Глава 7 Ар освобожден

Нас толкали со всех сторон.

— Прислушайся к звону, — сказал Марк.

— Похоже на радостный перезвон, — усмехнулся я.

Дело было спустя два дня после того, как мы впервые прочитали сообщение о предложении мира от Луриуса из Джада.

— Ура Ару! Ура Косу! — самозабвенно орали люди вокруг нас.

Столпотворение была жутким, нас чуть ли не сносили с ног.

— Они прибыли? — нетерпеливо спросил какой-то мужчина.

— Да, — ответил другой, напирая вперед, пытаясь выйти на проспект.

— Назад, — потребовал стражник. — Назад.

Мы пришли к этому угол дававшему наилучший обзор, задолго до начала. Было еще темно, и все же, здесь уже было много тех, кто пришли еще раньше, запасясь одеялами, чтобы спать прямо на мостовой. Отсюда открывался вид на открытую круглую площадку? расположенную перед Центральной Башней, в центре парка, на полпути между парадной лестницей и проспектом.

— Ура Ару! Ура Косу! — слышалось со всех сторон.

Многие люди имели при себе маленькие косианские флажки, которыми то и дело размахивали. Заметны были в толпе и флажки цвета Ара.

На следующую ночь после опубликования манифеста Луриуса из Джада ворота Ара были демонтированы и сожжены. Кое-кто из граждан города попытались воспрепятствовать этому, но были разогнаны дубинками и мечами. Вспыхнули даже мятежи небольших отрядов стражников, решительно настроенных занять свои посты на стенах, но они оказались единичными и по большей части погасли сами собой, когда выяснилось, что приказы исходят непосредственно из Центральной Башни. Однако было два серьезных выступления стражников, не поверивших ни приказам, ни увещеваниям. Оба они были жестоко подавлены таурентианской гвардией. Гней Лелиус как оказалось, был смещен с должности Серемидием, который сам с прискорбием охарактеризовал свои действия как военный переворот. При этом путчист заявил, что взял власть временно, и будет удерживать ее только до того момента, когда Высший Совет, отныне представляющий гражданскую власть в Аре, не выберет нового лидера, кто бы им ни был Администратор, Регент, Убар или Убара.

— Я себе даже представить не мог, что увижу, как горят ворота Ара, по крайней мере, не думал, что они могут сделать это сами, — проворчал Марк.

— Я тоже, — заверил его я.

Металлические конструкции были вырваны из них, и отправлены на переплавку. Огромные деревянные брусья разломаны, сложены в гигантские костры и подожжены. Думаю, что свет от их пламени был видим за пятьдесят пасангов. Мы с Марком, и жавшаяся к нему Феба, некоторое время наблюдали, как горят большие ворота. Многие горожане тоже вышли той ночью за стены, кто смотрел на это безучастно, кто-то в горе, другие недоверчиво. Мы могли видеть их лица в пляшущем свете пламени. Лица многих были залиты слезами. Кое-кто рыдал и рвал на себе волосы и одежду. Жар от огня шел такой, что ощущался даже ста ярдах костра. Сколько раз я проходил через эти ворота!

Затем мы услышали приветственные крики, доносившиеся издали.

— Кос в городе, — констатировал Марк.

— Наконец-то мы свободны! — закричал какой-то мужчина.

— Нас освободили! — радовался другой, размахивая косианским флажком на маленькой палочке.

Город был красочно украшен лентами и гирляндами. Я с трудом слышал Марка стоявшего рядом со мной. Звон сигнальных рельсов и колоколов, рев толпы глушили все прочие звуки.

— Не пойму, чему можно радоваться в такой день? — спросил у меня Марк.

— Откуда мне знать, — пожал я плечами. — Я же не из Ара.

— Как думаешь, косианцы теперь разграбят и сожгут город? — поинтересовался юноша.

— Нет, — мотнул головой я.

— Но они уже внутри стен, — напомнил он.

— Отборные, дисциплинированные отряды, скорее всего, в основном из регулярных частей, — объяснил я.

— Ты считаешь, что они не будут сжигать Ар? — уточнил мой друг.

— Нет, конечно, — сказал я. — Ценность Ара как трофея в его теперешнем виде, куда выше, чем в виде пепла.

— А разве население побежденного города не должно быть перебито? — спросил Марк.

— Такой исход в данном случае крайне сомнителен, — заметил я. — Ар — это своего рода огромный резерв навыков и талантов. Это тоже ценный трофей.

— Вот только я не сомневаюсь, что город они разграбят, — сказал он.

— Возможно, — не стал спорить я, — но только постепенно.

— Не понял, — удивился мой друг.

— Изучи кампании Дитриха из Тарнбурга, — посоветовал я.

Марк непонимающе посмотрел на меня.

— Нисколько не сомневаюсь, но Мирон Полемаркос с Коса, как и его советники, их изучали.

— Ты говоришь загадками, — надулся Марк.

— Я вижу их! — выкрикнул какой-то горожанин.

— Смотрите туда, у Центральной Башни! — закричал другой.

На краю парка, окружавшего высокую Центральную Башню, была возведена платформа, видимая издалека, чтобы тысячи собравшихся на улицах могли бы засвидетельствовать то, что должно было произойти. Мы с Марком и вовсе находились всего в нескольких ярдах от этой платформы. На платформу можно было подняться по двум пандусам. Один был сооружен со стороны Центральной Башни, а второй со стороне проспекта. Феба испуганно жалась к спине Марка, цепляясь за его тунику. Она небезосновательно боялась быть оторванной от нас в толпе.

— Смотрите, там у подножия платформы! — указал мужчина, стоявший рядом.

— Слин, негодяй, тиран! — послышались выкрики.

Толпа начала бесноваться в гневе и ненависти. Вдоль одной из сторон платформы, ведомая дюжиной цепей, прикрепленных к тяжелому железному ошейнику, появилась жалкая спотыкающаяся фигура, ноги которой были закованы в кандалы. В фигуре с трудом можно было узнать бывшего регента Гнея Лелиуса, все тело которого было туго оплетено цепями. Каждую из дюжины цепей держал ребенок. Еще несколько детей со стрекалами в руках, вились вокруг него, словно жалящие мухи. Время от времени, получая разрешение от наблюдавшего за ними таурентианца, они выскакивали вперед, ударяя беспомощную фигуру. Все это вызывало взрывы смеха в толпе. Бывший регент был бос, одет в какие-то разноцветные тряпки, которые больше подошли для какого-нибудь мима вышедшего на подмостки с комичной пантомимой. Впрочем, а чем еще был теперешний спектакль, подумалось мне. Похоже, у Гнея Лелиуса могла быть некая, пусть и призрачная надежда на то, что ему удастся избежать казни на колу на стене Ара. Возможно, у него был шанс, что его пошлют в Тельнус, чтобы во дворце Луриуса из Джада ради развлечения последнего пройти через судилище, а потом всю жизнь провести в клетке в качестве шута.

