Воздушные рабочие войны. Часть 2

XVIII

Оставшиеся танки медленно уползали прочь. Десятки машин неподвижно застыли, выбрасывая в небо столбы черного едкого дыма, на горящем, изрытом эрэсами поле. Еще одна атака отбита. Не смотря, на потери, Маргелов был доволен. Так воевать можно. И нужно. А потери… На войне к сожалению без потерь не бывает. Тем более у десантников. Еще бы всех раненых эвакуировать. «Десятый» обещал ночью прислать транспорты, забрать всех. Заодно доставит пополнение и боеприпасы. Днем больше решили не рисковать экипажами, тем более до наступления темноты осталось от силы часа три. Только вот, сколько за эти три часа умрет парней. Ноги сами принесли его в расположения медпункта.

— Как ты тут, Анечка? — с не свойственной ему нежностью спросил полковник и, убедившись, что на них никто не смотрит, поцеловал, командовавшую тут миловидную докторшу.

— Нормально, — она подняла на него усталые глаза, — устала очень.

— Все устали. Потерпи, немного осталось, — он провел тыльной стороной ладони по ее щеке. Осталось действительно не много. Или в течение суток наши войска прорвут оборону немцев в районе Джанкоя и завершат окружение крымской группировки или их тут просто раздавят. Сейчас немцы с материка подтянут резервы, и придется им тут совсем кисло. Но Ане об этом знать не надо. — Улетели?

— Улетели, — кивнула женщина. — Вась, это правда?

— Что?

— Одна из них дочь товарища Сталина?

Он пристально посмотрел на нее:

— Откуда знаешь?

Аня грустно усмехнулась:

— Ругались они, когда раненых таскали. Не все без сознания были. Ты представляешь, что сейчас там творится? — она кивнула в сторону пакгаузов, где лежали перебинтованные бойцы. Маргелов тихонько ругнулся. Теперь новость эта разлетится со скоростью степного пожара и никакими мерами ее не остановить. Василий Филиппович покачал головой. Словно, прочитав его мысли, от раненных, к ним подошел сержант с повязкой на голове, закрывающей левый глаз, правый, впрочем, смотрел нахально и весело:

— Товарищ полковник, сержант Лаврин, разрешите обратиться?

— Обращайтесь.

— Товарищ полковник, а правда, что нас из боя дочь самого товарища Сталина вытаскивала?

Маргелов поморщился. Не позавидуешь «десятому» из-за дурости малолетней пигалицы теперь столько проблем. Молодой полковник Стаин Маргелову понравился. Спокойный, основательный, не смотря на возраст грамотный. Да и судя по наградам в тылу не околачивался, боевой парнишка. И теперь вся карьера может псу под хвост пойти. Хотя, с другой стороны, товарищ Сталин должен понимать все риски, отправляя дочь на фронт, практически на передовую.

— Правда, сержант, — а что теперь толку тайны-то разводить. Ой, дура девка!

— Товарищ полковник, а правда, что экипаж теперь накажут, что она на фронт с ними сбежала?

— А сам, как думаешь?

— Так и думаю, — медленно кивнул головой сержант, — товарищ полковник, обществом просим, написать товарищу Сталину письмо от нашей бригады, чтоб не наказывали никого. Их награждать надо. Столько ребят наших вытащили.

— Обществом?! — Маргелов начал закипать. Развели здесь чёрте что. Только вот от сурового взгляда командира сержанту было ни жарко, ни холодно. Он спокойно с шальной искоркой в незакрытом бинтом глазу смотрел на Маргелова. Бедовый. И это правильно. Другим у них делать нечего.

— Да, товарищ полковник. Ребята просят. Если надо, комсомольское собрание проведем. Коммунисты поддержат.

А что? Почему бы и нет? Ходатайство от личного состава бригады, представление на экипаж:

— Скольких они вытащили? — он посмотрел на Аню. Она понимающе кивнула:

— На «Отвагу» хватит.

Значит представление на «Отвагу». Только вот не Сталину, а Стаину. Пусть Александр по ситуации смотрит, глядишь, и пригодится ему такая поддержка.

— Передай «обществу», сержант, что разберемся.

— Спасибо, товарищ полковник! — улыбнулся Лаврин, сверкнув белозубой улыбкой.

— Шагай, давай, — усмехнулся в ответ Маргелов. Все-таки отличные ребята у него в бригаде, с такими не пропадешь.

А виновница переполоха в это время, кусая губы, сидела, привалившись к прохладному борту вертолета держа за руку лежащего без сознания Бунина. С другой стороны, ее плечо подпирала дремлющая Глаша Кузнецова. Светлане было стыдно и беспросветно тоскливо. Также тоскливо было только, когда умерла мама. Что?! Что с ней не так?! Она же не хотела ничего плохого? Просто быть рядом с человеком, который стал ей близким и родным и если надо умереть вместе с ним. Она же чувствовала, что с Игорем что-то должно случиться. Чувствовала! А теперь из-за нее у всех только неприятности. Лейтенант Федоренко сказала, что Игоря теперь арестуют. А за что? Ведь она сама! Сама все сделала! Никто не виноват! Только она! Хотелось плакать, но слез не было, только черная-черная, тягучая беспросветная тяжесть окутывала душу. Нет! Она не допустит такого. Ее пусть арестовывают, раз виновата. А Игорь ни при чем. И Глаша с Фирузой. И добряк Кузьмич. Только пусть разрешат поговорить с папой. Она ему все расскажет, все объяснит. Что это все из-за нее. И раз надо кого-то наказать, то пусть наказывают ее.

