Война

Прорыв

Шел 1916 год, третий год мировой войны. В Берлин, в главную квартиру германского командования, приехал главнокомандующий австро-венгерскими вооруженными силами фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф. Был теплый майский день, когда он сидел в большом неуютном кабинете начальника германского генерального штаба Фалькенгайна. Беседа длилась уже более часа. Конрад только что объехал восточный фронт, те места, где линия австро-германских позиций находилась против русских войск. Он лично обследовал состояние австро-венгерских армий и теперь был в полной уверенности, что австрийские укрепления неприступны. Он считал вполне возможным перебросить несколько австрийских дивизий против Италии.

— Вы твердо уверены, ваше превосходительство, что вам не грозит никакой опасности со стороны русских? — спросил Фалькенгайн своим неизменно любезным, но холодным тоном.

Конрад самодовольно усмехнулся:

— Я уже сообщал вашему превосходительству, что русские не имеют в Галиции никаких шансов на успех. Они и не готовятся к активным действиям. Только для того, чтобы подвезти тяжелую артиллерию, им понадобится не менее четырех-шести недель. «Русский медведь любит спать», — заключил он, давая понять этой фразой, что никто лучше не знает характера русского народа, чем фельдмаршал Конрад.

На этом разговор двух главнокомандующих закончился. Это было 28 мая.

Ровно через неделю, 4 июня, наступил день рождения австрийского эрцгерцога Фердинанда. Еще накануне вечером австрийские офицеры решили «спрыснуть» приближение столь важного события. В благоустроенных блиндажах и землянках австрийцев было шумно и весело. Празднование затянулось далеко за полночь. Пили за здоровье «любимейшего эрцгерцога». Пили во славу «победоносного австрийского и германского оружия». Пили за прекрасных дам. А потом, разгорячившись, пили за то, чтобы накласть как следует по шее русским, которые сидят вон там, в своих окопах, на расстоянии всего пятисот метров.

И в этот момент русская артиллерия совсем неожиданно открыла ураганный огонь. На протяжении четырехсот верст, по всему юго-западному фронту русских — от реки Припяти до границ Румынии — одновременно началась мощная артиллерийская подготовка. Вслед за ней русская пехота и кавалерия пошли в атаку.

Австрийцы и германцы были ошеломлены внезапностью нападения. Никто не предполагал, что русские готовятся к наступлению. И главным «героем» этого наступления оказалась русская артиллерия, о которой так пренебрежительно отозвался фельдмаршал Конрад.

Немецкий военный корреспондент при австрийской главной квартире писал в те дни в газете «Штутгартский листок новостей»:

«Надо признать, что в последних боях русские обнаружили неожиданную мощь. В особенности следует отметить необычайную силу артиллерии… Во многих местах победа решалась неприятельской артиллерией».

На французском театре войны германцы вели ожесточенное наступление на крепость Верден — опору всего французского фронта.

В этой «верденской мясорубке» перемалывалось не слыханное количество людей и материальных средств, Франция переживала тяжелые дни.

Итальянцы терпели серьезные неудачи и под ударами австрийской армии панически отходили на последние отроги Альпийских гор.

В Северном море разыгралось крупнейшее в мировой истории морское сражение — Ютландский бой. Здесь, на тяжелых свинцовых водах у пролива Скагеррак, произошло историческое единоборство английского Большого флота с германским, не давшее определенных результатов.

Румыния все еще колебалась: перейти ли ей на сторону Антанты или же сохранять по-прежнему дружественный нейтралитет по отношению к Германии и ее союзникам.

Примерно в эти же дни происходило и другое важное событие, имевшее большие последствия. В небольшом городке Могилеве, известном до того лишь своей полукустарной промышленностью, — здесь выделывались хорошие голенища для сапог, — 14 апреля 1916 года под председательством Николая II состоялся военный совет русской армии.

Обсуждался вопрос чрезвычайной важности. Надо было готовиться к большому наступлению на австро-германцев. На этом настаивали союзники. Не хватало тяжелой артиллерии. Русская промышленность не могла дать тяжелые снаряды, а между тем австро-германцы чрезвычайно сильно укрепились на своих позициях. Но надо было наступать. Надо было отвлечь германские силы от Вердена, а австрийские — с итальянского фронта. После долгих колебаний совет решил, наконец, что военные действия должен начать юго-западный фронт и нанести противнику первый удар. При этом прорыв австро-германского фронта надо осуществить сразу в нескольких пунктах, чтобы неприятель не мог догадаться, где же ему наносится главный удар, и заранее подтянуть к этому месту свои резервы. Командующий юго-западным фронтом генерал Брусилов был единственным на военном совете, кто верил в успех операции и боеспособность русского солдата. Он не просил ничего, — ни лишних орудий, ни лишних снарядов, — а только разрешения наступать.

И когда председательствующий в последний раз посмотрел своими рыбьими бесцветными глазами в рот начальника штаба, руководившего прениями, и молча по его знаку утвердительно кивнул головой, совет закрылся.

Яркое апрельское солнце заливало своими теплыми лучами землю Буковины и Восточной Галиции. Оно освещало невспаханные поля, погорелые деревни и селения, темные линии русских и австро-венгерских укреплений. Легкий пар подымался от влажной почвы, еще не просохшей от весенних дождей и разлившихся многочисленных речек и ручьев. Кружил в воздухе запах прелой земли, гниющих трупов, конского навоза.

В чистом небе послышалось гудение мотора.

— Летит! — сказал один из русских солдат, присевший под козырьком траншеи.

— Наш, — ответил другой.

Самолет шел на небольшой высоте. Летчик-наблюдатель, перегнувшись через борт, внимательно смотрел вниз. Он отчетливо видел расположение своих войск. Вот светлая блестящая полоска. Это ручей Роменцы, вдоль которого тянутся передовые окопы русских. Слева вдали можно разобрать дома в деревне Доброноуц, находящейся в руках австрийцев. А на правом фланге русских позиций хорошо видно в бинокль местечко Онут, расположенное на берегу Днестра, который делает около этого места большую извилину. Здесь, на участке Онут — Доброноуц, расположен одиннадцатый армейский корпус, входящий в состав девятой армии юго-западного фронта.

