Вокруг света без виз

Глава первая Иордания

Пограничный контроль проходил прямо в море во время движения. Все египтяне и иорданцы выстроились в длинную очередь к офицеру. Но к европейским путешественникам здесь отношение особое — как к дорогим гостям. Поэтому пограничник сам обошел всех имевшихся на пароме иностранцев и собрал паспорта. Мы их — уже с въездными штампами — увидим только уже на иорданском берегу, после прохождения таможни.

Таможню миновать никак нельзя — исключений не делают даже для самых дорогих гостей. Но ищут не товары, которые кто-то хочет провезти беспошлинно — пошлин здесь все равно нет, мы же в свободной экономической зоне. Стараются не пропустить в страну наркотики и оружие. Поэтому все вещи пропускают через «телевизор», а вызвавшие особое подозрение еще дают понюхать специально обученным собакам.

В Акабу мы прибыли уже затемно. От порта до центра города здесь всего около шести километров. Доехать можно на маршрутке или такси. Но оказалось, что валюту нужно было менять еще в нейтральной зоне. В самом же порту ни обменных пунктов, ни банкоматов найти не удалось. Придется нам начинать путешествие по новой стране без денег. Поэтому рассчитывать можно только на автостоп.

Вышли на трассу — до нее от здания порта не больше ста метров — и стали голосовать. Вначале останавливались только таксисты. Пришлось каждому объяснять, что денег нет. Но когда я сказал это водителю, которого принял за таксиста-частника, он обиделся:

— Какие деньги! Вы — мои гости!

Буквально через десять минут мы были уже в самом центре города. Банкоматы и пункты обмена валюты там были чуть ли не на каждом шагу. Подходящую гостиницу тоже нашли быстро. Постепенно мы начинали осваиваться в новой стране.

Один из плюсов кругосветки в том и состоит, что не заскучаешь: то одна страна, то другая, то третья. Но в этом же и минус: пока разберешься, что к чему, потратишь много лишних денег и совершишь много ошибок.

Для начала нужно было понять, что здесь едят. В новой стране должны быть и какие-то новые для нас блюда. Так и оказалось. Здесь мы впервые увидели и попробовали хумус.

Хумус — это пюре из нута со вкусовыми добавками. Чаще всего в него добавляют кунжутную пасту (тахин), оливковое масло, соль, чеснок, зелень. Вместо ложки черпают его кусочками лепешки. Получается легкая, сытная и чисто вегетарианская закуска. В ближайшие три недели, когда мы будем путешествовать по странам Ближнего Востока, она каждый день будет присутствовать на нашем обеденном столе.

Акаба — город древний. В 4 км к западу от центра города на холме Телль Аль-Халифа, неподалеку от израильской границы, археологи раскопали поселение, датируемое библейскими временами. В другом месте нашли руины христианской церкви III века — старейшей в мире.

В конце XIII века пришедшие из Египта мамлюки недалеко от берега Красного моря построили форт, который сейчас как раз активно реставрируют. Обстановка внутри его была как на стройплощадке. Но никто не запрещал нам ходить где вздумается, подниматься на стены и заглядывать в пустые комнаты.

Иностранцы попадают в Акабу только транзитом и спешат побыстрее уехать дальше. А иорданских туристов сюда привлекают не исторические достопримечательности, а само море. Именно для них на набережной установлены предупреждающие знаки: «не устанавливать кемпинг» — и так в черте города это довольно странно, и «не спать» — вообще уникальный, не имеющий аналогов знак. Видимо, летом, когда в городе наплыв отдыхающих, мест в гостиницах всем не хватает и народ норовит ночевать так же, как частенько это делаем в этом путешествии и мы втроем, — прямо под открытым небом. А почему бы и нет? Дожди здесь бывают очень редко. Вокруг раскинулись безбрежные пустыни.

Пустыни занимают большую часть территории Иордании. Самая известная среди них — пустыня Вади Рум. Вади — это арабское слово, обозначающее сухое русло реки. Но так как в привычном нам пейзаже таких образований нет, то его переводят то как ущелье, то как долину, то как каменистую пустыню. А чаще используют без перевода, подразумевая все эти значения вместе.

Этот замечательный сам по себе уголок девственной природы в начале XX века стал зоной боевых действий, в которых отличился знаменитый английский шпион — авантюрист-романтик Томас Лоуренс, ставший известным под кличкой Лоуренс Аравийский. Это был один из предшественников Джеймса Бонда. И не менее легендарный. Хотя у него был и реальный прототип — как, скажем, и у нашего Василия Ивановича Чапаева. Что ничуть не помешало становлению образа героя, ставшего кумиром целого поколения.

Томас Эдвард Лоуренс родился 16 августа 1888 года в маленькой уэльской деревушке Тремадко. В юности он зачитывался приключенческими романами, действие которых происходило на Ближнем Востоке в период знаменитых крестовых походов. А позднее, уже будучи студентом Оксфордского университета, с энтузиазмом изучал арабский язык и средневековую военную архитектуру. Когда в 1914 году началась Первая мировая война, Томас Лоуренс, к тому времени уже признанный эксперт по Ближнему Востоку, поступил на службу в британскую разведку и отправился с важной миссией на Аравийский полуостров.

Османская империя в Первой мировой войне была союзницей Германии и следовательно — противником Англии. А союзниками Англии, сами того не подозревая, оказались сепаратисты — кочевники-берберы. Вот к ним-то и отправился Лоуренс.

У воевавшей сразу на два фронта — на западе с Англией, на востоке — с Россией — дряхлой и ослабленной внутренними политическими склоками Османской империи не было сил для поддержания порядка в южных провинциях. Восставшие сравнительно быстро и легко захватили Акабу, а чуть позднее с триумфом вошли в Дамаск. Фанатизм и бесстрашие ваххабитов вкупе с английскими деньгами и оружием сделали их грозной силой.

В своей книге «Семь столпов мудрости» Томас Лоуренс много внимания уделяет описанию своих героических подвигов и диверсионных операций. Описание экзотической страны, романтика Дикого Запада, ковбойские подвиги — все это привлекло внимание читателей. Книга стала национальным бестселлером. А самого Томаса Лоуренса стали называть не иначе как Лоуренсом Аравийским, «аравийским лисом» или «лисом пустыни». В разряд совсем уж культовых героев он попал после того, как снятый в 1962 году фильм Дэвида Лина «Лоуренс Аравийский» с Омаром Шарифом в главной роли получил семь «Оскаров» от Американской киноакадемии и вошел в число 100 лучших фильмов всех времен и народов.

Большая часть этого фильма — все эпические и героические эпизоды — снималась как раз в иорданской пустыне Вади Рум. Ярко-красные пески, барханы, гранитные скалы и широкие просторы произвели неизгладимое впечатление на зрителей. Результат, как говорится, — налицо. При том, что пустыни занимают 90 % иорданской территории, 90 % туристов отправляются не куда-нибудь, а именно сюда — в пустыню Вади Рум.

В Акабе только самые ленивые из туристических агентств не организуют туры в Вади Рум. Но попасть туда можно и самостоятельно — на автобусе. Они, правда, ходят без расписания и отправляются по мере наполнения, как маршрутки.

За таможенным постом — там проходит граница свободной экономической зоны — примерно в 25 км к северу от Акабы мы свернули с шоссе в сторону деревни Рум. Но до нее так и не доехали. Всех туристов в добровольно-обязательном порядке высаживают у «Центра для посетителей». Там продают билеты — на вход в пустыню. Конечно, она никак не огорожена. Но и билеты стоят недорого. Получается, что платишь даже не за пустыню, а за услуги самого центра. Там есть вода, туалет, маленький продуктовый магазинчик. А на стене висит карта туристического района. Мы на всякий случай ее сфотографировали — вдруг заблудимся. Будем хоть знать, в какую сторону выходить назад к цивилизации. Лежащая в 80 км к северу от Аммана пустыня Вади Рум — совершенно уникальный уголок нашей планеты. Даже те, кто не любит пустыню так, как люблю ее я, не останутся равнодушными от вида причудливо изрезанных ветром и песком разноцветных скал, розовых и красных песчаных барханов, от сумасшедших закатов. Мы бродили по пустыне, как по своему дому. Судя по карте, которую мы внимательно рассмотрели в «Центре для посетителей», ориентироваться здесь легко. Ведь прямо посреди пустыни торчит скала «Семь столпов мудрости» — редкий случай, когда географический объект назвали в честь литературного произведения. День шел к концу. Солнце клонилось к западу и стало заходить за один из пиков, или «столпов мудрости». Тени заметно удлинились. Мы наблюдали за тем, как быстро наступают сумерки, как темнота наваливается на пустыню. Похолодало, появились звезды. Полная луна, поднимающаяся над безжизненным пейзажем, который иначе как лунным и не назовешь, была не белой, как обычно, а почти желтой. Ведь свет проходил через клубы песка, взметнувшегося высоко над пустыней в результате вечернего бриза.

Днем было по-летнему тепло. Но после заката ветер, который в этой пустыне, видимо, никогда не стихает, усилился. Песок стал проникать во все щели. Вся одежда была в песке, на губах — песок, на зубах — тоже песок. В поисках укрытия мы свернули в первое попавшееся на нашем пути кривое и очень узкое ущелье. Там ветра не было. Но с каждой минутой становилось все холоднее и холоднее.

Огляделись вокруг. В глаза бросились несколько сухих кустов саксаула (не уверен, что это растение здесь именно так называют, но в Туркмении это точно был бы именно саксаул). Наломав руками веток, мы развели костер. Хотя, возможно, здесь — в заповеднике — это и запрещено.

От холода я проснулся очень рано и уже не мог уснуть. В этот краткий миг между ночью и днем — когда луна уже спряталась, а солнце еще по-настоящему не встало — все вокруг было залито странным, призрачным светом. Ни дуновения ветра, ни единого даже самого приглушенного звука. Массивные скалы громоздились над нами, подобно башням средневекового замка. Впереди и сзади маячили горы — они казались черными тенями на серой глади безбрежного моря песка, на котором вместо волн вздымались барханы. На фоне рассветного неба явственно выделялись холмики, впадины, редкие кустики. Ежась от утренней прохлады, я оглядывался вокруг в поисках хоть каких-нибудь признаков присутствия людей. Их не было. Никого и ничего — настоящая пустыня.

Однако это все же не Сахара. После того, как мы собрались и вышли из узкого ущелья на простор вади, вдалеке показалось стадо верблюдов. Они были того же песочного цвета, что и песок, по которому ходили. Поэтому заметили мы их лишь потому, что они двигались. И взрослые животные, и детеныши поедали колючие кусты, невзирая на жутковатые шипы.

В тени охряно-красной скалы, расцвеченной светлыми вкраплениями, мы увидели брезентовый шатер. Оттуда нас тоже заметили. Одинокий бедуин, вероятно пасший верблюдов, приветливо помахал нам рукой и жестами стал приглашать зайти в гости. Это в городах мы уже перестаем замечать людей — настолько их везде много. А в пустыне, где путники встречаются не каждый день, поневоле будешь рад любой возможности поболтать с незнакомцами. Смуглый и как бы загоревший до черноты под яркими лучами солнца бедуин по восточному обычаю напоил нас чаем. Потом из переносного пластикового холодильника (и сюда дошел прогресс!!!) достал бутылку питьевой воды.

— Как же можно ходить по пустыне без воды! — Эту фразу можно было понять и без перевода.

Шли мы медленно, подолгу застревая то у огромного бархана из темно-красного песка, то у наскальных рисунков. Мы совсем не боялись заблудиться. Было ощущение, что это и не пустыня вовсе, а гигантские декорации, на фоне которых снимают очередной приключенческий фильм. И стоит только сказать «стоп», как съемки закончатся, и можно быть свободным.

Мы с Олегом отвлеклись буквально на пять минут, чтобы на фото и видео с нескольких точек снять верблюдов, которые с увлечением обгладывали колючие кусты. Вернулись назад на полузанесенный песком след от шин, служивший нам ориентиром, а Саши на том месте, где мы с ней расставались, нет. Может, она спряталась за бархан? Заглянули. Но и там ее не было. Стали кричать. Ответом нам было только эхо. И куда она могла подеваться? Может, ее бедуины украли? Говорят, здесь такое случается. История с похищением юной красавицы каким-нибудь шейхом из пустыни — один из популярных сюжетов дамских романов.

Мы внимательно огляделись вокруг и увидели следы. Кто в детстве не зачитывался романами про индейцев-следопытов? Видимо, и нам с Олегом придется стать следопытами. Увлекательное, надо признать, оказалось занятие. Чем дальше идешь по следу, тем больше узнаешь о человеке. Вот Саша остановилась и развернулась на месте, видимо, чтобы посмотреть назад. Вот она перепрыгнула через небольшую ямку, вот потопталась на месте, прежде чем продолжить путь. Видно было, что шла она одна. Но куда и зачем — непонятно.

Я так привык, что за все время нашего путешествия Саша никогда не вырывалась вперед — как в прямом, так и в переносном смысле. Для нас с Олегом она была идеальным попутчиком. Мы с ним часто обсуждали, куда пойти, в какую сторону свернуть, какую дорогу выбрать… Не ругались, но, бывало, горячо и долго спорили, прежде, чем прийти к какому-то решению. Саша во всех этих спорах не участвовала и, казалось, безропотно принимала любой вариант. Поэтому-то меня так и удивило ее решение не просто пойти немного вперед, но и уйти из зоны видимости.

Все же разойтись гораздо проще, чем потом снова встретиться. Путешествуя втроем, мы иногда — чаще в оживленных городах, чем в диких местах — конечно, разбредались кто куда. На этот случай у нас было правило: возвращаться в то место, где последний раз точно были все вместе. И вот мы опять разбрелись. И не в каком-нибудь городе, а в пустыне.

Сашу мы догнали примерно через полчаса. Как оказалось, она никуда и не собиралась убегать, она не стала нас ждать и пошла вперед с единственной целью — спрятаться в тень от огромного валуна. И как-то не приняла в расчет, что до него было два километра.

Когда у меня возникло ощущение, что пора бы выбираться из этой пустыни, на заброшенной колее, по которой, казалось, уже никто несколько лет не проезжал, показался пикап. Мы запрыгнули в пустой кузов и примерно через полчаса вернулись назад к цивилизации — в деревню Вади Рум с десятком бетонных домиков, горсткой верблюдов и несколькими джипами, томящимися в ожидании туристов.

В пустыне Вади Рум есть только два вида автотранспорта: джипы и пикапы. Джипы были битком забиты туристами. А в пикапах, наоборот, кузова были сплошь пустыми. Правда, под вечер уже не так весело нестись с ветерком, как в жаркий полдень. Ведь по мере того, как день клонился к вечеру, становилось все холоднее и холоднее.

На шоссе мы попали в трейлер, тащивший огромную цистерну со сжиженным газом. Водитель, бедняга, чуть не сжег свои шины при экстренном торможении — очень уж ему хотелось подвезти троих европейцев с рюкзаками. Но мы его несказанно расстроили, отказавшись от настойчивых предложений ехать в Амман. А он так нас уговаривал:

— Я вас поселю у себя в доме, накормлю, познакомлю с моими друзьями, покажу город.

Но мы были непреклонны — едем в Петру. И скрепя сердце водитель все же высадил нас на нужном повороте

Темнело на глазах. Пустыня, простиравшаяся в обе стороны дороги вплоть до горизонта, была не песчаной, а каменистой, плоской, местами красноватой, местами серой, а местами и почти белой. Связь с цивилизацией выражалась только в виде асфальтированного шоссе. Впрочем, в тот час оно было удивительно пустым.

Автостоп в Иордании отличный, и европейцев иорданцы подвозят охотно. Но в полной темноте на глухом повороте под пронизывающим до костей холодным ветром стоять можно было очень долго.

И машин было мало, и нас плохо видно, и мы неизвестно кому голосовали. Если на дороге и появлялась машина, то нам были видны только фары, которые не светили, а ослепляли нас. Водители, видимо, не считали нужным переключаться на ближний свет. Или не делали этого специально, чтобы получше рассмотреть невиданное чудо — трех европейцев с рюкзаками посреди бескрайней пустыни.

Мы же, ослепленные светом фар, не могли разглядеть, что за машина идет и есть ли в ней свободные места. Впрочем, машин было так мало, что можно было голосовать любой — хотя бы для того, чтобы немного погреться в процессе поднимания руки. Так по ошибке мы и остановили такси.

Водитель предложил отвезти в Петру. Я поначалу отказался. Все же мы на автостоп настроились. Но таксист стал уговаривать:

— Да я вас всего за 5 динаров довезу. Мне ведь все равно в ту сторону ехать.

А ведь он был прав. Мы могли запросто застрять на том повороте. Конечно, с местом для ночлега проблем не было. Вокруг тянулась безбрежная пустыня. Ложись в любом месте и спи. Но на открытом месте очевидно будет очень холодно.

Расположенный у входа в Петру поселок раньше назывался Эльджи. Но сейчас его обычно называют точно так же, как и всю долину, — Вади Муса. Три года назад я здесь уже был. Тогда я останавливался в отеле «Valentine Inn». Оказалось, он не только по-прежнему работает, но и стал в два раза больше. К старому трехэтажному зданию пристроили еще один двухэтажный корпус. Именно в нем, в 20-местной комнате, заставленной двухэтажными кроватями, мы и поселились.

«Valentine Inn» — типичный пример бэкпакерского отеля: простые комнаты с общими удобствами на этаже, большой холл с телевизором, бесплатный Wi-Fi Интернет. Удивляет только ужин: шведский стол с необычайно широким разнообразием блюд. За один раз и сравнительно недорого можно перепробовать сразу все типично иорданские закуски и лакомства.

В Вади Муса переселили всех бедуинов, живших на руинах Петры, после того как всю территорию ущелья объявили национальным парком, а руины — еще и памятником ЮНЕСКО. Здесь же селятся и все приезжающие в Петру туристы. А их с каждым годом становится все больше и больше. И даже постоянно растущие цены на входные билеты мало кого останавливают.

Красно-розовый город Петра (или Эль-Батра) — самая знаменитая достопримечательность не только Иордании, но и всего Ближнего Востока. Название этого неприступного города-крепости, столицы или некрополя (у ученых пока нет единого мнения на этот счет) древнего государства набатеев дошло до нас в греческой транслитерации (в переводе с греческого — «камень»). Хотя люди жили здесь задолго до античных времен.

Как это часто и бывает с древними городами, жилые здания не сохранились. Даже неизвестно, были ли они вообще. Или Петра никогда не была городом в современном понимании этого слова, а служила лишь в качестве религиозного центра. Вырезанные в скалах гробницы благополучно сохранились до наших дней. Но ни в одной из них нет абсолютно ничего — только удивительно гладкие и совершенно пустые стены.

В 106 году н. э., в период правления императора Траяна, Набатейское царство вошло в состав Римской империи. Петру сразу стали застраивать на римский манер. Здесь появились колоннады, бани, общественные здания и посвященные римским богам храмы. Но все эти сооружения оказались недолговечными. В 363 году землетрясение разрушило построенные из камня здания, но не нанесло никакого урона вырезанным в скалах гробницам.

После землетрясения жители ушли, и Петра вскоре превратилась в затерянный город. О его существовании знали только местные бедуины и арабские торговцы.

Для европейцев Петру открыл швейцарский путешественник Иоганн Людвиг Буркхардт. По странам Востока он путешествовал не под своим именем, а как шейх Ибрагим ибн Абдалла. Это позволило ему побывать в таких местах, куда европейцев не пускали.

Буркхардт слышал много рассказов о таинственном городе неподалеку от могилы Аарона на горе Гор. Но единственным способом попасть туда, не возбуждая подозрений, было совершить паломничество — принести на могиле пророка в жертву козла. По дороге на гору он будто бы ненароком заглянул в гробницы и храмы. Но и этого краткого визита оказалось достаточно, для того чтобы открыть Петру для всего мира.

Если для ученых Петру открывали Буркхардт и путешественники начала XIX века, то для туристов это сделал археолог Индиана Джонс. Фильм о приключениях этого авантюриста произвел эффект разорвавшейся бомбы. Миллионы людей впервые увидели Петру и… тут же устремились сюда. Если бы местные бедуины еще продолжали молиться каменным идолам, то они уже давно бы воздвигли величественную статую Индианы Джонса и приносили ей жертвоприношения.

От входных ворот начинается широкая, посыпанная гравием дорожка. Справа остаются вырубленные в скальном монолите гигантские кубы, размером с одноэтажный дом, но без окон и без дверей. На них никто не обращает внимания. Все устремляются вперед и вниз, к входу в ущелье Сиг — к настоящим воротам Петры.

Длинный, кривой и удивительно узкий проход между скал возник во время землетрясения, которое раскололо скалу так же легко, как острый нож разрезает праздничный торт.

Узкое ущелье протянулось на 1200 метров. В его самом широком месте едва разъедутся две повозки, а в самом узком с трудом разминутся два человека. С двух сторон на высоту около ста метров тянутся как будто отполированные водой и временем стены. У тех, кто оказывается здесь впервые, возникает гнетущее ощущение подавленности. Кажется, что ущелье вот-вот сомкнётся, раздавив незадачливого путника или закрыв ему проход. Говорят, даже местные бедуины не решаются проходить здесь в одиночку в темное время суток.

Идеально гладкое и ровное дно ущелья — результат совместного труда миллионов ног, вначале караванов верблюдов, а в наше время — туристов. Впрочем, верблюды, ослы и лошади здесь также еще встречаются. Но перевозят они уже не камедь и шелк, а все тех же туристов.

Ущелье петляет то вправо, то влево. Шедшая перед нами группа туристов скрылась за очередным поворотом, и сразу же оттуда до нас донесся дружный вздох. Повернув за угол, мы увидели причину такой единодушной реакции и также присоединились к общему восторгу.

Сквозь узкую щель можно было разглядеть вырезанный из массива скалы фасад храма, украшенного коринфскими колоннами и вазами. Арабы называли это сооружение Эль-Хазне, Сокровищница. Но все попытки найти спрятанные драгоценности не увенчались успехом. Лишь в конце XX века ученые-археологи провели тщательные раскопки и убедительно доказали, что это была именно гробница. Переименовывать Сокровищницу, впрочем, не стали. Как и остальные сооружения. Есть ведь здесь и Царские гробницы, хотя никаких доказательств, что там хоронили царей, ни у кого нет.

За вырезанным в скале Амфитеатром ущелье расширяется и становится похожим то ли на кратер вулкана, то ли на ложе гигантского доисторического озера. Именно здесь, не среди скал, а на широком ровном месте, римляне и построили город.

Есть здесь и украшенная колоннами центральная улица, и Триумфальная арка, и храм Крылатых львов — его назвали по установленным перед входом статуям. Но он же и храм богини жизни, любви и плодородия Астарты, известной под греческим именем Атаргатис.

Сейчас Петра — мертвый город. Хотя люди жили здесь буквально совсем недавно. Но их отсюда выселили. Не силой, а по-хорошему, уговорами. В частности, взамен на согласие с переселением им предоставили эксклюзивное право заниматься обслуживанием туристов. Поэтому все, кто сейчас на территории Петры пристает с сувенирами, навязывает свои услуги в качестве гида или предлагает покатать верхом, раньше жили в вырубленных в скалах гробницах. Впрочем, некоторые отказались переселяться из гробниц в обычные дома. И ничего с ними сделать не удалось. Так и живут себе в пещерах.

