Внук охотника

ШКУРА ЛОСЯ

Нет, сколько ни всматривался в каменные утесы, встававшие за расщелинами, в которые низвергалась речка, ничего хорошего увидеть не мог. Совсем голые и почти отвесные скалы. Только лишь в одном месте с вершины скалы и почти до уровня воды спускается широкий, сейчас сухой, желоб. Здесь скатываются воды, когда на вершине тают снега и когда идут ливневые дожди. За край желоба каким-то чудом зацепилась березка. Одинокая, корявая, она скорбно протягивает к свету свои ветви, словно просится на свободу. Вид этого одинокого деревца опять поверг Мичила в уныние.

«Нет, отсюда не выбраться. Остается только одно — броситься в водопад и… Или уже сразу прикончит, или вынесет на берег где-нибудь там, ниже острова».

Мичил пошел к камням, о которые разбился плот. В этом месте вода хотя и бурлила и вставала тучей брызг, как и везде вокруг острова-скалы, но была близко — рукой дотянуться. Уж если бросаться в поток, то здесь: не расшибешься при падении.

Вчера камни выступали из воды не такими высокими зубами. Или это только казалось? Нет, нет. Не казалось. Да и к тому же прибавилось камней. Остров будто вытянулся навстречу речке.

«Бай![14] Да ведь вода-то убывает. Дожди двое суток шли. А теперь вот перестали».

Мичила охватила радость. Ему показалось, что он спасен. Спадет вода. Остров еще удлинится. А может быть, там, выше по течению, соединится с правым или левым берегом. «Тогда выберусь!»

Мичил решил посмотреть, далеко ли уходят камни, сегодня начавшие выступать из воды. Стал перебираться с одного на другой.

«Вот какой-то из них своим лбом ударил плот снизу. Сбросил в водоворот Николая, заставил меня вылететь и шлепнуться на остров. Может быть, теперь эти камни спасут?»

Нет, они кончились. Сколько ни щупал ногою в потоке Мичил, не было камней. Значит, тут остров-скала обрывается. И ждать, когда речка обмелеет и между берегом и островом возникнет мост, не приходится.

Видимо, все-таки здесь пропадать. Или с голоду. Или в потоке, в который сейчас бросится, и пусть он несет к водопаду.

Мичил выдернул ногу из воды. Ему показалось, что там, где он пытался нащупать следующий камень, что-то шевелится. Обождав немного и примостившись поудобнее на валуне, выступавшем из воды, он опять опустил вниз ногу… Что-то непонятное. Как будто бы водоросли. Но какие могут быть водоросли на такой стремнине? Мичил опустил в воду руку.

«Шкура! Да, это, наверное, та самая шкура, которая лежала на плоту. Быстрое течение затянуло ее в камни. Ока каким-то чудом держится здесь».

Еще не понимая, зачем она ему, эта шкура, Мичил обрадовался так, как будто бы нашел дорогу со страшного острова. Ухватившись крепко за нее, перебравшись повыше, Мичил принялся вытягивать шкуру сохатого на сухое место.

«А зачем все-таки она? — оттащив ее подальше от воды, спросил себя Мичил. — Ночами заворачиваться, чтобы было тепло? А разве ты собираешься зимовать на острове?.. Эх, если бы сейчас костер! Отрезать бы кусочек. Опалить. Зажарить».

Трут и камень были на месте, в нагрудном кармане куртки. Нож — на боку. Но на острове ни одной щепочки.

«Подожди! Подожди!» Мичилу вдруг вспомнился случай.

Была однажды голодная весна. Дедушка все время возвращался из тайги без добычи. И вот однажды он снял с чердака шкуру оленя, которая еще с первых морозов висела там, принес в сени. Мичил, тогда еще совсем маленький, держал шкуру, а дедушка скоблил мездру. Домой принесли целый чабычах[15] подкожного мяса и жира. Бабушка несколько дней варила вкусный суп. А с этого лося Николай снимал шкуру торопливо. Уж конечно, пооставлял не только самое мездру, но и мясо.

Голод был настолько сильным, что, снимая тонкие кусочки мяса и тут же их съедая, Мичил думал: «Зачем это придумали варить да солить. И так очень вкусно».

