Воевода Шеин

Глава восемнадцатая В ОСАДЕ

О движении польского войска к Смоленску воевода Шеин узнал сразу же, как только королевские полки покинули Краков. Польские сходники, встречаясь в условленных местах с русскими лазутчиками, передавали им всё, что делалось в королевском стане. Последним звеном в цепи лазутчиков в Польше был Павел Можай. Он-то и примчал от рубежа на взмыленном коне, возник перед Шеиным, когда тот с князем Горчаковым принимали обоз с пушками и порохом из Москвы.

— Батюшка-воевода, пришла беда, — сойдясь с Шеиным, тихо передал Можай. — Сам король ведёт войско на Смоленск и в середине сентября будет под его стенами.

— Князь Матвей, — позвал Шеин Горчакова, — иди сюда и послушай, что говорит Павел.

Горчаков подошёл. Михаил сказал Павлу:

— Повтори, о чём поведал мне.

— Я говорю, что польские сходники донесли нам весть о том, что король Сигизмунд покинул Краков и ведёт на нас больше двадцати тысяч воинов.

— Ну что будем делать, князь Матвей? — спросил Шеин.

— Эх, Борисыч, — тяжело вздохнул Горчаков, — загоняют нас в клетку не только поляки, но и сам царь-батюшка. И зачем мы отдали из крепости три тысячи воинов и ополовинили защитников? Не знаю, как от двадцатитысячной рати нам обороняться.

Михаил Шеин был расстроен не меньше Горчакова. Ещё в середине августа повелением царя Василия Шуйского он отправил из Смоленска в Москву три тысячи стрельцов. Тогда Шеин сорвал свою досаду на гонце. «Чтоб ты сгинул где-нибудь в пути!» — воскликнул возмущённый воевода. И уже тогда, предчувствуя угрозу назревающей войны, Шеин предпринял единственно возможный шаг. Вместе с князем Горчаковым, со всеми своими приказными дьяками он сумел набрать в Смоленской земле около двух тысяч ратников, умеющих хоть как-то держать в руках оружие, но не имеющих его. Ведь потерял он три тысячи стрельцов со шведскими мушкетами, а у тех, что набрали, даже луков со стрелами не было. Пришлось вооружать их кое-чем и учить рукопашному бою.

В конце августа девятого года Шеин и Горчаков могли уже обозреть, что имелось у них для обороны Смоленска. По стенам и башням на трёх уровнях — подошвенном, среднем и верхнем — было размещено более трёхсот пушек и почти четыреста пищалей. Все они были обеспечены пороховыми зарядами, железными и каменными ядрами, картечью для пищалей. Продовольствия также было достаточно, и город мог продержаться в осаде не меньше года. Надеялись, что такой осады король Сигизмунд сам не выдержит, а идти на приступы вряд ли отважится. Крепость и по мнению поляков считалась неприступной.

Но недостаток ратников для защиты крепости всё-таки пугал Шеина. Горчаков докладывал воеводе о росписи людей по стенам и башням:

— Вот что мы с тысяцкими сделали ввиду недостатка ратных людей. По стенам, башням и воротам Смоленской крепости начальными воинскими людьми назначено тридцать девять дворян и детей боярских и сорок восемь посадских дворовых людей.

— А как распределены сотни доброхотов и слобожане?

— Их всего тысяча восемьсот шестьдесят два человека.

— Тогда распиши их на каждый отдел стены по три десятка в помощь ратным людям да поставь по два человека в помощь пушкарям.

Так умелым распределением горожан и посадских людей Шеину и Горчакову удалось заполнить ту брешь, которая образовалась по воле царя после отправки трёх тысяч воинов.

— Что ж, теперь пусть сунется к нам дерзкий Сигизмунд! Так ли я говорю, Михайло Борисыч? — заявил князь Горчаков.

Шеин был сдержаннее в выражении своих чувств. Он предчувствовал, что противостояние с поляками будет долгим и жестоким. Они вырвут Смоленск из рук погрязшей в смуте Руси. И Михаил оказался провидцем. Он прозрел суровые грядущие годы, потому что понимал, чего стоит Смоленск как для Руси, так и для Польши. Борьба предстояла долгая и кровопролитная.

