Война Бог-Камня

Глава 41

Во тьме я увидел лишь один огонёк, но по мере того, как я фокусировал на нём своё внимание, он рос, пока я не обнаружил, что сижу рядом с ним, рядом с одинокой свечой в тёмной комнате. Передо мной был стол, и напротив меня сидел другой человек, которого я узнал.

— Привет, — дружески сказал я.

— Привет, — с самодовольным выражением ответил мой близнец. Я сразу же понял, что мой альтер эго был таким же умником, как и я, заносчивый ублюдок.

— Где я? — спросил я, решив не затягивать разговор.

— Это — наш конец… или начало, в зависимости от твоей точки зрения, — сказало моё второе «я».

— Слушай, — сказал я своему двойнику, — я знаю, как сильно мне нравится быть таинственным, но как насчёт того, чтобы отбросить околичности, и просто говорить как есть. Скоро и этот сон тоже исчезнет.

— Не совсем так, — ответил другой я. — Время — иллюзия. В некотором роде, этот разговор будет длиться вечность… в другом — он уже завершился… а для некоторых — лишь начался.

Я застонал:

— Я уже начинаю желать, чтобы он закончился. Если это — посмертие, то прошу, вычеркни меня из списка.

— Это — не посмертие. Ты ещё не умер.

Мои глаза сузились:

— Тогда кто ты такой?

— Я — ты, — сказало моё второе «я».

— Неужели? А я-то думал, что ты будешь посимпатичнее, — парировал я.

На это мы оба засмеялись — пока я не осознал, что это довольно жалко, смеяться над своими собственными шутками с воображаемым другом… умирая. Я задумался, было ли то же самое с Марком.

— Я здесь для того, чтобы предложить тебе выбор, — сказал мой двойник, снова возвращая моё внимание к разговору.

— Какой выбор?

— Знание… или незнание, — ответила моя галлюцинация, и, раскрыв ладони, протянула мне маленький предмет.

Он притянул к себе мой взгляд, пока сам я ответил:

— А какая разница?

— Вот именно.

Предмет в его руках был фруктом, розово-жёлтого цвета, очень глянцевым, и при виде его меня пронзило узнавание. Ши'Хар называли это «лошти», редкое творение их деревьев-матерей и деревьев-отцов. В нашем языке его можно было бы наиболее подходящим образом назвать «плодом предков».

— С этого всё началось, — сказал я, читая лекцию своему альтер эго. — Когда наш предок украл лошти… — начал я, и замолчал, буравя фрукт взглядом, а тот будто вырос в размерах. Я перешагнул порог… дверь в моём разуме раскрылась, и теперь я решил заглянуть внутрь, посмотреть на знание, которое прежде парализовало меня страхом.

Через мой разум пронеслись две тысячи лет жизни и борьбы мужчин и женщин, воспоминания моих предков, тянущихся позади меня в линии, которая восходила к источнику моего страха… к тому мигу, когда мой изначальный предок украл и съел лошти из рощи Иллэниэл. Заглянув глубже, я увидел воспоминания, уходившие дальше этой точки, к чужеродным мыслям и странным снам… снам деревьев. Деревьев, которые мы погубили.

Лошти было тем, с помощью чего Ши'Хар передавали своё собранное знание, от одного поколения к другому. Оно никогда не предназначалось для людского рода, но он всё равно его украл, ища могущества… и мести. То было скрытым уголком в моём разуме, знание, которое я скрывал от себя. Именно это скрывалось за названием «Рок Иллэниэла», ибо кража, и принесённое ею знание, привели к уничтожению всей расы, и почти полному истреблению человечества.

Воспоминания деревьев уходили в прошлое на несчётные тысячелетия, заставляя две тысячи лет человеческих воспоминаний казаться мелкими в сравнении с ними. Знание лошти укоренилось в разуме первого человека, укравшего его, но находясь в разуме существа, не бывшего Ши'Хар, оно передало себя следующему поколению иным образом. С тех самых пор оно входило в первенца каждого поколения новых Иллэниэлов, неся с собой воспоминания каждого предка, жившего раньше… включая предков деревьев.