— Слин! Тиран! — скандировали люди.

Кое-кто выбежал из толпы, чтобы бросить в него остраку.

— Забери свою остраку, тиран! — кричали они.

Гней вздрагивал каждый раз, когда какой-нибудь из этих маленьких снарядов попадал в него. Это были те самые остраки, которые еще несколько дней назад стоили на вес золота, разрешения, пропуска, дававшие шанс остаться в городе. После сожжения ворот, конечно, какая-либо потребность в них отпала.

— Мы теперь свободны! — выкрикнул один из выбежавших, швыряя свою остраку в бывшего регента.

Потом еще несколько человек выскочили из толпы, попытавшись подобраться поближе к фигуре своего бывшего правителя, на таурентианцы отреагировали стремительно, тычками и ударами своих копий оттеснив их обратно.

Наконец, Гнея Лелиуса довели до переднего пандуса платформы. Многие в толпе, только теперь увидев его, заорали от ненависти. Там его поставили на колени, и дети, пристегнув цепи к заранее установленным по кругу кольцам, ушли. Тем, что несли стрекала разрешили в последний раз, к удовольствию толпы, ударить бывшего регента, после чего увели и их.

Звуки барабанов и труб, и прежде долетавшие до нас справа, теперь стали ближе и отчетливее.

— Смотрите! — указал какой-то горожанин в направлении Центральной Башни, из которой, только что появились генерал и его свита.

— Это — Серемидий и члены Высшего Совета! — воскликнул кто-то.

Серемидий, которого я не видел со времени Миния Хинрабия Тэнтиуса и Цернуса, вместе с другими, которые, насколько я понял, были членами Высшего Совета, прошествовали от ступеней Центральной Башни и поднялись на платформу.

— Он не в одеждах кающегося или просящего! — послышался чей-то радостный крик.

— Он в униформе! — подтвердил другой голос.

— Смотрите, — восторженно закричал еще один. — Он при мече!

— Серемидий сохранил свой меч! — закричал какой-то мужчина, передавая эту новость тем, кто стоял дальше от платформы.

Это было встречено с большим воодушевлением и приветственными криками присутствующих.

Как только члены Высшего Совет заняли места на платформе, сам Серемидий спустился оттуда в сторону Центральной Башни и замер у подножия пандуса.

Наконец, звон сигнальных рельсов и колоколов начал стихать. Первыми прекратили звучать те, что были установлены в Центральной Башне, а затем дальше и дальше, пока не замолкли по всему городу. Однако это произошло слишком быстро, чтобы было следствием того, что звонари ориентировались на звук центральных колоколов, скорее им был подан некий сигнал, скорее всего, с Центральной Башни. Возможно это были флаги или огни, трудно сказать.

Люди в толпе начали удивленно озираться.

Теперь, когда звон стих, на какое-то мгновение стали совершенно отчетливо слышны барабаны и трубы приближающихся косианцев. Но почти сразу стихли и они. Однако я нисколько не сомневался, что их колонны по-прежнему продолжают двигаться на север по проспекту Центральной Башни.

Затем Серемидий начал вновь подниматься по пандусу наверх платформы, на этот раз, сопровождая фигуру, одетую и скрытую под ослепительно белой вуалью. Фигура двигалась очень изящно, ее голова была скромно опущена вниз, пальцы ее левой руки опирались на ладонь Серемидия.

— Нет! Нет! — раздались протестующие крики в толпе, едва фигура оказалась на поверхности платформы. — Нет!

— Это — Талена! — заплакал какой-то мужчина.

Фигура, конечно, была одета в одежды сокрытия и скрыта под вуалью, но у меня не было никакого сомнения, что это действительно была Талена, в прошлом дочь Марленуса из Ара, Убара Убаров.

— Она не в перчатках! — закричал кто-то.

— Она босая! — воскликнул другой.

Марк резко обернулся и раздраженно посмотрел вниз на Фебу, вцепившуюся в его руку. Девушка немедленно опустила голову вниз. В другой раз, она бы еще и на колени опустилась, но в такой давке ее могли опрокинуть и просто затоптать. Феба в этот раз была одета в свою короткую рабскую тунику, которая, конечно, очень мало что скрывала из ее очарования. Я окинул взглядом ее обнаженные лодыжки, икры и бедра. Кроме того, она была босой. Это полностью соответствовало ей, в конце концов, она была рабыней, а им редко предоставляют привилегию обуви. Мой взгляд поднялся выше, скользя по телу цепляющийся за Марка красотки. Да, она была необыкновенно привлекательна. Феба на мгновение подняла голову, но встретившись со мной глазами, снова быстро ее опустила. Рабский кушак, высоко повязанный на ней, перекрещенный спереди, подчеркнул очарование ее маленьких грудей. Можно было только порадоваться за Марка. Прекрасная ему досталась рабыня. А вот я оставался в одиночестве, так и не обзаведясь невольницей. Честно говоря, было даже немного жаль себя.

— Она вышла в одеждах кающейся или просящей! — тревожно крикнул еще один горожанин.

— Нет, Талена! — послышались крики со всех сторон. — Нет, Талена! Не делай этого.

— Мы не позволим! — закричал мужчина.

— Только не наша Талена! — заплакала женщина.

— Как безобразна может быть толпа, — заметил Марк.

— Ар не стоит такой цены! — выкрикнул кто-то из толпы.

— Лучше предать город огню! — закричал другой.

— Давайте бороться! Давайте бороться! — послышались мужские крики.

Несколько мужчин выскочили из толпы на улицу, но на их пути встали таурентианцы державшие копья поперек, изо всех сил пытаясь сдержать их порыв.

— Хорошо, — кивнул Марк. — Кажется, назревает бунт.

— Если так, — сказал я, — то давай выбираться отсюда.

— У меня будет шанс сунуть нож под ребра кое-кому из этих товарищей, — зло прищурившись, заявил Марк.

— Фебу могут поранить, — намекнул я.

— Она — всего лишь рабыня, — пожал плечами Марк, но я видел, как он обхватил девушку руками, готовясь прорываться сквозь толпу.

— Подожди, — остановил я его, уже готового начать отступление.

Талена, стоявшая на верху платформы, протянула руки открытыми ладонями к толпе, и начала ими размахивать в жесте отрицания, даже как-то немного отчаянно.