День шестнадцатого сентября 1609 года будет памятен оставшимся в живых смолянам на всю жизнь. В этот день войска короля Сигизмунда подошли к Смоленску. Они ещё не окружили его. А к вечеру того же дня в полном согласии с воеводой Шеиным посадские люди забрали весь скарб из домов, выгнали из хлевов скотину и до единой семьи ушли в крепость. И при подходе поляков посады в одночасье во многих местах запылали. Вечернее небо окрасилось заревом. Казалось, весь Смоленск утонул в пламени. Это зрелище породило в польских воинах животный страх, и они три дня не подступали к Смоленску вплотную, пока не выгорели все посады.

Михаил Шеин в эти дни немало отдал времени тому, чтобы вместе с Горчаковым и своими дьяками разместить женщин и детей на постой по городским домам, а всех способных держать оружие мужчин отправил в крепостные башни в помощь бывалым ратным людям.

На третий день — девятнадцатого сентября — король Сигизмунд послал в Смоленск воеводе Шеину «Универсал» — грамоту, в которой напоминал о многих ужасных бедствиях, постигших Русь. Ещё Сигизмунд ссылался на призывы русских людей прийти к ним на помощь.

— Не иначе те люди из стана Тушинского вора, — заметил князь Матвей Горчаков.

— Ты, княже, послушай дальше, что пишет Сигизмунд. Он ждёт от смолян покорности и встречи его хлебом-солью. А в противном случае он грозит кулаком: мол, вам, смолянам, никому не будет пощады.

В тот же день Шеин и Горчаков отправились в Мономахов храм, и там архиепископ Сергий прочитал с амвона послание Сигизмунда смолянам. Горожан в храме было полно. Когда Сергий закончил читать, к амвону вышел старейший боярин Смоленска Афанасий Щегол и сказал:

— Мы в храме Богоматери дали обет не изменять ни Святой Руси, ни государю нашему Василию Ивановичу, а польскому королю не поклоняться. Стойте же до предела, смоляне!

И было написано польскому королю ответное послание, в котором смоляне просили его уйти от стен города подобру-поздорову, чтобы голову не потерять. Отправив грамоту с пожилым горожанином, добровольно вызвавшимся идти в стан поляков, Шеин сказал смолянам:

— Отныне всем ратникам, сотским, тысяцким, доброхотам и простым горожанам быть настороже.

Началось противостояние. Со стен крепости было видно, как королевское войско отрядами располагалось вокруг города на расстоянии, недоступном для поражения из пищалей и даже пушек. Главные силы поляков начали строить укреплённый лагерь с северной стороны Смоленска за Днепром. Через несколько дней лазутчики Шеина донесли ему, что сам король Сигизмунд, гетман Жолкевский и канцлер Сапега со всеми придворными расположились в ближнем католическом монастыре. Нефёд Шило сказал по этому поводу:

— Вот как мы посады сожгли, так и королевский двор в монастыре надо под красного петуха пустить.

— Придёт время, так и сделаем, — ответил Нефёду Михаил.

Наступил день, когда загремели пушки. Первыми открыли стрельбу поляки, выдвинув орудия и защитив их турами. Они били по стенам, но их ядра не приносили угрозы смолянам. Пушкари и стрельцы Смоленска не оставались в долгу. В стан врага тоже полетели ядра, и они наносили полякам урон. На восьмой день противостояния лазутчики Шеина принесли весть, которая его насторожила.

— Вчера поздним вечером мы вышли через Копытецкие ворота, — рассказывал Павел Можай, — проползли две или три сотни сажен, услышали чужую, но не польскую речь. Потом Пётр сказал, что это немцы гогочут. Так эти немцы копали ход к нам. Мы проползли вдоль этого хода. Всё сводится к тому, что немцы хотят вплотную приблизиться к Копытецким воротам.

— Выходит, готовятся к приступу, — отметил Шеин.