Летчик-наблюдатель получил только что задание от начальника артиллерии: разведать расположение противника, попытаться обнаружить его новые батареи, новые подъездные пути, месторасположение штабов, складов и т. п.

Австрийская передовая линия шла очень близко от русских окопов — на расстоянии всего трехсот-четырехсот метров. В одном месте неприятельские позиции вдавались широким «языком» в расположение двенадцатого корпуса русских. Именно на этот «язык» и просил обратить особенное внимание начальник артиллерии.

Самолет пролетел над узлом трех лощин — хороший, знакомый ориентир на этой местности. Вот заблестели два небольших пятна — два маленьких озера. Недалеко от них видна группа строений. Это винокуренный завод. Летчик-наблюдатель стал внимательно всматриваться. Там внизу, по дороге от хутора Влайко к винокуренному заводу, он увидел движущийся предмет. Несомненно, это был автомобиль. Наблюдатель сделал знак пилоту, чтобы тот спустился возможно ниже. Самолет сделал круг. Теперь наблюдатель увидел двух всадников, которые выехали с территории завода и не спеша направились к передовым позициям. Явилась мысль, что на заводе разместился штаб какой-то неприятельской части. Наблюдатель удовлетворенно усмехнулся и поставил на карте жирный крестик.

Самолет стал опять забирать вверх. Вот он пролетает над голой местностью, где стоят также хорошо знакомые по предыдущим полетам береза и тополь. Но почему около дерева вырос вдруг такой большой куст? В прошлый раз его не было. А вон там появился и другой куст, не отмеченный ранее на карте. Наблюдатель наклонился к фотоаппарату, укрепленному в полу фюзеляжа. Щелкнул затвор, еще и еще раз.

В этот момент в воздухе недалеко от самолета появилось небольшое белое облачко, затем другое такое же облачко возникло несколько выше, справа от самолета, третье было еще ближе. В борт стукнуло несколько раз железным пальцем. Самолет сделал крутой вираж и, повернув резко влево, пошел по направлению к деревне Доброноуц.

Пролетев мимо желтого глинистого поля, летчик взял курс несколько на запад, опять в глубь расположения противника. Вскоре показалась длинная извилистая полоска. Это была аллейная дорога, ведшая из деревни Хорошоуц к Доброноуц. Между деревьями этой дороги наблюдатель заметил какое-то движение. Казалось, что по дороге медленно ползет длинный червяк. Опять самолет пошел кругами вниз, опять щелкнул затвор фотоаппарата, фиксируя на пластинку движущуюся колонну войск.

Пилот сделал знак наблюдателю и указал ему на запад. Наблюдатель увидел в небе три быстро приближающиеся точки. Это были немецкие «фоккеры». Надо было уходить.

В начале мая в расположении войск одиннадцатого армейского корпуса появились незнакомые люди. Большинство их было одето в артиллерийскую форму. Они появлялись всюду — в передовых караулах, во всех окопах, в различных тыловых пунктах. Они привезли с собой карты, планы, схемы, какие-то таблицы. Они не принимали участия в той ленивой и случайной перестрелке, которая ведется обычно в периоды так называемого затишья, когда противники стоят неподвижно месяцами друг против друга, основательно окопавшись, уйдя глубоко в землю, спрятавшись в блиндажи, землянки, лисьи норы. Внимательно и подолгу рассматривали они в бинокль и трубы видимые позиции австрийцев. Все замеченное ими заносилось на карты и планы: ход сообщения, пулеметное гнездо, дерево, куст, блиндаж, какое-нибудь строение. Особо интересные участки и предметы снимались фотоаппаратами. Самым тщательным образом обшаривали эти люди весь район расположения своих войск. Изучали дороги, мосты, возвышенности, овраги.

Первые четыре дня новые люди обходили местность всей группой. Потом они разделились. Они рассеялись в местности, как бы пропали среди бугров, кустарников, лесных массивов. Но незаметная, скрытая от посторонних взоров работа продолжалась. То одного, то другого из них можно было случайно увидеть в самых неожиданных местах. Вы видели такого артиллериста то стоящим на каком-нибудь высоком холме в тылу, то сидящим на дереве у опушки леса, то лежащим на крыше домика, который каким-то образом уцелел в передовой полосе фронта.

Вот он разглядывает в бинокль район расположения противника, отмечает на своем планшете основные местные предметы. Но какие-то участки не видны артиллеристу с его пункта наблюдения. Он покрывает их на карте продольными и поперечными линиями. На планшете появляются густо заштрихованные площади неправильной формы, темные, как непроглядная ночь. На артиллерийском языке это называется «зачерчизание полей видимости». Каждое такое пятно говорит о том, что нужно искать какое-то другое место, откуда можно было бы хорошо наблюдать скрытый участок неприятельской местности, снять с этого участка покрывало невидимости.

То здесь, то там артиллеристы-разведчики вбивали в землю небольшие колышки. На колышках черной краской были нарисованы различные номера…

Если собрать воедино все, что видели артиллеристы-разведчики с различных пунктов, то получилась бы, примерно, следующая картина австро-венгерских передовых позиций, расположенных против одиннадцатого армейского корпуса. Справа, на высоте «272», было построено неприятелем сильное укрепление в виде редута — земляного сомкнутого многоугольника. Ближе к середине местность понижалась, там был виден большой овраг, названный Камчатским. Еще левее стояло одинокое грушевое дерево. Около него были ясно видны белые рогатки, поставленные перед окопами австрийцев!. Здесь начинался тот самый «язык», который так интересовал начальника артиллерии. За рядами кольев с колючей проволокой внутри «языка» отчетливо виднелись конюшни и продольные в поперечные ходы сообщения между окопами.