Это не могло не заставить меня улыбнуться. Такое поведение с ее стороны едва ли соответствовало достоинству предполагаемой дочери Убара, не говоря уже об одежде кающейся или умоляющейся.

— Она призывает нас успокоиться! — догадался какой-то мужчина.

— Она умоляет нас отступить, — заметил другой.

— Благородная Талена! — всхлипнул какой-то юнец.

Напиравшая толпа дрогнула, и люди с улицы начали один за другим возвращаться назад в толпу.

Теперь, когда толпа, смущенная и разделенная на фракции, казалось, стала более управляемой, Талена склонила голову и одновременно подняла руки ладонями вверх, в жесте смирения и благородства, призывая тем самым толпу сдать назад.

— Она не желает нашей помощи, — пришел к выводу один из напиравших.

— Она боится, что мы можем пострадать из-за нее, — простонал другой.

На мой взгляд, это было весьма спорное утверждение. Если бы Талена, лично, внезапно, по своему собственному желанию не начала ясно, энергично и даже отчаянно сигнализировать толпе, то платформа, парк и проспект, возможно, заполнились бы разгневанными горожанами, полными намерения спасти ее. Горстка гвардейцев была бы просто сметена, как листья ураганом.

— Не позволяйте ей сделать это, Серемидий! — послышался отчаянный крик из толпы.

— Защити Талену! — закричали срезу с нескольких сторон.

Но теперь уже Серемидий вытянул руки вперед ладонями вниз, и спокойно поднял и опустил их несколько раз.

Толпа загудела тревожно и угрожающе.

— Талена собирается пожертвовать собой ради нас, ради города, ради Домашнего Камня! — заплакал мужчина стоявший рядом.

— Ей нельзя позволить сделать это, — заявил его сосед.

— Мы не дадим ей сделать это! — внезапно воскликнул другой горожанин.

— Давайте действовать! — призвал третий.

Толпа дрогнула и снова качнулась вперед. Этот внезапный, пока еще легкий нажим, свидетельствовал о новом начинающемся волнении. Таурентианцы, опять выставили вперед древки копий, готовясь отжимать толпу назад.

Руки Серемидия продолжали двигаться вверх-вниз, призывая к терпению и спокойствию. Наконец, толпа снова затихла, но над площадью по-прежнему висело ощутимое напряжение. Сейчас было достаточно одной маленькой искры, чтобы вспыхнуло насилие. Я чувствовал, что люди в толпе по-прежнему близки к точке кипения. В таких ситуациях часто устанавливается некое неустойчивое равновесие, когда даже малейшего усилия, самого на вид незначительного стимула, слова, жеста, может хватить, чтобы вызвать внезапную, сокрушительную реакцию.

Серемидий, снова протянул свою руку к Талене, и повел вперед к переднему пандусу. Когда они приблизились к фигуре Гнея Лелиуса, закованного в цепи и стоящего на коленях у подножия, Талена отшатнулась, как если бы от отвращения. Она даже выставила перед собой свою маленькую ручку с распростертыми пальцами, словно пытаясь отгородиться от бывшего регента, словно один вид этого человека ей был противен, как будто она не могла перенести даже мысли о том чтобы находиться с ним рядом. Женщина даже повернулась к Серемидию, как бы умоляя его со всей своей жалобной уязвимостью кающегося или просящего, что он не подводил ее близко к этому одиозному субъекту, который привел ее город к такой скорбной катастрофе и страданиям. Серемидий, казалось, поколебался мгновение, а затем, сделав вид, что принял твердое, однако, может быть не совсем благоразумное решение, любезно, и с большим почтением, провел Талену к месту удаленному от стоящего на коленях Гнея Лелиуса. Толпа одобрительным гулом приветствовала его действия.

— Молодец, Серемидий! — послышался мужской голос.

В тот момент, когда генерал поводил Талену к выбранному для нее месту, в нескольких шагах от Гнея Лелиуса, она немного приподняла край своих белых одежд правой рукой так, что он немного оголил лодыжки. Таким образом, те, кто, возможно, еще не заметил того факта, что она была босой прежде, теперь могли в этом удостовериться. С моей точки зрения, эта незначительная демонстрация, столь очевидно естественный, если не небрежный, сделанный как будто для того, чтобы не споткнуться, этот акт, так тонко просчитанный, мог бы стоить скромности для предполагаемой дочери Марленуса Ара.

Мужчина, стоявший около меня, спрятал лицо в руках и заплакал. Марк окинул его взглядом полным высокомерного презрения.

В следующие мгновение, заставив меня, и несомненно многих других в толпе, вздрогнуть от неожиданности, тишина взорвалась ревом труб и рокотом барабанов. Все дружно повернули головы вправо, откуда прилетел звук. На площадь, ровными колоннами, печатая шаг, втягивались солдаты регулярных полков Коса. Все в новой униформе яркого синего цвета, с отполированными до блеска шлемами и щитами. Возглавляли колонны многочисленные знаменосцы и штандартоносцы, явно представляя гораздо больше полков чем, было в городе в настоящее время, а также музыканты. Фланги колонн обрамляли всадники на тарларионах, двуногих и четвероногих. Мостовая дрожала под лапами этих животных. Поверни сейчас наездники своих животных в толпу, и они бы, походя, растоптали сотни людей.

Теперь, когда здесь появились отряды сил Коса, толпа стала казаться странно покорной. Это уже была не горстка таурентианцев, которых можно было бы смести со своей дороги, как фигуры с доски каиссы. Это были воины в сомкнутых рядах, и можно было не сомневаться, что многие из них видели не одно сражение. Выступить против таких, было бы все равно, что бросится на утыканные ножами стены Тироса.

А случись так, что колесо войны обернется другой стороной, и им приказали бы атаковать, то они, обнажив мечи, возможно, убили бы тысячи, просто выкосив толпу, пойманную в ловушку их собственной численности, словно крестьяне са-тарну.

Под дробь барабанов и завывание труб, с четким единым стуком сотен подошв, прибывшие одновременно остановились. Первые шеренги косианского воинства замерли, лишь нескольких ярдов не дойдя до переднего пандуса.

Мне показалось, что я заметил, как задрожала фигура Талены, впрочем, как и фигуры всех остальных, кто стоял на платформе. Возможно, только теперь до них до всех дошло, подумал я, что может означать наличие косианцев в их городе. Интересно, осознали ли они теперь, насколько в действительности уязвимы были и она сама, и горожане, и весь Ар целиком, и что такие парни могут сделать со всем этим, стоит им только захотеть. Женщина была одета в белые одежды кающейся или просящей. Кстати, предполагается, что кающиеся и просящие должны быть голыми под такими одеждами. Впрочем, в том, что Талена поступит в соответствии с этим правилом, я сильно сомневался. Хотя, она наверняка хотела бы, чтобы добропорядочные граждане Ара полагали, что она была способна и на такое.