Но в течение дня в стане врагов не было заметно в этом месте никакого движения. Зато с восточной стороны за рекой Чурилнею было замечено большое скопление войска. Там же воины возводили туры. Полякам удалось отвлечь внимание от Копытецких и Аврамьевских ворот. Подкоп у поляков получился, и они взорвали с помощью петард «медных болванов с зельем» — Копытецкие и Аврамьевские ворота. Следом за взрывами больше сотни польских воинов ворвались в крепость.

В эту ночь Шеин не спал. С сотней воинов он ждал у подножия Соборной горы возвращения лазутчиков. Но, когда прогремели взрывы, он повёл сотню к Копытецким и Аврамьевским воротам и подоспел вовремя. Поляки и наёмные немцы ещё только ломились через проломы, но их тут же встретил Михаил со своими ратниками. Он сам повёл их в сечу. И началась рубка, но она длилась недолго. Не получив поддержки, поляки и немцы вскоре обратились в бегство, оставляя в крепости раненых и убитых.

Отбив первый приступ и не потеряв ни одного ратника убитым — лишь раненые, — Михаил, однако, задумался. С его стороны было явной ошибкой то, что он не принял в расчёт жажду противника овладеть крепостью любой ценой и в самое короткое время. Прогнав врага, Михаил Шеин велел немедленно заделывать проломы, образовавшиеся на месте взрывов.

— Несите сюда камни, брёвна, песок! — командовал он.

Кто-то догадался зажечь факелы, и сотни ратников и горожан взялись закрывать дыры в стене и взорванных воротах. К утру проломы были заделаны. Но Шеин не остановил на этом работ. Он велел князю Горчакову собрать плотников и поставить перед завалами палисады из брёвен.

— Так будет надёжнее, — заверил он князя.

В конце сентября и в начале октября поляки дважды пытались овладеть крепостью приступами. Но каждый раз защитники Смоленска разгадывали замыслы противника, собирали к местам приступов большие силы и давали отпор. Идти на приступы по всей шестивёрстной длине стен у поляков тоже не хватало сил, да и высота стен казалась им непреодолимой. Всё это устраивало Шеина. Однако гетманы Сигизмунда ещё не раз пытались разрушить стены крепости взрывами и делали подкопы в самых неожиданных местах. Шеин велел Горчакову подобрать зорких и тонких на слух воинов. Они следили за польскими воинами день и ночь. Под стенами были прокопаны искусные ходы «послухи», и, как только обнаруживался подкоп, его взрывали далеко от стены вместе с теми, кто вёл в нём работы. Вскоре поляки отказались от бесцельных подкопов, которые лишь уносили жизни их воинов.

Но польские войска действовали всё настойчивее и яростнее. Поставив за рекой Чурилнею туры и установив пушки между турами, они начали день за днём обстреливать ядрами центр Смоленска. Больше всего подверглась разрушению Богословская улица. Поляки кидали на город и раскалённые ядра, чтобы поджечь его. Но горожане умело тушили возникающие пожары, и польские пушкари отказались стрелять раскалёнными ядрами. Может, у них не хватало дров.

В конце октября в городе проявилось недовольство действиями Шеина и защитников крепости. Горячие головы требовали совершить большую вылазку и прогнать поляков. Шеин собрал именитых горожан, позвал на совет тысяцких. Вместе с князем Горчаковым он спросил их:

— Будем сидеть в осаде или попытаемся дать бой полякам? Добавлю к этому одно: у нас не хватит сил на большую вылазку. Чтобы идти каждому из нас на пятерых-шестерых противников, нужно быть Ильёй Муромцем. Нужна помощь извне. Так слать ли нам гонцов в Москву, которая сама задыхается в беде?

На совете был дьяк Разрядного приказа из Москвы Пётр Шипилов.

— Помощи вы не дождётесь, — сказал он, как отрубил. — Сейчас наступило самое время избавиться от Тушинского вора. На помощь царю торопится князь Михаил Скопин-Шуйский. Слава ему. Он гонит поляков, освободил от них Калязин, Переяславль, выгнал их из Александровой слободы. Он спешит с войском под Троице-Сергиеву лавру, чтобы разрушить более чем годовую осаду монастыря. И знайте, как только прогонит поляков из Тушина, так обязательно придёт с помощью к вам. Помните это!