Берберов из долины переселили. Единственное современное здание, которым все же посчитали возможным изуродовать вид древнего города, — ресторан. Сразу за ним начинается дорога к Монастырю. Тут же бедуины предлагают подвезти наверх верхом на ишаке. Но это только для ленивых или немощных. Мы же предпочли подниматься пешком по вырубленным в скале ступеням.

Выйдя на ровное место, сворачиваем направо. Там виднеется вытесанный из песчаника фасад, высотой около 50 метров, увенчанный гигантской урной, удивительно похожий на Сокровищницу. Естественно, что и Габаль-ад-Дейр — это древняя гробница какого-то великого правителя. Уже позднее в стенах вырезали кресты и превратили здание в церковь.

Монастырь — самое дальнее от входа сооружение. Но тропа продолжается и дальше, и выше. Она выводит на край скалы, с которого открывается вид на тянущиеся в бесконечность горы и ущелья.

Уходя от Монастыря, я оглянулся издали на «край мира». Вряд ли еще раз удастся здесь побывать. Хотя загадывать не буду. Три года назад я стоял там и даже подумать не мог, что судьба вновь занесет в такую даль.

В XI веке на территорию Сирии вторглись крестоносцы. Главной целью «воинов Христовых» было освобождение от мусульман Гроба Господня. Но сами крестоносцы больше напоминали бандитов, озабоченных получением добычи, чем набожных христиан. Они воевали не только с мусульманами, но и между собой.

Мусульмане также не выступали единым фронтом. Они были разделены на враждовавшие между собой секты. Так что конфликт был не между христианами и мусульманами, а между отдельными группами и харизматичными лидерами, боровшимися за власть и влияние. История крестовых походов знает немало случаев, когда бывшие враги становились союзниками и наоборот. Поэтому долгое время ни одна из враждовавших сторон не могла добиться решающего перевеса.

В 1099 году крестоносцы захватили Иерусалим. Закрепившись на Святой земле, они постепенно стали расширять свои владения. Для того чтобы удерживать захватываемые земли, в стратегически важных местах крестоносцы строили замки. Как отмечал английский путешественник Генри В. Мортон: «Они служили бастионами христианства в борьбе с «неверными» и выглядят гак, словно их создатели верили, что Латинское королевство Иерусалима продержится до Судного дня. Примечательный факт: ни евреи, ни греки, ни римляне не оставили в Палестине и Сирии памяти о себе, сопоставимой с тем, что сохранилось от сравнительно недолгого периода крестовых походов».

В строительстве замка у деревни Эш-Шобак принимал участие король — Балдуин I. Поэтому замок и стали называть — Монт Реалис, или Монреаль, что означает «Королевская гора».

Место для замка было выбрано идеальное — на вершине одиночной горы, рядом с древним караванным путем из Сирии на Аравийский полуостров. Все, кто проходил мимо замка — как торговцы, так и паломники, — были обязаны платить его владельцу пошлину.

Поначалу крестоносцы успешно отбивали нападения мусульман. Но когда во главе мусульманского войска стал Салах-ад-Дин, известный в Европе как Саладин, перевес сил стал склоняться не в их пользу. В 1187 году мусульмане захватили Иерусалим. Замок Монреаль штурмом взять не удалось. Началась осада. Крестоносцы держались стойко, рассчитывая на прибытие подкрепления из Европы. Но эти надежды оказались тщетными. Поэтому в 1189 году они сдались на милость победителей. Руководивший осадой Аль-Малик аль-Адиль разрешил защитникам выйти из крепости и благополучно уйти в Антиохию — все же то были времена, когда воевали по рыцарским законам.

Позднее замок захватили мамлюки. Они полностью перестроили его и сделали совсем уж неприступным. Однако вскоре Монреаль оказался глубоко внутри Османской империи и потерял свое военное значение. Военный гарнизон из него вывели. И замок стал постепенно разрушаться.

Мы попали в замок рано утром. В нем никого не было — ни гарнизона, ни охраны, ни жителей, ни туристов. Вообще никого. Мы бродили между руинами двух церквей и бани, пробирались сквозь пыльные, похожие на пещеры комнаты, через окна-амбразуры которых открывались фрагменты окружающего пустынного пейзажа, спускались по каменным лестницам, уходившим в непроницаемую темноту сухого, но очень глубокого колодца — именно он давал возможность защитникам выдерживать длительные осады. Но самое сильное впечатление — это окружающая замок со всех сторон каменистая пустыня.

По пути от замка к шоссе мы проходили мимо завешанной пологом пещеры. Оттуда вышел добродушный старик с задорно блестевшими глазами и добрым лицом. Увидев нас, он сразу же махнул приветливо рукой и пригласил на чай. Так мы познакомились с Абу Али.

Абу Али был одет по-европейски — в штаны и рубашку. Но на голове у него был типичный головной убор бедуина — белый платок в мелкую красную клеточку — кеффия. Он удерживается с помощью двух колец, обмотанных кручеными черными шнурами — агаал. Правильное одевание этой оригинальной конструкции требует сосредоточенности и большого опыта. Вначале на голову набрасывают платок и тщательно выравнивают его, потягивая за концы — чтобы он лежал на голове и плечах строго симметрично. Потом на макушку поверх платка кладут агаал. После этого еще нужно завязать платок так, чтобы он не свалился в первую же минуту. За этот сложный и оригинальный головной убор иорданцы почему-то держатся больше, чем за традиционную одежду — длинную рубашку до лодыжек — галабию. В ней сейчас ходят только в деревнях или внутри собственного дома.

Хозяин уютной пещеры, в которой коврами покрыт не только пол, но также и стены и даже частично потолок, раньше работал гидом — отсюда и прекрасное знание английского языка. Выйдя на пенсию, Абу Али стал все свое время посвящать любимому хобби — нумизматике. Вооружившись портативным металлодетектором, он методично прочесывает окрестности. В результате долгих прогулок и кропотливого труда ему удалось собрать большую коллекцию старинных монет. Он их тщательно классифицировал с помощью «Энциклопедии нумизмата». Увидев, с каким интересом я снимаю его жилую пещеру на видеокамеру, Абу Али сыграл нам вначале на свирели, а затем на примитивной самодельной скрипке, которая представляла собой прямоугольный ящичек с ручкой, с единственной струной и смычком, больше похожим на лук.

На главном караванном пути, связывавшем Египет с Сирией, в 1142 году крестоносцы основали замок Карак, «крепость в Земле Моавской». С запада и востока его защищали отвесные склоны, а с севера и юга были вырыты глубокие крепостные рвы. Внутрь одного из крупнейших замков Средневековья можно было попасть только по деревянному подвесному мосту.

Генри В. Мортон, побывавший здесь перед Второй мировой войной, писал: «Величественный замок находится в состоянии невероятного упадка и разрушения. Зачастую страшно входить под гигантские своды, в залы, заваленные мусором и обломками до половины высоты». К счастью, полностью замок не разрушился. Более того, сейчас его активно восстанавливают.

Внутренними стенами замок был разделен на два двора. В скале под замком было прорыто несколько этажей подземных галерей. Утверждают, что их там семь. Но проверить нельзя. Вход открыт только в один подземный этаж. Гиды, одетые как самые настоящие бедуины, бросают в дыру в полу зажженную газету. Краткая вспышка, конечно, не освещает весь подземный тоннель, но дает возможность убедиться в самом его существовании.

Из замка открывается потрясающий вид. Вершина скалы находится на высоте 900 метров над уровнем моря, а лежащее далеко внизу Мертвое море — ниже уровня моря. Но для крестоносцев, конечно, важен был не вид, а удобное стратегическое положение крепости. Отсюда можно было контролировать и торговые пути, и маршрут паломничества мусульман в Мекку, и следить за действиями никому не подконтрольных пастухов — бедуинов.

Самым известным владельцем замка был Рено де Шатильон (1124–1187), король Трансиордании. Он совершал регулярные набеги на богатые караваны из Дамаска, а также грабил паломников, направлявшихся в Мекку. Этот французский рыцарь, участвовавший во Втором крестовом походе, прославился не только своенравием, но и своей невероятной даже по тем немилосердным временам жестокостью. По его приказу пленников и приговоренных к казни преступников живыми сбрасывали со скалы. Чтобы продлить несчастным мучения, им на голову надевали деревянный ящик. Поэтому несчастные пролетали 450 метров и погибали уже от удара о землю. Или их гноили в тюрьме, устроенной в подземельях замка. А пленников у короля Трансиордании всегда было много. Ведь основным источников его доходов были торговые караваны, на которые он регулярно нападал. Но и этого оказалось мало. По его приказу построили лодки. Их испытали на Мертвом море. Затем разобрали, по частям перенесли в Акабу, на берег Красного моря, и там вновь собрали. На этих лодках рыцари нападали на мусульманские поселения по берегам Аравийского полуострова. А затем они высадились на берег и попытались напасть на Мекку. Именно этим они и спровоцировали знаменитого полководца Салах-ад-Дина, который тогда был правителем Египта и Сирии, на ответное нападение. Он объявил Рено де Шатильона своим заклятым врагом и поклялся отомстить.

В течение пяти лет армия Салах-ад-Дина несколько раз пыталась взять крепость Карак штурмом, но безуспешно. В 1187 году в решающей битве при Хаттине армия крестоносцев потерпела сокрушительное поражение. Салах-ад-Дин великодушно отпустил всех попавших в плен рыцарей, кроме Рено де Шатильона. Ему он лично отрубил голову.

Потратив целый день на изучение замков крестоносцев, мы вечером сели в автобус, который так быстро спускался по крутому серпантину, что казалось, мы не едем, а падаем по склону Моавских гор в котлован Мертвого моря, со всех сторон окруженный безжизненными голыми горами.

Дорога все время шла под уклон. Мы катили вниз по шоссе, которое проложено здесь по самому краю крутого спуска в долину. Проехали дорожный знак «уровень моря» и… продолжили спуск в гигантскую низменность, где в Иорданской долине лежит Мертвое море.

Уже стемнело, когда автобус приехал на конечную остановку, на самой южной оконечности моря. В темноте был только один источник света — распахнутые настежь внутренности сельского магазина. К нему мы и пошли.

Неожиданно у припаркованного возле обочины грузовика открылась задняя дверца и с размаху — прямо на нас. По касательной дверца зацепила Сашу Богомолову. Удар по голове, искры из глаз, ссадина. Но вроде жива. Хотя еще несколько сантиметров, и ей запросто могло бы снести голову.

Зашли в магазин, чтобы смазать ссадину йодом. Продавец был сильно взволнован. Он носился вокруг нас и причитал: «Чем я могу вам помочь?», «Чем я могу вам помочь?» Потом притащил салфетки и воду, чтобы обмыть рану. Рана была не серьезная. Но он предложил:

— Давайте оставайтесь ночевать у меня.

Я вежливо отказался и объяснил:

— Мы хотим переночевать на берегу Мертвого моря.

— Тогда давайте я вас подвезу! — обрадовался он возможности хоть чем-то помочь.

Вскоре мы уже мчались на «Мерседесе» (очевидно, доходы от магазина позволяют сводить концы с концами) по шоссе, проложенному по узкой полоске между берегом моря и Моавскими горами.

Слева в лунном свете поблескивала водная поверхность. Вдали, на израильском берегу у подножия гор Иудеи, были видны многочисленные огоньки. А на иорданском берегу никаких признаков жизни не наблюдалось — его окутывала непроницаемая темнота. Как раз такое место мы и искали. Но продавец ни в какую не хотел высаживать нас посреди дороги в полной темноте. Он отпустил нас лишь у поста возле входа в ущелье Вади Муджиб. Пока полицейские не успели нас заметить (иначе тоже будут спасать!), мы быстро развернулись в обратную сторону и пошли назад в темноту.

Если в предыдущую ночь в Петре мы ежились от холода и благодарили судьбу за возможность переночевать под крышей, то всего лишь в пятидесяти километрах оттуда, на берегу Мертвого моря было по-летнему тепло.

Высоко над нами сверкали звезды, на противоположном берегу виднелись огоньки израильских поселений. Нас обдувал мягкий бриз, и со стороны моря доносился шелест волн. А вокруг был лишь залитый лунным светом пустынный берег. Других желающих кемпинговать в этой части побережья не было. А гостиницы и современные лечебно-реабилитационные центры строятся на крайней северной оконечности моря, недалеко от впадения в него реки Иордан.

Уникальность Мертвого моря, прежде всего, в самом его положении — в самой низкой точке на Земле, на 408 метров ниже уровня Мирового океана. Кроме того, это еще и самый соленый водоем планеты. В воде можно найти чуть ли не половину таблицы Меделеева — от брома и хлора до редкоземельных металлов. Содержание солей здесь почти в 8 раз больше, чем в среднем в Мировом океане.

Внешне Мертвое море выглядит не как озеро, которым оно фактически является, а именно как море. Волны набегают на усыпанный галькой пляж мелкими, маслянистыми рядами. На берегу нет ни раковин, ни травы, ни кустиков — вообще никаких признаков жизни. В воде не водится рыба и не растут водоросли. А причина в том, что этот водоем — огромный химический котел. В гигантскую яму впадает река Иордан да несколько мелких речушек. Отсюда ничего не вытекает. Да и куда вытекать? Это же и так самая низкая на земле точка. Вода из Мертвого моря может уйти только одним путем — испарившись. Именно так она и уходит. А соль и другие тяжелые химические вещества остаются.

Купание в очень плотной и маслянистой на ощупь воде оставляет незабываемые впечатления. Из-за высокой плотности воды в ней невозможно утонуть. Правда, и плавать непросто. Марк Твен в книге «Простаки за границей» писал: «Лошадь совсем теряет равновесие в Мертвом море, не может ни плыть, ни стоять, она тут же опрокидывается набок». У нас получалось немногим лучше. Мы могли спокойно лежать на спине, подняв руки и ноги. Были бы газеты, смогли бы и читать одновременно с купанием. Но стоило повернуться на живот, чтобы сделать хоть несколько гребков, как спину сразу же выгибало дугой, а руки и ноги торчали над водой. Если же мы начинали размахивать руками, то брызги летели во все стороны. Когда же хотя бы самая маленькая капля попадала в глаза, приходилось на берег выбираться на ощупь. Но и на берегу пресной воды не было. Мы же купались не на территории отеля, где обязательно стоят души, а в диком безлюдном месте.

Вода на теле быстро высыхала и превращалась в колючую соляную корку, горькую на вкус. Надо было срочно искать, где бы ополоснуться.

Вышли на дорогу и стали голосовать. Остановился микроавтобус с тремя парнями. Мы посмотрели друг на друга и… попадали от хохота. Они тоже были с ног до головы покрыты толстым слоем соли. Так мы познакомились с тремя неразлучными приятелями — Саудом, Саламом и Махмудом. Они вместе работают на стройке в Аммане, вместе живут в общежитии. Только один раз в неделю у них есть выходной. И свободное время друзья также предпочитают проводить вместе. Они тоже купались на диком пляже. И теперь искали, где бы ополоснуться.

Горячие источники Хаммамат Майн известны уже четыре тысячи лет. По легенде, они были найдены чернокожим рабом царя Соломона, и позднее здесь совершали могущественные магические обряды. Считается, что вода в них исцеляет от самых запущенных форм ревматизма, неврита и сопутствующих им болезней. Говорят, здесь лечился сам Ирод Великий. Недавно французская компания взяла источники в аренду.

Рядом с ними построили пятизвездный отель, а сами источники огородили и сделали платный вход.

— Зачем платить по 10 евро? — сказал Махмуд (он вел микроавтобус и был в компании троих приятелей самым главным) и повел нас за собой, вдоль стены.

Нам пришлось перелезать через стену, карабкаться по еле заметной тропе на скалу, спускаться в ущелье, затем еще несколько раз наверх и вниз. И только после этого мы попали в узкую расщелину. В воздухе стоял — хорошо различимый запах сероводорода, а камни были покрыты пятнами и полосами минеральных отложений. Неудивительно, что в Мертвом море столько соли! Вода из источников сливалась в заросшую тамариском и похожим на бамбук тростником реку. А та понесет соль дальше к морю.

Воды в реке было по щиколотку. Но в ней встречались и водопады до трех метров высотой, и «омуты» — глубиной до 30–50 сантиметров. Там мы наконец смыли с себя соль и немного понежились в горячей и, что очень важно, пресной воде.

По пути в Амман приятели сделали крюк, чтобы показать нам гору Небо. Интересно, что сами они там никогда не были. Поэтому ориентировались по указателям (все надписи — только на арабском), спрашивали дорогу у водителей и редких пешеходов.

Согласно Библии именно с горы Небо, вершина которой находится на высоте 802 метра над уровнем моря, пророк Моисей впервые узрел Землю обетованную. Здесь же его позднее и похоронили — хотя где конкретно, неизвестно до сих пор.

В III–IV веках на горе построили мемориальную церковь, а в VI веке на ее месте возвели византийский храм. Он стоит на том самом месте, где согласно традиции, стоял Моисей, когда Господь «показал ему всю землю от Гилеада до Дана».

Мы въехали с восточного склона. Подъем был до того плавным, что не было ощущения восхождения на гору. Но с западной стороны она обрывается в открытое пространство. Перед взором открылась пропасть, изборожденная глубокими расщелинами.

Чуть дальше виднелась спокойная гладь Мертвого моря, а на его противоположном берегу были видны безжизненные горы Иудеи — еврейская Земля обетованная. На смотровой площадке, устроенной для туристов на обрыве, стоял указатель направлений — для тех, кто плохо знаком с географией Святой земли. Можно было понять, в какой стороне находятся гора Хеврон, высокогорье Иудеи и Самарии, Иорданская долина.

Гора Небо всегда считалась священным местом. И сейчас на ней можно увидеть объекты, разделенные двумя тысячелетиями — древние византийские мозаики и авангардный «Змеиный крест», сваренный из ажурных металлических конструкций.

В Амман мы приехали уже поздно вечером. Приятели высадили нас у автовокзала на площади Абдали. Там как раз грузился последний в этот день автобус в Сирию. Причем шел он не в Дамаск, а на крайний север страны — в Алеппо.

Глава вторая Сирия

Официально въезд в Сирию для россиян — визовый. Но въездную визу — с минимумом формальностей и всего за 20 долларов США — можно оформить прямо на границе. Так мы и сделали. Плюс за выезд из Иордании заплатили по 10 иорданских динаров. Вообще-то эти деньги берут за въезд в страну. Но мы-то въезжали в безвизовую свободную экономическую зону Акаба и ничего не платили.

В Алеппо мы попали ранним утром. Улицы постепенно оживали. Первыми на них появились дворники и продавцы молочного киселя. Посыпанный молотой корицей кисель и коржик — стандартный завтрак местных жителей. Чуть позднее подтянулись и продавцы фалафеля — так называют лепешку, в которую заворачивают тефтели из гороха нута со специями и салатом.

В применении к Алеппо выражение «Старый город» кажется недостаточным. Это не просто старый, а один из старейших из до сих пор обитаемых городов Земли.

Согласно Библии, на холме, возвышающемся в центре Алеппо, жил пророк Авраам. Местным жителям он запомнился тем, что по вечерам бесплатно раздавал бедным молоко от своей коровы. Отсюда, как полагают, и произошло арабское название города — Халеб (Халеб-эш-Шабба, «Свежее молоко»).

За свою долгую историю город пережил нашествия хеттов, египтян, ассирийцев, персов, греков и римлян, прежде чем покорился арабам и стал крупным мусульманским центром.

Самая главная мечеть — Джами аль-Омауи (Мечеть Омейядов) известна также как Джами аль-Кабир — Великая мечеть. Ее квадратный, а не круглый, как у большинства других мечетей, минарет украшен тремя поясами арабской вязи. Мечеть была построена на месте собора Святой Елены в 715 году по приказу омейядского халифа Сулеймана. По легенде, здесь был захоронен исламский пророк Закария, который в Библии упоминается как Захарий, отец Иоанна Крестителя. В качестве образца архитекторы взяли уже существовавшую к тому времени дамасскую мечеть Омейядов.

Самая интересная и оригинальная часть мечети — двор, вымощенный плитками из цветного камня в виде пересекающихся квадратов и прямоугольников. Он сохранился в первоначальном виде. Но мраморную облицовку стен по приказу аббасидских халифов сняли и увезли для украшения мечети в Багдаде.

Мечеть открыта не только для паломников, но и для туристов. В том числе и немусульман. Мы зашли внутрь. Во внутреннем дворе в специальном фонтане под куполообразной свинцовой крышей мужчины совершали омовение, готовясь к намазу. Дети бегали вперегонки. Женщины о чем-то судачили между собой. Заглянув в одну из боковых галерей, я увидел, как рассевшиеся длинными рядами прихожане одновременно по команде муллы раз за разом кланялись в сторону Мекки. Спокойная, тихая, мирная атмосфера.

Дело происходило в ноябре 2009 года. А в марте 2011 года в Сирии началась гражданская война. Мечеть стала ареной кровопролитных боев. В октябре 2012 года правительственные войска напали на скрывавшихся в Великой мечети боевиков. В ходе штурма возник пожар, уничтоживший часть здания. Но это было только начало. В конце февраля 2013 года взорвали южную стену, а в апреле того же года в ходе ожесточенных боев был полностью уничтожен уникальный минарет. Война продолжается. Останется ли от мечети вообще хоть что-нибудь, неизвестно.

Рынок окружает Большую мечеть с трех сторон. В Средневековье ремесленники Алеппо объединялись в гильдии — по профессиональному принципу. И сейчас здесь есть улицы кузнецов, кожевников, красильщиков и ткачей. На одной из улиц продают исключительно специи: корицу, гвоздику, кориандр, анисовое семя, алоэ, мускатный орех, шафран, тамаринд, хну и какие-то совсем неизвестные пряности. На соседней улице торгуют исключительно мылом. Его до сих пор варят в полном соответствии с традиционной технологией, которой уже не одна тысяча лет. Секреты производства и тонкости мастерства передаются только внутри семей мыловаров — от отца к сыну. А возраст некоторых мыловаренных фабрик превышает 500 лет.

Крепость занимает вершину плоского, со срезанной вершиной холма. Холм этот искусственного происхождения, и воспоминания о его создании сохранились в местной арабской легенде, которая утверждает, что холм возведен на восьми тысячах колонн.

С какой стороны ни посмотри, до стен нужно карабкаться метров пятьдесят по крутому склону, выложенному гладким камнем. Но и для того, чтобы добраться до его основания, нужно преодолеть широкий крепостной ров. Это сейчас он пустой, а раньше в случае опасности быстро заполнялся водой.

У крепости есть только один вход. И укреплен он так, что сам по себе напоминает средневековый замок. Предмостная башня, высотой 20 метров, стоящая на внешней стороне рва, защищает каменный арочный мост. Он ведет к громадной башне перед крепостными воротами. А сами ворота со створками из кованого железа расположены не фронтально, а в боковой стене башни. До них не так-то просто и добраться. А уж тараном орудовать совсем несподручно.

Крепостные укрепления прошли проверку в X веке, когда на город напала византийская армия. Штурм оказался безуспешным. Началась осада. Чтобы сломить сопротивление защитников, каждый день перед входом в крепость казнили захваченных в плен горожан. Было казнено двенадцать тысяч человек, но крепость так и не сдалась. Но неприступная для захватчиков крепость в XIX веке была легко сметена землетрясением. Причем все здания были так сильно разрушены, что восстановительные работы затянулись на сто лет. Но так и не были закончены.