Наевшись досыта и улегшись на камнях, еще не очень горячих под утренним солнцем, Мичил посмотрел на деревце, росшее на той стороне и протягивавшее сюда, к острову, свои недлинные ветви. И Мичилу показалось сейчас, что деревце совсем без мольбы и скорби склонилось над бурным потоком. Нет, в деревце совсем не чувствуется жалобы на горькую судьбу. Ему нравится быть этаким маленьким богатырем и, назло всем бедам, всяким ветрам, снегам, потокам, расти на голой скале. Оно склонилось сюда, к острову, но совсем не затем, чтобы жаловаться. Оно…

Мичил вскочил радостный. Он понял, зачем протягивает к нему свои недлинные, но крепкие ветви березка. Он понял, где его спасение…

Вынув опять нож из тугих ножен, куда сунул его, закончив обед, парень принялся выкраивать из шкуры толстую сыромятную веревку. Она получилась длинной. К одному концу ее привязал небольшой камень…

Когда-то сельские городошники старались переиграть Мичила. Редко кому это удавалось — очень уж наметанным был его глаз, точным и сильным удар. Выручит ли теперь городошная сноровка?..

Мичил встал напротив дерева. Поток шириной метров восемь. И еще — высота. Дерево выше острова метра на три-четыре.

Собрав веревку в кружок, как это делает табунщик, собирающийся заарканить полуодичавшую на воле лошадь, и, взяв этот кружок в левую руку, Мичил правой рукой раскрутил над головой камень, привязанный к концу, бросил. Веревка, увлекаемая камнем, полетела. Не достигнув дерева, скользнула в поток. Мичил вытянул ее, собрал снова в кружок.

Долго бросал. И все мимо. Иной раз скользнет камень по ветвям березы и тут же катится вниз, падает в воду.

Передохнул. Поскоблил опять мездры с остатков шкуры. Поел. Сам все поглядывал на дерево. Надо бросить камень так, чтобы веревка не по ветвям скользила, но чтобы ухватилась за ствол, обвилась бы вокруг него. Надо встать чуть наискосок. Надо спокойно, но изо всех сил размахнуться…

Камень, увлекая тяжело разматывавшуюся веревку, уже пролетел дерево. Сейчас он устремится вниз и… Мичил несильно, но резко дернул за конец, который не выпускал из рук. Тот конец, где был привязан камень, обвился вокруг дерева; над потоком повисла вздрагивавшая, раскачивающаяся струна. Мичил, проверяя прочность ее и хорошо ли ухватилась она за дерево, натянул сильно, опять натянул. Березка взмахивала ветвями, но веревки с камнем не отпускала.

«Хорошо!»

Свободный конец Мичил, как только мог туго, обтянул вокруг похожего на столбик камня, завязал на несколько узлов.

Солнце уже клонилось к западу, и Мичил торопился. Проверив, туго ли, как всегда, сидит нож, на месте ли трут, огниво, запихнув в карман горсть недоеденной мездры, парень ухватился за веревку и… Хорошо, что он не сбросил вниз, с обрыва, ног. Быть бы ему в грохочущем крутящемся бешено потоке. Веревка из сыромятной кожи очень сильно растягивалась.

Мичил стоял ошеломленный. Значит, все труды и старания впустую? Значит, этот остров, на котором камни, как зубы гигантского хищного зверя, не отпустит? Значит, так тут и оставаться? Струна…

И Мичилу опять вдруг вспомнилось. Струна! Да, настоящая струна, не такая вот мягкая и растягивающаяся, но похожая, на сплетенную из сухожилий.

После зимовки на ферме «Хороший алаас», когда уже собирались переезжать на летник, сосед Иннокентий принялся готовить етю́ — веревку, которой увязывают кладь в санях. Из шкуры быка, перед этим несколько дней намокавшей, выкроил длинную полосу и натянул ее между двух столбов. Уже через день под ветром и солнцем сырая кожа стала тугой, как тетива самострела, и звонкой, как струна. Мичил, балуясь, бил по ней палкой, струна звенела, а палка отскакивала, чуть не вырываясь из рук.

«Надо обождать. Если не пойдет дождь, если ночь будет такой, как прошлая, и день, как сегодняшний, то к вечеру… Только завтра к вечеру!.. Но до завтрашнего вечера надо ждать».