Воздушные рабочие войны. Часть 2

XI

Обошлось! В смысле без госпиталя обошлось! Надолго ли только! Вон как Валюха смотрит, то виновато, то требовательно и упрямо, надув губы. Доктора им подавай! Подняли панику! Ничего же такого не случилось. Просто не ожидал такой яростной атаки со стороны сестренки. Налетела, как «мессер» из облака! Вот и приземлила братика. Спина, конечно, побаливает, но не так, чтобы очень. Вернее, очень даже, но Валюхе, Верке и Дарье Ильиничне об этом знать совсем не обязательно. И так вчера весь вечер кудахтали вокруг него, как квочки. А утром продолжили. Сашка бросил взгляд на старенькие ходики. Ничего, еще часик осталось продержаться среди такого непривычного и от того смущающего моря заботы, которым его окружили Валя и семья Никифоровых. А потом на похороны.

Сашка посмотрел на лежащий перед ним на столе вскрытый пакет. Письмо от Мехлиса и авторские свидетельства. На все песни, которые он когда-то пел или должен был спеть согласно какому-то там плану Льва Захаровича. Сашка вгляделся в ровные почти печатные буквы:

«Товарищ Стаин. Я принял решение, что в случае моей смерти все авторские свидетельства должны быть переданы тебе. Решение это было одобрено товарищем Сталиным. Прошу тебя, как коммунист коммуниста, распорядись ими по совести. А она у тебя наша. Большевистская. Это мы уже поняли. Хотя, скажу честно, не верил я тебе. Рад, что ошибался.

На счет сестры не переживай. Лиза останется Вашим опекуном до твоего совершеннолетия. Лезть в вашу жизнь она не будет, с ней все оговорено.

Лев Мехлис. Май 1942»

Вот так вот. То ли прощальное письмо, то ли сопроводительная записка. И что теперь с этими авторскими делать? Сашка посмотрел на стопку бумаг, поверх которых лежала коричневая сберегательная книжка на его имя. 12 862 рубля 38 копеек, такая сумма была вписана в остаток. По теперешним временам не огромная сумма, но и не сказать что маленькая. Его комкоровский оклад без учета боевых составлял 2 200 рублей в месяц. Получается, не все деньги Мехлис перечислял в фонды, что-то капало и Сашке. И что теперь делать с этими деньгами? Стаин в раздражении сгреб в охапку все бумажки и унес их в сейф, небрежно кинув на нижнюю полку, засыпав наградной пистолет. Поднял выпавшую сберкнижку и зло забросил ее к задней стенке сейфа. Распорядись по совести! А как оно по совести? Честно было бы перечислять эти деньги семьям тех авторов, чьи песни он, сам того не желая, присвоил. Только вот где их искать? Да и кто ему позволит такой самодеятельностью заниматься. А значит пусть лежат.

— Александр Петрович, пойдемте завтракать, — в комнату заглянула Дарья Ильинична, упорно называющая Сашку по имени и отчеству. Парень кивнул и, поморщившись от боли, натянул гимнастерку. Как бы ни не хотелось, а в госпиталь надо. Хотя бы на перевязку. Придется идти после похорон. Да и ребят навестить надо. Тихонова с парнями, Волкову, Космодемьянскую… Все они здесь, в Москве. Надо Настю предупредить:

— Валя?

— Аюшки? — из кухни выскочила разгоряченная сестренка, а следом и ее закадычная подружка Верка.

— Настин дом знаете?

— Ха! Конечно!

— Давай мухой к ней. Скажи, после похорон в госпиталь поеду. Она со мной в Кремль или там встретимся?

— Есть! — вытянулась девочка, вскинув ладонь к виску.

— К пустой голове руку не прикладывают, — проворчал Сашка, для порядка, на что удостоился ехидной рожицы и языка, показанного сестренкой. И тут же раздался стук в дверь. Валя метнулась открывать.

— Саш, тут к тебе!

В прихожей стоял молодой парнишка в форме НКВД.