Старый смоленский боярин Никита Тестов встал, когда умолк Пётр Шипилов. Постучав посохом об пол, сказал:

— Все мы знаем, что царю-батюшке сейчас труднее, чем нам. Постоим же против ляхов своими силами. Три моих сына на стенах стоят и дерутся, завтра пошлю ещё двоих. И других смолян зову отдать на защиту града последнее.

Шеин и Горчаков согласились со старейшим боярином Смоленска. И Михаил ответил ему:

— Спасибо, отец, за вразумление. Пока силы есть, будем стоять против ворога. Об одном предупреждаю данной мне властью: берегите корм. Хлеб, мука, крупы, зерно — всё это отныне достояние всех горожан, а не только тех, кто имеет запасы. Помните, всякий укрывающий их совершает злодеяние и будет строго караем. Всем, кто поделится своим кормом, казна выплатит деньги.

Позже стало ясно каждому, кто узнал о двадцатимесячной осаде поляками Смоленска, что лишь такое жёсткое решение воеводы Михаила Шеина позволило смолянам избежать голодной смерти.

Весь ноябрь девятого года поляки не очень яростно вели осаду города, может быть, им мешала непогода — дожди со снегом. Лазутчики Михаила Шеина ежедневно приносили ему вести. Узнали они от сходников и то, что главный гетман осаждающих войск Ян Потоцкий завидовал последнему назначению гетмана Станислава Жолкевского, который по воле короля возглавил новое войско и должен был вести его к Москве. Потоцкий поклялся, что к весне десятого года он овладеет Смоленском.

Правда, Ян Потоцкий потребовал от Сигизмунда пополнения войска. Король пошёл ему навстречу и повелел гетману Александру Гонсевскому призвать на службу семь тысяч малорусских казаков. Ещё восемь тысяч казаков король нанял в Северской земле. Теперь войско Яна Потоцкого превышало численность защитников крепости почти в семь раз.

— Я им покажу, матка боска, — грозил смолянам крепким кулаком гетман Ян Потоцкий.

Так совпало, что после этой угрозы ночью из русского стана спустился по верёвке со стены некий горожанин. В него стреляли из мушкетов, но ему удалось остаться в живых. Нефёд Шило в эту же ночь ждал возвращения своих лазутчиков из польского тыла. Услышав выстрелы, он поднялся на стену. Узнав, что случилось, побежал к воеводе. Шеин в эти дни дневал и ночевал в воеводском приказе. Он спал в полглаза и при первом же выстреле проснулся. Нефёда Михаил встретил в дверях приказа.

— Что случилось? — спросил он.

— Как мне поведал сейчас на стене один из смолян, убежал некий дворянский сын Божан Усвятов. Мать у него полька, отец был русский. Он давно казался горожанам подозрительным. Вчера вечером они хотели захомутать его, привести к тебе, воевода, но ему удалось скрыться, и в полночь он бежал через стену.

— Выходит, надо ждать какой-нибудь подлости, — заметил Шеин.

Но ночь прошла спокойно. А утром защитники крепости увидели, что в стане поляков началось движение. Стягивались пушки к холму, против Средней башни. Там же поляки начали копать траншею.

Шеин распорядился поставить близ Средней башни на стены несколько пушек дополнительно к тем, что были, а всех ратников из башни вывести. Воевода разгадал манёвр поляков. В полдень не меньше трёх десятков пушек открыли по башне стрельбу. Ядер не жалели, стены башни, менее мощные, чем крепостные, стали разрушаться, и уже к вечеру стена, обращённая к полякам, рухнула. Поляки были упорны, они стреляли по башне и на другой день, несмотря на то что пушкари Шеина вели по ним постоянную стрельбу. Дуэль из пушек между поляками и русскими длилась два дня. Теперь поляки стремились разнести внутреннюю стену башни, чтобы открыть путь в крепость. Но Шеин приказал воинам ставить за стеной башни, которую пытались разрушить поляки, тур из брёвен и засыпать его землёй.