Слева у основания «языка» выделялся серый блиндаж. Далее австро-венгерские позиции шли вновь ровной линией. В одном месте, у высоты «278», можно было различить желтые окопы, еще левее был устроен большой «еж» — бетонный блиндаж для нескольких пулеметов. Далеко на левом фланге виднелась большая возвышенность, так называемая Лысая гора — одно из сильнейших укреплений противника.

Такая картина расположения австро-венгерских позиций и предстала перед начальником артиллерии ударной группы, когда он отобразил на плане местности все свои личные наблюдения и наблюдения своих помощников.

Начальник артиллерии сидел за грубо сколоченным столом в одной из хат деревни Ржавенцы. Эта деревня находилась в трех верстах от передовых позиций. Был уже поздний вечер. Светло-желтое пятно от керосиновой лампы изредка колебалось на потолке, когда в раскрытое окно задувал прохладный ветерок. Начальник артиллерии откинулся на табурете к стенке и устала закрыл глаза.

«Хорошо было французам, — думал он, — когда они били немцев в Артуа в прошлом году. У них на участке главного удара в пятнадцать километров было сосредоточено девятьсот орудий. Плотность — примерно одно орудие на каждые шестнадцать метров. У меня участок главного удара такой же, а орудий всего двести.

Плотность в четыре раза меньше. Мало, очень мало. У австрийцев наверняка больше. Но что делать! Все имеющиеся в девятой армии полевые мортиры отданы в наш корпус. И почти все тяжелые орудия. Больше никто ничего не даст».

— Ну что ж, будем изворачиваться. Попробуем сделать «внутренний заем», — произнес он вслух и вновь склонился к бумагам, разложенным на столе.

Несомненно, главный удар должен быть нанесен в то место, где позиции австро-венгерцев выдаются в виде языка. Здесь наша пехота во время атаки будет наиболее ограждена от флангового огня, так как, строго говоря, флангов здесь и нет. Начальник артиллерии провел на плане местности четыре жирных линии. Этим он разделил фронт прорыва на три участка: два второстепенных по бокам и один — главный — в середине, против самого «языка».

Начальник артиллерии углубился в математические расчеты. Исписав цифрами несколько страниц, он положил, наконец, карандаш и удовлетворенно вздохнул. Он нашел способ сделать «внутренний заем». На обоих второстепенных участках он расположит всего сорок орудий. Эта артиллерия должна только поддерживать действия средней группы и в первый период боя мешать противнику подтянуть к месту главного прорыва свои силы с соседних позиций. Против самого же «языка» надо будет сосредоточить все сто шестьдесят остальных орудий. Таким образом, на коротком участке в три километра должна действовать огромная масса артиллерии. Плотность станет очень большой: одно орудие придется на восемнадцать метров.

— Не хуже, чем у французов, — опять громко сказал начальник артиллерии.

Сидевший в углу писарь молча покосился в его сторону…

В штаб привели перебежчика. Здесь было уже много народа, когда вошел начальник артиллерии. Все разглядывали перебежчика. Он стоял посреди комнаты, худой, с петушьими ногами и безусым лицом. Он смотрел на всех испуганными глазами и, очевидно, ждал, что сейчас с ним начнут делать что-нибудь ужасное. Когда начался допрос, перебежчик чрезвычайно обрадовался и с большой охотой отвечал на вопросы, задаваемые переводчиком.

Он кадет первой роты двадцать третьего ландштурм-батальона. Зовут его Ивановичем: Душан Иванович. Его часть стоит недалеко от желтого поля. Он бежал из полевого караула. Сколько их всего — он не знает. Солдат много, есть венгерцы, австрийцы, есть и немцы. Среди офицеров много немцев.

— Спросите, где у них стоят батареи, — сказал начальник артиллерии.

У перебежчика вновь сделалось испуганное лицо. Он этого не знает. Сейчас его заподозрят, что он все скрывает. Хотя, впрочем, вспомнил. Он недавно ездил со своим командиром в штаб, на винокуренный завод, и видел, как в стороне от дороги, около пересечения двух ручьев, устанавливали орудия.

Начальник артиллерии записал что-то в своем блокноте.

— Как укреплены позиции? — спросил он у переводчика.

Перебежчик оживился. Здесь он может блеснуть своими знаниями. Им будут довольны. Его отправят в тыл. Позиция состоит из трех укрепленных линий. Вторая расположена за первой в ста шагах, а третья — в пятистах шагах. В первой линии идет сначала один окоп, а за ним, на расстоянии десяти шагов, еще окоп.

— Какой глубины окопы? — спросил начальник артиллерии.

— Полтора метра будет. Мне вот так, — и перебежчик указал до подбородка, — и еще бруствер, — и кадет провел ладонью над своей головой. — У второй линии бруствер больше метра.

«Двухярусная оборона», — записал начальник артиллерии в блокноте.

Штабной офицер продолжал допрос. Перебежчик подробно описывал позиции своих войск. Перед первой линией построены искусственные препятствия: полоса проволочных заграждений из четырех рядов кольев, затем два ряда; проволоки, по которой пущен сильный ток. Далее идет полоса из девяти рядов кольев и засека из толстых срубленных деревьев. Перед засекой вырыты окопы для полевых караулов; они защищены в свою очередь четырьмя рядами колючей проволоки. Полевые караулы имеют сообщение с первой линией по специальным ходам, прорытым под проволокой…

«…Да, придется нашим артиллеристам основательно поработать», — думал начальник артиллерии, возвращаясь домой.

По ночам работали саперные команды. Они приходили в те места, где артиллеристы-разведчики вбили свои колышки с номерами.

Они подбирались к этим местам, прорывая в земле специальные ходы. Затем рыли узкие, глубокие ямы, в которых могло укрыться несколько человек. Укрепляли их бревнами, мешками с землей, иногда настилали сверху досками и забрасывали дерном или ветками.