— Товарищ подполковник, здравствуйте. Я Вам форму принес, — доложился он, с восторгом пожирая взглядом Сашкины награды.

— Давайте, — Расписавшись в получении, Стаин забрал бумажный сверток, поверх которого лежали начищенные до зеркального блеска новенькие хромовые сапоги. — А лейтенанту Федоренко?

— Уже доставил.

— Спасибо, — поблагодарил бойца парень.

— Не за что, товарищ подполковник. Если надо будет подогнать что-то, зайдите в ателье, в управление, там все быстро сделают.

Хорошо, — кивнул Сашка, а паренек отдал честь и сбежал по ступенькам вниз. Вслед за ним умчались и Валя с Верой.

Едва успел позавтракать и перенести на новую форму награды, как вместе с девочками пришла Настя. Пришлось поторопиться. Уже на пороге, когда они выходили из дома Дарья Ильинична, смахнув слезу, с грустной улыбкой проговорила:

— Какие же вы красивые! Храни вас Бог! — и истово перекрестив их, тут же скрылась на кухне, откуда послышались сдерживаемые рыдания. Валя с Верой рванули утешать женщину, ну а Саше с Настей было уже пора.

Похороны дались тяжело. Настя осталась ждать на Красной площади, внутрь ее не пустили, не было в списках. Об этом Сашка как-то не подумал. Пришлось идти одному. Гроб с телом стоял в холле Сенатского дворца. Рядом, с покрасневшими глазами и искусанными в кровь губами, замерла Елизавета Абрамовна, а около нее чернявый лейтенант лет двадцати с одинокой медалью «За отвагу» на груди. «Сын. Леонид», — сразу понял Сашка. Поздоровались. Молча постояли. К Елизавете Абрамовне подходили какие-то незнакомые Стаину люди, здоровались, что-то говорили и отходили. К Сашке подошли только Василевский и Берия. Перекинулись парой слов. Послышался гул голосов и появился Сталин. Тяжелой, шаркающей походкой подошел к гробу, постоял держась за край. Молча повернулся к родственникам. Обнял жену Мехлиса, сына, пожал руку Сашке и махнул рукой, с сильным акцентом скомандовав:

— Винасытэ!

Недолгий путь вдоль кремлевской стены мимо Мавзолея. Интернационал. Горсть земли, с глухим звуком падающая на обитую кумачом крышку гроба. Залпы салюта, исполненного почетным караулом. И все… Люди, переговариваясь, расходятся. Елизавета Абрамовна с Леонидом тоже уходят. Не оборачиваясь. Не подойдя к Стаину. Он так и не стал для них своим. И не станет уже. Ни к чему. Ни ему, ни им. Это Лев Захарович был для Сашки своим. Старшим товарищем. Тяжелым. Несносным. Порой жутким. Но тем не менее своим… А эти люди для него чужие. Эпизод в жизни.

На плечо легла тяжелая рука и пахнуло табаком:

— Вот так, вот, Александр. Нет больше у нас товарища Мехлиса. Не хватает. Уже не хватает.

— Он мне авторские отдал, товарищ Сталин. И деньги… — может не надо об этом здесь и сейчас, но эта проклятая сберкнижка не давала покоя. Глупо, конечно. Но не правильно это. Как будто украл.

— Знаю. Правильно отдал.

— Не мои они…

Переговариваясь, они вышли на площадь перед Мавзолеем. Позади в отдалении шагала охрана.

— Уже твои, — не согласился Сталин, покачав головой — история изменилась. Сашка поднял на Иосифа Виссарионовича взгляд. — Мы проверили. Некоторых людей, родственников, просто нет. А значит и не будет авторов. Так что не морочь голову. А деньги… Сам решай. Но отчислять тебе будем. Не спорь! — он повысил голос. — В госпитале был? — Сталин закрыл тему.

— Нет.

— Почему? — в интонациях лязгнул металл.

— Отсюда собирался.