На мгновение наступила такая тишина, что казалось, пролети сейчас муха, и ее услышали бы на другом конце площади. Ужасная тишина.

— Мирон, — услышал я тихий шепот. — Мирон Полемаркос с Коса!

Какое-то время я ничего не видел, только толпу, платформу и группу людей на ней, а также косианцев, музыкантов и солдат, как пехотинцев, так и всадников, в нескольких ярдах справа, а также знаменосцев, некоторые из которых держали даже штандарты наемных компаний, например я опознал штандарт Рэймонда из Рив-дэ-Бойса.

— Он подъезжает! — услышал я чей-то комментарий.

Полемаркос, если это был действительно он, подумалось мне, должен быть очень уверен в своей безопасности, раз он решился так войти в Ар. Я не думал, что Убар Коса Луриус из Джада, поступил бы столь же опрометчиво. Впрочем, Луриус, вообще крайне редко покидал окрестности своего дворца в Тельнусе. А вообще, ни для кого не секрет, сколь многие триумфы в гореанской истории были испорчены болтом ассасина.

— Вижу его! — сообщил я Марку.

— Я тоже, — кивнул он.

Феба привстала на цыпочки, цепляясь за руку Марка, и изо всех сил пытаясь бросить взгляд поверх плеча своего господина. Ее стройное, соблазнительное тело натянулось как тетива. Девушка вытягивала шею, но, насколько я смог понять, мало что смогла рассмотреть. Зато, я отметил, как прекрасно смотрится на ее горле плотно подогнанный ошейник. Надо признать, что это простое стальное кольцо с замком, необыкновенно усиливает привлекательность и красоту женщины.

Через мгновение большой двуногий тарларион, в золоченой броне, с полированными когтями, натертой до блеска чешуей, повернулся и замер перед знаменосцами. Следом за ним подошли несколько других тарларионов, столь же великолепных, но несколько меньших ростом, и с более слабой броней, зато с более мощными всадниками. Мирон, или тот, кто действовал от его имени, перекинул ногу через круп своего ящера, и вставив ее в стремя, висевшее чуть ниже основного, дополнительное стремя предназначенное для оставления седла, или наоборот для подъема на него, и сошел на мостовую. Было любопытно посмотреть на человека, о котором я столько слышал, но еще ни разу не видел. Это был высокий мужчиной, в золотом шлеме с плюмажем, а также в золоченом плаще. Из оружия на его поясе был обычный гладий, короткий меч, наиболее распространенное оружие гореанских пехотинцев, и кинжал. Однако в седельных ножнах, имелся и более длинный клинок, двуручный ятаган, довольно полезное оружие для поражения других всадников. А вот копья или пики в специальном тубусе седла не было. Наконец, мужчина снял свой шлем и вручил его одному из своих телохранителей. Мирон оказался довольно красивым длинноволосым товарищем. Помнится, когда-то он находился под влиянием смазливой рабыни Люсилины до такой степени, что чуть ли не консультировался с ней по вопросам государственной важности. В результате, она оказалась посвящена в слишком многие тайны. Дошло до того, что ее влияния на Полемаркоса стали бояться, и за расположение этой девки конкурировали даже свободные мужчины. Одно ее слово или взгляд могли означать грань между карьерой и опалой, между честью и позором. А потом Дитрих из Тарнбурга принял кое-какие меры, и она была похищена и доставлена в его руки раздетой, как любая другая рабыня. Потом, он выпотрошил из нее всю сколь-нибудь важную информацию. А когда от бывшей наперсницы Мирона осталась только смазливая рабская оболочка, лихой капитан переименовал ее в «Лючиту», превосходное имя для рабыни, надо признать, а главное очень отличающееся от престижного имени «Люсилина», которое, возможно, украсило бы даже свободную женщину. Кстати, Дитрих отдал ее одному из своих самых низких солдат, в качестве рабыни для удовольствий и работы. В последний раз я видел ее, будучи в Брундизиуме, среди прочих невольниц, принадлежавших разным наемникам из отряда капитана, который тогда идентифицировал себя как Эдгар из Тарнвальда. Понятия не имею, где может быть сейчас этот Эдгар из Тарнвальда вместе со своими людьми. Подозреваю, что к настоящему времени Мирон уже пришел к пониманию того, что долгое время был покладистым простофилей, одураченным хитрой женщиной, к тому же, бывшей всего лишь рабыней. Не думаю, что это произойдет с ним снова. Наверняка у него теперь появились намного лучшие идеи относительно полезности и назначения женщин.

Мирон, а теперь я полагал, что это действительно был он, в сопровождении двух офицеров, каждый из которых нес какой-то пакет, поднялся на платформу.

Серемидий приблизился к нему и, вытащив свой меч из его ножен, повернул его, и протянул Мирону, рукоятью вперед.

— Мирон не принял меч! — прокомментировал мой сосед.

Действительно, Полемаркос, великодушным жестом, возразил оружие Серемидию, и тот, верховный генерал Ара, вложил его обратно в ножны.

— Ура Ару! Ура Косу! — прошептал мужчина стоявший неподалеку.

Толпа замерла, поскольку в следующий момент Серемидий протянул руку к Талене, и подвел ее к Мирону.

— Бедная Талена, — прошептал какой-то мужчина, не отрывая глаз от склонившей голову женщины.

Дочери побежденных Убаров часто украшают триумфы своих победителей. Это может быть сделано разными способами. Иногда их, голых и закованных в цепи, ведут у стремени, иногда они идут среди рабынь, держа другие трофеи, золотые сосуды и прочие, иногда их демонстрируют на фургонах или телегах, держа в клетке с самкой верра или тарска, и так далее. Почти всегда их публично и церемониально порабощают, либо до, либо по окончании триумфа, или в их собственном городе или в городе завоевателя. Мирон, однако, низко поклонился Талене, возможно, таким образом, отдавая должное благородству и величественности ее статуса, статуса свободной женщины.

— Ничего не понимаю, — буркнул Марк.

— Подожди, — сказал я ему.

— Он что, даже не будет ее раздевать, и заковывать в цепи? — озадаченно спросил мой друг.

— Смотри, — отмахнулся я.

— Она же должна быть в его палатке, в качестве одна из его женщин, еще до заката, — заметил он.

— Смотри, — повторил я.

— Нет, возможно, конечно, что он хочет сохранить ее для садов удовольствий Луриуса из Джада, или для конур его домашних рабынь, если она окажется не достаточно красива для садов удовольствий, — предположил Марк.

— Подожди еще немного и сам все узнаешь, — посоветовал я.