Все это делалось с величайшей осторожностью. Комендантские помощники следили за скрытностью работ. Было строго запрещено ходить поверх ходов, разводить огонь, сваливать материал для построек открыто в кучи. Перед восходом солнца все работы прекращались.

Через несколько дней наблюдательные пункты были готовы: целая разветвленная сеть наблюдательных пунктов, раскиданных по всей местности. Были построены основные пункты, передовые, боковые, запасные, были построены пункты для командиров батарей, дивизионов, бригад, были построены пункты для командиров артиллерийских групп, для начальника артиллерии и его помощников.

Тогда началась «охота». В построенные пункты пришли артиллеристы-наблюдатели. Вооруженные биноклями, стереотрубами, полевыми перископами, они день и ночь, час за часом, минута за минутой скрытно следили за расположением противника, стараясь «поймать» его огневые точки, наблюдательные пункты, батареи.

Наблюдательный пункт № 1 помещался на высоком холме с левого фланга наших позиций. Чтобы пробраться в этот пункт, надо было зайти обязательно с тыловой стороны холма и пройти затем почти до его вершины густым кустарником. Далее шел узкий окоп, который переходил в крытый земляной коридор. По этому коридору и попадали в самый наблюдательный пункт. Наблюдатели устроились здесь даже с некоторым комфортом. В сравнительно просторной землянке, вырытой полукругом, могло поместиться человек пять. На полу была накидана солома. На отбитой от какого-то сарая широкой двери сладко спал, завернувшись в шинель, один из наблюдателей. Другой сидел на табурете и записывал что-то в полевую книжку, раскрытую на коленях.

В одной из стен землянки была прорезана узкая поперечная щель. У этой смотровой щели стоял третий наблюдатель и внимательно смотрел по сторонам. Отсюда была хорошо видна Лысая гора, деревня Хорошоуц и опушка расположенного между ними леса.

— Опять лезет! — сказал наблюдатель, стоявший у смотровой щели.

— Где? — спросил тот, кто сидел на табурете.

— На Лысой, — ответил первый.

Сидевший на табурете взглянул на часы и сделал запись в полевой книжке. Потом встал и подошел посмотреть.

Несколько дней тому назад наблюдатели обратили внимание «а подозрительный бугор, который виднелся на Лысой горе немного правее установленных там рогаток. В одиннадцать часов утра стала стрелять неизвестная неприятельская батарея. Наблюдатели заметили, что, пока стреляла эта батарея, из-за бугра на Лысой горе все время высовывался офицер с биноклем. Это был неприятельский наблюдатель. Когда батарея смолкла, он исчез. В семь часов вечера из блиндажа на бугре вышел человек, стал ползать по земле, а потом скрылся за горой. Очевидно, это был телефонист, проверявший провод.

Наблюдатели все это записали в своем журнале. Они стали с удвоенным вниманием следить за бугром. На следующий день, в половине девятого утра, в блиндаж пробрался офицер. В руках он держал какую-то папку, блестевшую на солнце. Офицер этот через десять минут ушел, а еще через десять минут опять начала стрелять та же неприятельская батарея. И опять из-за бугра выглядывала фигура.

На рассвете третьего дня наблюдатели отметили, что бугор увеличился почти вдвое и от него появился ход сообщения за гору. Было видно, как работали австрийские саперы. Они углубляли ход и выбрасывали землю.

А вот теперь опять неосторожно вылез офицер и, покопавшись немного в земле, скрылся. Наблюдатели ясно увидели в бугре щель. Вероятно, ее недостаточно хорошо сделали изнутри. Не оставалось сомнений, что противник устроил здесь постоянный наблюдательный пункт.

Все это во всех подробностях было записано в артиллерийском журнале наблюдения. Но не только это удалось заметить наблюдателям с пункта № 1. По записям в журнале начальник артиллерии видел, что в те же дни им удалось обнаружить австрийскую батарею восточнее костела в деревне Хорошоуц. Они «поймали» ее по блеску выстрелов, которые появлялись между костелом и серым дымом, когда батарея стреляла по расположению русских войск. А затем наблюдатели увидели однажды, как за костелом остановился зарядный ящик и солдаты носили патроны на батарею.

Точно так же они обнаружили и батарею в направлении на домик лесника и, видимо, штаб полка, расположенный в домике с красной крышей у южной опушки леса, там, где проходило широкое шоссе.

Так артиллеристы-наблюдатели раскрывали постепенно основные точки противника, по которым нужно будет сосредоточить огонь своих орудий. Десятки незаметных, скрытых глаз следили за каждым движением врага, за каждым его дыханием, ловили малейшую его оплошность…

Скрипели и хлопали двери. Жалобно стонали половицы под тяжестью грубых сапог. Приходили и уходили люди. Приходили связисты, и с ними нужно было разработать схему телефонных пунктов. Приходили топографы и приносили вычерченные планы: неприятельских позиций. Приходили начальники ударных групп и требовали указаний, больше орудий, больше снарядов, всего больше. Приходили командиры дивизионов и батарей, и с ними нужно было ехать на дополнительную разведку. Приходили аэрофотограмметристы и приносили расшифрованные снимки, сделанные с самолетов. Приходили для личных докладов летчики, комендантские помощники, наблюдатели с привязных аэростатов.

Агентурная разведка доносила, что силы неприятеля, расположенные между селами Городенки и Доброноуц, включают: австрийскую пехотную дивизию, венгерский ландверный полк, две кавалерийских дивизии, группу ландштурмистов и, кроме того, венгерские гонведные части, которые надо отнести к наиболее крепким и устойчивым частям противника. Есть и отдельные части немцев; среди инструкторов много германских офицеров.

План местности, который был развернут на столе начальника артиллерии, покрывался все новыми и новыми значками. У винокуренного завода начальник артиллерии нарисовал черный квадратик, он означал штаб полка, обнаруженный летчиком. Здесь же неподалеку, на пересечении двух ручьев, он провел короткую линию, перечеркнув ее двумя поперечными черточками. Это означало неприятельскую батарею, о которой рассказывал перебежчик на допросе. Она вошла в список под № 22. Дальше в глубине была отмечена около березы с тополем батарея за № 21, та самая, которая была укрыта кустом и которую летчик заснял с воздуха. На вершине Лысой Поры появился кружок с крестиком внутри. Это был неприятельский наблюдательный пункт на бугре, «пойманный» русскими наблюдателями.