— Смотри мне, — он погрозил пальцем и, заметив стоящую у ГУМа в окружении людей в форме госбезопасности, замершую ледяной статуей Настю, спросил, — Тебя ждут?

— Лейтенант Федоренко, — кивнул Сашка, — Летчик-оператор мой.

— Знаю, — Сталин усмехнулся в усы и махнул рукой, подзывая Анастасию.

Девушка не понимая, что зовут ее, осталась стоять. Пришлось одному из бойцов охраны легонько подтолкнуть ее, подсказав, чтоб поторопилась. Настя сорвалась на бег, метрах в трех перейдя на шаг звонко, срывающимся голосом, отрапортовала:

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, лейтенант Федоренко по Вашему приказу явилась.

Сталин усмехнулся:

— Не надо, званий. Просто товарищ Сталин, — мягко заметил Иосиф Виссарионович, — Здравствуй, товарищ Федоренко.

— Здравствуйте, товарищ Сталин! — Настя пожирала Сталин горящими глазами.

— Как же ты такая маленькая этакого бугая тащила-то? — он весело посмотрел сначала на Настю потом на Сашку.

— Я не тащила, товарищ Сталин. Он сам шел. И вовсе он не бугай, — чуть слышно добавила она.

— Значит, мне неправильно доложили? — Сталин вздернул вверх бровь.

— Все правильно Вам доложили, товарищ Сталин, — вмешался Сашка. — Товарищ лейтенант вытащила меня раненного из горящего вертолета и под обстрелом помогла добраться до укрытия, — Стаин сделал зверские глаза, увидев, что Настя хочет возразить. Девушка осеклась и сала губы. Эта пантомима не прошла мимо Сталина, вызвав у него улыбку и веселый блеск в глазах. — А потом, — продолжил Сашка, — отстреливалась из пистолета от атакующих немцев, пока наша пехота контратакой не опрокинула их.

— Ну что ж. Подвиг достойный звания Героя, — улыбнулся Сталин, — От себя товарищу лейтенанту Федоренко выражаю благодарность за спасение командира в бою.

— Служу Советскому Союзу, — лицо Насти пылало, глаза горели.

— Награждение будет завтра, — Иосиф Виссарионович посмотрел на Стаина, — своим сам вручишь, на месте. За «Дору» отдельно, когда из госпиталя выйдут. Но поздравить можешь уже сейчас. И газеты сегодня читайте, — он хитро прищурился.

— Спасибо, товарищ Сталин, — Сашка с благодарностью посмотрел на Иосифа Виссарионовича. — И еще… Товарищ Сталин, прошу Вашего разрешения после награждения покинуть Москву.

— Что так? На фронт всё рвешься?

— Нет. В Беслан хочу заехать. К родителям друга. Старшины Харуева.

Сталин задумался и кивнул:

— Разрешаю. Тогда распоряжусь, чтоб его Звезду тебе выдали, сам родителям отдашь. Но сначала в госпиталь. Что доктора скажут.

— Спасибо, — натужно просипел Сашка, горло сдавило спазмом, — А в госпиталь прямо сейчас пойду..

Сталин, понимая, что чувствует парень, положил руку ему на плечо:

— Идите. Хотел вызвать тебя к себе, поговорить… Теперь не буду. Вместо Мехлиса будет товарищ Щербаков[i]. Он наших с тобой дел не в курсе. Пересекаться ты с ним не будешь, но предупреждаю на всякий случай. О новых машинах Миля доложишь лично, буду ждать.

Сашка кивнул:

— Сделаю, товарищ Сталин.

— На счет Светланы Василий сказал?

— Сказал, — Стаин едва сдержался, чтобы не скривиться. Настя стояла, затаив дыхание. Это было доверие! Доверие ей со стороны самого товарища Сталина!