Талена, мне ли не знать, была изумительно красивой женщиной, с кожей оливкового оттенка, темными глазами и волосами. Я нисколько не сомневался, но что она вполне достойна садов удовольствий любого Убара, и даже если бы на чей-то вкус она имела не совсем то качество, то она все равно оказалась бы там. Исключения зачастую делаются для особых женщин, например для бывших врагов, и у меня было мало сомнений, что такое исключение было бы сделано для дочери Убара, или той, которая считает себя таковой. Просто нужно помнить и то, что содержание в саду удовольствий не обязательно всегда рассматривается только в одном свете. Например, в таком саду могут содержаться женщины, которые являются, в некотором смысле, прежде всего трофеями. Конечно, Талена могла бы рассматриваться, скажем, с точки зрения Луриуса из Джада, именно как такой трофей. В действительности, есть мужчины, которые, являясь в душе скорее коллекционерами, используют свои сады, главным образом, для размещения своей коллекции, например, различных типов женщин, отобранных, возможно, прежде всего, глазами в качестве иллюстрации и показа, различных форм женской красоты, или даже их уникальных или редких клейм.

Мирон, выпрямившись, обернулся к одному из своих сопровождающих, каждый из которых держал по мешку.

— Что лежит в его мешке? — шепотом поинтересовался кто-то.

— Рабские наручники, кандалы и прочие подобные вещи, — проворчал его сосед.

— Нет, смотрите! — воскликнул первый.

— Ой! — удивился Марк.

Мирон вытащил из мешка, услужливо подставленного одним из его товарищей, блеснувшую на солнце вуаль. Вытряхнув этот предмет, он продемонстрировал его толпе.

— Это — вуаль свободной женщины! — послышался обрадованный голос.

Полемаркос тут же вручил вуаль Талене, принявшей ее с благодарностью.

— Ничего не понимаю, — пробурчал мой друг.

— Наверное, это будет все, что ей дадут, — сердито высказался мужчина.

— Точно, эта такая косианская шутка, — поддержал его другой, — а потом они сорвут это с нее, когда пожелают.

— Косианский слин, — прошипел третий.

— Мы должны бороться, — потребовал четвертый.

— Мы не можем, — осадил его пятый. — Это безнадежно.

Четвертый только разочарованно застонал.

Однако Мирон на этом не остановился, и, из того же самого мешка, вынул набор украшенных одежд сокрытия и, снова показав их толпе, как уже сделал это с вуалью, передал их Талене.

— Почему они дают ей эти предметы одежды? — осведомился какой-то горожанин.

— Это — косианские одежды, — заметил другой.

— Возможно, они считают, что Луриус из Джада должен быть первым, кто увидит ее полностью в его апартаментах удовольствий, — предположил третий.

— Горе — Талене, — пошептал четвертый.

— Горе — нам, горе — всему Ару! — простонал пятый.

— Мы должны бороться, — снова послышался решительный голос.

— Это безнадежно! — опять осадил его менее решительный горожанин.

— Нет, смотрите! — указал кто-то. — Он снова кланяется ей. Мирон Полемаркос согнул спину перед нашей Таленой!

Талена тоже склонила голову, как будто несколько застенчиво и с благодарностью, перед косианским командующим.

— Она принимает его уважение! — воскликнул кто-то.

— Кажется, что теперь она хочет уйти, — прокомментировал другой голос.

— Бедная скромная маленькая Талена! — посочувствовал третий.

Безусловно, могло показаться, что теперь Талена, одолеваемая скромностью, и благодарно прижимавшая к себе одной рукой полученные наряды, другой рукой пытавшаяся натянуть ниже белые одежды, чтобы полностью скрыть свои приоткрытые щиколотки, собиралась покинуть платформу.

Рука Серемидия однако мягко остановила ее движение.

— Скромная Талена! — воскликнул кто-то.

— Она же не рабыня, — проворчал другой, сердито блеснув глазами на одетую только в короткую рабскую тунику Фебу, которая испуганно еще плотнее прижалась к Марку.

— Сейчас Мирон будет говорить, — послышался мужской голос из толпы.

Полемаркос повернулся лицом к переднему пандусу платформы. Гней Лелиус, прикованный цепями стоя на коленях, находился впереди и справа от него.

Встав на краю платформы, и выдержав драматическую паузу, Мирон заговорил. Голос у него оказался ясным, сильным и звучным. Акцент был косианским, конечно, но у него, как у представителя высшей касты этот акцент был понятен всем. Кроме того, он старался говорить отчетливо и медленно.

— От имени моего Убара и вашего друга, Луриуса из Джада, — начал он, — я поздравляю всех вас.

Затем он повернулся к Талене, стоявшей немного позади него, с рукой в руке Серемидия, который делал вид, что предоставляет ей необходимую доброжелательную поддержку в такой волнительный момент.

— Прежде всего, — продолжил Мирон, — я передаю поздравления Луриуса из Джада Талене из Ара, дочери Марленуса, Убара Убаров!

Талена склонила голову, принимая поздравления.

— Ура Косу! — закричал мужчина в толпе.

Мирон снова повернулся к толпе.

Я нисколько не сомневался, что у этого начального впечатляющего приветствия Талены, имелось свое значение. Кроме того, я отметил, что она воспринималась Косом как дочь Марленуса Ара, несмотря на то, что сам Марленус от нее отрекся. Конечно, признавая ее дочерью Марленуса, Кос недвусмысленно давал всем понять, что он, скорее всего, не будет выдвигать каких-либо возражений, если она, или другие от ее имени, предъявят свои претензии относительно престолонаследования в Аре. Помимо этого, хотя я и не думал, что сам Луриус из Джада признавал Марленуса Убаром Убаров, поскольку он, как мне кажется, давно примерял этот титул на себя, эта ссылка оказалась разумной со стороны Мирона. Это был ясный посыл патриотическим чувствам в Аре. И, естественно, эта ссылка на Марленуса, должна была подсветить образ самой Талены, которая таким образом исподволь характеризовалась как дочь Убара Убаров.

— Мои поздравления, также, — продолжил свою речь Мироном, — нашим друзьям и братьям, благородному народу Ара!

Люди в толпе удивленно посмотрела друг на друга.

— С сегодняшнего дня, — объявил Полемаркос, — вы свободны!

— Ура Косу! Ура Ару! — закричал человек в толпе.

— Тиран и наш общий враг, — воскликнул косианец, экспансивным жестом указывая на Гнея Лелиуса, — побежден!

— Убить его! — начали бесноваться люди в толпе.

— На стену его! — предложил кто-то.

— На кол! — закричал другой.

