Восхождение к власти: день гнева

Глава одиннадцатая. Потери и обретения

Спустя два часа. У самой границы с Рейхом. Двенадцать часов дня.

Природа и её виды, ландшафты давно сменились, но теперь беженцев окружает только жуткий пейзаж, рождённый человеческой спесью и безумием. Высокая трава мертвенно-жёлтого цвета больше похожая на высохшие палки, колющиеся и неприятные. Земля источает омерзительные химические ароматы и скорее всего она попросту сгнила от воздействия смертельных веществ. Животных рядом нет, разве что пробежит украдкой больной мутант, словно вышедший из ада и наведёт ужас на бедных людей. А воздух несёт лишь ветерок, преисполненный мотивами гнилостности и смрада, ударяя по носам переселенцев, гонимых с севера и ищущих убежища под покровом Канцлера, возглавляющего Рейх.

Машины – легковые автомобили и старенькие грузовики сошли с дороги, покрывшейся разветвлённой сетью трещин и глубоких ям, оставленных силой разрушительной коррозии. Кузовами и бамперами они промяли строй из сотен и тысяч травинок и заняли место на гниющей земле, сойдя с разрушенного асфальта. Люди поспешили выйти из машин и расположиться на отдых, дабы восполнить силы и размять ноги после утомительной дороги, где единственное развлечение – смотреть в окно и «наслаждаться» пейзажами того, что раньше было природой. Но стоит ли говорить, что много кто отказался от такого «удовольствия».

Пять легковых автомобилей и три грузовика, покрытых ржавчиной, помятых и избитых, испытанных временем и жестокой рукой разрушения, которая не щадит ни один механизм, несут с собой тридцать шесть человек – всех, кто отважился ехать на встречу стягу чёрного двуглавого орла – флагу Рейха.

Поодаль от всех, прямиком на дороге стоят два человека и смотрят далеко вперёд. Первый – в чёрном одеянии похожим на балахон, утянутый старым кожаным пояском. Его одежда вся в заплатках и швах, грязная, будто рясу не мыли год и не по форме. Черноволосый мужчина в тёмном куске ткани похож не на священника, а на человека в большом мешке, который каждый шаг волочится за ним по земле. Второй – высокий парень атлетического телосложения, облачённый в одежды более эстетического образа. Его ноги утягивают драные штаны из кожи, где места дыр закрываются окровавленными бинтами или повязками, и их единственная цель не прикрыть безобразия одежды, а скрыть страшные раны и удерживать капиллярный кровоток. Практически под самые колени штаны хоронятся под высокие кожаные сапоги на шнурках. Они, в отличие от штанин исполнили свою задачу первоклассно – ни одного пореза или дыры не было получено, пока боль и немое бешенство как клубок раскатывали Маритона по городу Тиз-141. На них даже нет слоя грязи, ни единой пылинки, ибо обладатель сапог может наплевать на собственную жизнь и здоровье, но чистота обуви вбита воинским уставом на уровень подсознания. Парень начистил их перед самым отъездом старой дырявой тряпкой, ибо в трущобах «просветлённого» государства тяжело достать чистую и хорошую ткань, не говоря о креме для обуви.

- И что мы будем делать дальше?

Тяжёлое и грубое звучание голоса Маритона может привлечь внимание кого угодно, но не Флорентина. Служитель Бога уставил взгляд вперёд и внимательно рассматривает дорогу и к чему она ведёт, изучая каждый возможный вариант действий.

- Ты меня слышишь?

- Да, - даёт сухой ответ Антинори. – Просто задумался.

- О чём?

- О воле Божьей и куда она нас приведёт.

- Пока она нас привела в тупик, – чугунно вымолвил Маритон и уставил взгляд живого глаза вперёд.

- Не богохульствуй.

Дорога из раздолбанного асфальта, по которому трудно даже топать, а езда – вообще самое настоящее испытание, идёт ещё несколько километров по прямой, до тех пор, пока не упирается в высокую, пятидесятиметровую стену, отстроенную из железа и бетона, усиленную массивными рёбрами и охраняемую турелями на пару с тысячами воинов и дронов, готовых стать первой линией обороны в грядущем вихре войны.

Огромный вал, выставленный по периметру всей границы, являет чудо оборонной инженерии, которая при агрессии на Информакратию должна оградить власть и програманн от вторжения сил иностранных держав. И теперь, когда Южно-Апенниннский Ковенант взбунтовался против сложившегося порядка вещей, превратившись в агрессивную Империю, эта стена будет востребована как никогда раньше.

