Во имя Мати, Дочи и Святой души

25

Витёк нашелся у себя.

Клава прыгнула на него с разбегу.

– Я так испугалась!… Но я сразу верила!. .

От Витька пахло водкой. Клава с рождения знала этот запах – через папусика. Но папусик пахнул противно, а Витёк свежо – словно свежим огурцом.

И не мог же он не согреться после холодной Фонтанки!

– Тачку жалко. Тачка еще хорошая, – первые его слова. – Но Свами сказала, купим и лучше. Божа пришлет растаможенную. Тачанку! Споем еще: «Эх, тачанка-не-Фонтанка, все четыре колеса!» Потому что такие номера два раза не проходят. Съемка без дублей.

Перед ним стояла закуска. Бутылки не торчало.

– Давай, жри, штрафница Каля.

– А тебе? Тебе закусывать надо!

Эту женскую мудрость Клава знала с рождения.

– Я уже покушал. Бутылка – йок. Ваша Свами не держит?

– Ты что!

– А чего такого? Баба как баба. Генерал-баба! А баба должна поднести. В старое время с поцелуем полагалось!

Ужасные вещи говорил Витёк. Но Клава не пугалась. Госпожа Божа чудо спустила с неба ради него – значит простит и любит, простительница ведь Она-Они великая. Никому нельзя, а Витьку – можно. Свами ведь всё видит и понимает сквозь стены и дальше, и если бы Витёк говорил неправильно, Свами не держала бы его здесь.

– Кофе вот выпей теперь.

– Кофе – только с постелью. Или давай, Марью-Хуану с постелью. Ты как там – еще не распустилась?

Клаве и страшно было бы раскрыться для Витька, нарушить обет весталочий, и стыдно, что не может принять его так, как ему хочется. Единственный стыд в ней остался.

– Да, – отправился в разведку. – На прежних позициях. Ну разве, бороздочка какая-то наметилась.

Ну ведь уже приспособились они! Но Клава понимала, что Витёк – не Валерик.

Не Валерик – он и встал резко, сбросив ее с колен.

– Ну вот, штрафница Каля. Слово – за тобой, но не консервным же ножом тебя откупоривать. Сама придешь и доложишься после капитального ремонта. Когда готова будешь к ходовым испытаниям. А посуху гонять больше неохота. И смежный вариант я не уважаю. Как пишут в армянской бане: «Просят на путать девочек с мальчиками».

Клава снова подумала: к Соньке пойдет! Пока та виснет. Тоже поза интересная. За весь женский род во искупление греха первородного.

Клава попыталась, встав на колени, прильнуть губами, не о своей гладкой коже заботясь, а о нем, но Витёк оттолкнул:

– Это к утру хорошо, для расслабления. Свободна, штрафница Каля.

А Клава-то думала, Витёк полночи станет ей рассказывать, как он чудесно спасся, выпрыгнул из утонувшей тачки!

И ангелочком не назвал. А пупочек ему без интереса.

Клава вышла, унося свой стыд.

Но не пошла баловать Валерика с Толиком. Ей вдруг и вспомнить сделалось противно, как они ползают, лижутся. Боровки и есть. Ищут корыто.

Там – тошно, здесь – нельзя. Если бы припасть к самой Свами, чтобы она приласкала, уложила на свою настоящую кровать – как после первого воплощения Клавы в Дочу Божу.

Совсем недавно Клава была самой легкой и самой счастливой. Любимой дочкой Госпожи Божи. И вот дрогнет в холодном коридоре.

Но это – испытание. Гспожа Божа поможет, если верить в Неё-Них! А если Витёк пойдет к висящей Соньке, та ведь не обоймет и не поцелует – обмякнет на Витька и всё. Ну и пусть. Пусть он Соньку пырнет вместо Клавы, потом-то ему захочется ласки нежной, утренней. И тогда Клава прокрадется, и он не оттолкнет.

Она отошла в конец коридора. Там валялись свернутые подстилки из молельни – лишние. Клава уселась, уткнувшись носом в колени, а другой толстой тряпкой прикрылась.

Дверь комнаты Витька отворилась – как по нотам Клава рассчитала. У нее же от Госпожи Божи – прозрение. Вышел Витёк, не приглушая шаг, громко заскрипели половицы. Остановился. Открыл дверь Свами. Виден стал квадрат лампадного света и черный силуэт на квадрате. В слабом свете фигура казалась огромной – прогибающей пол и пробивающей потолок.

Витёк вошел – и дверь затворилась за ним.