Я лишь частично страшился злодеяний, скрытых в тех воспоминаниях. В значительной мере я боялся чужеродных, «других» десятков тысяч лет знаний, которые неминуемо подавили бы мою собственную человечность.

Я посмотрел на своё зеркальное отражение, встретившись с ним взглядом:

— Мы правильно поступили, скрыв это. Никто не может жить с таким знанием.

— Ты не живёшь… ты умираешь, — ответило моё второе «я».

Теперь я узнал природу заклинательного плетения, которое Тиллмэйриас использовал, чтобы уберечь себя от веков, от времени, от самой смерти. Но я всё равно не мог им воспользоваться… будучи человеком, я был неспособен к заклинательному плетению, но у меня были другие способности. Вещи, которых не мог делать никто из Ши'Хар, какими бы обширными ни были их силы.

Закрыв свой внутренний взор, я оставил видение позади, и снова прислушался к миру, поскольку тот всё ещё был вокруг меня. Одна песня стояла над всеми остальными — диссонанс, который я стал ассоциировать со смертью. Я впервые услышал его, когда вернул Уолтэра из пустоты, но за месяцы, в течение которых Тиллмэйриас крался и следил за мной, я познал эту песню в мельчайших подробностях.

— «Архимаг не обладает силой, Мордэкай», — снова услышал я слова Мойры Сэнтир. — «Архимаг становится тем, чем он желает обладать».

Раскрыв свой разум, я ощутил песню смерти, которой стал Тиллмэйриас Прэйсиан, и вобрал её в себя.

Мои глаза снова открылись в физическом мире, и я увидел, как выражение лица моего врага сменилось страхом, когда я поднял на него взгляд.

— Что? Это невозможно, — в шоке сказал он, когда я протянул к нему руку.

Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что я умер, и пробудился как новый, совершенно пустой шиггрэс, как случилось со столь многими. Но это было очень далеко от истины. Моя жизнь всё ещё слабо горела, но она менялась, деформируясь, чтобы подстроиться под мою новую песню.

Моя рука прошла через грудь Тиллмэйриаса, будто его плоть была лишь иллюзией, коснувшись его ядра, чего-то неосязаемого, завёрнутого в чернейшую магию Ши'Хар. Тщательно прислушавшись, я сделал это своим, и оно внезапно развернулось, оставив дух немёртвого Ши'Хар без защиты, когда его древнее, сплетённое заклинанием проклятие сместилось, и обернулось теперь уже вокруг моей собственной жизни.

На его лице мелькнул ужас, а затем его тело осело подобно марионетке, у которой обрезали нитки. Тиллмэйриас Прэйсиан, последний хранитель знаний Ши'Хар и пленник своей собственной ненависти и магии смерти, наконец освободился… его дух ушёл в пустоту, а вместо него в его клетке занял место мой собственный.

Меня окатил шокирующий холод, и я бы закричал, если бы не моя всё ещё раздроблённая челюсть. Я был вынужден удовлетвориться жалким бульканьем. «Что я наделал?» — гадал я, пока окружающий мир менялся. Заглянув внутрь себя, я нашёл лишь тьму там, где раньше был источник моей жизни, моей силы, и моего могущества — холодная, непреодолимая оболочка заключила в себя центр моего существа.

Цвета окружающего мира изменились, стали интенсивными и резкими, порой одновременно слишком яркими и слишком тёмными… смешение контрастов. Я всё ещё мог слышать голоса земли, ветра, и, весьма громко, голос смерти, но они теперь казались более далёкими. Мой магический взор остался, хотя моё врождённое волшебство, становившееся возможным благодаря моему живому эйсару, исчезло.

Короче говоря, я был чертовски сбит с толку.

Я по-прежнему лежал, побитый и окровавленный, на разбитых камнях мостовой. Уставший и сбитый с толку, я закрыл глаза… мне нужно было отдохнуть, а мир мог ещё немного сам о себе поволноваться. Я сделал достаточно.

