Григорий свернул в узкую улочку.
Всё вокруг сразу задышало бензином. В открытых дверях каморок пыхтели примусы, синел чад.
По обочинам кое-где стояли потрёпанные автомобили. Под ними возились с инструментами рабочие — пожилые китайцы, малайцы. А возле них толкалась детвора.
Ребята тоже были перепачканы в мазуте, в масле, отвинчивали гайки, подносили детали и сами старались юркнуть под машину.
Кое-где в открытых мастерских лежали стволы красного дерева, валялись головы кокосовых орехов. А на полках стояли тёмно-вишнёвые статуэтки танцовщиц, водоносов.
И обезьяны. Те самые обезьяны, о которых я мечтал, тоже глядели с полок плутоватыми глазами.
В одной мастерской около большого бревна среди стружек сидел мальчик и стучал деревянным молотком по маленькому долотцу. Из дерева уже выступали чёрточки лица: обрисовался лоб, показалась бровь, переносица.
Вот мальчик ударил раз, другой — и появился кончик курносого носа. Ударил ещё раз — и нос сморщился от смеха.
— Хорошо! — сказал я.
Мальчик на секунду поднял голову, кивнул нам, но не оторвался от работы.
Я сделал вид, что хочу взять у него долото и тоже постучать, но он оглядел меня и шутя что-то сказал.
— Нужно учиться, чтоб дерево смеялось, а не плакало! — перевёл Григорий. — Без учёбы ничего не выйдет.
И мальчик снова склонился над деревом и застучал молоточком.
«Вспотеешь не раз, пока дерево улыбнётся!» — подумал я и сказал:
— Мастер.
— Нет, пока подмастерье, — возразил Григорий. — Но будет мастером.