- Мы проехали пост у реки полтора часа назад. – Проговаривает Антинори, враждебно посматривая на исполинское сооружение. – Что-то тут не так.

- Что именно?

- Через девяносто километров от старого разрушенного речного поста где-то должна быть лазейка, ведущая прочь из Информакратии. Но впереди я вижу только… преграду.

Маритон ухмыльнулся.

- В таких случаях военные и высылают для встречи тактические группы. Но Рейх, похоже, нас кинул. Как вообще вы с ними связались? Как-то вы же узнали про него и про будущую войну, и как пал Римский Престол?

Священник молчит, продолжая рассматривать непреодолимый барьер. Бывший аккамулярий заметил, что прежде, чем дать ответ, Флорентин часто берёт паузу, будто бы отчасти не слышит вопросы или его разум наполнен иными размышлениями.

- Так может, скажите?

- А? Что? – вышел из размышлений Флорентин. – Откуда узнали? Сначала мы услышали по радио эту новость. Там же дали данные закрытого канала и мы попытались выйти на связь с Империей по самодельной станции. С нами связался агент его святейшества, слуга благого Канцлера. Он нам и поведал о грядущих изменениях. Рассказал, как пал Рим перед милостью нового императора и что очередь за Информакратией. И поведал, как выйти из этого проклятого края до того, как тут всё вспыхнет.

Маритон коснулся подбородка и почесал его, перейдя к следующему вопросу:

- И что ты будешь делать?

- Не знаю, – доносится ответ, исполненный бессилием. – Остаётся уповать только на Бога и его милость, - обратив взгляд серых глаз на стоянку, чуть жалобно, с толикой заботы продолжил, устремив ладонь на три десятка человек, раскинувших лагерь прямиком на «жёлтой химинке». – Ты только посмотри на этих людей. Они столько испытали, столько прошли, что раскормленный народ древности, тот из эпохи благоденствия, вряд ли бы перенёс на своей шкуре. Такое количество страданий и боли, что их не описать. Нас Господь подверг стольким испытаниям – идеологические чистки, геноцид, травлю голодом и нищетой, всевозможные лишения. Маритон, - после обращения мужчина обратил лик прямиком на священника и увидел в его глазах, в его душе только печаль. – Кажется, я их подвёл. Боже, как я мог так ошибиться? Похоже, я повёл их в никуда. Мы сейчас можем только повернуть назад и вернуться к жалкому существованию, пока праведный пламень Канцлера не испепелит это место.

Маритон уставил взор на людей, разбивших бивак у автомобилей и грузовиков. Женщины и дети, мужчины и старики – все они показывают, чем является эталон нищеты. Старые выцветшие, покрытые дырками и потёртостями одежды, липкой коркой, пропитанной грязью и потом облекают кожу, усеянную язвами и гниющими ранами. Целебные настойки, сваренные из немногих трав, едва могут остановить заражение, что медленно убивает организм. Зубы желты, как сыр, ибо до них многие месяца не касается зубная щётка, оттого и мерзкий запах изо рта бьёт.

«Одного дыхания достаточно, чтобы одним сногсшибательным дыханием вывести из обморока», - подумал бывший слуга системы.

Немногие пользуются тряпками, смоченными водой, чтобы протереть зубы, придавая им лёгкую белизну. Щёки мужчин покрыты неряшливой и косматой бородой, скрывающей гнойные нарывы, оставленные после попыток бриться ржавыми тупыми лезвиями. Худые истощённые детишки, похожие на скелеты, одетые в непонятные куски ткани, с трудом передвигаются по земле, не говоря об обычной, присущей для всех детей, подвижной игре.

- Когда я жил за «Кругом интеллекта», даже не представлял, что такое может произойти. Что люди за стенами так убого живут. Я видел нищету, но не до такой степени, – Мрачно твердит бывший аккамулярий, сложив руки на груди, и через каждое слово прорывается ненависть. – Долгое время я служил тем, кого ненавидел. Я столько времени исполнял приказы системы, которую не могут терпеть. Много раз мне приходилось выезжать в зоны нищеты, но такого я никогда не видел.

- Никто из слуг Информакратии не знает о том, что есть «Круг обречения», – стал скорбеть Флорентин. – В него скидывают все ненужные элементы, которые попадают под богопротивные репрессии. Ты не представляешь, то ещё лет пять назад в приходе насчитывалось до тысячи человек. – А теперь, - и взяв пару секунд, чтобы утереть горячие слёзы на щеках, священник продолжает. – Их осталось три десятка.

- А те, кто отказывался ехать?

