Утром я натянул робу, влез в сапоги. Хорошо, удобно. А Виктор хлопнул меня по плечу:
— Вот теперь ты матрос.
Никоныч достал ещё широченный плащ, зюйдвестку и велел:
— Надевай. Пароход мыть будем.
Потом осмотрел меня со всех сторон быстрым зелёным глазом — второй у него был белёсый, как в тумане, — и загудел:
— Ну, гвардия, пошли! Ты — с Витей и с Яшей мыть надстройку. Остальные — за мной, на палубу. Вымыть мне пароход, как младенца! Чтоб всё…
–.. как положено, — закончил бородач Яша и выбил вдруг ногами чечётку.
— Точно, — подтвердил боцман.
Я схватил ведро, побежал за горячей водой и заплутал. Смотрю, на трапе — Наталья, рукава тельняшки закатала, что-то напевает и драит ступеньки тряпочкой. Вспыхивают медяшки, как золотые. Оглянулась на меня и показывает: «Горячая вода в душе!»
Набрал я воды. Яша наладил шланг, Витя — щётки. Развели в кипятке мыло и взялись за дело.
Помыли переборки, добрались до трубы. Витя посмотрел вверх, сдвинул берет на затылок и говорит:
— Сверху мыть надо.
Забрался на трубу, пристроился и давай сверху щёткой гарь счищать. Я натираю трубу снизу, а Яша из шланга грязь смывает. Вода свистит, даже без солнца, как павлиний хвост, сверкает. Яша мокрый, вся борода в ручьях!
Вдруг шланг вырвался у него из рук, струя хлестнула вверх. Витя нырнул за трубу, как закричит:
— Ты что, борода! Меня смоешь!
Яша засмеялся, весело сверкнули зубы: «Ничего! Не смою!»
Взялся за шланг я. И у меня он хитрит, как живой. Выворачивается, упрямится. Направил я воду на трубу, а брызги в ответ по лицу, по плащу, как дробью, хлещут. Я прихватил брандспойт покрепче, прижал пальцем край, и вода веером пошла по трубе. Краска под нею как лаковая засветилась. Даже посветлело кругом!
Посмотрел я на палубу вниз, там боцман стоит в плаще и зюйдвестке, как рыцарь в латах, и тоже брандспойтом орудует. Вокруг него волны гуляют. Летят вниз обрывки японских газет, коробки от сигарет, куски щепы! Мойка!
Забежал на минуту «грузовой» Виктор Саныч проведать. Оглядел нас, мокрых, и спрашивает:
— Ну как?
— Как положено, — говорю.
Наконец вымыли трубу. Яша обошёл вокруг неё и опять выбил чечётку.
— Ну что, пошли дальше?
А Витя спрыгнул, достал сигарету и сказал:
— Подожди, цыган, не посидишь! Тебе бы с табором кочевать!
— А я и так кочую, — засмеялся Яша. — Вон как — от Владивостока до Америки! И с табором! Это тебе сидеть бы всё на месте, в родной деревне, морковку дёргать. Палубу красишь, а про огород думаешь.
— Ну, цыган! — улыбнулся Витя. — Всё бы ему смеяться!
Так и сверкает зубами. Небось специально вставил, чтоб блестело!
Тут и я рассмеялся: это он верно подметил. Любят цыгане, чтоб блестело.
— Конечно, специально! — отозвался Яша. — Клюшкой на стадионе по зубам вклеили, а жевать-то охота!
Мы захохотали все вместе.
— Жевать, точно, хочется, — сказал Витя и потёр живот. — Ты бы вот погадал, когда обед.
— Позолоти ручку! — подмигнул Яша.
Но тут Никоныч махнул с палубы зюйдвесткой:
— Шабаш, хлопцы! Обедать пора!
И всё вдруг стихло. В машине отключили воду. Шланги успокоились, умолкли. Только ручейки в стоках-шпигатах фурчат, как после тропического ливня. И с нас капли падают: кап-кап…
Докурил Витя сигарету. Бросил — как раз в поток. Она побежала по ручейку и нырнула за борт.
Как положено.