Воин в осаде

Глава 14

В этой, второй уже жизни, у меня было насыщенное учебой детство. Приходящие преподаватели ежедневно пропускали друг друга в дверях нашего лондонского дома, а перерывы у меня были лишь на завтрак, обед и пятичасовой чай. Среди этих учителей, стоивших, к слову, очень неплохих денег, выделялся некий Карл Осман Труммель, немец по происхождению. У него не было своего предмета как такового, но было кое-что получше. Граф Роберт Эмберхарт нанял этого одиозного обедневшего дворянина, чтобы тот научил меня думать, как положено сыну лорда.

Труммель создавал различные ситуации, показывал их мне, а потом объяснял, как мне в них стоило бы себя вести и, самое главное, почему. Он педантично и подробно описывал чуждый для меня-старого образ мыслей. Образ, в котором люди не были между собой ровней. «Обременяющее превосходство», как изредка шутил немец, тут же добавляя «Не смейте позволять другим ронять ваше достоинство! Даже если они вам вредят, просто дыша!»

Это было не мудро. Не умно. Не гибко. Часто глупо и безрассудно. Я помнил, что в русской армии 18–19 века была настоящая беда среди офицеров — молодые знатные вояки обожали стреляться на дуэлях и из-за карточных долгов. В той жизни я подобного поведения бы не понял и не принял — что может быть важнее твоей жизни? Вопрос, не нуждающийся в ответе.

Но я его получил здесь, став сначала сквайром Алистером Эмберхартом, а затем и лордом.

Правильный аристократ — это лицо системы, названной его именем. За ним история, предки, родственники и друзья. Заводы, пароходы, владения, счета в банке, акции. Люди, которые его обслуживают и охраняют, которые ему служат. Он стоит в тени того, кому служит сам. Все это — куда большая ответственность, чем может вынести тот, кому дороже всего лишь его жизнь. Отвечая лишь за себя, ты не можешь быть лицом общности.

А я уже прожил немало, уж точно достаточно, чтобы понять некоторые механизмы, по которым существовало то, глобальное и гуманитарное общество той Земли и сословное, замедленное и враждебное по отношению к техническим инновациям этой. Некоторые… но этого вполне хватило, чтобы определить своё место в жизни и всём остальном. Я не плохой, не хороший, даже не убийца, вор, грабитель и подлец, хотя каждый из эпитетов мне замечательно подходит. Эгоист, нарцисс и эксплуататор? Тоже будет ничем иным, как правдой. Все зависит от точки зрения, а у меня она одна, причем, невзирая на массу сложностей и нюансов, простая как сапог.

Я — Эмберхарт. Человек, который может натравить двух сверхъестественных лисиц на совершенно ни в чем не виновных жителей хабитата Фукуоси, чтобы получить тактическое преимущество в краже поезда.

Кицуне также вряд ли заморачивались собственным самоопределением и переоценкой шкалы ценностей, поэтому они, подсыпав отраву в пищу расположенных на постое в хабитате солдат, еще его и подожгли. А может, сделали и еще что-то, нам, затаившимся настолько близко от патрулей, насколько это было безопасно, было не видно.

Вообще, большие пожары в хабитатах большая редкость, ведь это огромные деревни, нередко с кольцевой железной дорогой по всему внешнему радиусу. В них массы зеленых насаждений — фруктовые, ягодные, клубневые, даже просто цветы для красоты. Даже если один дом загорится, у пламени почти нет шансов перекинуться на что-то еще — вездесущие деревья гасят ветер, зелень надежно укрывает любое отдельно стоящее строение. Только вот, по японской традиции, большая часть домов из дерева и бумаги, что очень перспективно, когда планируется умышленный массовый поджог.

— Если будут жертвы, я их убью, — равнодушно и вслух пообещал я сам себе, смотря на зарево в ночи и слыша отголоски встревоженных криков.

— Ты их сам направил, — холодно и жестко отрезала Праудмур. Регина, собравшаяся как перед боем, была напряжена, зла и сосредоточена. Я вспомнил, как она возглавила прорыв при «токийском истреблении монстров» и понял, что лучше бы её здоровенный автомат сегодня не стрелял вообще.