— Понимаю тебя, — Иосиф Виссарионович пронзительно посмотрел на Сашку, — Но это моя личная просьба. Не как товарища Сталина, а как отца, — слова давались тяжело. Он не привык просить. Мог бы приказать и тут. Но не стал. Свету надо вытаскивать из того болота, в котором она оказалась по его вине. Не уследил, занятый важными делами. За собственными детьми не уследил. Грудь обожгло стыдом и яростью. С болотом он разберется. А детям… Детям надо побыть не среди своих товарищей из детишек партийной номенклатуры, которая давно уже стала кастой. С этим тоже пора что-то делать. И он обязательно сделает! А среди таких, как вот эта маленькая лейтенант Федоренко, вытащившая своего командира из горящего вертолета, а потом с одним пистолетом принявшая бой против толпы немцев. И не было у нее сомнений ни в советской власти, ни в товарище Сталине. Страшно, наверное, было, а сомнений не было. Он тепло с затаенной грустью посмотрел на Настю, а сердце кольнуло завистью к ее родителям, достойную дочь воспитали. И красавицу. А как на Стаина смотрит. Повезло Александру. Захотелось сказать девушке что-то хорошее. Но слов не было. Все слова вдруг показались лишними, не настоящими. Этим двоим не надо лозунгов и агитации, не надо сочувствия, они сами кого хочешь заагитируют. Он кивнул упрямо сжимавшему губы Стаину, подмигнул Федоренко и махнул рукой, отпуская:

— Всё, идите.

— До свидания, товарищ Сталин, — по-уставному вытянулись Сашка с Настей.

— До свидания, — Сталин усмехнулся в усы, — Молодежь, — и мягко развернувшись на пятках, ссутулившись и заложив руки за спину, побрел к Спасским воротам.

— Ну что, в госпиталь? — Стаин посмотрел на Настю. Девушка кивнула.

— Может пешком? Погода, смотри, какая хорошая, — она с надеждой посмотрела на Сашку. Почему-то ей очень хотелось пройти с ним под руку по родному городу. И чтоб на них все смотрели!

— Давай пешком, — улыбнулся Сашка, — только Михалыча отпустить надо.

— Так я сейчас,— сорвалась с места Настя, — я быстро.

Парню осталось только покачать головой. Вот шебутная! А всегда была такой тихоней.

Они не торопясь шли по летнему городу, радостно щурясь яркому летнему солнышку, зеленым деревьям, траве, хмурым, погруженным в свои заботы прохожим, грузовичку-троллейбусу, везущему дрова и тому, что не стреляют, не бомбят. И что не надо, кусая губы и до боли всматриваясь в звездное ночное небо, ждать задержавшиеся с боевого вылета машины. Настя, как клещ вцепившаяся в Сашкин рукав, с гордостью и вызовом встречала завистливые взгляды попадавшихся навстречу девушек. А Стаин просто наслаждался покоем и близостью любимого человечка. Она рассказывала, как встретилась вчера с мамой. Что она теперь работает делопроизводителем в райотделе НКВД. Что Славка прислал письмо. Жив, здоров, воюет. Поругала брата, что мог бы и побольше написать о себе. И тут же заметила, что все равно цензура вымарала бы. А еще, что к ним весь вечер заходили соседки. Выпытывали у матери с кем Настя приехала. А потом и мама стала выпытывать. И она сказала, что с женихом. А потом, забегая вперед и заглядывая Сашке в глаза, выспрашивала, не обиделся ли он, что она назвала его женихом. И услышав ответ, что не обиделся, радостно улыбнулась и, поднявшись на носочки, чмокнула его в щеку. Один раз их остановил комендантский патруль, но, проверив документы, комендачи вежливо извинились и продолжили патрулирование.

Госпиталь встретил их ненавистным запахом карболки и гниющих ран. Аристарха Федоровича пришлось подождать, он был на операции. Чтоб не терять время выяснили, в каких палатах лежат их ребята. Сиротинин с Марченко шли на поправку. Василий, едва-едва придя в себя тут же, балагуря, поперезнакомился с соседями по койкам и медсестричками. Марченко то и дело приходилось одергивать трещавшего без умолку товарища. Хотя все понимали, что веселье это напускное, и за ним разбитной парень прячет боль. Но вокруг-то тоже раненные. Злые. Раздраженные болью, страхом и ненавистью к своей беспомощности.