В животе возникло тянущее чувство, вертолет пошел на посадку. Толчок и еще не затих шум винтов, а бортовой уже открывает грузовые створки в хвосте вертолета, куда тут же кинулись санитары, выносить раненых. Едва вынесли Игоря, как к ним тут же подскочил начальник особого отдела корпуса майор Назаркин с бойцами НКВД.

— Бунин? — он кивнул на носилки, — Что с ним?

— Контузия, — ответила Глаша.

— А Вы младший лейтенант Кузнецова? Сдайте оружие, — скомандовал он. Светлана не успела вмешаться, как из-за спины раздался властный голос Стаина:

— Отставить.

— Товарищ полковник, попрошу Вас не вмешиваться в следственные действия особого отдела, — отчеканил Назаркин.

— Вот и ведите свои следственные действия, а людей, только что вернувшихся из боя я арестовывать не позволю.

Майор замялся:

— Товарищ полковник, разрешите Вас на пару слов?

— Слушаю, — они отошли подальше от суетящихся людей и растерянных Светы и Глаши.

— Саня, ты что творишь? Ты понимаешь, что я и тебя буду вынужден арестовать?

— Коля, — они давно, уже с весны, перешли в неформальном общении на обращение по имени, — Они из боя, Бунин контужен. Ты же понимаешь, что тут кроме этой малолетней дуры никто не виноват?

— Я все понимаю, — горячась, едва сдерживаясь, чтоб не закричать прошипел Назаркин, — а ты понимаешь, что эта малолетняя дура дочь товарища Сталина?!

— И что? Никифорова, Бунина, Бершанскую, Озеркову под трибунал, как ты тут недавно кричал? Еще кого? Ниязову, которую эта «Пачка» не разбудила? Механика их? Давай их всех в штрафники, Коль! А кто воевать будет?

— Что сразу под трибунал-то? Разберемся!

— Вот и разбирайтесь. Как разберетесь, так и будете арестовывать, судить.

— Саня, ты понимаешь, что сам под трибунал уйти можешь?

— Плевать, Коля! — Стаин махнул рукой, — Я уже давно ничего не боюсь. Ну, почти ничего — поправился он, — и смерть и арест в перечень моих страхов не входят. Оставь людей в покое, Коля. И давай через полчаса у меня с Ивеличем и Завьяловым. Думать будем, как это все расхлебывать.

— Что тут придумаешь? — безнадежно покачал головой Назаркин. Ему самому не нравилась вся эта ситуация, но и не отреагировать он не мог. Над ним тоже есть начальство. Целый нарком. И рядом есть «доброжелатели», которые любую мелочь готовы использовать, чтоб свалить его, Стаина, да того же наркома, просто каждый гадит на своем уровне в меру своих возможностей. А тут не мелочь. — Давай так, Бунина в санбат и там мои ребята за ним присмотрят. А Кузнецова, Ниязова и Кухаренко, — увидев непонимающий взгляд Стаина, пояснил, — механик экипажа Бунина, пусть посидят под арестом. У нас в отделе, — добавил он, заметив полыхнувшую в глазах Стаина ярость.

— Тогда и эту забирай, — Александр кивнул на понурившуюся, бледную Светлану, — нельзя ей сейчас в расположение возвращаться. Или темную устроят или морально добьют.

— Договорились, — кивнул Назаркин.

— И давай ко мне, — напомнил Стаин, — Завьялова захвати, не забудь. Ивелича я сам найду.

— Хорошо, — майор уже шагнул к своим людям, — давайте за мной, махнул он девушкам, — и те, бросив взгляд на Стаина и увидев его кивок, уныло поплелись за Назаркиным.

Через полчаса с не менее унылым видом они вчетвером сидели в кабинете у Стаина. Сашка уже решил, что своих людей он не отдаст, надо, будет звонить Сталину. Хотя, удивительно, что Иосиф Виссарионович еще не позвонил сам. Они не успели перекинуться даже парой слов, как дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет ворвался Василий:

— Полковник, ты охренел?! Ты почему Светлану арестовал?

Сашка вскочил, нависнув над столом:

— Это ты охренел, майор! — он хлобыстнул кулаком по столешнице, — Выйди и зайди нормально! Потом поговорим.

— Да я тебя! — задохнулся Василий и бросился на Сашку. У него на плечах тут же повисли Ивелич с Назаркиным.

— Товарищ, майор, — крикнул особист, — успокойтесь! Иначе под арест пойдете, за нападение на командира!

— Да вы, да вы… — задыхался Василий, — заговор тут устроили! Застрелю, — и он витиевато выматерился.