Я не осознавал, что заснул, но прошло некоторое время, прежде чем послышавшийся рядом голос заставил меня вздрогнуть.

— Он всё ещё здесь, — услышал я слова Дориана.

Мои глаза всё ещё были закрыты, но мой магический взор показал Пенни, Роуз и моих детей, выбиравшихся из дыры в окружавшей их каменной оболочке. Похоже, что Дориан вынужден был прорубать и прорезать себе мечом путь через цельный камень, на что у него вполне мог уйти не один час. «И сколько я уже тут лежу?»

Он остановился, не доходя до меня, и у него, похоже, перехватило дыхание.

— Не подходи ближе, Пенни. Тебе не следует это видеть, — сказал он моей жене, бывшей уже в двадцати футах от нас.

— Будь я проклята, если я позволю кому-то не пустить меня к нему! — ответила Пенни со своим обычным норовом, отчего на моих губах появилась улыбка… появилась бы, если бы мои губы и челюсть не представляли бы из себя комок разорванной плоти и сломанных костей.

— Он не дышит, Пенни. Он мёртв. Уведи детей, им не следует видеть их отца таким, — угрюмым тоном ответил Дориан.

Я решил, что эта шарада уже достаточно затянулась, и я открыл глаза, посмотрев на них напрямую. Дориан ахнул, а Пенни ринулась ко мне.

— Он жив! Кто-нибудь, идите в дом, нам нужно послать сообщение Уолтэру! Ему понадобится немедленная помощь, — крикнула она, падая передо мной на колени.

Глядя в её полные слёз глаза, я не мог не подумать о том, насколько мне повезло быть любимым ею, и я силился заговорить, чтобы именно это и сказать… или хотя бы сделать какую-нибудь неподобающую ремарку, но мой разбитый рот снова меня подвёл. Булькая, я лишь ещё больше её встревожил.

— Всё будет хорошо, Мордэкай. Мы все здесь для тебя. Придёт Уолтэр, и он позаботится, чтобы ты выжил, пока мы это не исправим, просто оставайся со мной, — с льющимися из глаз слезами сказала мне Пенни. — Пожалуйста, — молила она, — просто оставайся со мной… не умирай, слышишь меня!?

«Я скорее утону, если ты продолжишь плакать надо мной» — подумал я, но не имел никакой возможности передать ей это. Чтобы успокоить её, я протянул руку вверх, мягко коснувшись ладонью её щеки, и её кожа лучилась восхитительной теплотой, наполняя меня каким-то приятным ощущением. В то же время её глаза расширились от шока и страха. Быстрее, чем я полагал возможным, она рывком выпрямилась, отскакивая от меня. Её отторжение было самым болезненным из всего, что я когда-либо испытывал, создав в моей груди незамедлительное и неожиданное одиночество.

«Почему?»

— Его больше нет, Дориан! Это — не он… он умер! — закричала она душераздирающим голосом. Я никогда не хотел услышать в её голосе такой надрыв боли и эмоций. Это был скорбный вопль женщины, которая только что всё потеряла.

— Что? — озадаченно спросил Дориан.

Пенни обнажила свой меч, выставив его перед собой:

— Он обратился, Дориан! Он мёртв… он — один из них! — хрипло закричала она с опухшими глазами и капающими с носа слезами. — Почему!? — воскликнула она, выплёскивая в небо своё горе.

Я сел, и мои мысли заметались, когда я попытался найти способ их успокоить. Определённо, я чувствовал себя странно, и у меня, вероятно, было сотрясение мозга, учитывая то, насколько незнакомо выглядел мир вокруг, но я не умирал. Я посмотрел на своего друга, ища поддержки, поскольку Пенни, видимо, лишилась разума.

Дориан уже приближался, держа в одной руке меч, а другую, со снятой перчаткой, протягивая мне. Я вытянул свою собственную, полагая, что он собирался поднять меня на ноги, но как только наша обнажённая кожа соприкоснулась, он шагнул прочь с болезненным выражением на лице:

— Это правда, — сказал он с лицом, искажённым ужасной гримасой горя, одновременно двигая своей рукой с мечом… готовясь нанести удар.