— Об этом — после, — заключил я, передавая выданный мне старым кицуне брусок вещества Момо, — Помнишь, что делать?

Девушка молча кивнула, тут же растворяясь в темноте буквально на моих глазах. Пора двигаться и нам. Осень, середина октября, рассвет в начале восьмого, но я в это время уже хочу быть дома.

— Вперед!

Двинулись короткими перебежками. Рывок нам предстоял всего на какие-то три минут до головы поезда. Разведчиками работали Эдна и Камилла, одетые в черные обтягивающие комбинезоны девушки видели в темноте куда лучше, чем мы, поэтому могли вести наш отряд к голове поезда, блокирующего путь в долину так, чтобы немногочисленные патрули ничего не заметили. Те же, состоящие из вчерашних селян и горожан, были куда сильнее поглощены зрелищем пожаров в хабитате. Некоторые из условно-враждебных нам бойцов даже пререкались, желая покинуть пост и помочь с тушением.

Регина, пригнувшись, мчалась за нами по пятам, выполняя роль маленького зубастого арьергарда. Я и Евгений прикрывали Федора с двух сторон, хоть дядька княжича и был сам по себе неплохо защищен каким-то хитрым тулупом, но возражения шепотом от него не принимались ни в какую. Другого машиниста мы здесь точно не отыщем. Все закрыли свои лица тряпичными масками, один я бежал в зеркальной маске Посланника. Не то, чтобы хотелось выделиться, но в неё поместились дыхательные фильтры… а они могли очень сильно пригодиться!

А машиниста номер два мы увидели чуть ли не первым.

Хорошая новость заключалась в том, что сам машинист со снятыми штанами, держась за живот и утробно подвывая, лежал прямо возле паровоза. Вокруг него занимались тем же самым около восьми солдат, правда, половина из них щеголяла одетыми и сильно грязными штанами. Плохая же новость была в том, что прямо возле страдающего стада подло отравленных человеков стояли трое совершенно здоровых и оживленно жестикулирующих молодых японцев, у которых из вооружения были лишь пистолеты и мечи на поясе.

Здесь и сейчас нужно было срочно замирать в ожидании, я уже уловил крадущихся к раздосадовано шумящим благородным своих близняшек, но кое у кого было совершенно иная точка зрения на развитие событий. Мимо меня с шелестом пронеслась огромная туша русского, который, рванув вперед, распластался в затяжном прыжке с распростертыми в разные стороны руками. Троицу, стоящую неразумно близко друг к другу, снесло с места с такой силой, что все четверо едва не впечатались в бок пыхтящего паровоза.

Маневр был хорош, если бы это были простые смертные, а не встревоженные японские аристократы, которых с детства тренировали в боевых искусствах. Я не успел даже сделать шага на помощь Евгению, как ему в бок уже из лежачего положения прилетело светящимся синим светом кулаком, от чего русский сдавленно крякнул, явно ощутив боль. От второго удара он ушёл, просто подбросив свое тело на руках вверх, но второй из офицеров даймё, уже поднявшийся на колено, приложил в подъёме Евгения ногой так, что все его сто килограммов отлетели в сторону на пару-тройку метров.

Правда, тут уже подоспели мы. Я с разбегу впечатал пятку ботинка в висок удачливого пинателя русских княжичей, заставляя того все же красочно поцеловаться с боком работающего паровоза, а затем, тут же, в слегка неблагородной раскоряке, угостил с размаху простецким ударом в ухо того из аристократов, кто еще ничем не успел отличиться. Парень хрипнул, отлетая в траву, а я отстраненно подумал, что со всеми этими перипетиями даже сам уже не знаю, на что способен.

В следующий момент косая и тонкая голубая дуга, родившаяся из быстро извлеченного под свет луны меча, перечеркнула мне грудь. Хлопок, рассечена перевязь меча, легкий скрежет полотна «паутинки». Одежная броня выдержала легко. Слабовато. Следующая «дуга» уже летит мне в лицо, но успеваю пригнуться, аккуратно ловя левой рукой острие падающего со спины моего меча за ножны. Японец, молодой, высокий, но с какой-то несуразно длинной челкой, падающей на лицо, уже машет третий раз, но я разбиваю его удар, взмахивая перед собой удерживаемым за укрытое в ножнах острие мечом.