- Кто-то не из моего прихода. В принципе, поэтому и отказались. А остальные… сами решились, иль им надоела эта жизнь… не знаю.

Впервые, за последние три дня, Маритон чувствует скорбь не только за потерю Анны. Да, утерю любимой девушки, испарившейся в орудийном залпе, он переживает тяжело и разум до сих пор затянут багровым туманом, но в этот раз он видит, что боль способна терзать не только его. Флорентин утирает слёзы скорби и печали, вспыхнувших от осознания, что двигаться дальше некуда. Покуда бивак несчастных беженцев закрывают парочка сухих деревьев, холмов и «жёлтая химинка», разросшаяся до полутра и двух метров в высоту и представленная грандиозным полем, разведывательные системы стражей вала не увидят людей, решивших убежать из этой тюрьмы. Да и десятки километров отдалённости так же играют роль отменного средства сокрытия, ибо на таком расстоянии их вряд ли кто заметит. И это, хоть немного, утешает.

Маритон смотрит на своего нового священника и видит человека, которому небезразлична судьба тех, кто ему доверился. Он не похож на трущобных религиозных фанатиков, которых на просторах Информакратии разбросано неимоверное множество. Мужчина чувствует, что его горе отступает назад, перед горем другого человека, давая понимать, что чувство потери дано не только ему одному, оттого и некое ощущение пристыженности скребёт Маритона. Ведь последние два дня он только и пытался привлечь внимание к себе своим безмолвием и замкнутостью, строя из себя таинственную личность, получившую страшный душевный шрам. Привлечение внимания к собственной боли едва затуманило рассудок, заставляя думать, что всем остальным чуждо ощущение сострадания и душевных потрясений.

Маритон поднимает металлическую руку, и тонкие железные пальцы аккуратно обхватывает плеча священника и говорит:

- Ничего, мы справимся. Если твой Бог привёл нас сюда, значит не зря… не зря. Давай пока просто отдохнём. Дорога была тяжёлая и людям нужен отдых. А там и придумаем, что делать дальше.

- Хорошая идея. – С натужной улыбкой соглашается Флорентин.

Два парня сходят с разбитой дороги. Маритон окидывает взглядом стоянку, пока идёт к своему месту. Серые грузовики и такие же бесцветные, точнее – лишившиеся покраски; легковые машины стоят у дороги, направив капоты в широкое поле и уставив багажники и кузова на дорогу. В лагере мало кто бодрствует, говоря иначе – люди в основном отдаются сну на лежанках, похожих на помойные тряпки, вываленные в отходах и сшитых в одну большую кучу ткани, которая только может смягчить отдых. Кто-то предпочёл разложиться на жёстких и неудобных полах в кузовах грузовиков, не касаясь своим жалким имуществом смердящей и гниющей земли.

- Падре! – радостный возглас молодого паренька раздался на весь бивак. – Наконец-то!

Пока двое мужчин миновали фонари машин, им на встречу кинулся паренёк в сером стихаре, противно шуршащем об пожухшую траву. Худой и светловолосый, с филигранно оточенными чертами лица и голубыми, выразительными глазами, больше похожими на два сиятельных сапфира, взирающими в душу. В очи молодого юноши трудно смотреть, они настолько душевны и исполнены странной грусти, что душа начинает болеть и плакать.

- Тише, Гильермо, – поднимает руку Флорентин и по-отечески берётся за плечо юноши. – Спящих братьев и сестёр разбудишь. Пусть отдыхают. Нам ещё многое придётся пережить, нужно набраться им сил.

- Да, падре, – практически шёпотом выговаривает юнец, шевеля сухими полуживыми устами. – Пойдёмте, мы вас заждались.

«Интересный парень» - пронеслось в мыслях Маритона. Мужчина впервые видит такой типаж людей – способных одним видом вызвать сожаление. Нищие в трущобах, больные и убогие – всё это взывало к чувству жалости в душе парня, но вот сожаление. Впервые за долгое, очень долгое время он ощущает, как дух содрогается от чего-то забытого. Столько лет в бесчеловечной системе, выстроенной на основах тоталитарного подчинения вбили на подсознательном уровне постулат – никого сожаления к слабым и не санкционированным государством. А теперь – колени и локти, все суставы берёт живая дрожь, а сердце сжимается от одного вида Гильермо. Сердце сдавливается, когда Маритон смотрит на один вид юноши.

«Слишком он невинен для этого мира» - подумал бывший аккамулярий.

- А кто меня ждёт, сын мой?

