Внук охотника

«КАК ПОСТУПИТЬ С ТАКИМ БОГАТСТВОМ?»

Развели костер и, обставив его со всех сторон рожнами, принялись жарить мясо. Когда кончали сытный и неторопливый обед, время подходило ко второй дневной дойке.

Николай, насыщавшийся особенно основательно и от еды изрядно разомлевший, лежал возле костра и рассуждал.

— Богатство-то какое! Богатство. Иной семье до ползимы бы хватило мяса. А нам куда его девать? Я много не унесу. От силы полтора-два пуда. Да при такой погоде оно, не успеешь моргнуть, как испортится. Если здесь остаться да поугощаться как следует сохатиной? Ан вдруг эти разбойники нагрянут. Нет, угощаться тут долго нельзя.

Мичил сидел молчаливый. Повернувшись к костру спиной, он смотрел на бурливую широкую речку, горланившую внизу, под крутым обрывистым берегом. Вспоминая рассказы деда, не раз попадавшего в таежные переделки, он старался представить: а что бы сейчас предпринял этот многоопытный спокойный таежник? Кажется, Мичилу довольно ясно представилось, как бы поступил сейчас старый охотник, потому что он поднялся и спросил Николая:

— Ты можешь мне помочь кое в чем? Одному мне придется трудно.

— Ы-ы, зачем так спрашиваешь, тукаам? Да как же я тебе не помогу! Судьба послала тебя мне на счастье. Разве бы из этой глуши, куда увел меня Поликарп-бородатый, смог я один когда-нибудь выбраться? Да ни за что! Гнили бы мои косточки далеко от родных мест, и никому бы никогда не узнать, где нашел свой последний приют беспутный Николашка. Милый, я все сделаю, что ты скажешь. — Слезы умиления полились из его глаз. — Ты мне помог увидеть правду. Ты и дорогу к людям покажешь. О, я чувствую, что это сама судьба тебя мне послала.

— Ладно, Николай, ладно. — Мичил делал вид, что не замечает слез несчастного человека. — Надо бы, ты ведь это умеешь, освежевать сохатого. Голову, ноги и потроха придется оставить… Подбрось дровишек. Пожарь как можно больше мякоти. А я пока пойду к речке. Получится ли?.. Но буду что-нибудь придумывать.

Спустившись к самой воде, Мичил принялся таскать на отмель сухие бревешки, каждое длиной сажени в полторы-две. Весенним половодьем этого плавуна много разбросало по берегу. Затем принялся резать тонкий и длинный тальник, росший у воды, где скалы чуть отступали. Бревна положил в ряд: снизу две тонкие жерди и сверху тоже. Концы этих жердей, как зажимами, скрутил гибкими лозинами, из которых приготовил сигэ — тальниковую бечевку. Он видел, как сигэ делал дед. Берет прут, наступает на толстый конец ногой, а тонкий конец начинает сильно сучить в ладонях. Прут, не трескаясь и не ломаясь, становится похожим на веревку: вяжи его узлом, связывай с другим таким же прутом!

Соорудил Мичил плот на двух человек — примерно прикинул, чтобы он в два раза был больше, чем тот, с которого по весне рыбачил дед. И когда стягивал последнюю связку, спустился к нему Николай.

— Закончил работу, тойон-начальник! — пошутил он веселым голосом и удивился, увидев сооружение Мичила. — Плот делаешь, тукаам? Поплывем, значит? Ну и молодец же ты на выдумку! А я вот не сообразил. Подсказать бы должен, как бродяга-таежник. Да, видать, выхлестали эти урки за год всякое мое соображение. Отучили думать мордобоем да зуботычинами. Как они надо мной измывались!..

Закончив вязать плот, они поднялись наверх, к освежеванному лосю. Жареное мясо уложили в котомки, собрали ружья, патронташи. А как же быть со свежениной? Задние стёгна, половина всего мяса, весили, наверное, пудов шесть-семь. Резать их ножичком на кусочки? На это целый день уйдет. Значит, и завтра к вечеру отсюда не отправишься. Да потом мелкие куски быстро испортятся.

— Давай-ка завяжем стёгна в шкуру лося, — предложил Мичил и стал вырезать из шкуры тонкие ремни.

Все свежее мясо они завернули в шкуру, завязали ремнями и, подцепив на толстую палку, подтащили к обрыву. «Ну!» — с этим криком бросили тяжелую ношу. Она покатилась по крутизне и шлепнулась на отмель возле плота.

— А я думал, придется все это богатство здесь оставить. — Николай влюбленными глазами смотрел на Мичила и поражался его, совсем не по годам, удивительной сообразительности.

Тонкими бревнами, как рычагами, столкнули плот на воду. Развязав шкуру и сполоснув ее, расстелили шерстью вверх на плоту. Стёгна привязали снизу к бревнам мокрой ременной бечевой. В холодной горной воде мясо долго не испортится. А мокрая бечева, как гласит народная мудрость, прочна.

— Отправляемся? — Лицо Николая светилось радостью.

— Давай отправляться. Только возьмем два шеста на всякий случай да вот эту огромную щепу от разбитого молнией дерева. Пусть будет кормовым веслом.

Речка, многоводная и стремительная, подхватила плот, только лишь его оттолкнули от берега, и легко, словно берестяной чуманчик, понесла вниз. Мичил еле успевал править неудобным кормовым веслом, направляя плот подальше от скал, о которые хлестался поток, от отмелей, которые вдруг почти перегораживали речку.

Некогда было смотреть по сторонам, и все-таки видел Мичил, как по обе стороны стремительно проносились высокие вершины, похожие на якутских женщин, набросивших на плечи зеленые бархатные шали; иная гора — как каменный лоб, застывший в задумчивости, согреваемый лучами уже низкого вечернего солнца.

Некогда Мичилу осмотреться, подумать — речка здесь очень стремительна и крута в поворотах. Но если бы он мог посмотреть на себя со стороны, то показалось бы ему: не мальчишка это на плоту и не истрепанная, порвавшаяся во многих местах рубашка на нем, которую треплет ветер. Нет, это над маленьким, едва вмещающим двух человек, плотиком, несущимся по бурливой клокочущей речке, развевается красный флаг. Флаг победы.