— Мир, дружба, радость и любовь, — призвал Мирон с высоты платформы, — мои братья из Ара!

В этот момент, один из членов Высшего Совета, по-видимому, чиновник, который прежде был непосредственным заместителем регента Гнея Лелиуса по гражданским делам, как Серемидий, отвечал за военную сферу, выступил вперед, возможно, чтобы ответить Мирону, но был остановлен Серемидием и возвращен на место.

— Я говорю сейчас от имени Талены из Ара, дочери Марленуса, Убара Убаров, — объявил Серемидий. — Она, от своего имени, и от имени народа и Домашнего Камня Ара, благодарит наших друзей и братьев с Коса за освобождение ее города от тирании Гнея Лелиуса и за свободу его граждан!

Моментально после его слов, несомненно, по заранее оговоренному сигналу, звонари ударили в большие сигнальные рельсы Центральной Башни, а через мгновение их поддержал звоном весь город. На какое-то время стало трудно, что-либо расслышать, поскольку к звону присоединился громкий, неудержимый, дикий, благодарный и ликующий приветственный рев толпы.

— Ура Косу! Ура Ару! — оглушительно ревела площадь.

От крика и звона можно было оглохнуть. Мирон и оба его помощника принялись зачерпывать из второго мешка, пригоршни монет, серебряных, кстати, и забрасывать их в толпу. Люди хватили их, кто на лету, кто падая на четвереньки. Таурентианцы теперь спокойно отошли от края толпы. Больше не было какой-либо опасности того, что она закипит и вспыхнет недовольством. Я заметил, что пока Мирон со товарищи разбрасывали монеты, Серемидий, помахивая толпе вместе с Таленой, руку которой он не выпускал из своей, а за ним и весь Высший Совет, покинули поверхность платформы. Кроме того, к платформе, почти никем незамеченные, подошли несколько косианцев. Один из них схватив Гнея Лелиуса за волосы, согнул его, опустив голову почти до земли. Другой накинул короткую, не больше пары гореанских футов, цепь, на его шею, а другой ее конец примкнул к одной из тех цепей, что во множестве опутывали тело пленника. Теперь мужчина не мог разогнуть спину, чтобы встать вертикально. Ходить теперь ему пришлось бы постоянно согнутым в поясе. Затем таурентианец освободил шею бывшего регента от тяжелого ошейника с дюжиной цепей, посредством которых дети привели его сюда. После этого Гнея Лелиуса, одетого в разноцветные клоунские тряпки, закованного в кандалы, почти скрытого под множеством цепей, и отчаянно пытающегося сохранить равновесие, делая короткие семенящие шаги, на коротком поводке потащили прочь от платформы. Дважды, пока он оставался в моем поле зрения, мужчина падал, но после того, как охранники тыкали в него торцами своих копий и грубо тянули вверх, он неуклюже поднимался, чтобы снова продолжить свой путь на юг по Проспекту Центральной Башни, подгоняемый ударами косианцев. Кое-кто в толпе, видя как его проводят мимо них, столь смешно одетого, согнутого, спотыкающегося и беспомощного, тыкали в него пальцами и ревели от радости. Другие наоборот с ненавистью выкрикивали оскорбления, проклинали его, плевали и даже пытались ударить.

— Дурак! — выкрикивали некоторые из них.

— Шут! — кричали другие.

— Тиран! Тиран! — скандировали третьи.

Ну что ж, на мой взгляд, нарядив Гнея Лелиуса в одежды комика, а точнее дурака или шута, заговорщики поступили вполне благоразумно, со своей точки зрения, конечно. Это почти на сто процентов устраняло не только возможность его возвращения во власть, при условии, что ему удастся вернуть себе свободу, но даже вероятность того, что в городе могла бы сформироваться сторона, которая могла бы одобрить это. Конечно, даже его самые близкие сторонники оказались замешаны в его обман. Однако заговорщики не могли не понимать, что многие в Аре прекрасно знали, или в конечном итоге, рано или поздно, пришли бы к пониманию того, что Гнею Лелиусу, независимо от того, что, возможно, было его ошибками на посту лидера во время кризиса, до тирана было далеко. В конце концов, все его ошибки были так или иначе связаны с излишней толерантностью, поисками компромиссов и решений, удобных для всех, каковая политика, в конечном итоге и позволила Косу и его приверженцам работать почти не встречая сопротивления в городе. Именно эта политика привела к тому, что Ар был забран и у него, и у себя. Нет, рано или поздно, наверняка скажут люди, тираном он не был, скорее он был просто дураком.

— Тиран! Тиран! — выкрикивали люди.

Луриус из Джада, конечно, тоже прекрасно знал, что Гней Лелиус никогда не был тираном.

— Тиран! — скандировала толпа. — Тиран!

Я еще некоторое время смотрел в ту сторону, куда увели бывшего регента. Похоже, что его увезут на Кос. Возможно, что в конце своего пути он украсит двор Луриуса из Джада, в качестве дурачка посаженного на цепь. Не удивлюсь, что потом он будет развлекать гостей на пирах, изображая танцующего на поводке слина.

Разбросав все имевшиеся в мешке монеты, Мирон приветственно поднял руки к толпе. Толпа так же не заставила себя ждать с приветственными криками. Под эти крики он вместе со своими товарищами, спустился по пандусу и уже через мгновение снова был в седле. Развернув своих тарларионов, они двинулись на юг. Шлем командующего так и остался в руках его ординарца, ехавшего следом на своем собственном животном, следовал за ним. Наверное, то, что он не стал скрывать своего лица перед толпой, было разумным решением с его стороны. Это предполагало открытость, искренность, доверие и радость. К тому же, обычный гореанский шлем, с его У-образной прорезью, а именно такой шлем был у Полемаркоса, имеет тенденцию формировать несколько пугающий образ. Косианец улыбался и приветливо размахивал рукой. Радостный звон несся над городом. Толпы запрудившие обе стороны проспекта, с готовностью отвечали на его приветствия. Но вот военные музыканты наполнили воздух воем труб и грохотов барабанов, и штандарты повернулись. Все как один солдаты Коса тоже повернулись кругом, и под крики толпы зашагали на юг по проспекту между приветствовавшими их толпами. Выбежали девушки, раздавая направо и налево цветы солдатам. Некоторые из воинов даже завязывали их на своих копьях.

— Ура Косу! Ура Ару! — орали сотни мужских глоток.

— Мы свободны! — радовались другие.

— Ура нашим освободителям! — не унимались третьи.

— Благодарим Кос! — кричали четвертые.

— Слава Луриусу из Джада! — выкрикивали пятые.