В перестрелке есть возможность отслеживать несколько противников сразу. В бою на холодном оружии, ты уделяешь всё внимание тому, кто находится перед тобой. Будь нас меньше, чем бойцов даймё, то скорее всего, кому-то пришлось бы получить в бок удар мечевой или ударной техникой. А так почти обошлось.

Мне просто выстрелили в спину. Очередью. От того места, где спина утрачивает своё название, до правой лопатки. У какого-то засранца был либо богатейший опыт желудочных расстройств, либо жесткий комплекс роста, либо необычайно высокий уровень самоотверженности, что позволило ему в полутьме, освещаемой лишь скудными фонарями, развешанными на паровозе, прицелиться и попасть.

Меня мотнуло вперед, резко и сильно, прямо на воздевшего вертикально вверх катану парня, явно собиравшегося рубануть своей светящейся техникой помощнее. Левой рукой я вцепился в его кисти, удерживающие меч, сжав как можно сильнее. Под пальцами что-то поддалось, а рот смотрящего на меня с ненавистью аристократа начал как-то странно кривиться. С усилием на вышедшую вперед ногу, я потянул катану вместе с владельцем на себя, для того чтобы с оттяжкой махнуть своим мечом параллельно земле.

Не обращая дальше внимания на испытывающего всю гамму эмоций перерубленного пополам человека, я завалился на бок, переваливая верхнюю часть хлопающего глазами носителя челки через себя. В слегка помутненном сознании такой маневр был вполне логичен, как дополнительная защита от последующих выстрелов в спину. На грудь и маску плеснуло горячим.

Защищаться не понадобилось. Шея удачливого стрелка была уже сломана, а дядька Федор вовсю бегал между валяющимися страдальцами, аккуратно и быстро работая ножом. С остальными аристократами тоже было кончено — Регина, явно что-то себе компенсируя или сублимируя, восседала верхом на одном из них, вовсю работая узким трехгранным ножом. Область почек и печени человека была издырявлена уже так, что было ясно — не жилец. Распутин же стоял, прислонившись одной рукой к стальному боку паровоза. Между ладонью княжича и металлом была тонкая прослойка кожи, кости и мозга, раньше бывшая чьей-то головой.

Наследили. Нашумели. Пострадали.

— Федор! — позвал я, — Бери машиниста и в кабину! Бегом!

На выстрелы пока реакции не было, но это было лишь вопросом очень короткого отрезка времени. У угоняемого поезда первый десяток вагонов были грузовыми, а вот дальше целая вереница горящих теплым светом пассажирских. В идеале — наполненных страдающими животом людьми, но надеяться на это я себе позволить не мог. Значит, план Б.

— Женя, цел? — позвал я княжича, пытавшегося отчистить ладонь, — Закидывай трупы внутрь!

Затем извлек из кобуры «грендель». Секунду подумал, глядя на этот здоровенный несуразный револьвер. Была не была.

Два выстрела в ночное небо. Насколько возможно быстро.

Граум!

Граум!

Угрюмый, низкий, басовитый лай бельгийских «гренделей» разнесся далеко по окрестностям. Знак для Момо. Знак, означающий, что всё пошло кувырком.

Всё, пора помогать Распутину закидывать трупы в машинное отделение.

— Без капли крови, лорд Эмберхарт?! — Регина, перемазанная в кровище с ног до головы, сумасшедше улыбалась, умудряясь при этом смотреть на меня с большой долей ехидства.

«Обременяющее превосходство» герр Труммель. Я помню.

— Никто не убит, — с максимально высокомерным видом, который только может принять человек, устроивший себе душ из перерубленного кишечника японского аристократа, ответил я, — Они все пропали без вести.

Рыжая аж хрюкнула от такой интерпретации фактов. Нужно будет на досуге её научить двум вещам — «подглядывать плохо» и… «тот, кто стреляет последним, обычно и интерпретирует события».