Тихонов был плох. Пуля задела кость, рана оказалась тяжелая, с осложнением. И ждала Алексея еще одна операция. Правда, держаться он старался бодрячком. Все выспрашивал про Евдокию. Просил передавать от него привет и очень сокрушался, что не может написать ей письмо. И после каждой фразы скрипел от боли зубами. Поэтому у ребят задерживаться и не стали. Тяжело им еще даются разговоры. Ну, кроме балабола Сиротинина. Поздравили только с наградами. Всей группе присвоили звания Героев. Василий сразу запричитал, что поэтому поводу надо бы пригубить героям, и никакие раны этому не помеха. Но, увидев кулак Марченко, продемонстрированный ему из-под пододеяльника и суровый взгляд медсестры Клавочки, сделал вид, что обиделся. Правда, буквально несколько минут спустя, когда Сашка с Настей выходили из палаты им вслед опять раздавались шуточки-прибауточки неугомонного Васи.

Лена с лихорадочным румянцем на щеках и совершенно сухими глазами читала «Красную звезду». «Сестренки» — так назывался очерк Симонова, про девочек из эскадрильи. Восемь! Самые большие их потери с начала боевых действий! Каждая вставала перед глазами, как живая. Лицо, глаза, голос… Тихая, неприметная Тоня Семина и хохотушка Лиза Полторак. Спокойная, основательная Галя Хайруллина и заводная, языкатая, как Зинка Воскобойникова Оксаночка Голенко. Красавица Таня Лактионова и Лена Каюмова, приписавшая себе год, чтобы попасть в училище. Москвички Таня Трушина и Глаша Край. Они действительно были, как сестры. Захотелось смять эту проклятую газету, швырнуть ее в стену, а самой уткнуться в подушку и выть, выть, выть… Только вот слез не было. Лишь обжигающая душу ярость и тянущая боль, к которой она, впрочем, привыкла. Скорей бы уже выписка и комиссия. О том, что могут не допустить до полетов, не хотелось даже думать. Слишком много счетов скопилось к немцам. И у нее и у Иды.

В дверь палаты осторожно постучали. Лена посмотрела на соседок. Спят. Укрытые. Сама прикрыла голые ноги полами застиранного больничного халата.

— Войдите.

Открылась дверь и в проеме, неожиданно для Лены показалась вихрастая голова Саши Стаина, с желтыми кругами синячищ под глазами и неровным, топорщащимся нитками швом, некрасиво перечеркивающим лоб. Он оглядел палату и остановившись на Ленке улыбнулся.

— Привет. Можно?

— Привет, — у него из-под локтя, сверкая голубыми глазами, выглянула белокурая головка Насти Федоренко.

— Сашка, Настька! — она соскочила с койки и бросилась к ребятам, — Вы как здесь?! Ого, уже лейтенант! Поздравляю! От Зоиной кровати раздался тихий стон. — Пойдемте в курилку. Девочки спят, — она метнулась к тумбочки, схватив пачку папирос и буквально вытолкнула ребят из палаты.

— Ты что куришь?! — захлопала ресницами Настя.

— Вот. Закурила, — криво улыбнулась Лена. — Как про Колю узнала, так закурила. Не одобряешь? — она, прищурившись, с вызовом посмотрела на дернувшего щекой Сашку. Он твердо посмотрел ей в глаза и вдруг тепло улыбнулся:

— Не одобряю. Но ты же не бросишь…

— Не брошу, — мотнула она головой.

— Ну и ладно, — покладисто согласился он, — Как вы тут? Как ты? Как Зоя?