Люди поднимали своих детей на плечи, чтобы те могли увидеть солдат. Тысячи маленьких косианских флажков, вместе с флажками Ара, трепетали над людской массой. Обе стороны улицы превратились в какофонию цвета и звука.

— Ура Луриусу из Джада! — кричали одни мужчины.

— Ура Серемидию! — выкрикивали другие.

— Ура Талене! — скандировали третьи. — Ура Талене!

Я искоса посмотрел в сторону Марка.

Феба стоявшая за его спиной, опустила голову, и закрыв глаза, заткнула уши руками, спасаясь от бешеного шума. Однако прошло совсем немного времени, несколько енов, не больше, после ухода косианцев, как толпа вокруг нас начала рассеиваться, и рабыня наконец решилась открыть глаза и убрать руки от ушей. Но своей головы девушка так и не подняла.

По долетавшему до нас гулу людских голосов можно было легко проследить направление, в котором ушли полки косианцев.

Я бросил взгляд на платформу, теперь пустую и никому не нужную. А ведь совсем недавно на ней босиком стояла Талена. Она носила одежды кающейся или просящей, и согласно обычаю, должна была быть голой под этой одеждой, в чем я, признаться, сильно сомневался. Интересно, что могло бы произойти, сложись все несколько по-другому, а не так, как было запланировано, скажем, если бы Мирон потребовал снять с нее одежда, и все обнаружили бы, что под ней она одета еще во что-нибудь. Я даже улыбнулся про себя. За такое ее могли бы убить. В наилучшем для нее случае, она бы вскоре длительно и подробно изучала, что такое неудовольствие мужчины и какова его плеть. Однако я был больше чем уверен, что ни она, ни Серемидий, не боялись этой возможности. Конечно, она имела прямое отношение к заговору и измене, более того, находилась среди заговорщиков на ведущих ролях, и нужна была косианцам на троне Ара куда больше, чем в качестве еще одной женщины, голой и в цепях, для украшения триумфа завоевателя. Серемидий, кстати, впрочем, как и сам Мирон, на мой взгляд, неплохо справился с написанной для него ролью.

Пока я все это обдумывал, появились рабочие, и начали демонтировать платформу. Она свою роль уже сыграла. Прекратили звонить большие сигнальные рельсы на Центральной Башне, только издалека сюда долетал отдаленный звон из других концов города. Из такого же далека, напоминая шорох Тассы, бьющей в далекий берег, доносился до нас шум толпы.

Я снова посмотрел на платформу, по которой ступали босые ступни Талены из Ара. Не думаю, что она успела натоптать свои ноги.

Феба теперь стояла на коленях позади Марка, все так же не поднимая головы.

— Странно все это, — сказал я Марку. — Война между Косом и Ар просто взяла и закончилась.

— Да, — согласился он.

— Что сделано, — усмехнулся я, — то позади.

— Но победа осталась за Косом, — вздохнул молодой воин.

— Причем полная победа, — заметил я.

Марк взглянул вниз на Фебу и бросил:

— Вы победили

— Не я, — ответила девушка.

— Кос победил, — сказал он.

— Кос, — признала Феба. — Но не я.

— Ты — косианка, — напомнил ей юноша.

— Больше нет, — не согласилась она. — Я — рабыня.

— Не сомневаюсь, что Ты радуешься победе Коса, — буркнул Марк.

— Возможно, это Господин радуется, — предположила рабыня, — ведь то Ар, который отказал в помощи Форпосту Ара, родному городу владельца рабыни, теперь пал?

Марк ожег ее злым взглядом.

— Теперь я должна быть убита? — дрогнувшим голосом спросила Феба.

— Нет, — бросил он.

Девушка немного удивленно, но с надеждой посмотрела на своего господина.

— Ты — всего лишь рабыня, — буркнул тот, и его невольница моментально согнувшись к его ногам, плача и смеясь от радости, принялась покрывать их поцелуями.

Потом, она подняла к Марку свое заплаканное лицо, и сквозь слезы глядя на него, смеясь, спросила:

— Значит, я больше не буду вашей «маленькой косианкой»?

— Ты всегда будешь моей маленькой косианкой, — проворчал он.

— Да, Господин, — улыбнулась девушка.

— Разведи колени, Косианка, — приказал Марк.

— Да, Господин! — счастливо засмеялась его рабыня.

— Еще шире! — прикрикнул он.

— Да, Господин!

— Рабыня, — заключил юноша, окинув свою собственность оценивающим взглядом.

— Ваша рабыня, мой Господин! — добавила Феба.

Сзади послышался стук молотков, рабочие начали сбивать доски с платформы.

— Нам стоит подыскать себе жилье, — заметил Марк.

— Ты прав, — не мог не согласиться с ним я.

Девушка встала на ноги и пристроилась позади своего владельца, уцепившись за его руку, и легонько прижимаясь к нему. Голову она держала скромно опущенной вниз. Юноша обернулся и, обхватив рабыню руками, прижал к себе. Насколько же она была его!

— Завтра, — сказал Марк, — насколько я понимаю, у Мирона будет триумф.

— Если быть до конца точным, то это будет триумф Убара Коса, просто через представителя, — поправил я.

— Можно не сомневаться, что завтрашнее ликование и великолепие затмит то, что мы видели этим утром.

— Уверен, что Ар приложит все усилия, чтобы на официальном уровне поприветствовать и выразить благодарность своему освободителю, великому Луриусу из Джада, — усмехнулся я.

— Представленному его капитаном и кузеном Мироном Полемаркосом из Темоса, — добавил мой друг.

Это, кстати, был точный титул Мирона. Темос — это один из главных городов на острове Кос. Толпа, конечно, или точнее большинство в толпе, расценивала его просто как Полемаркоса, или, точнее, как Полемаркоса с Коса.

— Конечно, — кивнул я.

— И конечно, Серемидий тоже будет участвовать в этом триумфе, — уверенно сказал Марк.

— Он должен, — пожал я плечами. — Это же и его триумф тоже. Уж он-то потрудился на славу, долго и упорно, чтобы приблизить этот день.

— И Талена, — добавил юноша.

— Да, — согласился я.

— Ты кажешься расстроенным, — заметил мой друг.

— Возможно, — не стал отрицать я.

— Мирон не принял меч Серемидия, — напомнил Марк.

— Это понятно, — кивнул я.

— Я тоже так думаю, — усмехнулся он.

Принятие меча стало бы символом капитуляции Ара и всей его армии, пехоты и кавалерии, как воздушной — тарнсмэнов, так и всадников на тарларионах. Мирон отказался признать это публично на платформе, что полностью соответствовало версии об освобождении.

— Лично я уверен, — предположил я, — что меч был отдан еще вчера, в шатре Мирона, или, что более вероятно, перед его войсками, вне города, а затем позже уже конфиденциально возвращен владельцу.