Когда поляки разбили внутреннюю стену башни, то их ждала неудача: пробоину в стене защищал мощный тур, и польская пехота, готовая идти на приступ, так и не поднялась из своих траншей.

Михаил Шеин и Матвей Горчаков в эти дни не уходили со стен крепости. Нефёд Шило, глава лазутчиков, каждый день уведомлял воевод о движении и намерении поляков. Они по всей окружности крепости, кроме северной стороны, где близко протекал Днепр, копали траншеи и по примеру русских ставили для защиты туры. По всему было видно, что поляки готовились к общему приступу почти на всём многовёрстном протяжении стены. Но однажды Матвей Горчаков высказал мысль о том, что поляки только делают вид, что готовится к мощному приступу.

— Почему ты так думаешь, княже? — спросил Горчакова Шеин.

— Да потому, что у них не хватит сил на такой приступ. Кроме того, они не готовят лестницы, не ведут подкопов.

— Это верно, — согласился Михаил. — И, по всей видимости, хотят лишь укрепить рубежи осады.

— Вот-вот. Похоже, что у Сигизмунда сейчас другие планы. Он нацелился на Москву, потому и Станислав Жолкевский отозван.

Воеводы оказались правы. Зимой 1610 года поляки не предпринимали никаких действий, чтобы попытаться взять Смоленск, но большими силами шли к Москве.

Однако Михаил Шеин понимал, что и затяжная осада будет для смолян губительна. Как ни старались смоляне бережно расходовать корм, он таял на глазах. Всё меньше становилось запасов муки, зерна, круп. За зиму горожане пустили под нож всю скотину, потому как не было ни сена, ни соломы кормить коров, лошадей, овец. Пустили под нож и всю птицу.

В февральские метельные ночи Михаил Шеин послал Нефёда, Петра и Прохора за рубеж осады, в Дорогобуж, который находился пока в руках русских.

— Узнай, Нефёд, долго ли нам сидеть без помощи. Мы бы брешь прорубили в осаде, поставили бы засеки и открыли путь к Москве и из Москвы.

— Всё запомню, батюшка-воевода. О том и будем правду добывать.

— Ещё спрашивай, много ли в Дорогобуже военного припаса: ядер, зелья, фитилей, зарядов для мушкетов и пищалей — всё у нас на исходе. А главное — про хлеб спрашивай. Голод на пороге.

В эту долгую осадную зиму у Михаила нашлось время и для семьи. Он немало часов проводил дома. Шёл восьмой годок сыну Ване, и он теперь всё больше тянулся к отцу, нежели к матери. Михаил и сам отдыхал близ сына. Если раньше грамоте его учила Мария, то теперь Михаил взялся за это. Вихрастый голубоглазый Ваня оказался способным учеником, и когда Михаил принялся учить сына польскому языку, тот запоминал слова с лету. Что заставило Шеина учить сына польской речи, он не мог бы сказать, однако усердно занимался с Ваней. А вскоре отца и сына захватила страсть к рисованию. Виной этому был Анисим. Он скрывал от Михаила свой дар, но с детства тянулся к рисованию и, когда был послушником в монастыре, постиг там тайну писания божественных образов. Стоило ему лишь взять в руки чисто выструганную липовую дощечку и кисть, а к ней краски: синюю, белую и красную, — как под его руками рождался божественный лик то Николая Чудотворца, то Иоанна Крестителя. Отец и сын дивились этому Божьему дару Анисима, Ваня сам спешил научиться чудному мастерству, но у него ничего не получалось. Анисим по этому поводу говорил просто:

— Ты, Ваня, постарайся только глаза писать. Видишь, какие у батюшки глаза строгие? В них даже огонь есть. Или вот у Кати. Прелесть! Два василька! Вот и попробуй нарисовать васильки.

И пока Ваня до пота старался изобразить васильки, Анисим очень серьёзно, как равный равному, сказал Михаилу:

— Ты, батюшка-воевода, тоже не чурайся этого ремесла. Давай вместе учиться писать лики святых. Мне в монастыре отец Нифонт говорил: «Аниска, раб Божий, помни, что ремесло за спиной не носить. А в жизни оно всегда как дар божественный».