Большинство паровозов этого мира вечно в движении. Их котлы заглушаются, только когда они встают на плановый техосмотр у механиков. Эфир, эта разлитая в воздухе и дружелюбная к живым организмам энергия, позволяет создавать простые и невероятно надежные механизмы, поломки в которых случаются только по причине износа. Сейчас дядька княжича в слегка нелепо и неуклюже выглядящей фуфайке, метался по кабине машиниста, дергая за рычаги, раскручивая вентили, а заодно что-то лихорадочно бурча себе под нос. Он отшатнулся, когда я сунул ему под тот же самый нос тряпку, измазанную машинным маслом и свежей кровью японцев.

— Шо? Зачем?? — ошарашенно выдавил он, аж убирая руки назад.

— Сейчас тут станет очень вонюче! — рявкнул я, — Очень!

Мужик понял, вцепился в предлагаемый предмет, сунув его за пояс, заработал еще быстрее. Я, не обращая внимания на то, что он говорит прежнему машинисту на смеси японского и мата, рванул наружу. На крышу первого за паровозом вагона. Роли в команде были распределены и оговорены заранее.

Едва успев вскарабкаться наверх, я болезненно скривился — русский стравил излишек пара, от чего всем заинтересованным стало кристально ясно, что поезд внезапно собирается начать движение. Впрочем, лишь сама паровая машина окуталась белым дымом, а вот из пассажирских вагонов начали сочиться густые струйки тяжелых желтых испарений. Раздались звуки, которые даже с расстояния было очень сложно не понять — именно такие звуки издают люди, чьи глаза, а также слизистые рта и носа, внезапно ощущают жестокий зуд и боль. А еще «лисий хвост» был потрясающе вонюч. Настолько, что Момо, подложившая его в каждый вагон с начала и до конца, теперь бежит со всех ног к ближайшему источнику воды, а лишь потом, оттершись и отмывшись, пойдет домой пешком.

Состав тронулся. Послышались первые выстрелы. Я распростерся на крыше, поплотнее нахлобучивая на себя шляпу. Теперь всё — вопрос десятка минут.

«Победа — это результат грамотной эксплуатации всех найденных уязвимостей противника. Если вы что-то пропустили, то именовать себя настоящим победителем права не имеете!»

Эти высокопарные и спорные слова мне говорил другой наставник. Отставной гвардеец российского князя Хабарова, которому не нашлось теплого местечка в каком-нибудь из столичных гарнизонов, а ехать к Халифату или к сибирским границам не хотелось. Калтропов Василий Леонтьевич великолепно владел револьверами, а еще пытался преподать мне основы тактики малых и средних групп. Нудно, настырно и самоотверженно, отрабатывая плату, которой хватало бывшему гвардейцу и на съём дома, и на содержанку, и даже на регулярные отчисления на родину, жене и детям. Наверное, именно он заразил меня прямолинейностью, постоянно приводя примеры того, как даже двухходовые планы летят ко всем чертям из-за мелочей и неизвестных факторов.

Натиск и эксплуатация уязвимостей. Используй всё, что можешь себе позволить.

У рода Ирукаи не было оптовых запасов отравы с отложенным действием, которой можно было нелетально вывести из строя несколько сотен человек, зато у молодеющего старика Сая оказался очень большой запас «лисьего хвоста» — особой дряни, которую кицуне применяли при бегстве, когда шкодили где-то слишком много. Запас на весь клан, если лисам придется драпать врассыпную. Сай расстался со всем «хвостом» под железную гарантию оплаты расходов и помощь в поиске и покупке расходных материалов. Поэтому мы подожгли хабитат, отравили еду и поезд, а теперь, совершив почти всё возможное, молимся, чтобы Федор как можно быстрее набрал ход поезда, чтобы дым от «лисьего хвоста» сносило ветром назад.

Снизу раздался жуткий металлический грохот — Праудмур высадила короткую очередь из своего автомата-пулемета. Следом Евгений выпалил несколько раз из укороченного ружья, притащенного им с собой. Наверняка не прицельно, просто показывая тем, кто решил узнать в чем дело, что тут большие калибры. Основная часть солдат, оставшихся на ногах или не получивших отраву, сейчас выскакивает из поезда и несется в темноту, вопя от режущей боли и взвывая о помощи. Остальные, у кого сил на побег из смердящих вагонов не хватило — завидуют мертвым.