И тут я увидел в его глазах смерть… убийственную решимость человека, который должен сразить своего лучшего друга, и я никак не мог его остановить. Я тупо пялился на него, онемев от горя и печали, когда осознал, что они сочли меня обернувшимся. «Они думают, что теперь я — один из шиггрэс, но это не так. Я — всё ещё я». Поза Дориана изменилась, и я знал, что он сделает… что он обязан был сделать… что мы всегда делали с шиггрэс. «Порубить на куски, и сжечь».

Внезапное движение напомнило мне, что мы были не одни. Пенни поймала нашу дочь, Мойру, за руку, но Мэттью проскользнул мимо неё прежде, чем она его увидела. Он бежал ко мне, крича:

— Папа! Не трогай моего Папу!

Время замерло, когда он прыгнул мне в объятия с безграничной верой ребёнка, как уже делал множество раз в прошлом. Я инстинктивно подхватил его, и по мне пробежала очередная волна тепла, в то время как Мэттью содрогнулся от внезапного холода… и тогда я понял истину. «Они правы, я унаследовал сплетённое заклинанием проклятье Тиллмэйриаса… Я — один из них».

Я мгновенно поставил своего сына на землю, пытаясь больше не касаться его кожи, толкая его вперёд. Он всё ещё был в сознании, и остался на ногах… и несмотря на холод, который он только что ощутил, его вера не покачнулась.

— Не смей трогать его, Дориан! — приказал он моему другу.

Я видел борьбу эмоций у Дориана на лице, когда он пытался решить, мог ли он нанести удар, не подвергнув опасности моего сына.

Пенни попыталась вмешаться:

— Мэттью, пожалуйста, иди сюда, — спокойно сказала она, но мальчик отказался двигаться с места. В отчаянии, она продолжила, крича: — Мэттью… сейчас же! Иди сюда!

— Нет, Мама… Дядя Дориан сделает ему больно. Скажи ему не трогать Папу, — беспокойно ответил Мэттью.

Следующие слова Пенни разбили мне сердце:

— Это — не твой отец, Мэттью. Оно лишь выглядит как он.

Тут я захотел умереть, но меня отвлекло биение гигантских крыльев. Посмотрев в небо, мы увидели опускавшуюся гигантскую фигуру. Все вынуждены были отойти, когда дракон, Гарэс Гэйлин, приземлился рядом со мной. Глядя на него, я увидел блеск в его глазах, когда он заметил изменение во мне.

— «Чего ты желаешь?» — сказал он, безмолвно проецируя мне эти мысли.

— «Унеси меня отсюда», — подумал я, не будучи уверенным, сработает ли моя попытка общения без моей магии. Я встал, и подошёл ближе к нему, надеясь, что он поймёт моё движение.

— «Мальчика оставь», — ответил дракон, — «иначе я тебе не помогу, несмотря на сделку».

Я тянул Мэттью за собой, ухватив его за рубашку на спине, даже не осознавая это. Мне не хотелось его отпускать… поскольку у меня было такое чувство, что он — единственный, кто может спасти меня от окружавшей меня тьмы. Я упрямо продолжал держаться за его одежду:

— «Он мне нужен, ты не понимаешь».

Дракон заревел, невольно заставив Дориана отступить на шаг, в то время как Пенни инстинктивно закрыла собой Мойру. Роуз к тому времени уже затащила остальных детей обратно в каменную сферу. Мысли Гарэса Гэйлина снова явились мне:

— «Поверь мне! Вспомни, как я стал драконом. Отпусти его, пока не уничтожил то, что любишь».

Не имея возможности даже произнести слова, разрывавшие мне сердце, я поднял своего сына, и бросил его в Дориана, доверяя своему другу поймать его в целости. Как только я оказался один, лапа дракона подхватила меня, и в мощном потоке воздуха я оказался поднят в небо… глядя вниз на людей, которых я любил.

Бессильный, и лишённый даже способности плакать, я уносился прочь в когтях дракона, и мне уже было безразлично, что со мной может стать.