В ответ молодой человек лишь пошёл вперёд, как бы зазывая за собой двух мужчин. Маритон делает шаг вперёд и чувствует, как под подошвой его сапога шелестит мутировавшая трава. Каждый шаг это хруст, будто бы он идёт по бульвару, усеянному павшими жёлтыми листьями, которые ещё не успел убрать дворник.

- А это кто?

- Гильермо, – выдавливает сквозь ком в горле, Флорентин. – Парню было пять лет, когда он… попал к нам.

- А как он оказался у вас в приходе?

- Страшная история. – Антинори останавливается и присаживается на капот, чтобы дать юноше подальше уйти. – Я знал его родителей, как примерных христиан, приличных людей и хороших родителей.

- Родителей? – прошептал Маритон, памятуя, что в Информакратии весь институт семьи находится под строжайшим запретом, а слово «родитель» одно из самых мерзких оскорблений, за которое можно получить реальный срок. – А как такое возможно? Это же запрещено.

Флорентин чуть улыбнулся, выдавив нечто похожее на улыбку, показывающую хандру и лёгкую хитрецу:

- Разве? Ты лучше скажи это тем, кто живёт поодаль от «Круга интеллекта», как ты его называешь. Там законы Информакратии лишь формальность, которую поддерживают кровью и жестокостью воинствующие инфо-культы и патрули киберариев. И они это знали… его родители – обычные мужчина и женщина, которые любили друг друга и Гильермо плод этой любви. – Внезапно Флорентин переходит к более напористой риторике, отчего Маритон шелохнулся. – Пойми, даже посреди нищеты и голода они оставались людьми, любящими друг друга и своего сына. Они не сделали ничего плохого, никому, но богопротивные твари, проповедующие о власти и диктатуре интеллектуально-одарённых, решили иначе. Четырнадцать лет назад они ворвались в дом его родителей и решили доказать истинность своих дикарских поверий. На глазах жены они сначала избили мужа дубинками, отбили все органы, а потом, вкатив дозу обезболивающего, засунули в стеклянную ванную с кипятком, заставляя её наблюдать, как он варится живьём. А бедную девушку освежевали, растерзали и насалили на пику, оставив её тело посреди разрушенной площади, в глубине трущоб. В назидание остальным, кто решит завести семью.

- А Гильермо?

- Мальчика вовремя забрали сердобольные соседи, избавив от просмотра казни и «справедливого воздаяния», – гневается Флорентин. – Но прокормить и содержать его они не могли, поэтому привели ко мне. – Речь священника становится всё более спокойной, хоть и изобилировала нотками недовольства, но до неприязни не доходила. – С тех пор весь приход заботился о нём… весь приход.

- Как он перенёс потерю?

- Никто не говорил ему, о том, что случилось с его родителями. Но Гильермо догадывается. Он насмотрелся столько жестокости, и знает, что случается с теми, кто пытается идти против системы. Поэтому, я думаю, что он понимает, как всё произошло.

- Это… печально, – роняет Маритон.

- Ну что ж, теперь ты понимаешь, что все мы кого-то потеряли, – поучительно произносит Антинори. – Не один ты лишился чего-то ценного. Все, все мы понесли тяжёлые утери, но не пали духом, – приложив руку к плечу Маритона, священник произносит. – И ты постарайся не потерять себя.

- Видно трудно быть божеством в этом мире, когда твои дети творят такие зверства? – мрачно вопрошает мужчина, начиная идти дальше в бивак.

Флорентин тяжко, с холодом в серых глазах на это отвечает:

- Ты не представляешь, как трудно быть Богом в этом проклятом мире.

Двое мужчин продолжили идти, зайдя прямиком на импровизированную стоянку. Бывший аккамулярий скоротечно оглянулся и увидел перед собой пару лежанок, представляющих собой грязные куски ткани, сшитые меж собой. На них мирно сопят люди – мужчины и женщины своей комплекцией напоминающие выходцев из голодного края. Маритон не ужаснулся, когда его глаза увидели облик бывших програманн, но душа по-человечески заскрипела. Истощённые лица, на которых изображены все краски мучительного воздействия долгого недоедания и стресса, а конечности очень похожи на ноги и руки живого мертвеца – такие же бледные и худые. А на коже не самая приятная одежда – лохмотья из старых, поистине эпохальных одежд, которые готовы вот-вот разойтись на прогнившие нити. Большие пиджаки и объёмные штаны, приобрётшие серые оттенки из-за давней потери краски. Но это одни из самых лучших одеяний, которое может позволить себе трущобный житель, ибо подавляющее большинство, как подметил Маритон, ходит в неописуемых кусках и обрывках полотнищ ткани, которой только придали такую форму, чтобы она могла лечь на тело и укрыть его от стихий.