— Да! — воскликну Марк. — Держу пари, что Ты прав!

— Войска Полемаркоса должны были ожидать нечто подобное, — пожал я плечами.

— Конечно, — согласился со мной он.

— Точно так же, как и Луриус из Джада, — добавил я.

— Верно, — признал юноша.

— В любом случае, — заметил я, — без таких символов или с ними, поражение Ара — полное. Это ясно и бесспорно. Сопротивление Косу прекращено. Войска Ара, точнее то, что от них осталось, сложили оружие. Теперь, по-видимому, недалек тот день, когда их численность будет уменьшена в разы, возможно, сведясь к горстке стражников подчиняющихся косианским офицерам, если они вообще не будут полностью расформированы и разогнаны. Не удивлюсь, если со временем, ношение оружия в городе может стать вне закона. Его ворота сожжены, и теперь я готов ожидать, что, в конце концов, и его стены, будут разобраны камень камнем. Тогда он станет совершенно уязвим и полностью зависим от милосердия Коса, фактически став его марионеткой.

— Это будет конец целой цивилизации, — вздохнул Марк.

— Цивилизация, своего рода, конечно, останется, — сказал я, — и в некоторых видах искусства, литературе, и прочих вещах такого рода.

— Возможно, Гор только выиграет от этого, — с горечью в голосе проговорил мой друг.

Мне нечем было его успокоить.

— Но как теперь мужчинам сохранить свое мужество? — спросил он.

— Будем надеяться, что они справятся, — ответил я.

Признаться, я испытывал большое уважение к мужчинам Ара.

— А что случится с женщинами? — поинтересовался юноша.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Но если мужчины не смогут сохранить своего мужества, то и для женщин, по крайней мере, для тех, которые будут находиться в близких отношениях к таким мужчинам, будет трудно, или даже невозможно, оставаться женщинами.

— Да, — признал он.

— Кос теперь, — вздохнул я, — хозяин на Горе.

Мне вспомнился, Дитрих из Тарнбурга, который боялся именно такой возможности, появления единственного гегемона, обладающего суверенитетом на власть. Это могло бы означать конец свободных компаний.

— Только в некотором смысле, — не согласился со мной Марк.

Я удивленно посмотрел на него.

— Во многих городах и землях, а фактически на большей части мира, — пояснил он, — жизнь будет протекать в том же русле, как и прежде.

Рассмотрев такие вещи как сложности с передачей информации, трудности поддержания линий доставки продовольствия, длины переходов, недостаток дорог, изолированность городов, разнообразие культур и многие другие особенности Гора, я вынужден был признать его правоту.

— Пожалуй, Ты правы, — сказал я.

Просто, кажется, что Кос сейчас стал доминирующей силой на континенте. Однако, исходя из геополитических соображений, казалось маловероятным что, Кос сможет неопределенно долго удерживать свою власть. Средоточие его власти было отделено от континента морем, а его силы в значительной степени состояли из наемников, которыми было трудно управлять и дорого содержать. Последняя кампания Луриуса из Джада, должна была серьезно истощить казну Коса, а возможно и Тироса, его союзника. Разумеется, часть издержек теперь можно было возместить тем или иным путем, например, за счет завоеванного Ара. Кос преуспел в том, чтобы победить Ар. Но все было далеко не столь однозначно, и теперь я это четко осознал, когда речь заходила о том, чтобы гарантировать и поддерживать свою гегемонию неопределенно долго. Более того, сейчас, когда Ар стал уязвим и беспомощен, когда его военная сила ликвидирована, стоит только власти Коса хоть немного ослабеть, и можно ожидать рождения нового варварства, по крайней мере, в пределах традиционных границ Ара. Беззаконное варварство, всегда рождается там, где заканчивается существование даже незначительной тирании, в тех местах, где вооруженные мужчины готовы навязать свою волю.

— Я больше не слышу звона, — заметил Марк. — И толпы тоже.

— Как и я, — кивнул я.

Парк Центральной Башни и в самом деле погрузился в тишину, разве что, иногда слышался стук досок, которые рабочие укладывали в штабеля. Людей вокруг нас почти не осталось. Ветер играл листами бумаги, валявшимися на мостовой. Многие из этих разноцветных бумажек еще недавно были флажками Коса и Ара.

Я окинул взглядом то, что осталось от платформы, по которой сегодня ходила босоногая Талена.

— Обрати внимание, — указал я Марку на некоторые из досок, снятые с платформы и сложенные в штабель.

— И что? — не понял он.

— Доски, — сказал я, — на их верхних поверхностях, они отполированы.

— Хм, судя по тому, как отражается от них свет, скорее они лакированны, — заметил мой друг.

— Верно, — признал я.

— Похоже, их подготовили для ног благородной Талены, — усмехнулся юноша.

— Скорее всего, — согласился я.

— Необычная забота о кающемся или просящем, — съязвил Марк.

— Правильно подмечено, — не мог не согласиться я.

— Но мы же не хотели бы рисковать ее маленькими ножками, не так ли? — спросил молодой воин, посмотрев на Фебу.

— Нет, Господин, — заверила его она.

Хотя Марк говорил насмешливо, ответ его рабыни был совершенно серьезен, и это ей подобало. Она не могла даже начать ставить себя в один ряд со свободной женщиной. Непреодолимая, для рабыни конечно, ужасающая пропасть лежит между любой свободной женщиной на Горе и невольницей вроде Фебы.

— Это прискорбно, не правда ли, — продолжил шутливый допрос Марк, — что она была вынуждена показаться унизительно разутой?

— Да, Господин, — признал Феба, — ведь она — свободная женщина.

Как бы то ни было, я полагаю, что Талене стоило немалого унижения, появиться публично босиком. Конечно, Феба тоже была босой, но это было общепринято в отношении рабынь.

Я проводил взглядом очередную доску, уложенную в штабель.

В основном части платформы скреплялась между собой деревянными шкантами, забитыми в готовые отверстия. Таким образом, нетрудно было догадаться, что эту платформу можно было легко собрать опять. Возможно, в скором времени ей предстояло использоваться снова, скажем, для коронации Убары.

Интересно, как Талена смотрелась бы на платформе другого вида, например, на аукционной сцене, раздетой, закованной в цепи и слушающей предлагаемую за нее мужчинами цену. Такая поверхность, скорее всего, тоже показалась бы ей довольно гладкой, ведь ее отполировали до блеска ноги многочисленных женщин прошедших по ней до Талены.

— Давай-ка займемся поисками жилья, — предложил Марк.

— Отлично, — поддержал я его предложение.

Загрузка...