Точно так же были отмечены на плане и домик с красной крышей, и батарея у костела Хорошоуц, и многие другие наблюдательные пункты и батареи, местонахождение которых раскрыли артнаблюдатели, разведчики, летчики…

Теперь австро-венгерские позиции предстали перед начальником артиллерии, как на ладони. Все было ясно. Все основные укрепления, все наиболее важные точки огневого сопротивления, связи и управления, все возможные подходы противника из тыла к передовой линии — все теперь сложилось в одну стройную картину. Результат целого месяца кропотливой, напряженной работы огромного количества людей самых разнообразных военных специальностей лежал теперь на столе, собранный и сконцентрированный в немногих картах, схемах и таблицах.

Оставался последний этап подготовительной работы — составление артиллерийского плана, того железного графика, по которому будут точно расписаны действия всей артиллерийской массы, начиная от целых групп и кончая отдельными батареями.

Вся артиллерия, которая была сосредоточена для прорыва главного участка — «языка», была в свою очередь разбита для удобства управления на три группы. При этом опять средняя группа была наиболее сильной. Она представляла собой как бы самое острие жала, которым должен быть нанесен смертельный укус противнику.

Каждая группа должна была проделать по шести проходов в проволочных заграждениях противника. Для этого в группах было выделено по двенадцати легких орудий. Было так же точно определено, сколько орудий в той или иной группе должно стрелять по неприятельским окопам. В средней группе еще предусматривались специальные орудия для разрушения телефонных ходов.

Помимо всего была намечена совершенно особая и самостоятельная группа артиллерии, которая должна была вести борьбу с батареями противника и обстреливать его тыл.

Если бы какой-нибудь сторонний наблюдатель зашел в середине мая к начальнику артиллерии, он бы подумал, что люди увлечены весьма интересной военной игрой. За столом сидели начальники участков, начальники групп, ближайшие помощники начальника артиллерии. Перед ними лежал план неприятельских позиций, вычерченный в большом масштабе.

— Я предлагаю, — говорил маленький толстый полковник, которому было поручено командование средней группой, — я предлагаю второму дивизиону тридцать второй бригады в начальный период боя обстреливать окопы противника. Вот эта батарея будет стрелять по белым рогаткам. Очень удобно: огонь получается совсем косоприцельным, — полковник провел пунктирную линию, которая показывала, что снаряды будут ложиться в окоп противника сбоку. — Огонь других батарей этой бригады распределяется по другую сторону «языка», — полковник ткнул пальцем в серый блиндаж и известковое пятно. — Во второй период боя этот дивизион переносит свой огонь в тыл противника. Он захватывает своим обстрелом весь сектор от хорошоуцкого ручья до винокуренного завода, — полковник провел на плане две жирные линии, обозначавшие сектор обстрела.

Седой генерал-майор, командующий правой группой, с большой горячностью доказывал, что восемнадцать легких орудий его одиннадцатой артиллерийской бригады должны стрелять в первый период боя по хорошо укрепленному району на вершине «272», а во второй период — по району, где стоит береза с тополем, откуда, несомненно, будут подходить подкрепления противника…

Генерал чертил на плане синим карандашом и с увлечением рассказывал, как противник подходит по дороге от хутора Влайко, как его останавливает огонь одиннадцатой бригады и как противник обращается в бегство…

Вскоре план стал походить на пеструю разноцветную картину со множеством различных условных значков, крестиков, тонких и жирных линий, в сложной паутине которых сторонний наблюдатель уже ничего не мог бы понять.

Но начальник артиллерии прекрасно разбирался в этой кажущейся путанице. Для него это была стройная «схема участков обстрела» отдельными батареями. По ней он сразу видел, что огонь почти всех орудий был направлен по косой линии к неприятельским окопам, что сектора обстрелов, как и полагалось, ложились один на другой, что «пустых», непростреливаемых мест в неприятельских позициях не было. Все это было хорошо. Но надо было сделать еще очень многое. Надо было убедиться, что одни батареи не мешали другим. Надо было по возможности выполнить все пожелания пехоты о том, где именно проделывать проходы в проволоке и какие огневые точки противника следует подавить в первую очередь. Надо было согласовать действия отдельных групп и выработать план выдвижения батарей с началом атаки…

Долго продолжалась еще эта своеобразная «игра», на карту которой ставились не деньги и не мелкий азарт, а огромные человеческие усилия, тысячи людских жизней, военная слава и честь русской артиллерии.

Но где же были те батареи и орудия, огонь которых распределял начальник артиллерии и его помощник? А их еще не было. Большинство их стояло еще в глубоком тылу, в стороне от дорог, скрытое в лесах и рощах вместе с артиллерийскими парками и обозами. Орудия были покрыты чехлами, на передках дремали дневальные и дежурные, а расседланные лошади лениво щипали молодую весеннюю травку.

Уже давно были намечены артиллерийские позиции и занесены на все карты и планы. Уже давно были оборудованы и тщательно замаскированы места для орудий, вырыты углубления для зарядных ящиков, погребки для снарядов, сделаны ровики и землянки для артиллерийской прислуги и командиров. Уже давно телефонисты соединили незаметно эти позиции проводами с наблюдательными пунктами, с местами пребывания начальников, с центральными телефонными станциями, с передовыми окопами пехотных частей. Уже много раз командиры батарей и артиллерийских дивизионов выезжали на свои позиции. Они определили с помощью угломеров и дальномерных приборов все главнейшие цели и дистанции до них. Они подсчитали затем основные исходные данные для открытия огня и даже поправки на рассеивание снарядов. А большинство артиллерийских позиций оставалась по прежнему пустыми.