Но есть те, кто не спит, а готов и дальше бодрствовать. Помимо Гильермо, Флорентина и Маритона это двое мужчин сурового вида – длинные и широкие чёрные густые бороды на широких лицах, покрытых сетью царапин и ссадин, необычайно широкие тела, укутанные в старые обношенные церковные балахоны, утянутые толстой нитью. Среди двух бугаев, расположился неприметный Гильермо, и на фоне их он неимоверно мал и беззащитен. Сильное удивление постигло «одноглазого», когда он увидел двоих внушительных парней, чья комплекция сильно отличается от щуплого и хилого телосложения остальных людей. И от того сильного удивления Маритон встал, как вкопанный, не в силах продолжить ход, когда Антинори уже начинал садиться в полукруг вместе со всеми.

- Чего застыл, – один из них заговорил тихим, но уверенным и властным голосом, а его язык тяжёл и обрывист. – Али нас испугался?

- Нет, брат, - внезапно заговорил другой. – Я по глазам вижу, что он диву дался, завидев нас.

- Да как так, Герасим, - обращается парень к чуть менее широкому мужику, с тёмными глазами. – Как так-то он нас не заприметил, когда мы готовились к отбытию. Я-то вот только один раз его зрел.

Для уха удивлённого мужчины их слова довольно грубы и не так мелодичны, как общий итилийский язык[1], на котором говорят все страны бывшей Италии. Их наречие и тип разговора малость не понятны человеку, прожившему на территории Апеннин и привыкшему к более приятному произношению таких изысканных и древних языков.

- Маритон, что ты встал? – сухо вопрошает Флорентин и переходит к такому же пояснению. – Ты их уже видел, давно конечно. Это моя охрана и вы встречались, когда мы тебя нашли в тех руинах и принесли в приход.

- Просто в прошлый раз у них оружие было, – отшутился парень.

Но не в шутку рука одного из широких мужчин опускается под сильно приятую траву и достаёт оттуда длинный ствол. Оттенок этого старого, очень старого, оружия смахивает на оранжевый цвет, отчего мужчина понимает – большая часть сделана из древесины, а затвор присущ только вооружению с пороховым принципом использования.

- Что ты диву-то дался? – усмехается Герасим. – Это мосинка.

- Что это? – подойдя и садясь на землю, спросил бывший Аккамулярий.

Другой, более внушительный боец и с глазами цвета янтаря, чуть посмеялся, но как-то сдержанно и аккуратно, чтобы не разбудить спящих и перешёл к ответу, едва зашевелив живыми не сухими губами:

- Это настоящая легенда былой поры, – с гордостью заявляет мужик и потрепал её, как знатный трофей. – Винтовка Мосина – оружие, которому нету сносу, и не будет.

- Ерементий, - заговорил Флорентин. – Не наводи, пожалуйста, столько пафоса на это оружие. У нас больше не было ничего, кроме этого.

- Так на то и была воля Божья. – С холодной улыбкой говорит Герасим. – Коли только оно и оставалось, и иного орудия не сыскивалось, значит, сам Всевышний благословил нас на использование сие легенды из легенд.

Пока двое широкоплечих воителя спорят со священником, Маритон старается поудобнее устроится на «жёлтой химинке». Трава эта упругая и неприятная, словно затвердевший камыш или тростник и всегда она пытается выпрямиться, сколько её не заламывай. И как только мужчина смог поудобнее устроится, его окликает тяжёлый голос, обращённый в вопрос, сказанный неотточенной итилийской речью:

- А тебя-то как величать, незнакомец?

- Меня… - задумался парень, потерев свой электронный глаз. – Я Маритон.

- А фамилия будет? – спрашивает Герасим, почёсывая бороду. – Аль ты безродный?

- Нет, – тяжко отвечает парень. – Только старый порядковый номер, а свою фамилию я забыл. Много времени прошло с тех пор, как я её слышал и вот уже не помню.

- Да как-то? – возмущается наигранно Ерементий, поглаживая винтовку. – Как можно-то не упомнить какого ты роду. Странные вы, у вас даже отчества нет.

- Чего-чего?

- Отчества, говорю. Как по отцу нас можно величать. Вот я и Герасим – мы Николаевичи. А фамилия наша – Поповы.

- Подождите, – замешкался Маритон. – У вас есть, и фамилии и отчества… у вас были родители?