Началось. Поспешно выстрелив из выхваченного из набедренной кобуры «атланта», я промазал по отчаянно работающему ногами бойцу, несущемуся по траве к набирающему ход паровозу. Промазал, но зато он меня увидел, тут же затормозив и пытаясь прицелиться из автомата, чем сделал себя куда более удобной мишенью. Вторая пуля очень красиво вошла в грудь спортивно сложенного японца, выбивая из его спины фонтанчик крови. Готов. Отстающие? Имеются, аж двое, повторяют за первым. Падаю на крышу, исчезая из их поля зрения. Теперь бедолагам вновь нужно разгоняться, при этом пытаясь прижаться поближе к вагонам.

Две короткие очереди демонстрируют, что я угадал. Эдна и Камилла ненавидят использовать что-либо помимо своих жутких ножей, но это совершенно не значит, что не умеют. Затем еще выстрелы. И еще. Звук некоторых мне знаком.

У угоняемого поезда было четыре уязвимых места — пассажирские вагоны, через которые можно провести атаку, крыша, позволяющая быстро добраться до головы поезда, а также две полусферы по бокам, откуда могли прийти оставшиеся на ногах патрули. Внутри можно бежать лишь по прямой, от чего быстро отучит русский, у которого даже укороченное ружье противотанкового калибра. Этим Евгений и занимается — просто стреляя регулярно по центру, пробивая навылет противников и двери. Патронов он не жалеет, у нас самый критический момент, пока поезд не набрал скорость, что позволит оборонять лишь крышу и прямой внутренний проход.

Стреляю из «атланта» еще трижды по неясной тени, проявившейся по другую сторону. Тень явно собирается обогнать еле плетущийся состав с какими-то недобрыми целями, но терпит крах замыслов. Захлебывающийся мужской ор показывает, что крупнокалиберную пулю в ноге тень терпеть молча не может.

Меняю барабан «атланта» на заряженный. Эти два револьвера — старшие братья «раганта» … в буквальном смысле. Не отличаясь от него калибром, они просто тяжелее процентов на 30, что позволяет мне делать несколько выстрелов подряд с претензией на прицельную стрельбу. Пока моя эффективность как стрелка настолько низкая, что Калтропов бы напился с горя, видя, как безбожно жжет патроны его ученик.

Снизу слышится приглушенная ругань, а затем короткая очередь из грохоталы Регины. Что-то там происходит, но я отвлекаться не имею права. Частично реабилитирую себя в глазах наставника, удачно попадая в еще двух догоняющих паровоз солдат, затем падаю ничком на крышу, растопыриваясь как морская звезда — вокруг меня жужжат пули. Слышится ругань рыжей, майор Праудмур изволит гневаться и стрелять одиночными. Гневается она на Федора, который, по ее мнению, слишком медленно разгоняет машину, но дядька Евгения английского не понимает. Бас Евгения между выстрелами его слонобоя, сообщает эту информацию нашему компактному инквизитору и та, после паузы, начинает костерить Федора в десять раз хлеще. На английском.

Выстрелы автоматов, что я выдал горничным, звучат чаще. Мы уже набрали скорость километров 10 в час, но у даймё Категавы какие-то невероятно упорные и спортивные солдаты. Мне становится легче — страдающие от «хвоста» бойцы в поезде пооткрывали окна, из-за чего сейчас весь состав кроме его головы и первых двух вагонов окутан мерзким желтым токсичным дымом. Можно больше не боятся, что еще кто-то шарахнет по мне очередью с крыши. Лежу головой к хвосту поезда, внимательно отслеживая движения по бокам и на крыше. Если обычные японцы ко мне в гости не заглянут, то вот практик техник может запросто…

Проходит почти минута. Крышу трясет, скользко, приходится цепляться руками и ногами. Выстрелы снизу стихли. Спина отчетливо сигнализирует, что автоматная очередь наставила мне сквозь «ирландскую паутинку» великолепных синяков. Хотя, возможно, речь о сломанных или треснувших ребрах. Крышу вагона начинает трясти еще сильнее, дядька княжича определенно заставляет тягач работать на запредельных параметрах.