Ничто не должно было выдать противнику сосредоточение войск (В районе прорыва девятой армии. Пушки и гаубицы, зарядные ящики, повозки, коновязи и палатки были укрыты сверху ветками, травой, полотнищами, окрашенными под цвет и рельеф окружающей местности. Многие дороги, ведущие из тыла к передовой линии фронта, были закрыты для всякого движения с трех часов утра до девяти вечера. По другим дорогам днем разрешалось передвигаться только одиночным повозкам и небольшим командам в десять человек, — и то на дистанциях не менее двухсот шагов друг от друга. В некоторых местах были намечены вехами обходные дороги, по которым с величайшей осторожностью передвигались лишь с разрешения специально выставленных часовых.

Многие батареи, особенно тяжелые, были подвезены к фронту и поставлены на свои позиции лишь за сутки до начала боя.

Немецкие летчики, появлявшиеся над расположением русских войск, не могли заметить никаких приготовлений к крупной операции. Они видели под собой только мирную картину русского тыла, то размеренное течение военных будней, когда противник желает, по всей видимости, лишь одного: закрепить свое положение и возможно спокойнее провести время. Австро-германцы и не подозревали о той гигантской подготовительной работе, которая шла при величайшей скрытности в глубоком тылу и на передовых позициях русских, о той работе, которая накопляла на небольшом отрезке фронта огромные количества энергии, чтобы затем одним коротким ударом обрушить ее сразу на голову врага.

Немецкие летчики могли лишь увидеть кое-где нарочно плохо замаскированные батареи. Они аккуратно заносили их на карты, а австрийские артиллеристы готовились стрелять по пустым местам, где были только крупные толстые бревна на подставках, изображавшие стволы орудий.

С середины мая русская пехота начала постепенно сближаться с противником. Полковые и батальонные командиры указывали артиллерийским начальникам, какие неприятельские пулеметные гнезда и полевые караулы мешали продвижению пехоты. Когда наступала ночь, артиллеристы открывали по этим точкам огонь. Стреляли преимущественно из легких орудий, чтобы не выдать присутствия в этом районе тяжелых батарей. При этом орудия выдвигались на другие места, чтобы противник не обнаружил тех позиций, с которых эти орудия должны будут стрелять в день атаки.

А пока артиллерия ослепляла пулеметные гнезда австро-венгерцев, пока она отрезала ходы сообщений и неприятельские полевые караулы, пока она мешала встревоженному противнику вести самому огонь из орудий, бомбометов, винтовок, — в это время русская пехота лихорадочно рыла окопы на несколько шагов впереди передовой линии и ходы сообщений к ним. И когда затихала ночная тревога, когда начинал уже брезжить утренний рассвет, австро-венгерцы видели на десяток шагов ближе к себе свежевырытые окопы русских, укрепленные мешками с землей и обнесенные рогатками с колючей проволокой.

Через несколько дней ночью опять делался отчаянный судорожный бросок вперед, и еще несколько драгоценных метров отвоевывалось от страшной зоны огня и смерти.

Так на всем протяжении четырехсот верст юго-западного фронта медленно подползала передовая линия русских окопов к австро-германским укреплениям. В конце мая расстояние между ними было не более двухсот шагов. Бежать такое расстояние надо всего полторы-две минуты…

3 июня, после жарких сухих дней, прошла сильная гроза. К вечеру наступила приятная прохлада. Из окна избы, где сидел маленький толстый полковник — начальник средней группы артиллерии, был виден красивый бледно-розовый закат. Но полковник не замечал его красоты. Он склонился над листом разграфленной бумаги и писал. Это был последний подготовительный приказ. Он начинался следующими словами: «Обстановка не изменилась. Атака австрийской позиции на всем фронте армии назначена на завтра. Приказываю…»

Дальше шло подробное расписание, которое указывало, что должна делать каждая батарея в первый период боя и затем, после начала пехотной атаки. Для всех батарей были указаны строгие границы на местности, в пределах которых они должны вести обстрел. Было указано время, когда можно начать пристрелку и когда вести огонь на поражение. Затем давался точный расчет по часам — с какой скоростью должно стрелять каждое орудие. И, наконец, шли распоряжения более общего порядка: о переносе огня во время атаки, о запасах гранат и шрапнелей, о батарейных наблюдательных пунктах, о телефонной связи, о выдвижении артиллерии и многом другом.

Приказ был уже давно размножен на копировальной машинке и разослан с ординарцами по всем дивизионам и батареям, а толстый полковник все еще сидел за столом и еще и еще раз проверял все возможности предстоящего боя. Все было как будто правильно. Все части огромного артиллерийского механизма были расставлены по своим местам. У каждой своя, строго определенная задача. Действия отдельных батарей точно слажены между собой, как работа умной машины. Боевую готовность всей массы артиллерии можно было бы сейчас сравнить с туго натянутой тетивой лука: готовая лопнуть от предельного напряжения, она ждет только последнего легкого толчка, чтобы мгновенно освободить огромную накопленную энергию и со злым свистом пустить тяжелую стрелу в сердце врага. Такой толчок был дан спустя несколько часов.

Вот как это произошло.

Медленно поднимался бледный рассвет, предвещая начало нового дня. Исчезали постепенно причудливые ночные тени и силуэты. Все казалось каким-то серым и бесцветным. Занимался день 4 июня 1916 года. С юго-востока потянул легкий ветерок. Он едва заметно колебал травинки перед окопами австро-венгерцев, шевелил волосы у спавших солдат, тонкой струйкой тянул цыгарочный дым у задремавшего часового.