— Как в госпитале, — она присела на подоконник и прикурила папиросу, — Тоскливо и муторно. Хорошо хоть Зина заходит иногда. И мама, — Мария Александровна все-таки узнала, в каком госпитале лежит Лена. И теперь каждый день приходила, таская баночки с бульоном и сладости. А потом подолгу сидела с дочерью, хлопотала над ней, со смехом рассказывая неправдоподобные истории про соседок и коллег по работе, про домашние мелочи и глупости, про редкие письма от папы. Только вот глаза женщины при этом не смеялись. И так страшно было видеть эту улыбающуюся маску с ввалившимися, полными тревоги глазами. Как же она была не похожа на родное, доброе, любимое мамочкино лицо. От того и были эти встречи для двух женщин настоящей пыткой. И в то же время великим счастьем. — Царьков обещал, что на следующей неделе на ВВК пойду.

— А Зоя?

Волкова отвернулась, потушила папиросу об подоконник, бросив смятый мундштук в стоящее рядом железное ведро, и тут же прикурила новую:

— Тяжелая Зоя. Это я попросила Аристарха Федоровича ее к нам перевести. А так лежала бы среди тяжелых в гнойной. Тут я хоть за ней присмотрю. А там девочки с ног сбиваются. Не успевают. Раненых много везут от вас с юга. Она подняла на Сашку с Настей потемневший взгляд, — Плохо там? Выстоим? Я читала про девочек.

— Выстоим, куда мы денемся, — уверенно кивнул Сашка, — что ты читала?

— А вы не знаете? — Лена откинула голову, прижавшись затылком к прохладному окну, — В «Красной звезде» очерк вышел, про нашу эскадрилью. Как вы против танков воевали. Это тебя там так? — она кивнула на Сашкино лицо.

— Ну, — скривился парень, — если б не Настя, сгорел бы… Вытащила. Завтра награждать будут. Героя дали.

— Молодец, поздравляю! — радостно улыбнулась Насте Ленка, — А я тут бока пролеживаю! — она зло смяла окурок, — Саш, забери меня отсюда? А? — жалобно попросила Волкова, — Я тут скоро с ума сойду!

— Меня самого бы не приземлили, Лен. Я же к Царькову сюда, на осмотр. Сталин приказал.

— Тебя приземлишь! — хмыкнула Ленка. — Ты все равно, попробуй. Ты можешь, я знаю.

— Буду у Царькова, спрошу про тебя. Без комиссии все равно не получится, сама же знаешь.

— Уставник ты, Стаин! И зануда! — насупилась Ленка.

— Товарищ подполковник! — в коридор выскочила медсестричка, — Вы, почему ушли?! — возмущенно заявила она, — Я Вас обыскалась! Бегаю, по всему госпиталю! Пойдемте быстрей! Доктор освободился! Вот уйдет опять на операцию, будете знать!

— Иди, товарищ подполковник! — усмехнулась Лена, — А то она тебя силком утащит. Некрасиво получится.

Пришлось оставить девушк одних и спешить на осмотр, который растянулся на долгих два часа. Подружки за это время успели наговориться и договориться встретиться завтра после награждения и если Волкову отпустят отметить это дело. Еще бы Зину отыскать. И Иду, с братьями Поляковыми надо позвать. Но с ними попроще, их искать не надо, они в расположении. Главное, чтоб на завтра у Весельской вылетов не было. А Поляковых придется отпрашивать у Байкалова. Но Стаину тот не откажет. А вот уговорить Сашу, чтоб тот обратился к Матвею Карловичу, брала на себя Настя. А то тот может упереться. В чем-то Лена права, Саша еще тот уставник!

[i] Алекса́ндр Серге́евич Щербако́в (27 сентября (10 октября) 1901, Руза, Московская губерния, Российская империя — 10 мая 1945, Москва, СССР) — советский государственный и партийный деятель, генерал-полковник (17.09.1943). Член РКП(б) / ВКП(б) с 1918 года, член ЦК ВКП(б) (1939—1945), кандидат в члены Политбюро ЦК с 21 февраля 1941 года по 10 мая 1945 года. Первый секретарь Московского обкома ВКП(б). Депутат Верховного Совета СССР (1937—1945).