- Да, Маритон. И у них и у меня – все мы когда-то были родители. Только тебя и меня с нашими разделили, а их долгое время мать и отец скрывали в старой православной церкви, построенной переселенцами с востока. Маритон, все мы знаем, что потеряли в старые времена и за что будем бороться. Мы помним те времена, когда семья была нормой, а не пережитком мнимой дикости. Поэтому мы знаем, за что боремся. Жалко нашего порыва не разделяет множество молодых людей в этих краях.

- Да, прав он, – поддерживает священника Герасим. – Родители наши с востока, а вырастил нас отец по стародавним канонам, которым больше тысячи лет. И рукоположил он нас на то, чтобы мы несли слово Божье.

- Так, стоп. Вы тоже священники?

- Диаконы, только друг наш – Флорентин из католиков, а мы православные. Трудно в это тяжкое время без Бога ходить.

«Ох, что-то вас много на квадратный метр» - подумал Маритон не пожелав, произнести это вслух. Он впервые видит такое большое количество людей, не религиозных фанатиков, а просто мирных почитателей веры, которые не прочь и взяться за оружие, если придёт угроза. Внезапно из внутренних размышлений Маритона вырывает голос Антинори:

- Хорошо. Раз у тебя нет фамилии, мы её заменим названием города, из которого ты родом. Ты же из Тиз?

- Нет, - с тёплой улыбкой отвечает Маритон, испытав теплоту от коротких и мелькающих воспоминаний о детстве, о небольших полуразрушенных домиках, о густой траве и заботе родителей в ту тёмную пору. – Я из местечка под названием Варси. Сейчас его, наверное, не существует.

- Вот и словно. Будешь Маритон из Варси.

Все кто услышал, немного посмеялись, чтобы развеять утомление, вызванное долгой и уморительной дорогой.

- Эх, холодно становится. – Подмечает Гильермо, укутавшись в стихарь, который на нём как большое серое одеяло.

- Верно, подмечено. Ветер припускает, – подтверждает Ерементий и обращает лицо к небесам. – Если так продолжится, ночью возможен ливень с грозой.

- Жуть. Сейчас бы костёр разжечь. – Наивно заявляет Гильермо, на что реагирует Герасим:

- Не можно. Если загорится травушка, вся долина всполохнёт, словно на неё вылили керосину. Это же «жёлтая химинка», горит не хуже сухих поленьев.

«Маритон из Варси» – мужчина удивляется новому имени и ещё больше поражается от того, почему не может вспомнить фамилию. Итальянская коммуна, откуда он родом, запомнилась хорошо, а вот фамилию словно вышибли из памяти. Видимо, старое место, с тёплой уютной атмосферой отразилось в такой сложной штуке, как память, намного лучше, чем фамилия. Странно.

Неожиданно из-за деревьев доносится необычный шорох и звуки переламывания практически сухой, мертвоживой травы, и с каждой секундой он становится всё более настойчивым и чётким, и двое братьев, не выдержав, хватаются за винтовки, наставив дула прямиком на серый ствол погибшего дерева.

- Стой! Стрелять буду!

От такого шороха и возгласов народ стал повсеместно просыпаться и, завидев, как два охранника готовы дать выстрел повставали с лежанок и, устрашившись того, что может произойти, стали пятиться к автомобилям.

- Подождите, добрые господа… подождите, – доносится холёный голос из-за высокой стены травы и оттуда выходит высокий и стройный мужчина с полностью выбритым лицом и приятной внешностью. От него бьёт опьяняющий аромат неведомых духов. Чёрный кожаный жакет аккуратно ложится на худое тело, а высокий сапог подминает тканевые чёрного цвета брюки. Черты лица весьма смазливы, но в тоже время обладают некоторой толикой очарования, а чёрный зализанный волос и карие глаза только усиливают образ эпохального столичного денди.

- Ещё шаг – и во лбу скворечник! – предупреждает Герасим.

Незнакомец решается ответить как-то по-змеиному, хитро, делая голос более томным, предавая ему оттенок хитрости и лукавства:

- Подождите, не стреляйте. Я к вам с предложением, – каверзно посматривает глазками мужчина, демонстративно подняв руки вверх. – Вы же хотите выбраться отсюда? Ведь хотите? Вы сюда и пришли за этим. И вот, я могу вам помочь.

- Назови себя, – вперёд выходит Флорентин, не приказывая опустить оружие, а становясь посреди двух стволов.

- Я Верилий. Человек, пришедший с другой стороны, и знающий, как пройти за стену.

- И как ты нас проведёшь?