Было три часа, когда с правого фланга русских позиций показалось большое облако зеленовато-желтого цвета. Легкий ветерок двигал: это облако в сторону высоты «272», где находился сильно укрепленный редут неприятеля. Облако медленно ползло по земле, окутывая рогатки и колючую проволоку, заполняя каждую ямку, каждое углубление. Бесшумно и зловеще ползло оно в утренней тишине, все ближе и ближе подбираясь к австро-венгерскому редуту…

Вдруг резкий звук разорвал тишину. Частые металлические удары прозвучали в воздухе. Раздались свистки. Человеческие крики. Забил надрывно колокол, рождая страх и смятение. Каждый удар колокола, казалось, кричал: «Газ! Газ! Газ!» Шум все усиливался. Видна, было, — как на высоте «272» забегали австрийцы и венгерцы. Началась паника.

И в этот момент русская артиллерия открыла по всему фронту огонь. Тетива была спущена.

Первый снаряд, как и было указано в артиллерийском плане, разорвался ровно в четыре часа утра. Это начала пристреливаться вторая батарея первого тяжелого дивизиона. Она стреляла по первой линии неприятельских окопов. Тотчас же вступила и батарея мортирного дивизиона, а за ней и другие батареи тяжелой артиллерии, стрелявшей по второй линии окопов и по тылу противника. Командиры батарей сидели в наблюдательных пунктах, выдвинутых далеко вперед, и по телефону корректировали стрельбу. Каждое орудие пристреливалось отдельно. Десять бомб или десять гранат, потом несколько выстрелов шрапнелью.

Через сорок минут орудия умолкли, но тотчас же стала пристреливаться другая группа тяжелой артиллерии. Опять на каждое орудие десять бомб или десять гранат и несколько выстрелов шрапнелью. Еще через сорок минут приступила к пристрелке третья группа — гаубиц и пушек крупного калибра. Одновременно вели пристрелку и легкие пушки, выпуская тридцать гранат по проволочным заграждениям.

В шесть часов утра все орудия одновременно перешли на поражение. Вся артиллерийская масса заработала, как точно выверенные часы.

Через каждые шесть минут бухало тяжелое орудие, посылая со зловещим свистом огромную бомбу. Так же размеренно стреляли и более легкие орудия, но промежутки между выстрелами были в два раза короче. Еще быстрее стреляли пушки по проволочным заграждениям.

Спустя час огонь усилился. Теперь каждое тяжелое орудие стреляло с правильным интервалом в две с половиной минуты, а более легкое — ровно через две.

Прошло еще сорок пять минут, и, согласно расписанию, командиры батарей опять отдали приказ повысить интенсивность огня.

Ревущий смерч огня и стали все нарастал. Колья и рогатки взлетали высоко вверх вместе с фонтанами взорванной земли. Стальная колючая проволока, которую часто не могли взять никакие ножницы, рвалась под ударами снарядов, как простая бумажная нитка. Осколочные гранаты осыпали по косой линии неприятельские окопы и ходы сообщения, выметая на своем пути все живое. Толстые своды блиндажей и убежищ трещали и обрушивались под ударами бомб и фугасных снарядов. Специально выделенные орудия бомбардировали наблюдательные пункты и батареи австро-венгерцев, их штабы и узлы телефонной связи. Стрельбу этих орудий направляли самолеты, летавшие над расположением противника, и привязные аэростаты. Оглушенный и ослепленный враг, подавленный неожиданностью нападения, отвечал вяло и беспорядочно. Падение австрийских снарядов показывало, что у противника не было определенного плана стрельбы, что он не знал, где находилось большинство русских батарей и пунктов наблюдения и связи.

Русские артиллеристы стреляли с неумолимой методичностью. Каждое орудие наводилось отдельно, получив строго определенную цель. И по этой цели оно выпускало снаряды через совершенно одинаковые промежутки времени. Полторы минуты — один снаряд. Еще полторы минуты — еще снаряд. Опять полторы минуты — опять снаряд…

Эта строгая методичность более всего угнетала австро-венгерцев. Она страшным бичом хлестала по нервам, не давая ни малейшей передышки. Человеческий организм был в состоянии невероятного напряжения. Методичность огня создавала впечатление, что этому никогда не будет конца. Австрийцы, венгерцы и немцы сидели, запертые в своих убежищах, тесно прижавшись к земляным стенкам, к полу, к своим товарищам, напрасно надеясь найти у них поддержку упавшему мужеству.

Но вот русская артиллерия вдруг перестала стрелять. Наступило полное молчание. Противник облегченно вздохнул. Ад кончился. Теперь русская пехота могла пойти в атаку. Но теперь все было не страшно после этой сумасшедшей артиллерийской подготовки. Австрийцы, венгерцы, немцы быстро наполнили свои окопы. Они ждали русскую атаку.

Но передышка продолжалась всего пятнадцать минут. С той же внезапностью, с какой был прекращен огонь, налетел новый ураган снарядов. Еще чаще, стал смертоносный ритм стрельбы русской артиллерии. Оставляя груды трупов в окопах и ходах сообщения, австрийцы, венгерцы, немцы бежали обратно в свои убежища. После такой короткой передышки, как правильно рассчитали русские артиллеристы, нервы противника, в силу реакции, невероятно ослабели. Переносить размеренную бомбардировку стало еще труднее. Моральное состояние неприятельских войск окончательно падало. У многих начинались характерная апатия и отупение.

Около десяти часов утра артиллерийский огонь заметно ослаб и стал постепенно переходить на вторую линию австро-венгерских позиций. По всем признакам начиналась атака русской пехоты. Усталые и измученные австрийцы, венгерцы и немцы опять вылезли из своих убежищ, встали к уцелевшим пулеметам, у ружейных бойниц, под защиту траншейных козырьков.

Однако русская пехота опять не пошла в атаку. И опять через пятнадцать минут на передовую линию противника обрушилась лавина бомб и снарядов. Шрапнель производила страшные опустошения среди неприятельских солдат. В смятении и ужасе ринулись уцелевшие в живых к бетонированным укрытиям и лисьим норам.