Алеппо окружает пустыня, на которой возвышаются десятки холмов, в большинстве своем искусственного происхождения. Они выросли на месте древних поселений, над руинами забытых городов. В середине прошлого века археологи обратили внимание на странные каменные вазы, которые крестьяне находили во время сельскохозяйственных работ в районе кургана Тель-Мардих. В 1964 году группа итальянских и сирийских археологов под руководством Паоло Маттье начала раскопки. Под курганом был найден город Эбла, существовавший в III тысячелетии до н. э.

До Эблы мы добирались на перекладных. Вначале на автобусе по шоссе на Дамаск доехали до поворота. Затем нас подбросили в кузове, наполовину заполненном мешками с мукой. А затем примерно километр пришлось идти пешком.

Похоже, туристы бывают здесь редко. У входа на руины, возле маленького домика, похожего на строительную бытовку, за стоящим под открытым небом столом сидел солдат. Он подозвал нас к себе и тщательно — под диктовку — записал наши имена. Судя по тому, что книга учета посетителей была большая и толстая, но исписана только малая ее часть, здесь оптимистично верят, что когда-нибудь и эти руины станут популярным туристическим направлением.

Начатые в 1964 году раскопки продолжаются. Интересно, что перекопана не вся территория города, а лишь отдельные, не связанные между собой фрагменты. То тут, то там видны огромные «лунки», как на гигантском поле для гольфа. Уже раскопали дворцовый комплекс с просторными залами, сложенными из необожженных кирпичей, побеленными стенами, деревянной колоннадой и парадной лестницей. Но настоящей сенсацией стали найденные в одном из крыльев дворца архивы.

Дворец был сожжен, сгорели и деревянные полки, на которых хранились древние документы. Но сами они уцелели. Ведь их писали не на легко воспламенявшейся бумаге, а на прочных глиняных табличках. Они в огне не сгорели. Наоборот, после такого не предусмотренного технологией обжига стали еще прочнее.

Такой обширной библиотеки археологам еще никогда не попадалось. Поэтому найденные на руинах Эблы «книги» стали одной из величайших археологических находок XX века на территории Сирии.

Ученые, засучив рукава, взялись за расшифровку. Вскоре выяснилось, что в архиве хранились преимущественно договора и приказы. Они дали возможность понять, как управлялись город и подвластная ему территория, как были организованы экономика, финансы, торговля, налоговая система.

Город Эбла был не только столицей, но и одним из крупнейших торговых центров Древнего Востока. Здесь был создан мощный бюрократический аппарат. Государственные чиновники определяли, какие именно товары требуются, определяли их количество и качество, контролировали сроки поставок. На драгоценные металлы, ткани, древесину и гончарные изделия была государственная монополия.

В Эбле не было передачи власти по наследству. Правителя назначал совет старейшин, в который входили представители самых богатых и влиятельных семей. Прежде чем претендовать на высший государственный пост, чиновник должен был проявить себя на должности губернатора какого-либо города или на дипломатической службе.

В архиве сохранилось много табличек с международными договорами. Многие соседи признавали власть Эблы. Однако ничто не вечно в этом мире. В 2250 году до н. э. на город напали войска государства Аккад, под предводительством полководца Нарам-Суэна. Нападавшие и сами были удивлены успехом своего предприятия. Когда им удалось захватить и сжечь Эблу, на руинах установили памятный камень с надписью: «Нам удалось победить город, который еще не побеждал никто с момента сотворения мира».

С руин Эблы мы отправились на руины Афамии. Судя по карте, прямой дороги туда нет. Нам придется вернуться назад на главное шоссе, проехать по нему немного на юг, потом свернуть на восток и долго-долго петлять по мелким сельским дорогам.

В Сирии существует хорошо развитая сеть автобусов и маршрутных такси. Трудность состоит только в том, что направления движения на них написаны исключительно по-арабски. Стоит зайти на автовокзал и начать спрашивать, где маршрутка, идущая в какой-нибудь нужный нам город, как выясняется, что ВСЕ маршрутки идут именно туда. На практике же это означает, что любой водитель готов бросить свой маршрут и везти иностранцев именно туда, куда им нужно. Естественно, ожидая при этом, что ему заплатят уже не по расценкам маршрутного такси — они стоят очень дешево, а как за аренду всей машины — уже существенно дороже.

Когда мы уезжали с автостанции, приходилось применять сложную технологию. На все вопросы «куда вам надо?», мы никогда не признавались в истинной цели нашего путешествия, а задавали встречный вопрос «А вы куда?». И и так обходили всю стоянку до тех пор, пока не найдем маршрутку, идущую в нужном направлении.

Следующий вопрос: «Сколько стоит проезд?» Его также не стоит задавать водителям. Они часто имеют неадекватное представление о реальной стоимости проезда — правда, ошибаются всегда только в большую сторону. Поэтому мы спрашивали не водителя, а пассажиров — тех, кто едет туда же, куда и мы: «Вы сколько будете платить?» А затем, уже прибыв на место, платили по стандартной таксе. Только так в Сирии и можно было доехать куда хочешь, и заплатить сколько положено.

К сожалению, эту технологию можно применять только на конечных остановках маршруток. А как разобраться с проходящими маршрутками? Вот это нам как раз и предстояло выяснить, когда мы вернулись с руин Эблы на шоссе, связывающее Алеппо с Дамаском. Время шло к вечеру, поэтому мы пытались остановить все, что двигалось в попутном направлении, — легковушки, грузовики, автобусы, маршрутки.

Первой остановилась именно маршрутка. Куда именно она идет, понять не удалось. Поэтому я сам показал водителю на карте маленький городок Маарет ан-Нуаман, в районе которого от шоссе на запад уходит нужная нам дорога. Маршрутка явно шла куда-то дальше. Но ведь по пути!

Водитель, поняв, куда нам надо, согласно кивнул головой — довезет. Сколько нужно будет заплатить, мы не спрашивали, полагая, что все равно дорого не будет. Ехать-то было не больше тридцати километров. По местным расценкам, в переводе на рубли, это никак не больше 5—10 рублей с человека.

В Маарет ан-Нуаман мы попали уже в темноте. И как мы поедем дальше? Оттуда до руин Афамии, к которым мы направлялись, не было прямой дороги. Судя по карте, нам предстояло несколько раз сворачивать, петляя по мелким деревенским дорогам.

Автостоп, конечно, в Сирии замечательный. Но не на ночных сельских дорогах. Там еще и ориентироваться сложно из-за того, что все указатели исключительно на арабском языке (они продублированы на английском только на больших дорогах).

Мы взяли рюкзаки и вышли из маршрутки. И тут шофер спросил:

— А вы, собственно, куда едете? — Даже ему ясно, что в такой дыре, как Маарет ан-Нуаман, нам делать нечего.

Пришлось сознаться.

— А я как раз ИМЕННО ТУДА и еду. — Конечно, говорил он по-арабски, но мимика и жесты были понятны и без перевода.

Удивляясь тому, как нам несказанно повезло, мы сели назад на свои места. Конечно, и в маршрутке мы пытались выяснить, куда именно едут сидящие с нами пассажиры (а салон был битком забит). Но так и не поняли.

В кромешной темноте мы долго кружили по узким сельским дорогам. Машин не было совсем — ни попутных, ни встречных. Несколько раз сбивались с пути. Несколько раз шофер уточнял направление у прохожих. Так мы кружили около часа.

Маршрутка остановилась у входа на руины.

— С вас 600 лир, — сообщил водитель будничным тоном.

Вот оно что! Все же мы попались. По местным расценкам на маршрутки мы втроем никак не могли проездить больше, чем на 60 лир. Меня удивила реакция пассажиров. Салон маршрутки был забит битком. Усталые после длинного рабочего дня люди, очевидно, возвращались к своим семьям. Куда именно они ехали, нам так и осталось неизвестно. Но уж никак не в Афамию! А шофер целый час кружил по каким-то дырам. И ведь никто не возмущался!

Олег, конечно, сразу же стал торговаться. Хотя со стороны его разговор с шофером напоминал скорее перепалку, чем мирное обсуждение справедливой цены.

К нам подошел мужчина, стоявший у входа на руины. На хорошем английском языке он объяснил:

— Водитель просит, чтобы вы заплатили ему не по расценкам маршрутного такси, а за аренду всей машины.

— Хорошо, что не просит платить еще и за аренду пассажиров, — Олег всегда возмущался, когда считал, что нас хотят обманным путем развести на деньги.

— Я понимаю, что вы не собирались ехать на такси. Ну, недоразумение получилось. Когда не знаешь местного языка, такое случается. — Прямо-таки философское замечание.

Так мы познакомились с Наджибом, который, как позднее выяснилось, оказался кем-то вроде директора или шефа охраны Афамии. Мы всерьез настроились переночевать прямо на руинах — о чем так прямо и сказали. Он ничуть этому не удивился, но стал нас отговаривать:

— Ночью здесь холодно. Давайте лучше поедем ко мне домой. Будете моими гостями.

Однако мы по-прежнему хотели спать именно на руинах, под звездным небом.

Наджиб уехал на мотоцикле, а мы забросили рюкзаки в кусты и пошли бродить по руинам. Здесь не заблудишься даже ночью. Направление задавали длинные ряды мраморных колонн, освещенных светом полной луны.

Казалось, мы были совершенно одни во всем разрушенном античном городе. Но вскоре увидели, что к нам движется человек с фонариком — вероятно, Наджиб не был здесь единственным охранником, потому-то так легко и покинул свой пост.

Я думал, что охранник был привлечен вспышками фотоаппаратов — света полной луны все же было недостаточно для того, чтобы фотографировать. Однако, судя по тому, что он ничуть не был удивлен, увидев ночью троих европейцев, его наверняка предупредил Наджиб (в Сирии мобильные телефоны есть почти у всех).

У нас появился гид. В качестве указки он использовал мощный фонарь, свет от которого направлял на элементы зданий, на которые хотел обратить наше особое внимание. Например, на барельефы на капителях в форме эрегированного мужского члена. Днем их мы могли бы и не заметить. Но вырванные из мрака мощным фонарем фаллосы вспыхивали, как картинки на экране монитора.

После экскурсии по освещенным луной руинам мы попрощались с охранником и отправились в город. Хотя вряд ли так можно назвать маленький поселок с единственной улицей, протянувшейся у основания холмов. Свои рюкзаки мы оставили в кустах, намереваясь после ужина вернуться и переночевать на руинах, как и собирались.

Пока мы бродили по единственной улице в поисках открытой в этот поздний час закусочной, буквально КАЖДЫЙ встречный — а их было около двадцати человек — непременно спрашивал: «Где вы собираетесь ночевать? Не знаете?» — и тут же приглашал к себе в гости.

Мы вежливо отказывались. Говорить, что собираемся ночевать на руинах, не стали — нас бы здесь не поняли. Пришлось придумать, что мы уже остановились у нашего друга. После этого никто уже не пытался настаивать — переманить к себе гостя без разрешения хозяина было бы верхом неучтивости.

Поужинав в еще не закрытой забегаловке, мы свернули с центральной городской улицы на дорогу, ведущую вверх по склону холма в сторону руин. И тут прямо перед нами из ворот углового дома выехал мотоциклист. Уже немного проехав мимо, он затормозил и на удивительно хорошем английском языке спросил:

— Не хотите ли зайти ко мне в гости, выпить кофе?

Не знаю почему, но я сразу же согласился. Хотя до этого легко отшил два десятка аналогичных предложений.

Конечно, чашечкой кофе дело не ограничилось, на стол хозяева (у мотоциклиста были жена и несколько детей разного возраста) поставили вазу с фруктами, вазочки с орехами, сладости — здесь любят и умеют принимать гостей.

Мы сидели не на полу, а за большим обеденным столом — это было одно из проявлений интереса хозяина ко всему европейскому. Мусаб Хамади, как выяснилось в разговоре, закончил университет в Дамаске, а работал учителем английского языка в школе. В свободное время он подрабатывал переводами.

— Я уже несколько романов перевел на арабский язык, — с гордостью сообщил он. — Сейчас, например, перевожу роман Джейн Остин. — Он показал книжку в бумажном переплете и стопку распечатанных на принтере листов. Затем продолжил: — Я, возможно, и не такой знаток английского языка, как какой-нибудь профессор из европейского университета. Но и за работу мне платят в разы меньше. А для меня переводы — это не только солидная прибавка к зарплате учителя, но и прекрасная возможность улучшить свой английский. Да и сам думаю взяться за перо и написать роман. Пока единственное мое произведение, которое можно назвать «литературным», — знак кавычек он показал пальцами, как это часто делают европейцы и американцы, — это брошюра по грамматике английского языка.

В разговоре мы затронули широкий спектр тем. Мусаб Хамади явно наслаждался возможностью попрактиковаться в разговорном английском, а у нас появилась возможность поговорить с англоязычным местным жителем о сирийских делах.

Мусаб считает, что Сирия — светское государство, где все религии пользуются одинаковыми правами.

— Если вы увидите женщину, закутанную с головы до пят в черную одежду — в полном соответствии с ортодоксальным исламом, то не думайте, что это ее муж заставляет. У нас женщины надевают чадру только по своему собственному выбору. У нас, кроме мусульман, живут и христиане. Поэтому на улицах можно встретить женщин не только без хиджабов, но и без платков. А девушки часто ходят в джинсах и кроссовках.

Мы поговорили о литературе, религии, о политике — сами, впрочем, эту тему старались не затрагивать и не развивать. Уже прощались, вежливо отказавшись от очередного предложения переночевать в доме, когда Мусаб вспомнил, что у него уже гостил путешественник из России.

— Он так же, как и ты, — он обращался ко мне, — не только путешествует, но и пишет книги. Кстати, одну из них подарил и мне. Эта книга до сих пор у меня. Я вам сейчас ее покажу.

Мусаб сходил в комнату (мы распивали чаи в большом внутреннем дворе) и принес книгу Антона Кротова «Автостопом в Судан». Вот уж действительно, мир тесен. Вернувшись в Москву, я рассказал Антону, с которым знаком уже пятнадцать лет, что в Сирии его прекрасно помнят.

Отказавшись от всех приглашений в гости, мы пошли назад на руины. Днем было по-летнему тепло. Но ночью становилось все холоднее и холоднее. Оказывается, в ноябре здесь почти так же холодно, как в Подмосковье в сентябре. А спальные мешки у нас рассчитаны на летнюю погоду. И что мы будем делать, если станет еще холоднее? Разводить костер? Прямо на руинах?

Мы так и не успели ничего решить. Оказалось, решение уже давно принято и без нашего участия. У входа на руины топтался охранник. Но не тот, который проводил нам экскурсию, а другой. Он явно терпеливо ждал, когда же мы вернемся из поселка.

Поджарый старик с заросшим щетиной постоянно улыбающимся лицом сделал то же самое, что и почти все жители этого поселка, — пригласил нас переночевать. И мы согласились.

Абдул Сайд, так звали старика, повел нас к своей сторожке — маленькому каменному домику с плоской крышей. Как оказалось, руины Афамии находятся под круглосуточной охраной. У другого входа, с противоположной стороны, есть еще одна сторожевая будка, а в ней — еще один охранник. Они с Абдул Саидом регулярно, но по очереди обходят руины, проверяют, все ли на них спокойно. Так что еще неизвестно, удалось бы нам где-нибудь спрятаться, чтобы нас ночью не нашли. Конечно, руины охраняют не от любителей ночевать под звездным небом, а от черных археологов. В Сирии за незаконные раскопки карают очень сурово — вплоть до высшей меры.

В сторожке Абдул Сайд угостил нас чаем — на Ближнем Востоке без этого никак. Но общаться нам пришлось преимущественно на языке жестов. Никакими иностранными языками охранник не владел.

Домик был таким маленьким, что на полу едва-едва хватало места для четверых. Олег сразу же заявил, что пойдет спать на крышу — под звездным небом. Я предпочел бы сделать то же самое. Но Саша заупрямилась. Она боялась, что ночью замерзнет, и была настроена остаться в сторожке. Пришлось и мне спать в домике. Иначе Абдул Сайд был бы очень удивлен, увидев как двое мужчин отправились спать на крыше, а женщину оставили с ним наедине.

Абдул Сайд ночью несколько раз вставал, обходил руины и возвращался. А как только едва-едва рассвело, он потащил нас с собой, чтобы показать спрятанные от глаз обычных туристов сокровища. Он провел нас по храмам, которые стоят в стороне от главной улицы и поэтому редко удостаиваются внимания праздных посетителей. В них, как оказалось, сохранились фрагменты мозаичных полов. Но для защиты от непогоды и вандализма они присыпаны слоем земли. Охранник аккуратно очищал какой-нибудь участок, на который хотел обратить наше внимание, а затем вновь тщательно засыпал его, чтобы скрыть от случайных глаз.

В античные времена Апамею окружала 6-километровая крепостная стена с семью воротами. Шестнадцать параллельных и поперечных улиц делили город на кварталы. Сейчас уже раскопана и частично восстановлена главная улица — Кардо Максимус, шириной около 40 метров и протяженностью почти два километра.

Как и в любом античном городе, колонны сохранились здесь значительно лучше, чем каменные стены. Стены обычно разбирают на стройматериалы, крыши при падении разбиваются в крошки — если были сделаны из камня или покрыты черепицей, или идут на дрова — если были из дерева.

Уже готовые, тщательно выровненные камни, из которых были сложены стены, — отличный строительный материал. Из них можешь строить что хочешь. Хоть церковь, хоть мечеть, хоть баню, хоть загон для овец. А колонны? Ну кому они нужны? Из них и сарая-то приличного не сложишь. Вот они и стоят до тех пор, пока сами не рухнут. А как рухнут, то и лежат себе мирно, зарастая чертополохом и постепенно погружаясь в землю.

Поэтому сейчас на руинах античных городов чаще всего только колонны и сохранились. Если у властей находятся деньги не только на раскопки, но и на реставрацию, то рядом с античными колоннами появляются сложенные из неестественно ровных камней сооружения. Если же денег мало, то все ограничивается тем, что колонны поднимают, ставят на пьедесталы, с которых они попадали, и на том считают работу законченной. Вот и в Афамии на всем протяжении улицы тянутся в один-два ряда 10-метровые мраморные колонны. А никаких стен и тем более крыш не видно.

Сейчас город называют Афамией — это искаженное и переделанное на новый лад название античного города Апамея. Но город упоминался в хрониках и под другими именами. Самые древние из них — Каркар и Фарнака. Александр Македонский переименовал его в Пелу — так называлась родина его отца Филиппа Македонского, а правитель Сирии Селевк Никанор — в Апамею.

Этот город прославился не ратными подвигами его жителей, а художниками, учеными, врачами и философами. Например, один из местных уроженцев философ-стоик Посидоний (135—51 гг. до н. э.), основатель Родосской философской школы, был наставником многих знатных римлян. В числе его учеников были и такие известные люди, как Цицерон и Помпей.

Город был беззащитен перед захватчиками. Он без боя сдавался на милость победителей — вначале арабов, затем — крестоносцев. Новые здания не строились, старые постепенно разрушались. Во времена Османской империи Апамея уже лежала в руинах. Но по крайней мере ее не разобрали на стройматериалы. Как справедливо отмечал Генри В. Мортон, «отдадим должное природной лености турок: они никогда не потрудятся поднять то, что упало, но точно так же не станут ломать то, что само по себе не разрушилось». Поэтому, когда за дело взялись реставраторы, в их распоряжении оказалось столько колонн, что они уставили ими всю улицу. Их здесь больше, чем на руинах любого другого древнегреческого или римского города.

Центральный вход находился на противоположном конце улицы с колоннами. Здесь и сторожка была в три раза больше, чем та, в которой мы провели эту ночь. У известного нам Наджиба там был свой отдельный кабинет. Рядом была и касса. Оказалось, входной билет здесь стоит 250 лир. А ведь нам даже ни разу не заикнулись о необходимости заплатить. Как-то так получилось, что с самого начала охранники руин относились к нам не как к туристам, а как к своим личным гостям.

Проведя ночь и утро на руинах Афамии, мы отправились дальше на юг Сирии. Даже и не подумали искать автовокзал. В сельской местности, с мелкими городками и поселками, где как раз и пролегал наш путь, самый удобный способ передвижения — автостоп.

На дороге останавливался даже не каждый второй, а каждый первый. Проезжали мимо только те, кто не мог взять нас по уважительной причине. А к ним здесь не относится ни отсутствие места в машине — мы ехали в открытом кузове или забирались втроем даже в самую маленькую кабину, ни необходимость свернуть с дороги — нас подвозили и на 200–300 метров. Как-то мимо проезжал мотоциклист. Он наверняка стал бы уговаривать поехать с ним, будь нас хотя бы двое. Но посадить на заднее сиденье сразу троих, да еще и с рюкзаками, было нереально даже в Сирии. Хотя представления о загрузке транспортного средства здесь значительно шире, чем у нас. Но и просто проехать мимо он не мог.

В Сирии встреча с европейцем считается удачей, а встреча сразу с тремя — почти как выигрыш джек-пот в лотерее. Мотоциклист долго крутился около нас, уговаривая хотя бы на пять минут зайти с ним в кафе, чтобы он смог угостить нас чашечкой кофе или стаканом чая. Пришлось согласиться. Естественно, на прощание он настоял, чтобы мы записали его адрес и телефон.

— Будете проезжать мимо, заходите в гости!

Точно так же поступали и водители всех без исключения машин, на которых мы проехали хотя бы 100 метров. Вскоре моя записная книжка распухла от имен и адресов. Хотя я понимал, что вряд ли удастся к ним попасть. По единственной причине. Стоит в Сирии спросить у кого-нибудь дорогу к нужному дому, как сразу же в ответ услышишь: «Зачем так далеко идти? Лучше заходи ко мне в гости».

Из очередной попутки мы вышли у замка Масьяф — полуразрушенной крепости, возвышавшейся на скале посреди города. Внутри было много полуразвалившихся зданий, переходов, внутренних двориков, сводчатых подвалов и уходящих далеко вглубь каменных лестниц. Но самое главное в замке Масьяф — не камни, а связанная с ними история. Именно своей необычной судьбой этот замок и отличается от многочисленных замков Сирии.

В XII веке на территории Сирии появилась армия крестоносцев. Христиане пришли на Святую землю как бы с целью освобождения Гроба Господня от мусульман. Однако здесь уже были свои христиане — греки, сирийцы, армяне. Они испокон веков жили бок о бок с мусульманами и совсем не обрадовались появлению «освободителей». Для них это означало лишь подчинение новым хозяевам, пришедшим из Западной Европы. Но и мусульмане не выступали против крестоносцев единым фронтом. Они были раздроблены на несколько враждующих между собой направлений и сект.

Большинство мусульман — сунниты («люди веры»), или традиционалисты; меньшинство, сейчас обитающее преимущественно в Ираке и Иране, — шииты, которых сунниты считают раскольниками. У каждого направления есть своя религиозная иерархия, свои святые, свои священные места, свои праздники и своя собственная интерпретация Корана.

Шииты составляют сравнительно небольшой процент от общего числа мусульман, но отличаются большей решительностью и организованностью. Поэтому некоторые шиитские секты, несмотря на свою сравнительно малую численность, в Средние века имели огромное политическое влияние и представляли собой хорошо организованную военную силу.