- Тут недалеко есть проход, тоннель из эпохи Великого Кризиса, и именно он ведёт на ту сторону.Я тут, чтобы помочь тем страждущим, которые желают покинуть этот край. – улыбнулся незнакомец. – Вы же хотите покинуть Информакратию, так сказать, выйти из системы?

Маритон хватается металлической рукой за плечо Флорентина и оттягивает священника назад, за спины двух мужиков.

- Что будем делать? Это наш шанс.

- А если это ловушка? – парирует Антинори. – Или воля Божья? Я не знаю. Всё получилось так неожиданно, как будто запланировано.

- Словно мы отыгрываем спектакль.

- Именно, мой друг… именно, – и окинув взглядом лицо нищих и бедных беженцев, которые только что проснулись от громкого крика, передёргивая затворов и угроз, священник тяжко молвит. – Ты посмотри на людей, Маритон. Они хотят спасения и чтобы ад, в котором столько времени отжито, закончился. Их души устали, как и тела, они хотят обычной мирной жизни и быть людьми. Я не могу их подвести, не сейчас.

- Тогда поиграем. Я не театрал, но получиться должно.

Маритон выходит на передний план, как заправский актёр и обращает речь прямиком к Верилию:

- Послушайте, а зачем вам нам помогать? Разве вы не должны нежиться на той стороне, забыв про все тягости иной жизни?

- Я понимаю, к чему вы клоните, господин, но я вас уверяю, я тут, чтобы помочь. Позвольте, и я выведу вас из этого кошмара. – Улыбчиво твердит смазливый парень.

- А с тобой ещё есть кто-нибудь? Или ты один всё… проворачиваешь? – Вопросив, Маритон делает угрожающий шаг вперёд и опускает руку в карман штанин.

- Я, добрый господин, один. Я один исполняю благую миссию по спасению людей. А что?

- Я не верю тебе, сволочь. – Еле слышимо проговаривает мужчина и пристаёт к действу:

Маритон из Варси достаёт грубый самодельный нож – древко, в которое вбит кусок металла, обтянутое изолентой и замахивается им, как будто собирается перерезать горло мужчине, но колыхание травы по правому боку меняет планы и парень направляет руку туда и со всей силы метает клинок в стену жёлтой муравы.

Ответом оттуда становится выстрел и сгусток плазмы, прожигая траву и пролетая в сантиметрах от уха Маритона.

- Идиот! – кричит Верилий и тянется за пазуху, крича во весь голос. – Повяжите их! Скорее!

Из высокой растительности поднимается четыре высокие фигуры, облачённые в алые стихари и широкие капюшоны, и пускаются в бой. Их кибернетические руки и ноги дают преимущество, а органы чувств, доведённые электроникой до совершенства, позволяют моментально оценивать ситуацию во всех красках и просчитывать действия.

- Что происходит!? – кричат люди в биваке, пытаясь забраться в машины, разводя панику. – Спасайтесь!

- Киберарии!

Маритон пинает Верилия со всех сил в грудь, и ощущает, как тяжёлая подошва сапога приятно мнёт рёбра и заставляет противника упасть, отлетев к дереву. Тем временем, кибернетически совершенные войны, разделившие плоть своих тел с машиной, вступают в бой.

Гильермо от страха попятился назад. Юношей овладела паника, но вовремя подоспевший Флорентин обхватывает его, заключая в отческих объятиях. Священник рад присоединится к битве, но в него буквально вцепился перепуганный юнец, приковав к себе.

Герасим делает выстрел практически в упор, но Киберарий игриво подставляет защищённую часть тела и пуля со звоном отлетает в сторону. Один взмах шоковой дубинки и мужчина должен валяться на земле от разряда, но могучий воин умело уходит от удара и сам бьёт полумеханическую тварь прикладом оружия. Сила была такова, что часть лица бойца Макшины сминается и металл на ней стонет, не выдержав напора. Ещё удар и корпус на груди так деформируется, что Киберарий не способен стоять и падает на землю, сжимаясь до позы эмбриона. Но исподтишка нанесённый в шею укол шоковой дубиной, на конце которой стоит электрошокер, парализует Герасима и мужчина рухнулся на хрустящую траву, подёргиваясь и хрустя ею.

Ерементий же ещё стоит, вынося атаку за атакой. Два Киберария пытаются его опрокинуть, но воин умело отступает, не давая коснуться себя. И вот он подмечает момент, хватается цепкими пальцами за лицевую пластину врага, сминает её и давит со всех сил. Секунда и жёлтый травянистый ковёр под ногами орошается голубоватой жидкостью и кровью, а тварь, лишившись лица, как мёртвая падает на землю.