Выстрелы… а нет их больше. Противогазов здесь не водится, а значит все бегуны либо по-умному отстали, либо по-глупому попали под действие отравы кицуне. Желтый густой дым, наполняющий поезд, стелится за ним длинным отравленным хвостом. Единственное место, где его почти нет на высоте человеческого роста — это крыша.

Справились?

Я их разглядел заранее за счет того, что в этом месте пути чуть изгибались перед тем, как выйти на прямую линию, заканчивающуюся у бывшего города Хагоне. По вагонам, смешно семеня, бежали трое людей, окутанных едва заметным ореолом фиолетовой энергии. Двое впереди с обнаженными катанами в левых руках и револьверами в правых, еще один позади, его руки свободны и направлены раскрытыми ладонями в спины бегущих спереди. Лица замотаны чем-то разноцветным.

— Да вы издеваетесь…, - опустошенно выдохнул я, возясь на подскакивающей крыше в попытках вытащить «грендели».

Три! Три офицера-дворянина из каких-нибудь младших провинциальных родов, да еще, судя по всему, два мечника! Бегут свободно, как-то небрежно перепрыгивая с вагона на вагон. Тряска насилуемого Федором поезда их не смущает совершенно! А тот дергается как норовистый конь, так, что мне просто удержаться лежа — и то сложно!

Бельгийские «грендели», за которые княжич попросил (и получит) столь много, оказались крайне неудобным оружием. Точно таким же, как длинный родовой меч. Нельзя быстро привести в боеготовое состояние, нужно долго упражняться, чтобы из посмешища это стало грозным оружием, а еще жутко сложно эффективно применять в ситуациях, когда под тобой всё трясется. Но зато это нивелируется огромной убойной силой. В случае же с этими громоздкими пистолетами — еще и возможностью стрелять дуплетом.

Наверное, со стороны это выглядело дико смешно. Долговязый подросток, распластавшийся на крыше вагона, стреляет дуплетом из двух несуразно огромных грохотал, отъезжая при каждом выстреле назад, отчаянно и тщетно тормозя носками ботинок. Раз за разом, быстро, практически не целясь, на весь барабан. Почему быстро? Чтобы совокупность импульсов от отдачи пришлась по одному вектору, протянув меня по крыше первого вагона до самого паровоза, а не стряхнула по дороге набок. Вот это было бы по-настоящему смешно.

Однако, смеяться было некому. До того, как улететь задом на сцепку между паровозом и первым вагоном, немилосердно ушибая себе копчик и ломая левую ногу, я, сквозь густые клубы дыма, изрыгнутые «гренделями», видел, как вся троица слетает с поезда, отчаянно размахивая конечностями. В какой комплектности или статусе жизнедеятельности летели подчиненные даймё, мне было узнать не суждено, хотя, вроде бы, брызги крови были.

— Алёш, ну ты как так-то? — недоуменно спросит меня через несколько минут княжич, прижимающий к раненому плечу какую-то тряпку.

А я лишь виновато улыбнусь, поморщусь, а затем похлопаю рукой по сунутым в кобуры бельгийским револьверам. Возможно, нога бы осталась целой, отбрось я оружие, но тогда точно бы их никогда не нашли.

Спустя две минуты станут слышны короткие мощные лязги — заранее вышедшие люди полковника Ятагами и пара наемников Зедда, одетые в железнодорожные доспехи, будут цепляться к поезду на ходу с помощью специальных крючьев. У них будет порядка двадцати минут, чтобы зачистить поезд от лишних пассажиров, выкидывая живых и мертвых из состава. Я же в этот момент, уже с наложенной непострадавшим Федором шиной, буду сидеть возле нахватавших автоматных пуль близняшек, молча хлопающих глазами. А затем прикажу им лечь и изобразить из себя трупы.

Операция прошла через задницу, но мы все живы. Силы противника серьезнейшим образом подорваны. А украденный поезд… воняет. Кажется, я знаю, чем занять народ с каменоломен. Им всё равно пора отдохнуть. Пусть помоют.