Во время появления в Сирии крестоносцев самой известной и влиятельной шиитской сектой была секта исмаилитов, известных также как низариты и ассасины. Штаб-квартира этой секты находилась в замке Аламут в Западном Иране.

В Сирии исмаилиты владели несколькими хорошо укрепленными замками, и главным из них был замок Масьяф. В 1169 году из Аламута, главной штаб-квартиры исмаилитов, сюда прибыл Синан ибн Салман ибн Мухаммед, также известный под именем Рашид ад-дин Синан аль-Басри (1162–1192). Он был не только духовным лидером и храбрым воином, но и опытным политиком. Оценив сложившуюся в Сирии обстановку, он понял, что в окружении сильных врагов его маленькая секта сможет уцелеть только с помощью нетрадиционных методов ведения войны.

Синан занялся созданием, как сказали бы сейчас, отрядов специального назначения. В них набирали фанатичных убийц-смертников — фидаи. Говорят, что в процессе подготовки боевиков использовался гашиш. С его помощью вызывали галлюциногенные переживания. А адептам говорили, что они краешком глаза заглянули в рай, в который попадут насовсем, если пожертвуют своей жизнью ради общего дела. Именно поэтому исмаилитов стали называть «хашишины», или «ассасины».

Пользуясь хитростью и коварством, ассасины близко подбирались к вельможе и наносили смертельный удар отравленным кинжалом. После выполнения своей миссии убийцы даже не пытались скрыться с места преступления. Они либо погибали от рук охранников, либо сами кончали жизнь самоубийством. Ведь их на совершение террористического акта толкало стремление погибнуть героем — и сразу же попасть прямиком в рай, минуя чистилище.

В 1271 году султан Египта Бейбарс узнал о том, что исмаилиты готовят на него покушение, и сам перешел в нападение. Его армия стала методически захватывать замки исмаилитов. Сирийский орден ассасинов был официально распущен. Однако отработанные ассасинами методы террористической и подрывной деятельности позднее широко использовались тайными обществами Европы и спецслужбами европейских государств.

Из Масьяфа наш путь лежал в сторону замка крестоносцев Крак-де-Шевалье. Нам повезло. Попался удивительно добросердечный, даже по сирийским меркам, водитель. Он довез нас «сколько по пути» и даже чуть дальше, высадил на каком-то глухом повороте и уехал. Но вскоре вернулся и предложил: «Давайте я вас подвезу прямо до замка. Иначе вы здесь надолго застрянете».

В замке Крак-де-Шевалье располагалась штаб-квартира Великого магистра ордена госпитальеров, а обороной замка руководил командир гарнизона — кастелян. Его каждые несколько лет переизбирали. Но задача у всех кастелянов была одна — защищать замок.

Госпитальеры построили стены, составлявшие единый массив со скалой, на которой стоял замок. Их нельзя было ни взорвать, ни пробить тараном. С востока, севера и запада крутые склоны делали замок почти неприступным. Нападения можно было ждать только с юга, где скальный выступ сообщается с примыкающей возвышенностью. Для защиты крепости с этой стороны в скале прорубили глубокий ров.

Внешнюю стену, высотой 9 метров и толщиной 5 метров, укрепили 13 башнями, установленными через каждые 50 метров. Эта стена была отделена от внутреннего замка рвом с водой, шириной до 15 метров.

В стенах — как во внешней, так и во внутренней — были проделаны узкие щели для лучников. Они могли вести оттуда огонь по нападавшим, оставаясь почти невидимы и практически неуязвимы.

На стенах были установлены навесные бойницы. Через них на головы нападающих было удобно лить кипяток или расплавленную смолу. Если же врагам удалось бы пробиться через главные ворота, то к воротам внутреннего замка они должны были бы прорываться по 140-метровой извилистой рампе, которая с двух сторон была огорожена стенами с бойницами. Вся территория внутреннего замка была надежно защищена от неприятельских стрел и ядер каменными сводчатыми потолками и крытыми переходами. А если бы враги все же попали внутрь, то им пришлось бы долго блуждать по нескончаемому лабиринту потайных комнат, узких ходов и просторных залов. И везде могла быть засада.

Взять штурмом такой хорошо укрепленный замок было практически нереально. Но и осада этой неприступной крепости была делом бесперспективным. Гарнизон, в котором было от 2 до 4 тысяч человек, имел запас продовольствия и дров на пять лет. Защитники могли продержаться до подхода подкрепления или до тех пор, пока у осаждающих не истощится терпение.

29 марта 1271 года мамлюкский султан Бейбарс (1260–1277) послал на штурм Крака-де-Шевалье 12-тысячное войско. Мамлюки с огромным трудом прорвались за первую линию обороны. Защитники замка укрылись во внутреннем замке. Там они могли бы продержаться еще очень долго. И нападающие это прекрасно понимали. Но и на подкрепление крестоносцы рассчитывать не могли. Начались переговоры о капитуляции — в обмен на право беспрепятственного прохода в Триполи. Туда же отправились и мы.

Глава третья Ливан

На сирийско-ливанской границе нас ждал сюрприз. Оказалось, нужно платить не только за въезд в Сирию, но и за выезд. У пограничников уже есть компьютеры, пусть и сильно устаревшие. Но таможенники, которые собирают пошлину за выезд, по-прежнему пользуются механическими счетными устройствами.

Ливанские пограничники удивили меня еще больше. Как известно, россияне прямо на погранпереходе могут получить визу Ливана на месяц. Всего-то и нужно, что заплатить 30 долларов. А вот транзитную визу дают бесплатно. Но всего лишь на два дня. Время пересечения границы на штампе не ставится. Только число. Поэтому, если въехать рано утром, а выехать через две ночи поздно вечером, то получится даже не два, а три полноценных дня. Для нас этого было бы достаточно. Зачем тогда платить за месячную визу?

Три года назад во время «Азиатской кругосветки» мы с Михалисом Овчинниковым специально переночевали недалеко от границы в монастыре Святого Ильи (это было у другого погранперехода), чтобы пересечь границу рано утром. Правда, тогда за три дня мы все равно не управились и выехали из Ливана аж через пять дней. Но пограничник на выездном паспортном контроле придираться к просрочке не стал. На этот раз я тоже предлагал своим спутникам не рваться в Ливан на ночь глядя, а переночевать где-нибудь еще на сирийской стороне.

Однако очередной подвозивший нас водитель специально сделал крюк, что-бы высадить нас прямо на погранпереходе. Возвращаться назад очень не хотелось.

Видимо, придется сократить наше пребывание в Ливане или опять просрочить транзитную визу. Пограничнику я так и сказал.

— Мы едем в Ливан транзитом — на два дня.

Он кивнул головой и быстренько проштемпелевал наши паспорта. Но штампы были не транзитные, а обычные — на один месяц. Причем совершенно бесплатно. Вероятно, россиян на этом погранпереходе он раньше не встречал. Поэтому и отнесся к нам как к европейцам, которых пускают в Ливан без визы на месяц. Сирийско-ливанскую границу мы пересекли уже в полной темноте. И, как водится, вновь оказались в новой стране без копейки местных денег. В деревушке у погранперехода не было ни обменника, ни банкомата. Видно, иностранцы этим переходом пользуются очень редко.

Карты Ливана у нас не было. Я только знал, что мы находимся где-то на дороге в Триполи. Ехать ночью в крупный город совсем не хотелось. Но и оставаться прямо у погранперехода — тоже не лучший вариант. Проехать бы куда-нибудь километров на 20. Только как это объяснить? Ведь первый же вопрос, который задаст водитель, остановившийся подвезти попутчиков: «Куда?» А я и не буду знать, что ответить. Даже если бы мне удалось по-арабски произнести фразу «куда-нибудь вперед, сколько по пути», меня бы здесь не поняли.

Вскоре мы уехали на попутном микроавтобусе до какого-то неизвестного городка, примерно в 15 километрах от границы. Там мы свернули с шоссе на первую попавшуюся боковую дорогу. Вскоре справа начался лимонный сад. Туда мы и свернули. Легли под деревом, чтобы свет полной луны не мешал. Свет и не мешал. Мешали звуки. Да еще какие!

Сначала где-то вдалеке застрочил автомат Калашникова. Потом чуть ли не из «нашего» сада (возможно, это нам только казалось, ведь ночью звуки далеко разносятся) раздались отчетливые винтовочные выстрелы. Когда они замолкли, послышались выстрелы уже с другой стороны. Так мы и спали всю ночь как в прифронтовой полосе или на военном полигоне.

После заполненной выстрелами ночи городок, на окраине которого мы спали, выглядел удивительно мирно. Но на подъезде к Триполи следы гражданской войны — то ли закончившейся, то ли временно приутихшей — были видны повсюду. Вдоль берега Средиземного моря тянулись не отели или курорты, а кучи мусора и палаточные лагеря. Городские окраины тоже выглядели неказисто. Одни дома лежали в руинах, другие несли на себе следы пуль и снарядов. Город удивительно напоминал боснийский Мостар. Ведь многие из старых зданий появились здесь в тот период, когда Ливан и Босния входили в состав Османской империи. На узких центральных улочках сохранились построенные в XIV–XV веках мечети, медресе, ханы, турецкие бани. На рынке торговали сувенирами, драгоценностями и традиционными медными изделиями.

Мы зашли позавтракать в кафе. Прямо посреди обеденного зала раскатывали тесто. Именно оно и служит основой для всех традиционных блюд, которые принято есть по утрам. Была здесь и «Мануши затар» — тонко раскатанная лепешка, помазанная сверху затаром (смесь, в основе которой сухой тимьян), и пита со сладким сыром, и шаурма с овощами в лепешке. А запивать это все можно было только свежесваренным кофе.

Триполи — второй по величине ливанский город, крупнейший порт и торговый центр севера Ливана — возник в результате слияния трех финикийских городов — Арада, Сидона и Тира. Отсюда и название, которое в переводе означает «Тройной город».

В 1102 году город захватил отряд крестоносцев во главе с Раймоном де Сен-Жиль Тулузским, ставшим первым графом Триполи. От крестоносцев осталась возвышающаяся на вершине холма Пилигримов крепость Раймона Сен-Жиля, или по-арабски — Калаат Санджиль. Ее, конечно, неоднократно перестраивали. И сейчас она выглядит как типичная турецкая цитадель.

Период Крестовых походов длился около двухсот лет. Но христиане жили на Ближнем Востоке до появления крестоносцев. Остались они здесь и после их бесславного бегства. В Ливане есть районы, исторически заселенные преимущественно христианами. Один из таких христианских анклавов находится недалеко от Триполи, в долине Кадиша. Там до сих пор живут марониты, последователи святого Марона.

В Бшари автобус остановился возле храма Святого Саба — его два шпиля мы видели еще задолго до того, как доехали до города. Прямо напротив стоит дом ливанского поэта-мистика Халиля Джебрана (1883–1931), одного из самых популярных, переводимых и читаемых авторов XX столетия — как на Востоке, так и на Западе. В этом доме самый знаменитый маронит родился и провел первые двенадцать лет своей жизни. Потом он вместе с матерью, братом и сестрами уехал в США, где уже и стал известным поэтом, писателем и художником. Но согласно завещанию писателя его тело перевезли в Ливан и захоронили на его родине в Бшари, на территории маронитского монастыря Map Саркис.

Свои первые стихи Халиль писал на арабском языке, но затем перешел на английский. Ведь, по его словам, «поэзия — это поток радости, боли, изумления и малая толика слов из словаря». Главными темами в творчестве поэта были религиозная вера и духовная любовь. Будучи воспитанным в семье христиан-маронитов, он сам не относил себя ни к какой организованной религии. В своих произведениях Джебран призывал к очищению духовности от пут религий, к общению с Богом напрямую, без посредничества священников.

Халиль Джебран написал свыше 30 книг. Среди них и «Иисус, сын человеческий», самое большое по объему произведение. Но самой известной его книгой стал сборник поэтических эссе «Пророк», опубликованный в 1923 году. Сам поэт говорил об этом произведении так: «Пророк» — книга, которую я задумал тысячу лет назад, но до конца прошлого года не написал ни одной главы». Поэма, в которой рассматриваются различные аспекты духовной жизни, была переведена на десятки иностранных языков (в том числе и на русский).

Дом Халиля Джебрана в Бшари выглядит очень просто. При входе — заросший травой двор, в котором установлен скромный бюст поэта. Возле него выложенная каменными плитами дорожка сворачивает вправо к одноэтажному каменному дому. В нем всего одна комната, разделенная двумя колоннами на две примерно равные части. В ней есть очаг, топчан и застеленная белым покрывалом железная кровать под балдахином.

Ни книг, ни картин Халиля Джебрана в доме нет. Как писал сам поэт в «Пророке»: «Ведь как ни красив и богат ваш дом, он не сохранит вашей тайны и не спрячет вашей тоски. Ведь то в вас, что не имеет границ, остается во дворце неба, чья дверь — утренний туман и чьи окна — песни и молчание ночи».

Дом поэта — это всего лишь пустая оболочка для тела, его настоящий дом — его стихи. Именно в них продолжает жить его душа. А задача дома-музея в том, чтобы напоминать людям о том, что был на Земле такой поэт — Халиль Джебран.

Из Бшари прекрасно видно лежащую внизу долину Кадиша. Но как туда попасть? Стали спрашивать местных жителей. Одни утверждали, что где-то есть ведущие вниз тропинки. Другие говорили, что они слишком крутые и доступны не людям, а только козам (которые их, собственно говоря, и протоптали). Но даже они не могли точно сказать, где именно эти тропы начинаются.

Пришлось нам самим отправиться на поиски. Вначале мы вышли к стоящей на краю обрыва старой неказистой церкви (простое, сложенное из грубых камней здание с крестом). Вид оттуда был замечательный, но склон оказался чересчур крутым, и никаких следов вниз видно не было.

Пошли дальше вдоль обрыва. По пути забрели в заброшенный по виду сад с одичавшим виноградом, яблоками и хурмой. И тут с противоположного склона долины… по нас стали стрелять из крупнокалиберного пулемета. Пули свистели над головой. В ответ зазвучали одиночные винтовочные выстрелы. Мы оказались где-то посредине между невидимыми стрелками. Звук выстрелов эхом отражался от стен долины. Перестрелка вскоре закончилась. Но мы все же поспешили вернуться в город, под защиту стен.

На противоположном склоне долины от шоссе отходит идущая вниз дорога. У поворота стоял указатель на монастырь Дейр Map Элиша. До него оказалось всего пара сотен метров. Основанную в XIV веке обитель отреставрировали и превратили в музей. Но рабочее время уже закончилось, и монастырские ворота были закрыты на ключ.

Дорога у монастыря не заканчивалась, а шла дальше вниз. На каждом повороте — кресты, статуи Богоматери, скульптурные композиции со сценками из Священного Писания, часовни.

Когда мы спустились в долину, уже стемнело. Стало быстро холодать, а наше туристическое снаряжение было рассчитано только на летнюю погоду (иначе было бы тяжело таскать его вокруг света).

Конечно, в Бшари есть гостиницы. Но возвращаться назад не хотелось. Здесь же, на дне долины, не было даже деревни — только несколько отдельных домиков. Постучали в ближайший из них. Там нас приняли с распростертыми объятиями, напоили чаем. Хозяин дома пожаловался, что места для нас нет, и предложил:

— Давайте я отвезу вас в Бшари.

Мы отказались. Рядом было еще несколько домов. Попытаем счастья там. Пошли дальше. Вскоре дорога уперлась в здание маленькой электростанции. Охраны ~ никакой видно не было. Заглянули внутрь. Там обнаружился единственный работник — охранник и ночной дежурный в одном лице.

Я попытался объяснить, что мы всего лишь просим разрешения переночевать прямо здесь — на станции. Почему бы и нет? Бросим свои коврики на бетонный пол у генераторов и заберемся в спальные мешки. Все же будет теплее, чем под открытым небом.

Мужик не говорил по-английски. Но и язык жестов не помогал. Он просто не мог понять, как это в принципе возможно? Спать в машинном зале? И все же он очень хотел нам помочь. Жестами объяснил, что лучше всего нам вместе сходить к человеку, который говорит по-английски.

Пришли в тот же самый дом, где мы недавно побывали. Хозяева встретили как старых знакомых и с радостью взялись переводить. Вернее, им это и не требовалось. Они и так уже прекрасно знали, что же именно мы ищем. Сторож электростанции обрадовался, что проблема и не такая уж большая. Но спать в машинном зале он нам не разрешил. Оказалось, у него в доме возле станции есть служебная квартира.

— Я с радостью уступлю ее вам. Сам я все равно буду всю ночь на дежурстве.

Квартира была двухкомнатная. Гостеприимный хозяин предложил нам спать в его спальне. Но мы не хотели совсем уж лишать его возможности прикорнуть хотя бы пару минут. Поэтому сдвинули в зале два дивана. Для троих места было предостаточно.

Рано утром мы попрощались со сторожем электростанции и отправились на исследование долины Кадиша. Перешли через реку и стали подниматься к входу в монастырь Дейр Map Антониус Косхайя. Он был открыт. Но внутри — никого! И этот монастырь уже не жилой, а музейный.

Монастырь был основан первым епископом маронитов в начале IV века в пещере, которая сейчас находится внутри длинного двухэтажного кирпичного здания — в ней стоит двухметровое деревянное распятие. За время своего существования монастырь неоднократно разрушался, восстанавливался, снова разрушался и опять восстанавливался. Ведь он хотя и прячется в уединенной долине, но находится на территории Ливана, где испокон веков велись войны, чаще всего принимавшие характер межрелигиозных столкновений. Поэтому именно монастыри и разрушались в первую очередь. Даже удивительно, что какие-то старинные вещи и документы еще сохранились. В частности, в монастырском архиве до сих пор хранится купчая на землю, которую монахи приобрели в 1179 году. Здесь же можно увидеть старинную посуду, предметы культа, манускрипты, останки самого старого на территории Ливана печатного пресса 1783 года. Самый интересный экспонат — кресло, подаренное монастырю лично Людовиком IX (1226–1270), королем Франции, принимавшим участие в одном из Крестовых походов.

Все прилегающие к монастырю склоны превратили в огромный оливковый сад. Деревья высажены длинными рядами вдоль узких террас.

Асфальтированная дорога заканчивается у входа в монастырь. Дальше вниз по долине Кадиша идет автомобильная колея. Когда и она закончилась, началась тропа, на которой через регулярные промежутки стояли указатели на «монастырь Дейр Канноубин».

На деревьях зеленые листья висели вперемешку с желтыми, а на виноградной лозе (она встречается здесь вдоль дороги, но не в виде виноградных плантаций, а как придорожное сорное растение) висели гроздья сладкого винограда. И… никого вокруг.

Было ощущение, что мы попали в IV век, когда именно из-за полной безлюдности долина Кадиша и привлекла внимание монахов, искавших место для уединения.

Первый дом увидели только через несколько километров абсолютно пустой дороги. Из окна выглянул хозяин и на хорошем английском языке пригласил в гости — выпить прохладительных напитков (сразу ясно — не местный). Так мы познакомились с Раймондом Юнанем, оказавшимся ни много ни мало как «хозяином долины Кадиша». Большая часть земли в ней принадлежит именно ему, вернее всей его семье.

Раймонд всю жизнь прожил в Австралии (отсюда и прекрасный английский, и любовь не к чаю или кофе, а к холодным напиткам), и лишь выйдя на пенсию, вернулся на землю предков, занялся обустройством своих фамильных владений на западный манер. Одним из первых практических шагов стала прокладка туристической тропы.

— Раньше через частную территорию, принадлежавшую моей семье, пройти было нельзя. Но я же понимаю, что долина Кадиша — это общечеловеческое достояние. Все должны иметь возможность ее увидеть.

Дом Раймонд построил в полном соответствии с современными австралийскими образцами. Точно в таком же стиле он перестраивал и остальные здания доставшейся ему по наследству фермы.

Мы поговорили о расположенных в долине маронитских монастырях, о христианах и мусульманах. Коснулись и гражданской войны. У «хозяина долины Кадиша» был свой взгляд на нее. Вероятно, в нем также проявилась его ливанско-австралийская сущность.

— После поражения арабов в арабо-израильской войне 1973 года к нам хлынул поток палестинских беженцев. Они обосновались на юге Ливана и стали оттуда совершать партизанские рейды на территорию Израиля. Израиль в ответ стал проводить контртеррористические операции. Ливанское правительство не могло ни защититься от нападений Израиля, ни приструнить палестинских беженцев. Такое положение долго терпеть было нельзя. Христианские вооруженные формирования выступили против палестинцев. А те обратились за помощью к единоверцам — мусульманам. Так началась гражданская война, в которую оказались втянуты Израиль и Сирия, а также их союзники — Советский Союз и США. Самые упорные бои шли в Бейруте. Там христиан и мусульман было примерно поровну. Поэтому ни одна из сторон не могла добиться окончательной победы. В 1992 году в Ливан вошли сирийские войска. С их помощью удалось разоружить военные формирования и прекратить вооруженные столкновения. Но в нашей долине войны не было. У нас же тут все свои — христиане-марониты. Если и есть мусульмане, то они живут тихо и мирно, не высовываясь. А вот когда к нам попытались проникнуть сирийцы, они тут же нарвались на вооруженный отпор и предпочли отступить, оставив нас в покое.

Я не удержался от того, чтобы задать вопрос, мучивший меня с самого въезда в Ливан:

— Нам здесь часто приходилось слышать выстрелы. Практически каждую ночь стреляют. А вчера и днем. Это отголоски войны? Народ по-прежнему воюет между собой?

Раймонд постарался меня успокоить:

— Конечно, вооруженные формирования разоружили и распустили. Но оружия у народа осталось очень много. Да и пострелять у нас любят. Вот и палят где попало. Но не друг в друга. Нахлебались во время войны. Всем досталось. Никто не хочет начинать все с начала. Поэтому, если, не дай бог, какой-нибудь мусульманин нападет на христианина, то его сами же мусульмане и растерзают. И точно так же христиане сдерживают своих чересчур горячих парней.

Тропа, на которой нам не встретилось ни одного человека, привела нас в монастырь Дейр Канноубин. В нем также не было никаких признаков жизни. Все двери, ведущие во внутренние помещения, были закрыты. Можно было только прогуляться по территории, осмотреть окрестности со смотровой площадки и заглянуть в пещеру, вдоль стен которой расставлены деревянные лавки.

Монастырь Канноубин был основан в IV веке во времена византийского императора Теодора Великого. С 1440 года и вплоть до XVIII века именно в нем находилась резиденция патриарха маронитов. Впрочем, как я убедился, заглянув в окно, патриарх жил в простой комнате, не намного отличающейся от обычной монашеской кельи.

В долине Кадиша повсюду видны следы присутствия христиан: монастыри, церкви, часовни, каменные кресты. Тропа хорошо ухожена, а на самых опасных участках снабжена перилами. И при этом нам не встретился ни один человек. Только однажды, заглянув в маленькую пещерную часовню, мы услышали за стеной в кирпичной пристройке тихое бормотание. Но не стали нарушать уединения незримого отшельника. Увидев уходящую круто вверх тропу, мы свернули на нее.

Идти пришлось в плотном тумане, опускавшемся на долину. Появление на дороге грузовика было таким неожиданным, что мы чуть было не оказались под колесами. Водитель успел затормозить в самый последний момент.

Когда-то давно горные хребты Ливана были густо покрыты лесом. Из ливанского кедра финикийцы, греки и римляне строили корабли, египетские фараоны — саркофаги. Даже сам Ной, как гласит предание, использовал при строительстве ковчега именно ливанский кедр.