Маритон подбегает к Верилию с явным желаем прибить слугу Информакратии, но тот выворачивается и бьёт по ногам подошвой сапога. Парень из Варси рухнул, не устоял и глава команды к нему подбегает. Маритон подрывается вперёд, но тут же остановлен ударом плашмя. Дубиной его пригрели прямиком по груди, заставив вновь оказаться на земле и видит, как Ерементий парализованный валяется.

- Ты сволочь, ублюдок, – злится Верилий, исказив смазливое личико в гримасе неприязни. – Я бы вас отвёл, пристрелил, а людей забрал, как заслуженный трофей.

- Кто ты, скотина? – вопрос доносится с кряхтением, выдаваемый под тяжестью ноги Киберария.

- Ну, теперь можно сказать. Я охотник на беглецов, уполномоченный Прото-Апостолитетом по рабскому труду выслеживать всякую шваль и отправлять её на лоботомию, а затем кидать вас в производства.

- Дрянь.

- Молчи, лучше. Ох, тут такое житное местечко. За месячный цикл уже третья партия. А вы, как бараны всё прёте и прёте. Ничего, мы только рады, – и доставая из-за пазухи плазменный пистолет, прежде чем пристрелить Маритона видит, как без лица поднимается один из киберариев и беспомощно ходит по лагерю. – Вы бессердечные твари, - язвительно высказывает Верилий. – АУ-1761 был таким хорошим работником…

Мужчина направляет дуло белоснежного оружия на союзника и воздух наполнился ароматами гари, а пространство разрывает два шумных хлопка и уиборг падает с прожжёнными дырами в корпусе, получив бесславную кончину.

- А теперь ты!

Маритон видит, как дуло направилось ему прямиком в лицо и Верилий смакует каждый момент, медленно нажимая на спусковой крючок. Мужчина рвётся изо всех сил, и плазма ударяет рядом с лицом, и капельки синего цвета, маленькие, даже совсем крохотные, попадают на ухо и щёку. Больно, жжётся, но это не повод останавливаться и бывший аккамулярий вырывается из-под сильной ноги твари. Парень ясно знает, что ему не справится против боеспособных Киберариев и тем более Верилия, но всё же…

- Молодец, ты только продлеваешь свою жалкую жизнь перед лицом неизбежной смерти!

Глухой выстрел из-за дерева привнёс нечто новое в свистопляску и спустя пару секунд головы лишается киберарий. Металл, кость, плоть и кровь разлетаются салютом в яркой вспышке и багряно-металлическое тело ничком пало. Ещё выстрел и второй противник подаётся вперёд не способный устоять на месте от дикой силы, потянувшей его вперёд. На жёлтом «полотнище» под ногами перед головой полумеханического воина оказываются части его груди – металл и кость, оросив голубой жидкость траву.

- Что… что это? – Дрожит Верилий и выставляет вперёд пистолет, чтобы пристрелить Маритона, но спустя мгновение от кисти парня остаётся лишь кровавое напоминание и пустое место.

На поле боя являются новые бойцы – высокие, в серых шинелях и бронежилетах, с карабинами наперевес. Воины вынырнули из травы, словно явились прямиком из подпространства, хрустя начищенными сапогами по природному ковру. Выставив орудия впереди себя, они образуют защитный периметр, и один из бойцов ударом приклада с хлёстким звуком вырубает Верилия.

- Кто тут главный? – резко и чётко вопрошает один из ратников, старый, седоволосый, но осмотрев место, почуяв страх и смятение, решил переспросить. – С кем тут можно говорить?

- Со мной, – подаётся вперёд Маритон.

- Вы беженцы?

- Да, а вы?

Старик, чья добрая половина лица скрыта под фуражкой, горделиво отвечает:

- Сержант-командир третей роты полка, при армии «Коготь орла». Я, сынок, представитель Империи, слуга Канцлера! – спустя секунду голос стал более спокойным. – Мы узнали, что на территорию Информакратии есть проход и решили это проверить и как видно, не ошиблись, – выдержав паузу, боец Рейха махнул рукой. – Беженцы, сегодня вам свезло. Пойдёмте, мы отведём вас в новый дом, Рейх будет вам рад. Похоже, вы долго бежали… из своего дома…

[1] Общий италийский язык – язык общения внутри полуострова. Образовался из итальянского языка, сицилийского и сардинского, прибавив к этому ряд изменений и изводов, которые появились за долгие времена кризиса.