, будто кто-то невидимый схватил его за ворот и бил спиною о камень. Когда раздался удар, затрещали сучья, он обхватил голову руками и уткнулся лицом в землю. И хотя возле него тоже лежало заряженное ружье, но помощи от этого напуганного до полусмерти человека ждать было нечего.

«Но я от этих бандюг буду отбиваться до конца», — подумал Мичил, подвигая к себе и ружье Николая. Ему было видно что Бородатый страшным тупым ударом в лицо сбил с ног своего приятеля. Тот как мертвый лежал на земле. Ружье его валялось поодаль. Но вдруг стремительно, как рысь, лежавший вскочил на ноги, в руках его блеснул длинный, так хорошо знакомый Мичилу нож. Пригнувшись, набычив шею, широко раскинув руки, словно готовясь к хапсагаю[10], и грозно сверкая ножом, Кривая рожа делал круг, приближаясь с каждым шагом к приятелю. Бородатый, как будто ему отказали ноги в коленках, приседал, делался ниже и, поднимая руки, словно готовясь кричать: «Сдаюсь! Пощади!» — отступал. Но вдруг, тоже с рысьей стремительностью, он прыгнул к дереву, возле которого стояло его ружье, схватил двухстволку и вскинул ее перед собой.

— Ах ты падаль! — раздался его рыкающий грозный голос. — Ты на кого замахнулся?.. Да я тебя сейчас, как паршивую собаку! Да я тебя сейчас воронью на кормежку отправлю!

Щелкнули взведенные курки.

— Не губи! — Кривая рожа бросил нож, упал на колени. — Не губи, братец! Никогда твоей доброты не забуду. Никогда супротивного слова не скажу.

— Так я тебе и поверил! Нет, пока дух из тебя, поганого, не выпущу, не поверю…

— Не губи! Сжалься! Разгорячились мы. Это же все из-за Экчээле проклятого, из-за змееныша. Убери ружье. Выстрелишь нечаянно. Молю тебя… Нам догонять мерзавцев надо. Хоть один из них к людям выйдет, нам пропадать. Затравят нас как волков. Пойдем скорее по их следам. Видел я их следы. Они по логу пошли. Пойдем догоним…

Бородатый опустил ружье. Сказал уже без прежней злости:

— Пристрелить тебя все-таки надо было бы. Да верно говоришь: если из тех хоть один до людей доберется, нам конец. Погибли. Где ты видел их следы?.. Ну, ну, шагай впереди. Да нож упрячь подальше…

Они повернули и пошли назад. Скоро шаги их затихли. Мичил с Николаем посмотрели друг на друга, и оба враз глубоко, с облегчением, вздохнули.