Древесина кедров ценилась как очень прочная и долговечная. А в начале XIX века французы открыли и еще одно ее ценное свойство. Оказалось, из ливанского кедра получаются отличные дрова. И кедры стали вырубать даже еще активнее, чем раньше. Миллионы хвойных деревьев сгорели в паровозных топках. Когда спохватились, было уже поздно — кедров практически не осталось. Казавшиеся бескрайними леса исчезли. Лишь несколько сотен деревьев уцелели.

Заповедник «Кедры» создан для защиты маленькой рощи кедров, многим из которых свыше полутора тысяч лет. Эти деревья находятся под личным покровительством православного патриарха Ливана. На кедры здесь разве что не молятся. К ним даже прикасаться строжайше запрещено. Ходить можно только по выложенным гравием дорожкам, с почтительного расстояния разглядывая узловатые раскидистые гиганты, в которых даже издалека чувствуются мощь и величие.

В сувенирных лавках у входа в заповедник продают семена кедра, а также амулеты и брелки. Продавцы уверяют, что все сувениры сделаны не из стволов, а из упавших от старости веток могучих деревьев.

Один из продавцов расстегнул рубашку, чтобы продемонстрировать висящий на шее деревянный крест, и с гордостью заявил:

— Я — христианин. — И после небольшой паузы, требовавшейся, по его мнению, для того, чтобы мы оценили своего брата во Христе, добавил: — Маронит!

Узнав, что мы собираемся добираться до Баальбека автостопом, он посоветовал голосовать у воинской части (вероятно, она здесь тоже для защиты кедров).

— Дальше никакого жилья нет. Только покрытые снегом горы.

Когда мы проходили мимо придорожного ресторана, оттуда вышли трое мужчин и направились к припаркованному неподалеку джипу. Оказалось, это были христиане из Захле. Они возвращались к себе домой и взялись подвезти нас до Баальбека. Пришлось втроем втискиваться на два свободных места на заднем сиденье. Но радовало уже то, что нам не придется торчать на пустынной дороге под пронизывающим холодным ветром. Снег начинался на склоне всего лишь в сотне метров от нас и густым слоем покрывал всю гору в зоне видимости.

В древности между горными хребтами Ливан и Антиливан проходили армии и торговые караваны из Сирии через долину Бекаа в долину Кадиша и дальше к побережью Средиземного моря с финикийскими портовыми городами-государствами.

По этому же коридору проложена и автомобильная дорога. Но даже в начале осени, когда в долине Кадиша висят гроздья винограда и спелая хурма, здесь лежит двухметровый слой снега. Можно представить, что здесь творится зимой.

Поля в долине Бекаа, «долине богов», орошаемые водами рек Аль-Ааси (древнегреческий Оронт) и Литани, во времена античности были «хлебной корзиной Римской империи». Позднее здесь стали выращивать завезенные из Америки картофель и помидоры. А во время гражданской войны, в период безвластия и беспредела, местные крестьяне переключились на коноплю и опиумный мак. Несмотря на все усилия правительства Ливана и международных организаций, местные кланы наркоторговцев по-прежнему здесь очень сильны и влиятельны. Ливанская армия периодически устраивает зачистки и проводит войсковые операции, но пока безуспешно. Хотя производство наркотиков и сократилось. Но не из-за репрессивных мер, а из-за конкуренции со стороны Афганистана.

Одним из результатов гражданской войны в долине Бекаа стало решительное размежевание христиан и мусульман. Как нам объяснил один из попутчиков, лучше других говоривший по-английски:

— Все христиане из Баальбека перебрались в Захле, а мусульмане из Захле — в Баальбек. В больших городах все районы поделились на христианские и мусульманские. Но людям-то просто переехать с место на место. А как перевезти храмы? Поэтому часто бывает так, что в христианском районе стоят мечети, а в мусульманском — церкви. Прихожане в них появляются только на торжественные службы. И, как правило, во время праздников, когда народу особенно много, церкви и мечети охраняют солдаты ливанской армии — на всякий случай, чтобы не было провокаций.

По дороге наши попутчики только и делали, что превозносили христиан и всячески поносили мусульман. При этом все — за исключением водителя — пили из горла джин. Предложили и нам. Мы не мусульмане, но пить все же отказались.

Нас высадили на окраине Баальбека.

— В Баальбек — никогда! — заявил водитель, как будто отряхивая руки от возможной заразы.

Его пьяные попутчики загалдели в знак одобрения. Под действием алкогольного опьянения они были готовы на последний и решительный бой. Казалось, дай им сейчас автоматы, и они сразу же рванутся освобождать Баальбек от мусульман.

Первое поселение между реками Литани и Аль-Ааси (греки называли эту реку Оронт) было основано уже в конце III тысячелетия до н. э. Финикийцы построили здесь храм бога Баала, в котором практиковали храмовую проституцию и приносили человеческие жертвоприношения. И для того и для другого требовалось много людей. И они сами приходили (привлеченные проститутками) или их насильственно привозили (для жертвоприношений) со всех концов Ближнего Востока. Постепенно вокруг храма возник город Баальбек, «Город бога Баала». Позднее Александр Македонский переименовал его в Гелиополь (Гелиополис) — город Гелиоса, греческого бога Солнца.

В I веке до н. э. в период правления Юлия Цезаря Гелиополь стал римской колонией, а немного позднее — столицей провинции Сирия. Римляне отличались удивительной веротерпимостью: они не боролись с местными богами, а включали их в свой пантеон — под другими именами.

Бога Баала отождествили с Юпитером, который сам был «инкарнацией» греческого Зевса. Вероятно, по той причине, что все три бога отличались крутым нравом и были замечены в том, что метали молнии в нечестивцев. Именно Юпитеру-Баалу-Зевсу и посвятили самый большой храм Баальбека. А уже потом стали вокруг строить храмы поменьше — Бахусу, Венере…

Храмовый комплекс построен не на холме, а на сложенном из огромных камней фундаменте. Поднявшись наверх по каменным ступеням, через единственные, но величественные ворота — пропилеи мы попали в шестиугольный по форме внутренний двор. Прямо за ним был виден проход в еще больший по размеру двор, также со всех сторон окруженный храмами. Он также был пустой, если не считать многочисленных каменных фрагментов и обломков. В центре стояла христианская базилика, но ее разобрали французские археологи.

От величественного храма Юпитера сохранилось лишь основание, на которое ведут широкие каменные ступени, да несколько колонн, поражающих своими гигантскими размерами. Шесть из них стоят в ряд, поддерживая пропилеи, а несколько обломков в художественном беспорядке валяются поодаль.

Диаметр колонн — примерно 2,2 метра, как раз в рост взрослого человека с поднятыми вверх руками. Стоящие колонны в три раза выше, чем колонны Парфенона на Афинском акрополе. Для поддержания таких гигантских колонн, да еще и крыши над ними, нужен хороший фундамент. Его и сделали, причем так надежно, что он сохранился до наших дней в целости и сохранности.

Фундамент складывали из гигантских каменных блоков — весом от 300 до 1000 тонн (три блока размером 19,5 метра на 4 метра, при толщине 3,6 метра). Для сравнения, средний вес камней, из которых складывали пирамиду Хеопса, всего лишь 2,5 тонны.

Марк Твен в 1867 году писал: «Ничто, созданное руками человеческими за последние два тысячелетия, не сравнится по грандиозности замысла и тонкости исполнения с храмами Баальбека». И действительно, великий писатель как в воду глядел. За прошедшие с тех пор полторы сотни лет были найдены пирамиды майя и города инков, раскопаны античные полисы и расчищены от джунглей храмы Ангкора. Но ничего более величественного, чем храм Юпитера в Баальбеке, на Земле пока не нашли. Поэтому и вопрос, кто же его построил, продолжает бередить умы как ученых, так и уфологов.

Есть разные, подчас фантастические гипотезы: от перемещения блоков силой мысли или с использованием вакуума до помощи инопланетян. Вопрос пока так и остается открытым. Поэтому каждый, у кого за плечами есть хотя бы школьный курс физики, может выдвигать свои предположения. Осмелюсь и я внести свой посильный вклад в решение (или дальнейшее запутывание?) этого вечного вопроса.

Я считаю, что блоки везли из каменоломни по воде. Прямо под стенами храмового комплекса протекает речка. Сейчас она больше похожа на ручей. Но размер не важен. Если перегородить даже самый маленький ручей, то можно создать приличного размера водохранилище. Регулируя его уровень с помощью плотины, легко можно поднимать плавающий на поверхности воды плот на нужную высоту. В пользу этой гипотезы, на мой взгляд, тот факт, что такой величественный храм строили не на возвышенности, а в долине. Ведь ее при необходимости можно затопить. А потом разобрать плотину и спустить уже ненужную воду.

Плоты же для перевозки камней могли делать из дерева. Благо ливанские кедры, которые испокон веков использовались для строительства судов, росли неподалеку. Конечно, у самих римлян таких технологий не было. Они вообще предпочитали строить из сравнительно меленьких каменных блоков. Но возможно, основание храма — оно и по стилю отличается от колонн и сохранившихся элементов пропилей — строили и не римляне, а их предшественники. Например, это могли сделать поднаторевшие в морском деле финикийцы или набившие руку на вырезании и транспортировке по Нилу гигантских гранитных обелисков египтяне.

Римлянам же оставалось лишь построить на уже готовом фундаменте гигантский храм. Причем еще и не факт, что они с этой задачей справились. По крайней мере, никаких следов от крыши, которая должна была быть огромной, не сохранилось.

Очень уж храм Юпитера напоминает такой же гигантский, но не законченный храм в турецком Дидиме, недалеко от античного Милета. Там тоже и основание из гигантских блоков, которые размерами уступают разве что баальбекским, и величественные колонны — вернее, всего одна. Тот храм так и остался недостроенным — банально не хватило денег. Возможно, и здесь все ограничилось лишь несколькими колоннами, а дальше дело не пошло.

Из храма Юпитера прекрасно виден храм Бахуса (у греков ему соответствовал бог виноделия Дионис) — название, впрочем, условное. Есть гипотеза, что он был посвящен Венере, которую римляне считали «инкарнацией» богини-матери Астарты.

Этот храм сохранился значительно лучше, чем храм Юпитера. Он-то, очевидно, был достроен. По сравнению со своим соседом этот храм кажется маленьким. Но на самом деле он больше, чем знаменитый афинский Парфенон. Почти все колонны и большая часть антаблемента на месте, на фризе сохранились изображения львов и быков. На колоннах можно рассмотреть резьбу в виде виноградной лозы, символизирующую плодородие и веселье. А вся торцевая внутренняя стена еще в позапрошлом веке была исписана автографами на греческом и английском языках. Именно про них язвительный Марк Твен сказал: «Жаль только, что ни одна из древних развалин не обрушивается на кого-нибудь из этих жалких пресмыкающихся, дабы у всей их породы раз и навсегда пропала охота увековечивать свое имя на прославленных памятниках старины».

Надписи нацарапаны на высоте двенадцати метров. Но именно до такой высоты храм и был засыпан землей до того, как начались его раскопки.

Перед отъездом из Баальбека в сторону сирийской границы мы зашли пообедать в закусочную. Там предлагали всего одно блюдо — жареных цыплят. Как объяснил хозяин заведения, в стоимость входят также салат и напиток. Можно сказать, целый комплексный обед. Его мы и заказали.

Сели за столик. Пока ждали цыпленка (его, естественно, жарили при нас), нам на стол поставили тарелку с салатом и напитки. Потом хозяин спросил:

— А хумус вы едите?

Получив утвердительный ответ, он поставил на наш стол еще и тарелку с хумусом. Вскоре появился и цыпленок, аккуратно разрезанный на три части. Можно было начинать есть.

Мы уже доедали, когда на наш стол — уже ничего не спрашивая — поставили еще и тарелку с картошкой фри. Среди нас троих нет ни одного любителя этого блюда. Но раз уж и картошка входит в комплексный обед, то пришлось из вежливости съесть и ее.

После окончания обеда я стал расплачиваться (мы периодически собирали деньги в «общак», из которого я платил за общие траты, но у каждого были и свои личные деньги, которые можно было тратить на себя). И тут — сюрприз! Мы должны заплатить чуть ли не в два раза больше, чем ожидали. Оказалось, в стоимость комплексного обеда входят только цыпленок, салат и напиток. А за хумус и картошку нужно платить дополнительно. В принципе, не так уж и много. Но мы в этот день собирались выезжать из Ливана и не собирались менять дополнительные деньги, надеясь, что хватит и тех, что у нас оставались.

Больше всего возмущался Олег. Он сам работал официантом и на досуге много рассказывал нам с Сашей о многочисленных «сравнительно честных» способах раскрутить клиентов. И вот он сам попался на один из них! Это его больше всего и возмутило. Ладно бы обманули где-нибудь в такси или в гостинице. Но в ресторане!

Он возмущался так, будто официант покусился на святое. Тот тоже в долгу не остался. Казалось, они сейчас бросятся друг на друга. Пришлось мне сдерживать Олега, а хозяин заведения точно так же обуздывал не в меру раскричавшегося официанта. Когда нам удалось разнять и «зафиксировать» противников, я заплатил по счету. О чаевых, конечно, и речи не было. Официант тщательно выдал сдачу — все до единой копейки — и напоследок с лучезарной улыбкой до ушей сказал:

— Добро пожаловать в Ливан!

Эта безобидная фраза вызвала новый взрыв возмущения Олега. Он стал ругаться, перемежая русский мат и английские слова, — вначале на всех работников ресторана, потом на всех жителей Баальбека, потом на всех мусульман. Все же как легко чисто бытовые конфликты перерастают в межконфессиональные. Хотя, казалось бы, какая связь может быть между цыплятами и мусульманами? Но было видно, что, будь у Олега в руках автомат, он начал бы стрелять во всех жителей Баальбека без разбора.

Как бы в подтверждение его чуть ли не религиозного пыла на глаза стали попадаться плакаты, на которых был изображен генеральный секретарь шиитского движения «Хезболла» шейх Сейед Хасан Насралла (в классическом арабском произношении — Насрулла) и портреты шахидов — подростков с автоматами. На столбах, как перед праздником, были развешаны желто-салатные флаги с изображением гордо вскинутой руки с автоматом Калашникова (на эмблеме «Хезболла» есть также глобус, книга и меч — но в глаза бросается именно автомат).

Шиитское движение «Хезболла», название которого переводится как «Партия Аллаха», по сути напоминает религиозный орден — наподобие христианских орденов тамплиеров и госпитальеров, принимавших участие в крестовых походах.

Главная штаб-квартира движения находится как раз в Баальбеке. Во время гражданской войны именно здесь держали захваченных в Бейруте заложников-европейцев.

На окраине Баальбека мы застопили попутный грузовик и поехали в сторону сирийской границы. Махмуд, так звали шофера, по-английски не говорил. Но этот недостаток он с лихвой компенсировал улыбкой до ушей и жестами. Увлекшись «беседой» (если разговор на разных языках можно назвать беседой), он часто бросал руль, поворачивался и что-то увлеченно нам говорил — совсем не обращая внимания на дорогу.

От аварии нас спасало только то, что дорога, проходящая по центру долины Бекаа, на равном удалении от гор, была прямой и мало оживленной. Совсем уж в хорошее расположение духа Махмуд пришел, когда открыл бутылку пива и стал пить прямо на ходу, держа руль одной левой рукой.

Дорога шла прямо к погранпереходу. Но в тридцати километрах от границы Махмуд свернул направо:

— Давайте заедем ко мне в гости в Эр-Саль.

На Ближнем Востоке все водители, которые подвозили нас больше чем на 20–30 километров (а сейчас был как раз такой случай, мы отъехали от Баальбека уже километров на 150), обязательно приглашали зайти в гости: в дневное время попить чаю или кофе, вечером — переночевать. На этот раз дело было днем. Значит, речь шла лишь о чашке чая.

Вскоре мы въехали в городок Эр-Саль, о существовании которого буквально час назад даже и не догадывались. Да и не только мы. Здесь вообще вряд ли ступала нога путешественника.

Городок расположен в стороне от главной дороги, в скрытой на окраине долины Бекаа лощине. Со всех сторон она окружена невысокими горами. Именно они и кормят местных жителей. Вернее, проходящая по ним граница.

Как известно, везде в мире жители приграничных городов занимаются контрабандой. Но обычно им в этом всячески мешают центральные власти, а также подчиняющиеся этим властям армия и пограничники. В Ливане ситуация другая. Реальная власть здесь принадлежит отдельным кланам и группировкам.

Самые крупные кланы долины Бекаа в случае необходимости могут быстро собрать свою армию, благо недостатка в обученных бойцах нет, а оружие есть у всего взрослого населения. Все местные мужчины служили в ливанской армии, а многие получили боевой опыт во время гражданской войны.

Граница между Сирией и Ливаном возникла не естественным образом — в результате войн, а росчерком пера. За сирийцев и ливанцев принимали решение французы и англичане, которые по своему усмотрению делили на части развалившуюся Османскую империю.

Пограничного перехода здесь нет. Но он никому из местных жителей и не нужен, для них граница все равно прозрачная. Можно ходить в гости, а можно и торговать — пусть в других местах такую торговлю и назвали бы контрабандой.

Шофер грузовика, на котором мы ехали, «торгует» дизтопливом. Закупает его в Сирии, а продает в Ливане. На разницу в ценах и живет. И не только он сам, но и вся его семья. О том, что бизнес этот достаточно прибыльный, можно судить по тому, что на стоянке перед домом стояло не только несколько грузовиков и легковой «Мерседес», но и новенький «Хаммер» — видимо, чтобы на пикники выезжать.

Двухэтажный дом по внешнему виду был очень скромный — на Востоке вообще не принято выставлять напоказ свое богатство. Мы поднялись на второй этаж и прошли по веранде, на которой в качестве украшения установлены горшки с… марихуаной. Может, здесь не только дизтопливо чрез границу перевозят?

Вошли внутрь. И сразу же в глаза бросился разительный контраст между внешними грязными стенами с грубыми швами между каменными блоками, без штукатурки или краски, и внутренним — чуть ли не дворцовым — интерьером. Мебели, конечно, было минимум — таковы традиции. Зато все огромные комнаты были застелены толстыми персидскими коврами, на стенах висели плазменные панели, на кухне теснились посудомоечная машина, микроволновая печь, двухкамерный холодильник. Вообще там было все, что нужно для комфортной жизни. И только самое качественное и дорогое.

Нас также встретили как самых дорогих гостей. Усадили на ковер в почетном, дальнем от входа углу, постелили скатерть, принесли чай, сладости, фрукты.

В комнату стали подтягиваться мужчины и дети. Женщины в это время были задействованы на кухне. Позднее они накрыли стол (вернее, расстеленную на ковре в центре зала клеенку).

Стол ломился от яств, но главное место занимал плов с курицей, украшенный дольками чеснока и орешками кешью.

— Добро пожаловать в Ливан, — сказал хозяин дома.

А ведь эти же самые слова мы слышали буквально несколько часов назад, когда нас «кинули» в закусочной. Вот так в Азии обычно и бывает. Всех иностранцев здесь делят на две категории — клиентов и гостей. Первых можно и даже нужно обмануть, перехитрить, продать им что-нибудь втридорога. А перед гостями, наоборот, принято проявлять свою щедрость и гостеприимство. В Баальбеке к нам отнеслись как к клиентам, а здесь — как к гостям. Отсюда и разница.

После обеда нас не отпустили. Робкие попытки вырваться из сетей гостеприимства и вернуться назад на трассу мягко, но настойчиво пресекались. Мы оказались в плену. Пусть и в плену гостеприимства, но все же в плену. От нас уже ничего не зависело. Оставалось только расслабиться и попытаться получить удовольствие.

После обеда в комнату принесли чай, орехи, фрукты и сладости — не могут же гости сидеть перед пустым столом. Стали подтягиваться новые гости. Вероятно, это были родственники второго порядка — недостаточно близкие для того, чтобы приглашать их на совместный обед. Они шли по одному и целыми семьями — благо комната была большая. Нашлись и русскоязычные — доктор Хуссейн, учившийся в Минске, и его жена белоруска — Марина.

Марина живет здесь уже несколько лет, в совершенстве выучила арабский язык. У нее двое детей. Но сидеть дома — по примеру восточных женщин — ей все же непривычно. Поэтому, хотя доктора здесь никогда не бедствовали, она преподает в местной школе рисование.

Наконец-то у нас появились переводчики. Начались расспросы. Естественно, мы — как и везде на Ближнем Востоке — не могли говорить, что всего лишь друзья, вместе путешествующие по миру. Да еще и в такой странной компании — двое мужчин с женщиной.

Двое мужчин еще могут сойти за друзей или коллег по работе. Но женщина может выходить из дома, а уж тем более путешествовать, только в сопровождении родственников. Трое друзей? Здесь такого просто не поймут. Хочешь не хочешь, а нам пришлось придумать более-менее правдоподобную легенду. Якобы Саша — моя дочь (по возрасту она действительно мне в дочери годится), а Олег — ее муж.

Никаких проблем не возникало. Никто не ждал от нас демонстрации особо близких отношений. Более того — Сашу с Олегом даже ни разу не пытались уложить в одну постель. Если мы оставались в какой-то семье на ночь, то все мужчины спали в одной комнате, а женщины — в другой. Вероятно, местные жители все же не до конца уверены в иностранцах и не хотят потворствовать возможным греховным отношениям под крышей своего дома.

Трудность была только в том, чтобы не запутаться, отвечая на многочисленные вопросы. Банальный вопрос: где живем? А живем мы в трех разных местах. Когда родились — тут бы не сбиться в счете. Вот и здесь вопросы сыпались с разных сторон. Обычно я брал на себя инициативу — как лучше всех говорящий на английском языке — и старался как-то не запутаться, чтобы мои ответы на разные вопросы не противоречили друг другу. Но на этот раз в комнате были переводчики. Поэтому приходилось всем троим. И практически одновременно. Мы уже начинали запутываться в своих ответах. Положение спас хозяин дома. Он пригласил нас… на свадьбу. Как раз в этот день женились его дальние родственники. А кто в этом городке не родственник? Общественное здание здесь только одно — мечеть. Но там устраивать праздники не принято. А комнаты в домах хоть и большие, но все же не настолько, чтобы вместить сразу всех горожан. Поэтому специально установили длинную армейскую палатку на двести человек. На торжественной церемонии бракосочетания мы не присутствовали. Пришли, когда веселье было уже в самом разгаре — «свадьба пела и плясала». Музыка играла, как на дискотеке. В соответствии с современными веяниями, здесь уже не было «живых» музыкантов. Их заменял диджей с микшерским пультом и огромными колонками.

Танцевали все — от мала до велика. Как мужчины, так и женщины. Все замужние женщины были в платьях и хиджабах — по мусульманскому обычаю, а девушки — в самой обычной европейской одежде, от кофт и платьев до джинсов. Молодые люди тоже оделись без пафоса.

Невеста была в белом платье с блестками и в белой же накидке, но без фаты. Волосы на голове были перетянуты узкой полоской белого атласа. Парами танцевать здесь не принято — исключение сделали лишь для жениха с невестой. Гости же танцевали сплоченными группами. Они становились боком друг к дружке, брались за плечи и выстраивались в длинные цепочки, которые или тянулись змейкой через весь зал, или замыкались в кольца. У танцующих оставалось мало возможностей для маневра. Но требовалось лишь ритмично двигаться вместе со всеми и поднимать ноги в такт маленькому ручному барабану — это единственный музыкальный инструмент, без которого обойтись не смогли.