Воевода слушал стременного внимательно, без желания одёрнуть его: дескать, баловство это. Какой-то внутренний голос подсказал ему: «Прими совет во спасение». И Шеин внял совету Анисима. Долгими зимними вечерами, когда на крепостных стенах и за ними, в стане противника, раздавались лишь голоса караульных, Михаил садился рядом с Анисимом к столу и усердно пытался написать глаза, в которых бы что-то жило, горело. Только живые, полные жажды жизни глаза он пытался изобразить кистью. Но, временами Михаилу казалось, что это для него недостижимо. Лишь постепенно, благодаря упорству Анисима, который вёл воеводу к цели, рука Михаила стала искуснее, а зрение тоньше, и у него начало что-то получаться. Анисим поправлял его и подчас одним лёгким мазком зажигал в глазах огонь. Это же наконец стало удаваться и Михаилу.

— Анисим, а ведь получается! — однажды радостно воскликнул Михаил.

Мария, которая иногда приходила посмотреть на увлечение мужа, с удивлением увидела своё отражение. Это были её глаза. Она подошла к Михаилу, прижалась к его спине и сказала:

— Мой сокол, я вижу себя.

— Слава Богу, а я-то боялся…

Так же постепенно, как он перенимал у Анисима азбуку писания образов, он открыл в тайниках своей души клад, где хранилась разгадка к созданию живых образов. По его разумению, это оказалось донельзя просто. Лики тех, кого изображал Михаил, должны смотреть на мир его глазами, в них должно отражаться его душевное состояние, его помыслы и чувства: гнев, ненависть, радость, счастье, веселье, печаль — всё это из его сердца ложилось живыми красками на холст, на дощечки. И Михаил понял, что долгие вечера, проведённые с Анисимом, не пропали даром. Всё, что надо было делать дальше, Михаил знал. К живым глазам он легко приписывал мягкие или твёрдые губы, окладистую или клинообразную бороду, прямой, клювообразный, с горбинкой или вздёрнутый вверх нос, высокий или низкий морщинистый лоб, мощную или жиденькую шевелюру — всё рождалось по воле глаз создаваемого образа.

Мария и Катя часто приходили в покой, где творили трое одержимых, но никогда не мешали им, а с трепетным удивлением смотрели, как рождаются живые лики святых. Потом они бережно принимали в свои руки завершённые образы и уносили их в покои, украшая ими «красные углы».

Нефёд Шило и его соратники Пётр и Прохор вернулись в Смоленск лишь мартовской метельной ночью. В эту пору через заставы осаждающих можно было провести полк — так просторно было на рубежах вражеского стана. Пришли они сытые, принесли на спинах огромные торбы с харчами: хлебом, салом, солью, вялеными рыбой и мясом, пшеном. Знали, для чего несли. Все трое явились в палаты воеводы. Его подняли с постели среди ночи, и он вышел к лазутчикам полусонный. Они расположились в трапезной, ополовинивали торбы. Шеин не сразу узнал трёх «лесовиков».

— Эк, вы изменились обличьем. А я уж и ждать вас перестал. Больше месяца нет и нет.

— Ждали подмоги из Москвы, — ответил Нефёд, — будь оно не ладно. Так и не дождались. Сказывал нам воевода дорогобужский боярин Пронин, что Москва отправила последних ратников под Тушино. Туда же пришёл и князь Скопин-Шуйский. Все там и бьются.

— Но что в Дорогобуже? Есть ли корм для ратников? Есть ли пороховые заряды, ядра? У нас всё на исходе.

— В Дорогобуже, воевода, всё есть в достатке, амбары полны. Нет одного — тягла и ратников, чтобы через заслоны доставить в Смоленск.

Вести, принесённые лазутчиками, сильно озадачили воеводу Шеина. Подумал он, что надо отправить гонцов в Москву, а с ними князя Матвея Горчакова. Вывод Михаил сделал один: без помощи Москвы и державы Смоленску не выстоять, и если она не позаботится о том, чтобы Русь пришла на выручку к смолянам, то виновен в падении крепости окажется только он, воевода, и никто больше.