Огонь русской артиллерии достиг небывалой силы, не теряя своей правильности. Тяжелые пушки и гаубицы стреляли через каждые две минуты. И через каждую минуту посылали легкие орудия свои гранаты. Они долбили и рвали последние препятствия в укреплениях австро-венгерцев. Русские артиллеристы — наводчики, замковые, правильные, заряжающие, ящичные — работали о неслыханным напряжением сил, чтобы поддерживать все время такой бешеный ритм стрельбы.

Неприятельские солдаты перестали уже представлять собой организованное войско. Это было сборище душевно потрясенных людей, думающих лишь о спасении.

Так продолжалось еще более часа. Затем артиллерийский огонь стал убывать и постепенно уходить вперед.

Ровно в полдень русская пехота поднялась из своих окопов и пошла в атаку. Роты и батальоны устремились в широкие проходы, которые проделала артиллерия в проволочных заграждениях. Можно было бы ожидать, что атакующих встретит сильный ружейный, пулеметный и орудийный огонь противника. Но этого не было. Неприятельские орудия, подавленные огнем русской противо-батарейной группы, или молчали вовсе, или же стреляли медленно и плохо. Молчали и пулеметы в разрушенных блиндажах. А большинство защитников австровенгерских окопов сидело в страхе в своих убежищах, боясь снова попасть под ложный перенос огня и не веря, что русская пехота действительно идет в атаку.

Русские артиллеристы, руководствуясь выработанным планом, перенесли свой огонь на те дели, которые были намечены в боевом расписании под рубрикой: «С началом движения пехоты». Они били по ходам сообщения, по второй линии неприятельских окопов, по крайним высотам — «272» и Лысой горе, по Камчатскому оврагу, лощинам, откосам холмов, — одним словом, по всем местам, где могли пойти на помощь передовой линии. Открытые же места обстреливались редким огнем, но каждую минуту, в случае появления противника, русская артиллерия готова была перейти на сильную беглую стрельбу. Это была огневая завеса. Она образовала широкую дугу, которая стальной стеной изолировала от внешнего нападения бегущую вперед русскую пехоту.

Через двадцать минут части одиннадцатой и тридцать второй русских пехотных дивизий почти беспрепятственно заняли всю первую линию окопов противника.

Австрийцы, венгерцы и немцы, окончательно деморализованные, не оказывали сопротивления. Лишь иногда раздавались одиночные выстрелы. Глубокие подземные убежища, построенные с такой тщательностью под руководством германских инструкторов, оказались ловушками. Стоило лишь одному русскому пехотинцу встать у входа в убежище с ручной гранатой, как спасения уже не было: весь гарнизон сдавался в плен.

Вскоре подоспела и русская девятнадцатая пехотная дивизия. Она спешно занялась перелицовкой взятых окопов. Солдаты переносили мешки на ту сторону, рыли бойницы, устраивали козырьки…

А передовые части, неудержимо стремясь вперед, пошли дальше.

Но вот со стороны хутора Влайко и деревни Доброноуц показались цепи противника, идущего в контратаку. Густые колонны свежих резервов австро-венгерцев быстро приближались. Но тут русская артиллерия открыла частый огонь из своих батарей, устраивающих огневую завесу. Вновь поднялась непреодолимая стена огня и стали, осыпая противника шрапнелью и осколочными гранатами. Австро-венгерцы дрогнули и отступили.

Еще и еще раз бросались они с отчаянием в контратаку, и каждый раз огневая завеса заставляла Их обращаться в бегство. Это было подобно тому, как злобно ревущие волны накидываются на гранитный берег и неизменно отступают обратно, разбитые и обессиленные.

Русская пехота под прикрытием огня артиллерии развивала свой успех. К двум часам дня была занята высота «272», а затем и другие ближайшие высоты, имевшие серьезное тактическое значение. «Языка» более не существовало. Он был сметен артиллерией и превратился в широкие ворота, через которые мощным потоком шли русские полки. Они направлялись к винокуренному заводу, к дороге, ведущей на хутор Влайко, они приближались к деревне Доброноуц, заходили в тыл Лысой горе, заняли желтое поле, переправлялись через ручьи…

Прорыв был осуществлен блестяще. Войска развивали его в обе стороны, распространяясь в тылу противника. Часть легких батарей русской артиллерии уже была взята в передки и рысью выезжала вперед. По заранее проложенным дорогам, по специальным мостикам, настланным на свои окопы, орудия ехали на новые позиции.

Теперь наступал полевой бой. Теперь нужно было отбросить всякие точные и неукоснительные расписания. Наступил момент, когда в полной мере вступали в силу творчество и инициатива младших боевых начальников…

Так работала русская артиллерия на фронте одиннадцатого армейского корпуса, который входил в состав девятой армии. Примерно так же действовала артиллерия и на других участках всего юго-западного фронта. Достаточно было умело использовать сравнительно небольшое количество артиллерии и тщательно заранее подготовить ее действия во всех деталях, чтобы затем одним коротким ударом, длившимся всего восемь часов, решить успех прорыва. Нужны были, конечно, люди, которые смогли это осуществить.

Артиллерия была той главной силой, которая обеспечила крупнейшую победу русских войск на юго-западном фронте летом 1916 йода, известную в истории под названием «Брусиловского прорыва».

Австрийцы и германцы вынуждены были спешно перебросить к местам прорыва крупные резервы. Несколько германских дивизий было снято с западного театра войны. Верден был спасен. Австрийцы прекратили атаки на итальянском фронте и также потянули свои войска на русский фронт — в Галицию.

Не часто в мировой истории войны встречаются примеры подобного решительного успеха, какой выпал на долю русских войск в первые дни Брусиловского прорыва. Более двухсот тысяч пленных захватили русские только в первые три дня боя. Тридцать восемь пехотных и одиннадцать кавалерийских дивизий австро-германцев были разгромлены и бежали, оставляя на пути орудия, огневые припасы, военное имущество.

Русский солдат, как в 1914 году, вновь спас Францию. Он спас и Италию. Русский солдат решил и поведение Румынии. Тотчас же вслед за Брусиловским прорывом на юго-западном фронте Румыния объявила войну Германии и ее союзникам.