Интересно, что никто ничего не ел, а пили только самый обычный черный чай с сахаром. Алкоголя не было в принципе — поэтому и гости все были исключительно трезвые.

Только на следующее утро с большим трудом нам удалось вырваться из крепких объятий гостеприимных контрабандистов. От Эр-Саля до границы буквально рукой подать. Но официального перехода здесь нет. А идти в Сирию так же неформально, как это каждый день делают местные жители, мы не стали.

Махмуд, который привез нас в Эр-Саль, вывез назад на главную дорогу, идущую по долине Бекаа к Дамаску.

Глава четвертая Сирия

На ливанском погранпереходе на стене висел листок с расценками за визы. Но нам быстро шлепнули выездные штампы в паспорта, и мы были свободны.

Мы прошли буквально пятьдесят метров, как мимо пролетела машина. Метров через сто она остановилась и развернулась назад. Подъехала к нам.

— Вам куда? — спросил по-английски сидевший на переднем сиденье рядом с водителем мужчина. — В Дамаск? Могу подбросить вас до развилки. Сам я еду в Хаму, — сказал он и открыл заднюю дверцу.

Мы с комфортом устроились на заднем сиденье. Мужчина повернулся к нам:

— Давайте знакомиться. Меня зовут доктор Муса, а это мой водитель — Хусейн. — Он показал на сидевшего за рулем мускулистого мужчину с волевым лицом и прищуренными глазами, похожего на телохранителя или агента спецслужб.

Водитель сказал «Хелоу» и больше не проронил ни слова. То ли он совсем не говорил по-английски, то ли не хотел встревать в разговор своего босса. А вот доктор Муса — тщедушный мужичок с горящими, как у фанатика, карими глазами и иссушенным вытянутым лицом — наоборот, всю дорогу не закрывал рта. Мне лишь изредка удавалось вставить хоть слово.

Пока ехали к сирийскому погранпереходу, доктор Муса — он просил, чтобы к нему обращались только так и никак иначе — успел рассказать, что он христианин (в Ливане религиозная принадлежность очень важна) и живет в «христианском» городе Захле, между Баальбеком и Бейрутом. Свое детство он провел в католическом монастыре, но монахом не стал. Хотя и не женился. Всю свою холостяцкую жизнь посвятил одной страсти — науке.

— Вы думаете, что жители Ливана — арабы. А вот и нет. Мы — потомки финикийцев. Арабы, завоевавшие Ливан в VII веке, растворились в нашей среде. Потому что наша культура значительно более древняя. Вспомните, как произошло в Китае с варварами. Они захватили страну, но через несколько поколений сами стали китайцами, переняв у побежденных и язык, и культуру, и привычки. У нас сейчас язык арабский. Но культура и привычки прежние — финикийские. Это я вам как специалист по древней Финикии говорю.

Тут ему пришлось прерваться. Мы подъехали к сирийскому погранпереходу. Из Сирии мы выехали всего-то пять дней назад. Виза у нас была месячная, но однократная. Поэтому после выезда в Ливан ее аннулировали. Пришлось оформлять визу снова — и опять платить за нее по 20 долларов.

Процедура эта не сложная, но очень-очень медленная. Вначале мы заполнили длинные анкеты, потом нас послали в банк. Там мы застряли. Нужно было 60 долларов. А у нас их не было.

— Без проблем, — сказал кассир. — Можете заплатить и сирийскими лирами.

Сирийские лиры у нас были. Но мало. Еще оставались и ливанские деньги. Но и их не хватило бы. Были также и наличные евро. Возник вопрос, если сложить оставшиеся у нас сирийские и ливанские деньги, то сколько к ним нужно прибавить евро, чтобы в сумме получилось примерно 60 долларов? У кассира не было даже компьютера. Но он завис, как «Виндоус», пытаясь решить эту сложную арифметическую задачу на счетах. Кассир долго и задумчиво гонял костяшки туда и обратно. Процесс затянулся. Тут в кассу ворвался доктор Муса. У него был такой вид, будто он решил, что нас взяли в заложники. И он должен нас обязательно спасти.

— В чем проблемы? Нет 60 долларов? — Он тут же достал из сумки на плече бумажник размером с толстую книгу. В нем были только 100-долларовые купюры. Он дал одну из них кассиру: — Сдачи не надо. Но чтобы все оформили быстро-быстро.

Получив визы, мы пошли к машине. Я поблагодарил доктора за помощь и попытался всучить ему ту комбинацию ливанских и сирийских денег, которую приготовил для оплаты виз. Но доктор решительно отказался:

— Вы — мои гости.

Да, Восток — дело тонкое… Как потом выяснилось, у доктора не то что не было, но и не могло быть никаких денег, кроме 100-долларовых банкнот. Ими он везде и расплачивается — не требуя сдачи. Если же речь идет о совсем уж несерьезных покупках — что для него совсем не свойственно, — то платит его шофер-телохранитель.

После того, как мы проехали погранпереход, доктор вернулся к своей любимой теме — археологии. Рассказал о том, как семь лет работал на раскопках в Египте, защитил две диссертации по археологии и филологии. О том, что все египетские древности не идут ни в какое сравнение с тайной храма Юпитера в Баальбеке. Ему тоже не удалось решить загадку гигантских каменных блоков. Как такие камни ворочали древние люди? Даже он не знает. Хотя решение загадок — это его страсть. И не только загадок археологии.

— Сижу я как-то в Бейруте, слышу в небе шум. Поднимаю голову и вижу — летят бомбардировщики. Тут от них начинают отделяться маленькие точки — на город посыпались бомбы. У меня сразу возник вопрос: «Бомбить — это же так дорого. И откуда у них на это деньги?»

Вы когда-нибудь видели, чтобы ТАКОЙ вопрос возник у человека, увидевшего, что на него полетели бомбы? И я впервые увидел.

А доктор Муса тем временем продолжал свой рассказ.

— Мой дом разбомбили, и я уехал в Америку, — это он сказал как-то между прочим. Особо не концентрируясь на своих личных потерях и связанных с ними переживаниях.

Его, как настоящего ученого, по-прежнему интересовал вопрос, ответа на который он пока не знал. И в Америке доктор продолжил разбираться в проблеме — пусть она была и не совсем по его профилю. Как говорится, бороду-то еще можно сбрить, а умище-то куда денешь? И доктор решил-таки загадку.

По его мнению, гражданская война в Ливане финансировалась на деньги от продажи выращенных в долине Бекаа наркотиков. Продавали их и на территории США, где он тогда как раз находился. Находился случайно. Но опять же сунул нос в, казалось бы, не свое дело. Заинтересовался, как именно наркотики в таких объемах попадают на территорию Штатов.

— В своей статье я написал, что не иначе как под мексиканско-американской границей прорыт подземный ход. И что вы думаете? Через несколько лет американские спецслужбы этот ход нашли — причем совершенно случайно. Какая-то машина в него провалилась. После этого раскопали в библиотеке и мою старую статью. Меня вызвали на допрос в ФБР. Пытались выяснить, кто мне рассказал про этот подземный ход. А мне никто и не рассказывал. Я просто умею головой думать и анализировать.

Доктор Муса мало времени проводит в родном Ливане. Семьи у него нет и не было. На одном месте сидеть совершенно незачем. Большую часть года он читает лекции по археологии в различных странах мира. И занимается благотворительностью.

— Мне больно видеть, что во многих местах толковые молодые люди не имеют доступа к образованию из-за нехватки денег. Особенно трудно девушкам. У меня уже свыше тридцати приемных дочерей. Я оплачивал и оплачиваю их обучение. Одни уже выучились и занимаются наукой. Другие пока студентки.

Тут уж у меня — под влиянием такого ученого собеседника — возник закономерный вопрос: «А откуда деньги? Не на профессорскую же зарплату?» Доктор вскоре и сам это объяснил. Действительно, написание книг и чтение лекций — это для него скорее хобби. А зарабатывает он на… контрабанде. Похоже, в Ливане это не считается преступлением.

— Кстати, начинал я в 90-е годы. — Доктор спешил поделиться своими приключениями на ниве торговли антиквариатом. — Вывозил старые иконы из России. Тогда было достаточно дать таможеннику 100 долларов и вези что хочешь (не в оправдание нашим блюстителям порядка, а для иллюстрации хочу напомнить, что тогда у нас за 1 доллар можно было купить 100 буханок хлеба, а за 1000 долларов — двухкомнатную квартиру в Москве). Точно так же легко было тогда — как, впрочем, и сейчас — вывозить антиквариат из Турции. Там тоже таможенники любят «подарки». А вот из Египта я никогда бы не решился вывозить древности. И не потому, что там таможенники такие уж неподкупные. Они любят взятки не меньше, если не больше, чем их коллеги в других азиатских странах. Но у них такая сложная бюрократическая система, что если, не дай бог, попадешься, то три года просидишь в камере, пока поймешь, кому именно и сколько нужно дать за освобождение. Так что если я и покупал что-то в Египте, то только с таким договором, что товар получаю в какой-нибудь другой стране. Но, конечно, не всегда стоит давать взятки. Значительно проще вывезти товар через границу, тщательно спрятав его в своем багаже. Я обычно занимаюсь нумизматикой — покупаю и перепродаю древние монеты. Как раз с ними у меня однажды была такая история. Но не успею рассказать. Вот уже ваш поворот. — Мы как раз подъехали к развилке. Прямо шла дорога на Хаму, направо — на Дамаск. — Вам — туда.

Конечно, мы собирались ехать в Дамаск. Но расставаться с таким оригинальным попутчикам не хотелось. А доктор и сам предложил:

— Поехали со мной в Хаму. Завтра я сам в Дамаск собираюсь ехать. Заодно и вас подброшу. — И как только мы согласились, он продолжил свой рассказ: — Так вот, выезжаю я однажды из Сирии с большой коллекцией старинных золотых монет. Для маскировки купил пару дюжин рыб и спрятал в них монеты. Думаю, на рыбу никто внимания не обратит. И тут на тебе! Сирийского таможенника как раз рыба и привлекла. Он стал жаловаться мне на жизнь — зарплата маленькая, семья большая — и попросил: «Может, дашь мне одну рыбу — детям на суп». Вот сказал! Да у меня каждая рыба стоила дороже, чем дом, в котором он живет вместе со своей семьей! Я ему говорю: «Одной рыбы твоим детям будет мало. Держи сто долларов, купи им полноценной еды». Он несказанно удивился, но ничего не заподозрил. Пронесло! Но это все дела давно минувших дней. Я этим сейчас уже не занимаюсь. Возить любой может. А вот правильно оценить, отличить подделки от настоящих раритетов — это задача уже посложнее. Так что сейчас я сам ничего не покупаю и не продаю. Меня приглашают как опытного оценщика. Только я могу отличить подлинную вещь от подделки и точно сказать, сколько она должна стоить.

В Хаму доктор Муса ехал по приглашению торговцев древностями. В Сирии такая древняя и насыщенная история, что и за сотни лет все не раскопают. Государство, конечно, пытается охранять места археологических раскопок, но их очень много. А что еще важнее, стоимость найденных предметов так высока, что всегда находятся те, кто не в силах устоять перед соблазном легкого заработка. Даже несмотря на то, что «черным археологам» угрожает суровое наказание, вплоть до высшей меры.

Перед деловой встречей доктора пригласили на обед в ресторан «Четыре нории». К тому, что вместе с ним приехала целая свита — водитель и мы трое, — отнеслись без удивления. На Востоке уважаемого человека всегда сопровождают. И чем он солиднее, тем больше его окружение.

Ресторан «Четыре нории» — как видно уже из его названия — находится возле норий. Нория (по-арабски наура) — древнее водоподъемное колесо, приводимое в движение течением. Колесо, частично погруженное в воду, стоит вертикально. Его огромные лопасти по окружности выполнены в форме лотков. При вращении колеса они черпают воду, а в верхней точке выливают ее в отводящий желоб. Оттуда вода по системе акведуков уже самотеком бежит к полям, домам и фонтанам. Простая, но эффективная технология, не требующая никаких источников энергии, — достаточно силы течения.

В Хаме и ближайших окрестностях сохранилось около семидесяти гигантских гидравлических колес. Их научились делать еще во времена Римской империи. И до сих пор собирают по традиционной технологии — целиком из дерева. Только в наиболее важных узлах для большей надежности прикрепляют болтами железные пластины. Обод гигантского колеса собирается из шелковицы или ореха, а трущиеся детали делают из абрикоса. В процессе работы деревянные детали быстро изнашиваются. Но их не спешат заменить долговечным пластиком. Нории сейчас не просто старые механизмы, а историческая достопримечательность под охраной ЮНЕСКО. Поэтому каждый год зимой гигантские колеса останавливают, тщательно осматривают и ремонтируют.

Мы приехали в Хаму поздней осенью. Нории уже остановили на ежегодный техосмотр и на реставрацию. Однако доктор Муса все же нашел возможность показать нам их в работе. Охранник за небольшую мзду (неужели за 100 долларов?) с готовностью запустил гигантское колесо, которое тут же стало медленно и с сильным скрипом вращаться, покрывая нас с головы до ног брызгами.

В Хаме на холме в самом центре города когда-то была крепость, построенная, по словам доктора Мусы, где-то пять-шесть веков назад. Но сейчас на ее месте зияет глубокий котлован. Как будто крепость не развалилась, а ее отсюда специально выкопали. Или взорвали.

Опустевший крепостной холм превратили в городской парк, в который приходят гулять парочки и целые семьи. Отсюда открывается вид на город, реку и нории.

На Ближнем Востоке нет ничего проще, чем попасть в гости. И нет ничего сложнее — чем вырываться на свободу из объятий гостеприимных хозяев. Так и на этот раз. Доктор Муса занимался своими делами, а заботу о нас перепоручил своему другу (или партнеру по бизнесу?) — Хасану, который вызвался показать нам город.

У Хасана, как выяснилось, в Хаме есть хороший друг. Чем не достопримечательность? После окончания экскурсии к нему он нас и привез. Я думал, что там мы и будем ночевать. Но ошибался. И у этого друга был свой друг. Но по непонятной для меня причине он не пригласил его в гости, а сам отвез нас к нему.

Все же путешественникам легче приходится, когда хозяева приглашают своих друзей к себе. А не возят нас из дома в дом. Ведь в каждом доме обязательно нужно как минимум попить чаю или кофе, а чаще всего — еще и что-нибудь съесть. Отказаться никак нельзя. Но желудок не выдерживает. Мы же и так начали круиз по гостеприимным домам Хамы прямиком из ресторана, где наелись, казалось, на два дня вперед.

Нас повезли еще в один дом. Там в процессе разговора случайно выяснилось, что у хозяина есть не просто друг, а друг, у которого русская жена. И опять же не друга с женой позвали, а нас повели знакомиться. Но и там мы не остались, а поехали еще в один дом.

Честно говоря, я уже перестал понимать, кто кому друг и когда эти переезды закончатся. Один из «друзей» завез нас в какой-то офис — показать ночью место своей дневной работы. Вот оно, наконец-то, место, где мы сможем переночевать, подумал я, но опять не угадал. Нас и там не оставили в покое. Поехали еще к одному другу.

Уже глубоко за полночь мы наконец-то попали в дом, где будем ночевать. Интересно, а хозяин, к которому мы попали через длинную цепочку, хотя бы знает о существовании доктора Мусы? Ведь утром мы собирались поехать с ним в Дамаск.

К счастью, «сеть друзей» оказалась сложной только для нашего понимания. Вероятно, каждому новому другу, которому нас передавали с рук на руки, сообщали, куда нас нужно будет вернуть. Поэтому утром нас отвезли прямо к дому, где ночевал доктор Муса. И мы вместе с ним поехали в Дамаск.

За прошедшую ночь у доктора Мусы нашлись какие-то неотложные дела. Ему нужно было срочно возвращаться в Ливан. Но это он сообщил только после того, как накормил в ресторане обедом. На прощание доктор дал нам адрес своего дома в Захле и пригласил приезжать в любое время и на любой срок.

— Я сам дома редко бываю. Но у меня там постоянно живет прислуга и охрана. Так что напишите мне письмо, когда соберетесь в Ливан. Если меня дома не будет, вас встретят как моих личных гостей. Будете жить в моем доме сколько сами захотите.

На развилке мы быстро поймали машину до Дамаска. Водитель также попытался затащить нас к себе в гости. Но на этот раз мы хором отказались. От похода по гостям ведь тоже устаешь.

В Баальбеке Марк Твен записал в свой путевой дневник: «На наших клячах мы могли добраться в Дамаск за три дня». И вот прошло полтора века. Уже есть и скоростное шоссе, и современные автомобили. Но и у нас на дорогу от Баальбека до Дамаска ушли эти же три дня! Просто мистика какая-то!

В Дамаске мы сразу же пошли искать гостиницу. Нам просто физически нужно было хоть немного отдохнуть от непрерывного общения с сотнями незнакомых людей в течение трех дней подряд. К тому же мы давно не выкладывали свои заметки в Интернет.

В прилегающих к Старому городу кварталах буквально на каждом углу, в каждом доме есть хотя бы одна гостиница. Иногда их сразу несколько — на соседних этажах или в соседних подъездах. Мы поселились в комнате, расположенной на углу дома. С балкона открывался вид на старую Цитадель и установленный перед ней памятник Салах-ад-Дину.

В Дамаске живет пятая часть населения Сирии. Убогие серовато-коричневые дома городского центра с характерными жалюзи на окнах и новые кварталы многоэтажек, карабкающиеся по склонам горы Касьюн особняки и городские кварталы, застроенные железобетонными монстрами, перемежаются высокими минаретами и куполами мечетей.

В столице Сирии нет крупных промышленных предприятий, но смог в воздухе висит постоянно. Воздух отравляют заправленные дешевым бензином работающие на износ автомобили. Даже из окна нашего гостиничного номера было прекрасно видно, как стоит запруженная сотнями такси улица, проходящая вдоль стены Старого города. А над ней стоит облако выхлопных газов.

Столица Сирии официально считается старейшим обитаемым городом земли. Хотя когда именно он был основан, доподлинно никто не знает. Дело происходило в такие незапамятные времена, что опираться можно только на легенды и домыслы. Марк Твен, например, полагал, что Дамаск «был заложен Уцом, внуком Ноя». Но это всего лишь одна из множества гипотез.

Дамаск — не только самый старый из больших городов земли, но и самый безопасный. По уровню уличной преступности он плетется в самом хвосте всех списков, вместе со всей Сирией. Главная причина в том, что здесь по-прежнему сильны семейные связи. Женщины не делают карьеру, а сидят дома и воспитывают детей. Здесь не может быть анонимной уличной банды. Все дети под присмотром. Они не сами по себе, как ожесточившиеся беспризорники в современных мегаполисах, а члены какой-то определенной спаянной крепкими узами семьи.

Впрочем, не стоит считать, что здесь живут одни ангелы, у которых только по собственной слепоте мы не видим крыльев. Здесь нет именно шпаны, которая нападает на беззащитных туристов, чтобы ограбить или избить.

Зато, если начинается что-то серьезное — например, противостояние христиан и мусульман или еврейские погромы, — то по улицам текут реки крови. И по той же самой причине, почему в мирное время ни на кого не нападают. Опять же из-за кровных уз.

Пока семья сдерживает своих наиболее агрессивных членов, на улицах тихо и мирно. Если же, наоборот, горячие головы становятся зачинщиками беспорядков на религиозной или национальной почве, то они вовлекают в свои разборки сразу же почти все население.

Мы спокойно бродили по ночным улицам Дамаска, забираясь в такие глухие районы, которые в любом другом большом городе мира обходили бы стороной и днем. И не знали, что буквально через год увидим эти же самые улицы в сводках новостей как места ожесточенных уличных боев между оппозицией и правительственными войсками. Боев ожесточенных, потому что обе противоборствующие стороны воюют не за абстрактные идеи, а за свои семьи.

И так было всегда. Например, Марк Твен во время визита в Дамаск посетил мавзолей, воздвигнутый в память пяти тысяч христиан, ставших жертвами резни в 1861 году, когда «несколько дней подряд потоками лилась кровь; мужчин, женщин, детей убивали без разбору, и сотни неубранных трупов валялись по всему христианскому кварталу».

Христианам в Сирии никогда не было легко — за исключением, возможно, периода Византии. Но они выстояли, не сбежали, не отказались от своей веры. И сейчас в этой стране есть не только христианские общины и церкви, но и действующие монастыри. Ближайший к Дамаску — женский монастырь Святой Феклы в Маалюле. Туда мы и отправимся.

Целый день мы бродили по Дамаску, поэтому до автостанции добрались уже под вечер, а ехали уже в темноте. Проезд на маршрутках в Сирии стоит так дешево (по нашим понятиям), что часто кажется, что уже проехал свою остановку. Нельзя же, в самом деле, ехать два часа всего за 20 рублей (в пересчете на наши деньги)! Оказывается, можно.

Маршрутка остановилась перед входом в монастырь в тот самый момент, когда его двери стали запирать на ночь. Мы проскользнули внутрь в самый последний момент. И только уже оказавшись внутри, я поинтересовался у запиравшей дверь монахини:

— А можно ли нам здесь переночевать?

Во время своих путешествий я неоднократно ночевал не только в православных монастырях, но и у буддистов, католиков, протестантов, мормонов, сикхов, мусульман… Иногда встречал ограничения. Но они касались не всего монастыря, а лишь каких-то особо священных мест, куда иноверцам вход может быть закрыт. Сами же монастыри обычно открыты для всех.

Более жесткое ограничение касается разделения не по религиозному, а по половому признаку. Помню, когда я с Михалисом Овчинниковым и сразу с двумя своими дочерьми путешествовал по Синаю, в монастыре Святой Екатерины оставили на ночь только мужскую часть нашей группы. Моих дочерей даже внутрь обители не пустили (женщинам туда вход запрещен). Правда, и на улице им ночевать не пришлось. По соседству с монастырем, но за его стенами — специально на такой случай — построили гостиницу для женщин.

Интересно, а как здесь? Монастырь Святой Феклы — женский. С Сашей проблем быть не должно. А нас с Олегом здесь примут? Сейчас и узнаем. Монахиня попросила нас подождать, пока только что вернувшаяся с уборки оливок настоятельница (в христианских монастырях все в меру своих сил должны работать) умоется после работы и сможет нас принять.

А пока у нас было время немного оглядеться. Внутренний монастырский двор с трех сторон окружен двухэтажными зданиями (по высоте как обычные три этажа), а с четвертой — скала. На ней отделанная мрамором лестница.

За лестницей начинаются вырубленные в камне и отлитые из цемента ступени, ведущие к пещере Святой Феклы. На двери пещеры висит табличка: «Вход — свободный, но фотографировать внутри запрещено». За порядком следит удобно пристроившаяся в углу монашка. Пещера маленькая, освещенная лишь установленными на маленьком алтаре лампадками и свечками.

Когда мы вернулись назад в монастырский двор, вскоре появилась и настоятельница. Окинув нас троих внимательным взглядом, она спросила:

— Вы — семья?

Мы на Востоке всегда и везде представлялись близкими родственниками. Но в святом месте язык не поворачивался произнести даже такую невинную ложь. Пришлось честно признаться, что мы — друзья. Настоятельница, казалось, ничуть не удивилась.

— Спать вам придется в разных комнатах. Давайте паспорта.

Паспорта здесь берут в залог. Настоятельница бросила их через узкую щель в большой ящик, стоящий на монастырском дворе. Та же самая монашка, которая привела нас от ворот, пошла показывать покои.

Гостиницей оказалось здание в торце центрального двора — слева от главного входа, прямо напротив скалы с пещерой. Так как монастырь построен на склоне, мы попали не на первый, а сразу на третий этаж четырехэтажной гостиницы. Внутри были самые обычные комнаты: два окна, четыре кровати. Стены белые — как в больнице, без украшений, картинок или надписей, на подоконнике — маленькая иконка и свечка с коробком спичек. Удобства общие — в конце длинного коридора, в который выходили двери других точно таких же комнат. Но в ту ночь все они пустовали. Мы были единственными постояльцами монастырской гостиницы.

Показав комнаты, монашка удалилась, тщательно закрыв за собой массивную железную дверь. Вплоть до утренней службы мы будем отрезаны от монастыря. На ночь монастырь закрывается и превращается в крепость. Войти в него нельзя не только через центральный вход, но и из монастырской гостиницы. Это, конечно, правильно. Но а если в гостинице вспыхнет пожар? В окно прыгать? Оказалось, все рассчитано.

Монастырская гостиница построена так, что днем в нее можно попасть только изнутри, через монастырский двор. А ночью, когда монастырь закрывается, наоборот, открывают наружную дверь. Паломники в случае необходимости могут свободно выходить в город и возвращаться назад, когда заблагорассудится.

Из окон гостиницы была видна раскинувшаяся на склонах живописного ущелья деревня Маалюля. В темноте можно было разглядеть только редкие уличные фонари и свет в окнах, да контуры одно-двухэтажных домов.

Во времена Христа тремя официальными языками были латинский, греческий и еврейский. Но в обиходе пользовались и арамейским языком. Именно на этом языке проповедовал Спаситель. Этот язык, на котором говорили не только в Палестине, но также в Сирии и Месопотамии, получил название от Арама, пятого сына Сима. Древнееврейский язык Ветхого Завета был разговорным до 586 года до н. э., когда жителей Иудеи угнали в плен. Когда же два колена вернулись из вавилонского пленения после пятидесяти лет изгнания, они перешли на новый язык — арамейский, в котором было много еврейских слов.

Во времена Христа арамейский был общеупотребительным, а древнееврейский уже тогда превратился в мертвый язык. Его изучали раввины. Но и богослужение в синагогах велось уже на арамейском языке. И на нем же до сих пор продолжают говорить в Маалюле.

Сразу же возле монастыря начинается ущелье. Прожектора освещали не только обсыпанную гравием дорожку под ногами, но также пещеры и склепы в скалах. Мы дошли до конца — он отмечен маленькой статуей Девы Марии, которая в этот ночной час также была подсвечена прожектором. Дальше ущелье расширялось и выходило к старому арочному мосту.

Когда мы повернули назад и дошли примерно до середины, неожиданно погас свет. Наступила полная темнота и тишина. Даже удивительно, что в наше время недалеко от миллионного Дамаска может быть так темно и тихо — как в склепе.

Отключение света застало нас врасплох. Но современная техника и здесь не дала пропасть — встроенные в сотовые телефоны фонарики давали достаточно света для того, чтобы найти дорогу назад.

Оказалось, свет погас не только в ущелье. И монастырь, и деревня также были погружены в непроницаемую темноту. Вероятно, здесь отключение электричества — дело обычное. И свечи в нашей комнате, как оказалось, были не для того, чтобы зажигать их перед иконкой.

Утром нас разбудили не колокола, а усиленный динамиками призыв на молитву, с которым муэдзин обращался к мусульманам.

С раннего утра к входу в ущелье стали прибывать автобусы с паломниками. Туристы выстраивались в длинную цепочку и втягивались в ущелье.

При дневном свете в ущелье было многолюдно. В монастыре, вероятно, прекрасно знают, что среди паломников есть много и простых туристов, приехавших ради удовлетворения не духовной жажды, а собственного любопытства. Вероятно, именно для них буквально через каждые пять метров здесь установлены урны для мусора. И ведь не помогает! Все равно на земле нет-нет да встретишь какие-то бумажные обертки и полиэтиленовые пакетики.

Мы снова прошли до конца ущелья, затем перешли его по мосту и по пологой дороге стали подниматься вверх по склону.

На самом краю, с видом на ущелье, монастырь Святой Феклы и деревню, стоит монастырь Святых Сергия и Вакха. Эти святые мужи были римскими воинами и друзьями, которые умерли за веру в самом начале IV века и тоже на территории Сирии. Считается, что Вакх принял мученическую кончину на Евфрате, а Сергий — тремя днями позже в Ресафе, в северо-восточной части современной Сирии.

Святого Вакха сейчас если и вспоминают, то только в связке со святым Сергием. Вероятно, во многом это связано с тем, что имя его звучит как-то не совсем по-христиански. А святой Сергий, как и святой Георгий, стал великим святым воином в сияющих доспехах, сражающимся на стороне христиан за торжество справедливости. В дореволюционной России этого святого тоже высоко почитали. Вспомнить хотя бы Сергия Радонежского — святого воина, защитника Руси. При рождении его назвали Варфоломеем, но при пострижении в монахи он принял имя Сергий — как символ предстоящей ему миссии.

Монастырь по-арабски называется Дейр Map Саркис — без упоминания Вакха. Основали его в 313 году, буквально через несколько лет после мученической смерти святых от рук римских палачей. Место выбрали замечательное — на обрывистом краю скалы, на высоте 1790 метров над уровнем моря, на месте, где раньше было языческое капище.

В каждом монастыре свой устав. В женский монастырь Святой Феклы пускают всех подряд — независимо от пола. А в мужской монастырь Святого Сергия, наоборот, вход закрыт для всех — не только для женщин, но и для мужчин. Попасть нам удалось только в маленькую монастырскую церковь и в сувенирную лавочку, в которой продают монастырский кагор — с бесплатной дегустацией.

Мы отправились еще дальше на север — в поисках мужского монастыря Map Муса аль-Хабаши, основанного в XI веке. Назван он не по имени библейского Моисея, а в честь местного святого, жившего здесь в VI веке. По легенде, он был не простым монахом, а сыном короля Абиссинии (так называли современную Эфиопию).

Монастырь нужно было искать где-то справа от трассы на Хомс, примерно в 60 километрах от Маалюли. На загруженном мебелью пикапе мы выбрались на шоссе, и там сразу же попали в кабину к дальнобойщику. Сам он в монастыре Map Муса никогда не был, но утверждал, что знает, где нам нужно будет свернуть с трассы. Пришлось поверить на слово.

Следующая попутка — огромный самосвал, размером лишь чуть меньше «БелАЗа». Он свернул с асфальтированной дороги на уходящую в горы пыльную колею и вскоре привез нас к цементному заводу. Его директор, конечно, сразу же пригласил к себе в кабинет выпить по чашке чая. Он и показал тропу, которая должна, по его словам, привести к монастырю Map Муса.

Тропа шла по безлюдным местам. На ней то и дело встречались развилки, на которых не было никаких указателей. Приходилось полагаться лишь на внутренний голос, который и диктовал, куда нужно сворачивать. Мы долго шли под холодным, пронизывающим насквозь ветром. Стало очевидно, что уже заблудились и идем явно куда-то не совсем туда. Но дорогу спросить было не у кого.

Наконец, вдалеке мы заметили пастуха с овцами и пошли к нему — напрямик. Пастух махнул рукой в сторону крутого склона. Спускались мы по нему уже в сумерках. А к монастырю, прилепившемуся к отвесной скале, как ласточкино гнездо, вышли в тот краткий миг, когда еще чуть-чуть, и станет по-настоящему темно.

Монастырь Map Муса похож на средневековую крепость — без художественных изысков. В высокой каменной стене без окон была лишь маленькая дверца, высотой чуть больше метра, в которую можно было протиснуться только согнувшись.

Войдя внутрь, мы оказались в длинном полутемном коридоре и пошли вперед к единственному источнику света. Там был внутренний дворик, освещенный лишь сумеречным светом. С трех сторон его окружают каменные стены, а с четвертой стороны он заканчивается смотровой площадкой, с которой открывается вид на каменистую пустыню и темнеющие вдалеке горы.

На этой смотровой площадке мы и встретили первых живых людей. Но это были не монахи, а такие же, как и мы, паломники. Они сгрудились вокруг стола, на котором стоял огромный алюминиевый чайник, стаканы и… большой эмалированный таз со свежим домашним печеньем. Вскоре принесли и очередной противень, только что из печи. Пекарь, узнав в нас новичков, поздоровался, представился и объяснил:

— У нас сегодня не обычный день. Мы празднуем день рождения нашего настоятеля отца Паоло. А вот, кстати, и он.

К нам подошел седой мужчина лет пятидесяти с коротко стриженной бородой, одетый в серую монашескую сутану, на которую сверху для тепла был надет толстый синий свитер.

— Русские? Господь внял моим молитвам. — Он воздел сложенные ладонями руки к небу и продолжил: — Вы должны нас спасти. У нас уже две недели живет русский паломник. Он что-то хочет нам сказать, но не говорит ни на каком языке, кроме русского. А мы бы и рады ему помочь, если то будет в наших силах, но понять не можем. У нас тут интернациональная коммуна. Но по-русски никто не говорит.

Вход в церковь находился в том же темном коридоре, через который мы попали в монастырь. Перед дверью была свалена груда обуви. Известно, что евреи входили в храм Соломона босыми, мусульмане также снимают обувь перед входом в мечеть. В церкви обычно входят в обуви. Но вероятно, древние христиане также разувались перед входом в храм. А здесь пытаются воссоздать все именно так, как было в первые века христианства.

Пол в трехнефовой церкви с украшенными фресками высокими стенами был застелен коврами. В самом центре стояла работающая на керосине буржуйка. Ее труба поднималась кверху, потом изгибалась и тянулась к окну. Перед алтарем на деревянной подставке была установлена очень толстая старинная Библия в серебряном окладе.

Все сидели на разложенных на ковре подушках — и монахи, и прихожане (исключительно паломники, преимущественно из европейских стран).

Ни сирийцев, ни ливанцев среди прихожан не было. По замыслу отца Паоло, здесь также не должно было быть ни католиков, ни православных — лишь христиане. Ведь он хотел не просто отреставрировать старое здание, а возродить живое служение именно в том виде, как оно было до разделения Церкви.

В этой маленькой церкви, как в машине времени, мы перенеслись в те годы, когда все христиане были не православными, католиками или протестантами, а братьями и сестрами во Христе.

Служба началась с того, что выключили электрическое освещение. Церковь сразу погрузилась в непроницаемый мрак. В полной темноте монахи нараспев читали псалмы. Затем стали зажигать свечи и расставлять их на специальные полочки на стенах. Постепенно становилось все светлее и светлее.

Тем временем двое монахов (вернее, монах и монашенка) стали читать отрывки из Библии. Когда они закончили, настала очередь отца Паоло, сидевшего на полу между алтарем и гигантской Библией. Он разжег кадило и стал им размахивать, наполняя церковь ароматным дымом.

Все четверо принимавших участие в богослужении — отец Паоло, два монаха и монашка — были одеты в белые сутаны. У монашки на голове был обычный платок, а у монахов — маленькие шапочки, похожие на еврейские кипы. Время от времени монахи крестились — на католический манер, слева направо, и хором повторяли одну и ту же фразу: «Салям алейкум, Эшраим. Аминь».

После окончания службы всех пригласили на торжественный ужин — праздновать день рождения иезуита отца Паоло делл'Оглио. И монахи, и паломники расселись на полу в длинной палатке — ее установили на помосте во внутреннем дворе над смотровой площадкой. Был и торт со свечками, и песенка «Хеппи бездей ту ю». Все, как и положено на европейском дне рождения. Только, по восточному обычаю, обошлись без спиртного.

Вплоть до начала XX века Сирия и Ливан находились под мусульманским правлением, установившимся в 634 году и прерывавшимся лишь на короткий период в 88 лет (1099–1187) в период крестовых походов. На протяжении веков халифы и султаны сменяли друг друга, пятьсот лет страна входила в Османскую империю. И все это время здесь бок о бок с мусульманами продолжали жить христиане.

Государственные чиновники не спешили закрывать все церкви и монастыри. Но они не могли рассчитывать и на государственное финансирование. Разрушенные мечети, как правило, восстанавливали на деньги, выделявшиеся поддерживавшими ислам как государственную религию правителями. А забота о христианских церквях и монастырях лежала исключительно на плечах их прихожан. Если бы не помощь от единоверцев из-за рубежа, главным образом из Европы, большая часть из христианских обителей, которые мы можем сейчас видеть в Сирии, благополучно превратилась бы в руины. И сейчас сирийские монастыри существуют только благодаря помощи извне.

В 1983 году в удаленном горном районе страны посреди никому не нужной пустыни случайно были найдены руины средневекового монастыря. Они представляли бы интерес разве что для археологов и любителей старины, если бы не вмешательство извне. Восстановлением монастыря Map Муса занялись монахи-иезуиты.

Атмосфера в этом монастыре удивительная. В ней есть что-то и от молодежной коммуны, и от индийского ашрама, и от городка художников, и от научного сообщества. Все сразу и все вместе. И еще одна особенность — это, наверное, единственный в мире христианский монастырь, про который нельзя точно сказать: мужской он или женский.

Вероятно, монахи и монахини все же живут в разных кельях (не знаю, не проверял). Нас же втроем поселили в одну комнату в длинном общежитии, прилепившемся к склону скалы чуть выше и немного в стороне от главного монастырского здания.

В комнате были оштукатуренные, но не побеленные стены, три панцирные железные кровати с деревянными спинками — с матрацами и подушками, но без постельного белья; буржуйка на керосине с выведенной в окно трубой; ниша с книжной полкой, на которой стояло несколько книг духовного содержания; и пустой деревянный шкаф для одежды.

Вход был прямо с улицы. При том, что дверь — фанерная, а стекло в окне — одинарное. Но в защищенном от ветра помещении мы в своих спальных мешках не замерзнем. Даже не будем зажигать керосинку, чтобы не портить чистый горный воздух.

Перед тем, как ложиться спать, мы вышли на улицу. Снаружи было по-зимнему холодно. Воздух, уже заметно остывший после заката, стал почти ледяным. Холод шел снизу, из расстилавшейся перед нашим взором каменистой безжизненной пустыни. Она была безмолвна, без всяких признаков жизни. Ни огонька, никакого движения. Только вдалеке еле-еле угадывался горный гребень, а за ним еще один, и еще. Там начиналась такая же дикая горная страна, что была и за нашей спиной.

Только утром при дневном свете нам удалось как следует разглядеть монастырь, в котором мы провели ночь.

Первое, что сразу же бросилось в глаза, — само место, выбранное для строительства обители. На Руси оно называлось бы «стройное место». И не из-за того, что с него открывается какой-то особенный вид или место само по себе красивое. Но только в таком месте и можно строить храм. И монастырь Map Муса как раз яркий пример такого правильного выбора.

Главное монастырское здание, с любой стороны похожее на мощную средневековую крепость, примостилось на углу. С одной стороны от него был обрыв в сторону широкой пустынной долины, с другой — глубокое, но узкое ущелье.

Через ущелье переброшен подвесной мостик. За ним начинается тропа, ведущая наверх к еще одному монастырскому зданию. Оно пока не до конца достроено. Поэтому и нежилое. Сюда удаляются монахи, желающие на некоторое время побыть в одиночестве. Там есть и пещерная церковь, и несколько комнат с непременными буржуйками.

В центральном здании, кроме церкви и хозяйственных помещений типа кухни и прачечной, мы нашли также и огромную — по меркам монастыря — библиотеку. Была там одна книга и на русском языке — «Коран».

Никто не спрашивал, надолго ли мы приехали. Сколько хотите, столько и живите. Работать нас не заставляли. Но там нельзя было оставаться туристом, сторонним наблюдателем. Хотелось внести и свою, пусть самую малую, толику в поддержание общего дома.

Обслуживающего персонала в монастыре нет в принципе. Все работают в меру своих сил и способностей. Самая простая работа, не требующая ни квалификации, ни опыта, ни даже знания языка — помощь на кухне. Там мы и познакомились с тем самым таинственным русским, который, по словам отца Паоло, жил в монастыре уже две недели, но не мог общаться из-за полного незнания иностранных языков.

Равиль вкратце рассказал историю своей жизни. Он родился и вырос в Башкирии, проработал всю жизнь на заводе. Недавно завод не выдержал конкуренции и закрылся. А тут еще и нелады с женой начались. И вообще — подступил кризис среднего возраста. Потерялись ориентиры. Что делать? Зачем жить? Он был рожден в мусульманской семье. Но его родители, как и большинство советских людей, были атеистами. Никакого религиозного обучения тоже не было. Так что к кризису среднего возраста Равиль подошел без надежной идеологической опоры.

Он прочитал Библию и сразу понял, вот она — Истина. И он решил отправиться в паломничество по Святым местам. Начал с Сирии. Прилетел в Дамаск, оттуда приехал в Маалюлю. Несколько дней провел в женском монастыре Святой Феклы — вернее, в той же гостинице, в которой и мы останавливались. Потом перебрался в монастырь Map Муса. Здесь он понял — это то самое место, где он хочет провести остаток своих дней. Но как донести до настоятеля просьбу принять его в монашескую общину?

Заметив, что мы разговариваем с Равилем, к нам подошел монах, выполнявший в этом монастыре функции завхоза — по всем текущим делам полагалось обращаться к нему, а не к настоятелю.

— Так вы сможете мне объяснить, что же Равиль от нас хочет?

Я перевел:

— Он просит принять его в монахи.

Очевидно, этот вопрос не относился к компетенции завхоза, и он пошел советоваться с настоятелем.

Отец Паоло не стал передавать ответ через посредника, а сам пришел к нам на кухню.

— Мы в принципе не против того, чтобы принять тебя в нашу обитель. — Отец Паоло говорил, а я переводил. — Ты живешь у нас уже две недели. У нас было время убедиться в том, что ты человек спокойный и основательный. Но в уставе нашего монастыря есть один пункт, который может стать препятствием. У нас службы идут на арабском языке. Все монахи обязаны его знать. Если хочешь к нам присоединиться, ты тоже должен его выучить. Я понимаю, что это непросто. Но никто и не обещает здесь легкой жизни. Мы же со своей стороны готовы помочь: ходатайствовать перед властями о продлении визы, а также оплатить твое обучение на языковых курсах.

Равиль оказался перед выбором — выучить арабский язык или найти другой монастырь. Для нас же проблемы с выбором не было. Мы уже несколько месяцев двигались в ритме нон-стоп. Больше одной ночи в стенах монастыря мы провести не могли. Может, когда-нибудь потом судьба снова занесет нас в эту удивительную, ни на что не похожую обитель?

Выбраться из монастыря оказалось значительно проще, чем попасть в него. Мы спустились по парадной лестнице и пошли по пустынной дороге. Там нас подхватил попутный грузовик «Скания». Вскоре мы были уже на трассе и ехали на юг в сторону Иордании, пересаживаясь с грузовика на грузовик. В Дамаск мы заезжать не стали, объехав столицу Сирии по объездной дороге с запада.

Немного не доезжая до сирийско-иорданской границы, мы свернули с главного шоссе в сторону города Босра.

Босра (официально город называется Бусра-эш-Шам) впервые упоминается в египетских летописях 1300 года до н. э. До начала II века город входил в состав Набатейского царства со столицей в иорданской Петре. При римлянах его переименовали в Колонию Нова Траяна, в честь тогдашнего римского императора.

Расположенный на пересечении торговых путей к Средиземному и Красному морям и к Персидскому заливу, город получал хороший доход от проходящих через него караванов. Когда римским императором стал уроженец Сирии Филипп Араб (244–249 гг.), в Босре стали чеканить свои монеты. Позднее Босра была важным торговым центром на пути из Византии в Аравию. Но когда караванные маршруты изменились, город быстро стал хиреть и превращаться в никому не нужные руины. И только в наше время, когда оказалось, что и руины могут быть кому-то интересны, началось его возрождение.

В самом центре города в ресторане «Филипп» есть комната для гостей. Чистые побеленные стены, на которых в качестве украшений плакаты с рекламой культурных событий, состоявшихся три-пять лет назад, дверь из тонкой фанеры, вместо замка засов, который с внешней стороны легко открыть, потянув за шнурок. Окна не было. Его заменяла завешенная тряпкой дырка, как будто бы случайно образовавшаяся на месте четырех вывалившихся из стены кирпичей. Пол был застелен коврами, а в углу свалены толстые ватные одеяла и подушки.

Уже привычной нам керосиновой буржуйки в комнате тоже не было (вероятно, потому, что эта комната рассчитана исключительно на туристов — а они в холодное время года сюда не приезжают). Но все же внутри было значительно теплее, чем под звездным небом. Для того, чтобы почувствовать разницу температур, достаточно было выйти во внутренний двор (именно там находился туалет и душ с обжигающе холодной водой).

Руины Босры не огорожены, и по ним можно гулять круглосуточно. Ночью они выглядят даже более таинственно, чем днем, из-за того, что город построен не из обычного песчаника или известняка, а из черного базальта.

Редкие фонари давали возможность ориентироваться. Впрочем, заблудиться здесь невозможно. Ведь римляне разбили город на кварталы продольными и поперечными улицами, строго привязанными к сторонам света. Подняв голову наверх, мы без труда нашли Полярную звезду и определили, что руины города лежат строго к северу от нашей гостиницы. Если совсем заблудимся, то нужно будет идти все время на юг.

Прямо от ресторана начинается одна из главных улиц древнеримского города — Кардо (так в римских городах называли главную улицу, проходящую по оси север — юг). По ней мы и пошли. Рано или поздно мы наверняка дойдем до пересечения с главной улицей — Декуманус, проходящей по оси запад — восток. Там и будет самый главный центр древнеримского города.

Пройдя мимо руин 13-метровой Триумфальной арки (Баб аль-Кандил, «Фонарные ворота»), мы вышли на Декуманус и сразу свернули налево. Я был уже в Босре ранее и хотел показать своим попутчикам самое необычное здесь сооружение.

Метров через тридцать мы дошли до провала в земле, немного правее улицы. Через этот провал можно было заглянуть в криптопортик (от греческого «крипто» — скрытый) — подземное помещение, тянущееся на 106 метров и удивительно напоминающее тоннель метро. Днем оно освещено лучами солнца, пробивающимися через вентиляционные отверстия. Но ночью свет фонариков выхватывал из непроницаемой темноты только сложенные аркой каменные стены и залитый грязной водой пол. Чуть дальше по улице были видны подсвеченные фонарями ворота Баб аль-Хава («Ворота Ветра») с сохранившимся участком городских стен. Но туда мы не пошли, а развернулись назад, к центральному перекрестку.

Там, в географическом центре города возвышаются четыре 14-метровые коринфские колонны, оставшиеся от римского Нимфеума (посвященное нимфам святилище). Эти колонны, ставшие официальным символом Босры, можно увидеть на туристических открытках, на плакатах, в путеводителях и туристических журналах. Ночью они выглядели особенно таинственно — четкие серые контуры на фоне бескрайнего звездного неба.

Под утро подморозило, но уже часам к девяти от заморозков не было и следа. Солнце вышло на безоблачное небо и грело, как у нас в конце мая, а то и в июне. А ведь на календаре была вторая половина ноября.

Выйдя из ресторана «Филипп», мы направились не к руинам, а к входу в римский театр. Благо до него там рукой подать. Построенный в начале III века, театр со всех сторон окружен крепостным рвом. Он больше похож на крепость, чем на развлекательное заведение.

Удивительное превращение театра в крепость произошло в XI–XIII веках в период крестовых походов. Местные жители готовились к отражению нападения крестоносцев. Времени на строительство оборонительных сооружений катастрофически не хватало. Христово воинство могло появиться у стен города в любой день.

Тогда горожане и обратили внимание на заброшенное за ненадобностью здание римского театра. К нему снаружи пристроили крепостные башни, вырыли крепостной ров. А зрительный зал засыпали землей вплоть до верхнего яруса сидений. Стены не могли пробить осадные орудия.

Да и взорвать их было трудно. Ведь, по сути, они окружали земляной холм. Так получилась оригинальная, не похожая ни на одну другую цитадель.

Во второй половине XX века, когда крепость потеряла стратегическое значение, вспомнили, что в ее недрах скрыт римский театр. Зрительные ряды и сцену очистили от земли. Благодаря многовековому «консервированию» они прекрасно сохранились. И акустика не пострадала. В этом спешит убедиться каждый турист, забравшийся на сцену, чтобы хотя бы на минутку почувствовать себя Паваротти.

На выезд из города пошли пешком. По пути зашли в аптеку за витаминами (в последние дни и особенно ночи было очень холодно, и нужно было немного поддержать иммунную систему).

Аптекарь оказался русскоязычным. Разговорились. Омар родился в Босре, но учился на фармацевта в медицинском институте в Москве.

— Народ у нас тихий и мирный. Но ленивый. Никто ничего не хочет делать. А если сам попытаешься что-то предпринять, начинают вставлять палки в колеса. Вот я хотел открыть здесь маленькую частную гостиницу. Так ведь не дали! — вот, оказывается, почему в этом туристическом центре всего две гостиницы.

— Кстати, сколько мы вам должны за витамины? — поинтересовался я перед уходом.

— Нисколько. Это вам от меня подарок. Автостопом! — Увидев, что я не понял, он добавил: — Бесплатно!

Остановилось такси — желтого цвета, с шашечками. Водитель открыл дверцу и на хорошем английском языке сказал:

— Я еду в Дамаск. Но 25 километров до главного шоссе могу подвезти вас и бесплатно.

По дороге таксист не меньше десяти раз повторил, что нам все же лучше поехать в Амман на такси. Конечно же, совершенно случайно — не для рекламы, а просто к слову пришлось, — у него есть друг.

— Он отвезет вас не за 1000 лир, как просят с иностранцев, а всего лишь за 600 — по 200 лир с человека. Я могу позвонить ему по телефону. Он сразу же приедет.

Мы все же отказались от столь лестного предложения. Таксист был немного разочарован. Но денег, как и обещал, не просил. Он высадил нас на шоссе и уехал в сторону Дамаска. Нам же нужно было в противоположную сторону.

До границы Иордании оставалось не больше 10 километров. Но машин на дороге было мало. И тут опять остановилось… такси. На этот раз иорданское. И опять же водитель оказался альтруистом (все же таксисты здесь прекрасно понимают, что такое автостоп).

— Я могу подвезти вас до иорданской границы бесплатно.

Но и этот таксист стал убеждать нас ехать в Амман не автостопом, а на такси. Только он предлагал уже свои услуги:

— Я вас высажу на границе. Но если хотите, то довезу прямо до Аммана — всего за 500 лир.

Как вода точит камень, так и настойчивые уговоры таксистов поколебали нашу уверенность в том, что мы и автостопом прекрасно доедем. Для разнообразия можно и на такси прокатиться. Тем более, что цена уже упала в два раза с 1000 до 500 лир. А если ее еще и поделить на три, то будет совсем уж почти по цене автобусного билета.

Глава пятая Иордания

До погранперехода мы долетели мигом. Но там застряли. Сирийские чиновники не справлялись с потоком ехавших на хадж иностранцев, пересекавших Сирию транзитом по пути в Мекку. Среди паломников было много и наших соотечественников. Несколько автобусов с мусульманами из Чечни, Таджикистана и Татарии ждали на погранпереходе с раннего утра.

К счастью, оказалось, что здесь два здания пограничного контроля — для пассажиров автобусов и легковых машин. И нам нужно было в другую очередь. Народу там было меньше, но документы оформляли очень-очень медленно. А нам нужно было не только поучить выездные штампы, но и платить по 500 лир за выезд Сирии. А это еще одна очередь!

Таксист буквально проталкивал нас через все кордоны. Он вежливо расталкивал скопившихся у окошек паломников, объясняя, что нужно пропустить важных иностранных гостей. Потом о чем-то переговаривался с офицером, сидевшем далеко в стороне, пока не вынудил его оторваться от важных дел и заняться именно нашими паспортами.

На иорданской стороне границы оформление документов происходит значительно быстрее, чем на сирийской. Но и там таксист проталкивал нас вне очереди — вернее, вне двух очередей. Ведь нам, прежде чем получить штампы, нужно было заплатить за въезд в Иорданию по 10 динаров.

И даже несмотря на такую неоценимую помощь по ускорению прохождения границы, мы добрались до Аммана уже в темноте.

Таксист высадил нас на площади Абдали, рядом с той самой автостанцией, с которой мы две недели назад уезжали в Алеппо.

Мы поселились в хостеле «Sun Rise», фасад которого выходит прямо на площадь, и отправились немного прогуляться. Амман нам пришлось осматривать точно так же, как и руины Босры — в темноте.

В ветхозаветные времена Амман был главным городом аммонеев. Моисей во Второзаконии утверждал, что именно здесь видели гигантский остов кровати великана Ога, царя Васанского. Позднее здесь был город Филадельфия, от которого осталось лишь несколько полуразрушенных храмов и небольшой амфитеатр. Но, вероятно, именно поэтому англичане, кроившие по своему разумению карту Ближнего Востока после того, как во время Первой мировой войны им удалось развалить Османскую империю, сделали Амман столицей нового государства — Иордании.

Новую страну англичане создавали по своему разумению. Поэтому Иордания, как и Великобритания, стала королевством. На вершине холма, доминирующего над городом, англичане построили дворец для эмира, которого они «назначили» королем Иордании. А, например, в соседней зоне оккупации — французской, появились две республики — Ливан и Сирия.

Глава шестая Бахрейн

Бахрейн — малоизвестная и редко посещаемая российскими туристами страна Персидского залива. Формально въезд сюда — визовый. Но виза оформляется прямо в момент пересечения границы. Стоит это удовольствие 15 долларов. Никому ничего объяснять не нужно. Платишь визовый сбор и тут же получаешь въездной штамп. На нем не только название пограничного перехода и дата въезда, но и слова «Добро пожаловать в дружественный Бахрейн» (по-английски, а не по-арабски).

Мы вылетали из Аммана в первой половине дня. Но наш самолет по пути сделал промежуточную посадку в Кувейте, и в Бахрейн мы прилетели уже поздно вечером.

В офисе туристической информации в аэропорту мы взяли бесплатную карту. И только взглянув на нее, я узнал, что Бахрейн — остров. Причем, судя по той же карте, сравнительно небольшой — около сорока километров в длину и в два раза меньше в ширину. За три дня мы сможем проехать — его вдоль и поперек.

Аэропорт на карте тоже был обозначен — на маленьком полуострове, прилепившемся к северо-восточному углу острова. До столицы Манама-Сити около пяти километров. Можно и пешком дойти, сильно не напрягаясь. Впрочем, спешить было некуда. Полночи мы уже пропустили, а искать гостиницу на оставшиеся до рассвета несколько часов никакого смысла не было.

Мы неспешно пошли в сторону столицы и вскоре оказались на берегу Персидского залива. Вернее, этот участок Индийского океана называется Бахрейнским заливом. Море было очень мелкое, а берег — пологий. Вдоль прибрежной полосы тянулся длинный ряд деревянных сарайчиков на сваях, к которым вели сколоченные из кусков дерева мостки.

На веранде одного из сарайчиков мы и устроились спать — с видом на подсвеченные как новогодние елки небоскребы Манама-сити, видневшиеся на противоположной стороне залива.

Утром мы проснулись очень рано. Едва-едва рассвело, а рыбаки уже активно готовили свои лодки к выходу в море. «Наш» сарайчик, как оказалось, совсем и не заброшенный. Его владелец тоже собирался на рыбалку. Нас он наверняка уже заметил. Но не стал ни ругаться, ни будить. Совсем наоборот. Он старался ходить на цыпочках. Однако нам пора было вставать.

Утром для предварительной ориентировки мы пролистали буклеты, которыми нас нагрузили в офисе туристической информации. Надо же было понять хотя бы в общих чертах, что же это за страна такая — Бахрейн?

На территории Бахрейна люди жили с незапамятных времен (благодаря тому, что здесь под землей есть обильные источники пресной воды), но в исторических хрониках нынешняя столица Бахрейна Манама-Сити впервые упоминается только в 1345 году. В XVI веке здесь хозяйничали португальцы, в XVII веке их сменили персы. В 1783 году к власти пришла нынешняя правящая династия — Аль-Халифи.

Манама-Сити поражает с первого взгляда. Посмотришь налево, на череду шикарных, только что построенных и активно строящихся зданий, и сразу понимаешь — в стране много денег. Повернешь голову направо, в сторону еще более дорогих небоскребов, и понимаешь, что первое впечатление было обманчивым. Здесь не много, а очень-очень много денег.

Все строится с размахом и претензией на шик. Даже молодежное общежитие здесь похоже скорее на дворец, чем на пристанище бюджетных путешественников. Огромные дворцы, отели, развлекательные заведения, рестораны, мечети возводят на отвоеванной у моря земле. И на это тоже тратятся деньги. Хотя, казалось бы, на пустынном острове земли и так много.

Среди десятков самых современных и оригинальных небоскребов Манама-Сити уже издалека внимание привлекают две башни-близнецы, построенные в виде двух парусов с огромными лопастями ветровых генераторов на трех перемычках. Вряд ли это сооружение создано с целью выработки экологически чистой электроэнергии — вентиляторы, кстати, и не работали. Энергию здесь не экономят — нефти навалом.

Берег моря занимают только что построенные или еще строящиеся здания. А Старый город находится примерно в километре от кромки воды. Очевидно, старые дома сносить не стали, а «отодвинули» от берега. Вернее, берег от них отодвинули, насыпав новую набережную и широкие песчаные пляжи.

Бахрейнцев в Старом городе сейчас встретишь не чаще, чем, например, в Москве. Весь городской центр заселен — так и хочется сказать, колонизирован — индийцами. Все вывески — на тамильском языке, в магазинах товары — из Индии, в ресторанах — блюда индийской кухни, на улицах встречаются только индийцы. Если приглядеться к строителям, работающим на возведении новых небоскребов, то видно, что они тоже сплошь индийцы. Сами бахрейнцы уже могут себе позволить не работать.

Раньше Бахрейн славился уникальным жемчугом. Здесь морская вода имеет очень слабую соленость, идеально подходящую для роста великолепных жемчужин. Добыча, обработка и продажа жемчуга долгое время были главными источниками пополнения государственной казны и благосостояния страны. Посредине огромного разворотного круга на шоссе даже установлен огромный бетонный монумент жемчужине.

Позднее, в 30-х годах прошлого века, на смену «белому золоту» пришло «черное золото». Именно благодаря доходам от продажи нефти Бахрейн, как и другие государства Персидского залива, неожиданно превратился из страны бедных крестьян, пастухов и ловцов жемчуга в одну из богатейших стран мира.

Большая часть местных жителей — мусульмане, эмигранты индийцы — индуисты, буддисты и также мусульмане. Есть здесь и христиане.

Но какие-то странные. В самом центре города стоит церковь, окруженная со всех сторон высоким каменным забором, над которым проходит несколько рядов колючей проволоки. На закрытой двери табличка: «Вход только по специальному разрешению». От кого? От Господа Бога?

Неужели здесь боятся нападений? Ведь уровень преступности в Бахрейне один из самых низких в мире. По ночам здесь можно спокойно бродить, неспешно разглядывая и примеривая на себя ювелирные изделия из жемчуга стоимостью от 100 тысяч долларов.

Переночевав в Старом городе в дешевой индийской гостинице, мы с раннего утра отправились на исследование острова.

В III тысячелетии до н. э. на территории Бахрейна было государство Дильмун, которое контролировало морскую торговлю между странами Западной Азии и Индии в зоне Персидского залива. До наших дней от этой некогда могущественной и процветающей цивилизации дошли только отдельные фрагменты храмов и около 80 тысяч (!!!) курганов разного размера.

Европейцы появились на острове в период великих географических открытий. Бахрейн идеально подходил на роль промежуточной остановки на пути из Европы в Индию и Юго-Восточную Азию.

Португальцы, которые контролировали перевозку пряностей с Молуккских островов в Европу (это приносило им огромные деньги), в начале XVI века построили на острове форт. Однако им удалось продержаться здесь всего сто лет. В 1602-м году их с острова вытеснили персы.

Португальский форт Бахрейн — единственный в стране исторический памятник, включенный в список всемирного наследия ЮНЕСКО — находится на дальней северо-западной окраине Манама-Сити. Судя по карте, до него легко дойти пешком. Но пешком там никто не ходит. Так начался для нас бахрейнский автостоп.

Водитель первой же остановившейся машины оказался работником музея. Он не только подвез нас прямо к входу в форт, но и объяснил, что к чему.

— Вход на территорию форта — бесплатный. А за маленький музей по соседству нужно платить.

Форт Бахрейн, как и все здания в Манама-Сити за пределами Старого города, выглядит как только что построенный. Достаточно посмотреть на античные руины по соседству со стенами форта, чтобы понять: у реставраторов было много работы и огромное поле для фантазии.

В результате их труда получилось что-то типа диснеевского замка — идеальное место для съемок исторических картин. Все стены, башни и даже стены подземелья выложены новеньким, хорошо обработанным камнем. Все дорожки аккуратно подметены. Охранников не видно, но на каждом углу светятся красненькие огоньки видеокамер, как бы говоря: «У нас здесь все под контролем».

У входа в форт, по соседству с музеем, есть маленький магазинчик. Он очень похож на наш типичный винно-водочный магазин. Здесь также на деревянных полках тянутся длинные ряды бутылок с бесцветной жидкостью. Но на этом сходство и заканчивается. Начинаются различия. И самое главное состоит в том, что жидкость в бутылках — безалкогольная. Но и не лимонад, а настойки из имбиря, розы, пальмы, кактусов… Понимая, что потенциальные покупатели (туристы, приезжающие посмотреть на форт) почти наверняка ничего подобного никогда не пили, здесь же предлагают и бесплатную дегустацию.

Естественно, мы тоже попробовали. Настойки оказались разными только по запаху. По вкусу все они удивительно напоминали советский тройной одеколон, только без спирта. И как такое можно пить?

Остров Бахрейн плоский, как огромный блин. Только в самом центре есть маленькое возвышение — гора Джебель ад-Дукхан. Ее высота всего 134 метра. Но она относится к числу самых труднодоступных вершин мира. По одной банальной причине — там стоит военная радиолокационная станция, вход на территорию которой запрещен. У основания горы на всех дорожках и тропинках установлены плакаты. Запрещено не только входить на территорию станции, но и фотографировать ее издалека.

У подножия засекреченной горы забил первый в стране нефтяной фонтан. В 1992 году, в ознаменование 60-летия этого знаменательного для страны события построили Музей нефти. Здание в классическом стиле с коринфскими колоннами на фасаде, стоящее в окружении нефтяных скважин и труб прямо напротив нефтеперерабатывающего завода, выглядит немного не к месту.

Музей, очевидно, не пользуется большой популярностью, поэтому открыт только два дня в неделю. Мы попали в неправильный день. И не только мы. От закрытого музея отходили два разочарованных немца. Они уже садились в машину, собираясь уезжать. Но я успел их перехватить:

— Не подскажете, в каком направлении находится дерево жизни?

— Мы только что оттуда. — Они взялись водить пальцем по карте, но вскоре отказались от попытки прорисовать нам точный маршрут и предложили: —Давайте садитесь, подвезем.

До дерева жизни было совсем недалеко — в Бахрейне вообще все рядом. По пути мы успели познакомиться с попутчиками. Оказалось, один работает летчиком в компании «Кондор», другой — в нефтяной компании. На выходные они впервые вырвались посмотреть остров, на котором провели уже по году.

Дерево жизни — это обычная акация, только очень старая и большая. В другом месте на нее никто бы и внимания не обратил. Но не здесь, посреди пустынного пейзажа, облагороженного лишь силуэтами нефтяных скважин! Поэтому дерево оградили заборчиком и включили в список главных туристических достопримечательностей острова. Впрочем, охраны никакой нет. Поэтому и ствол и нижние, самые большие, ветви уже покрыты густым слоем автографов туристов, которым посчастливилось здесь побывать. Есть надписи на арабском, иврите, на европейских языках. На русском пока нет. Мы тоже не стали ничего писать. Надо же хоть кому-то показывать пример бережного отношения к природе.

Мы обошли вокруг дерева. Потом сфотографировались вместе с немцами на его фоне. Больше там делать было абсолютно нечего. Можно ехать дальше. У нас особых планов не было, поэтому мы тут же откликнулись на предложение покататься по острову вместе с немцами. У них на этот день было уже все расписано — немцы даже свой отдых планируют тщательнее, чем у нас работу.

Следующим пунктом программы у немцев была южная оконечность острова Бахрейн. Никаких достопримечательностей там до недавнего времени не было. Но недавно начали строить поселок для миллионеров Дурраталь-Бахрейн.

Нам — как потенциальным покупателям — все показали и объяснили. Менеджер из офиса по продажам устроил нам экскурсию по пяти соединенным между собой автомобильными дорогами островам. Здесь вообще не предполагается, что хоть кто-то будет ходить пешком.

В поселке есть как сравнительно скромные дома, стоимостью от миллиона евро, так и огромные виллы. С видом на море — дороже, без вида — дешевле. Никаких бахрейнских мотивов. Точно такие же здания, построенные в стиле хай-тек, можно увидеть в любой точке земли. Бетонные стены, огромные — от пола до потолка — окна, укомплектованные современной бытовой техникой кухни, плазменные панели на стенах, кондиционеры, декоративные бассейны. Для того чтобы понять, что там понастроили, даже не нужно ехать в Бахрейн. Откройте любой журнал по современному дизайну и посмотрите.

Все дома только-только построены, но у большей части из них уже есть свои хозяева. Впрочем, и после того, как городок будет полностью распродан, он всегда будет выглядеть таким же безжизненным, как и сейчас. Никто из владельцев этой шикарной недвижимости не собирается здесь жить. Разве что приехать на пару дней с инспекцией.

Из поселка богатых бездельников мы отправились к трудягам, зарабатывающим на жизнь в поте лица своего — в прямом смысле этого слова.

У въезда в «деревню горшечников» А'али установлен гигантский глиняный кувшин. За ним начинаются мини-фабрики и мастерские, где делают почти точно такие же кувшины, только меньшего размера. Наряду с тарелками, вазами, чашками, мисками, подсвечниками, абажурами, игрушками — и вообще со всем, что только можно слепить из глины.

На мини-фабриках привыкли к тому, что под ногами постоянно крутятся туристы. Поэтому мы могли свободно наблюдать за всеми этапами сложного технологического процесса — от замешивания глины до раскраски готовых изделий. Никто из работников не обращал на нас ни малейшего внимания.

Горшки делают по старой, как мир, технологии — вручную, на гончарном круге. Пока медленно крутится круг, горшечник неторопливо формует кусок влажной глины. Из него может получиться и элегантная ваза, и кувшин для воды с тонким горлышком, и плоская тарелка. Другой мастер — за соседним столом — наносит краску пульверизатором с тонким носиком, в который по трубке подается струя сжатого воздуха из электрического насоса — все же и здесь появляются новые, неизвестные древним инструменты, облегчающие работу.

На заднем дворе непрерывно работает печь, в которую время от времени загружают готовые изделия для обжига. И там не обошлись без нововведений. Топят уже не дровами или соломой, а соляркой.

Вход во все фабрики — бесплатный. Но при каждой из них есть фирменный магазин, похожий на средней руки супермаркет. Длинные полки заставлены вазами, кувшинами, чашками, тарелками. А всякая мелочь вроде подсвечников и масляных светильников свалена грудами в большие корзины.

Недалеко от деревни мы увидели руины древнего храма. Опять же вход был бесплатный. Кассы там нет. Только будка охранника и огромный щит, на котором текст на английском языке — специально для туристов.

Оказывается, мы попали в храм Саар. Руины занимают большую территорию, но выглядят неказисто. Никаких тебе мраморных римских колонн и статуй, к которым мы уже привыкли в Европе и на Ближнем Востоке. Только сложенные из камней стены. Колонны, впрочем, там все же были — но не цельные, а выложенные из тех же камней — как колодцы, с дыркой внутри. Да и сама кладка выглядела удивительно ровной и какой-то чересчур современной.

Вместе с немцами мы проездили до темноты. В такую сухую и теплую погоду, как на Бахрейне, не было ничего проще, чем найти место для ночлега. Но нам хотелось не просто переночевать под открытым небом, а расположиться именно на берегу моря. А вот это в Бахрейне оказалось сделать уже сложнее.

Местные жители относятся к морю как к бесплатной свалке. Найти мало-мальски чистое место — уже проблема. Еще сложнее на берег попасть. Там нет ни домов, ни красивых набережных — только задние дворы, сараи, склады, в лучшем случае — огороды (они в пустыне тоже есть).

Мы кружили по бесконечным пригородам столицы около часу. И все же нам повезло. Свернув в очередной переулок, мы уткнулись в берег моря. Там распрощались с немцами и стали искать подходящее для ночлега место.

В одном месте было слишком грязно, во втором — ветрено, в третьем — мокро. Нашли на берегу брошенную лодку. В ней спать было нельзя — на дне образовалась огромная лужа. Но лодка давала защиту от ветра. За и ней, на пятачке зеленой травы (места хватило как раз на троих человек), мы и расположились, можно сказать, с комфортом.

В каком именно месте мы ночевали, выяснилось только утром. Когда мы шли к шоссе, нам попались руины с табличкой «Храм Барбар». Он был посвящен богу Энки — богу мудрости и водных источников, которому местные жители поклонялись в III–II тысячелетии до н. э. От храма остались лишь отдельные полуразвалившиеся стены, по которым трудно представить общий вид сооружения. Любителям археологии наверняка будет интересно. Но ожидать здесь большого наплыва туристов в ближайшее время не стоит.

По пути в аэропорт — до него от города можно и пешком дойти — мы заглянули в один из пригородов столицы Бахрейна. Остров Мухаррак, сейчас связанный с главным островом Бахрейна автомобильными мостами и дамбами, когда-то был отдельным островом.

В 1487 году здесь обосновались арабы из Омана. Они построили форт Арад — глинобитный четырехугольник, усиленный по углам башнями с покатыми стенами и бойницами. Выглядит он не так внушительно, как построенный примерно сорок лет позднее португальский форт Бахрейн.