В ответ раздалась не менее забористая брань от Стаина:

— Успокойся! — и еще матерная тирада, — Устроил тут истерику! Мне что ее, наградить надо было, за самовольное оставление части и нарушение воинской дисциплины в боевых условиях?!

— Отпустите! — Сталин дернул плечами, — Не буду драться! Назаркин с Ивеличем руки отпустили, но отходить от Василия не стали. — Да успокойтесь, сказал же, не буду драться, — он зло мотнул головой и с психом пододвинул себе стул, на который уселся, сверля взглядом присутствующих. Следом расселись все остальные. — Все так серьезно?

— Особый отдел, — Стаин с красным лицом кивнул на Назаркина, — предлагает Никифорова, Озеркову и экипаж Бунина с механиком под трибунал отдать.

— А Петьку с Софьей за что? — Василий успокаивался так же быстро, как и вскипал. А с Никифоровым они так давно уже стали друзьями. Все таки постоянно вместе на боевые летают.

— За что, товарищ майор? — Стаин посмотрел на Назаркина.

— Следствие идет еще, — поморщился майор, — А если все это хитрая комбинация с целью выманить дочь товарища Сталина на передовую и пленить ее там?

— Чушь! — фыркнул Василий.

— Возможно, — кивнул особист, но мы должны рассмотреть все версии.

— А если серьезно, — уже совершенно спокойно спросил Василий.

— А если серьезно, — за Назаркина ответил Стаин, — Светлана на почве влюбленности в младшего лейтенанта Бунина по собственной глупости и избалованности натворила дел, которые мы сейчас и пытались разгрести, если б ты не ворвался.

— Что за Бунин, кто такой?! — сверкнул глазами Василий.

— Какая разница кто такой Бунин, Вася? — Сашка в сердцах снова выматерился. — Что со всем этим делать?

— Ай, ерунда, — махнул рукой Василий, — отцу позвоню, решим.

И тут же громко задребезжал телефон.

— Полковник Стаин, — Сашка нехотя взял трубку и тут же вскочил, — Да, товарищ Иванов… Сейчас как раз решаем… Понял, товарищ Иванов… До свидания, товарищ Иванов.

— Что? — на Александра уставились три пары настороженных глаз.

— Товарищ Сталин звонил. Спрашивал, как продвигается дело рядового красноармейца Ивановой. Просил строго не наказывать командиров Ивановой и экипаж. А с самой Ивановой поступить согласно Закону, — под облегченный выдох присутствующих, Стаин вопросительно посмотрел на повеселевшего начальника юридического отдела корпуса, подполковника юстиции Завьялова.

— Командирам и экипажу, наказание назначает непосредственно командир части.

— А со Светланой?

— С ней сложней. Самовольное оставление части, постановка под угрозу боевого задания экипажа младшего лейтенанта Бунина. Тут трибунал, однозначно, — Василий хотел было вскочить, но Завьялов взмахом руки его остановил и продолжил, — Но, учитывая, что убежала она не в тыл, а на фронт, и, принимая во внимание молодость и личность обвиняемой, предлагаю, согласно 13-14-го пунктов 2 главы Дисциплинарного устава и Приказа №8 Народного комиссариата обороны, предать дело рядового красноармейца Ивановой на рассмотрение в товарищеский суд. Хоть мы и часть НКВД, но находимся в армии. Думаю, это будет правильно, да и для Светланы полезно, — Завьялов пристально смотрел на Василия, который поиграв желваками на лице, с красным, как свекла лицом кивнул.

— Значит, так и решим. Майору Никифорову и капитану Озерковой личный выговор без объявления в Приказе за ненадлежащую работу с личным составом. Младшему лейтенанту Бунину выговор с объявлением в Приказе за халатность при исполнении боевого вылета. Дело красноармейца Ивановой в трехдневный срок должен рассмотреть товарищеский суд Второго вертолетного полка. Товарищ подполковник юстиции, — Стаин обратился к Завьялову, — понимаю, что не совсем Ваша задача, но прошу Вас оформить все, как полагается и взять на контроль. Коля, — он посмотрел на Ивелича, — товарищеский суд на тебе, — мы вроде выбирали суды?

— Было дело, Приказ есть, — кивнул Ивелич.

— Ну, вот и организуй там все, — Стаин устало откинулся на спинку стула, — Все, идите. Вася, останься. Дождавшись когда все кроме Василия выйдут, Сашка посмотрел на Сталина и чуть не плача с надрывом спросил:

— Вася, скажи, чем я перед вами провинился? За что мне все это?

— Что ты имеешь в виду? — Василий сделал вид, что ничего не понял.

— Да вот это, — Стаин повел рукой вокруг себя, — Ты со своим психами, — Сталин вскочил, — а Сашка только обреченно махнул рукой, — ага, вот про это я и говорю. Света со своими. Она же не успокоится. Она же папина дочь и твоя сестра. Знаешь, что мне больше всего сейчас хочется? — он тоскливо посмотрел на товарища, — Напиться и в тайгу. Чтоб никого-никого. Лес и птицы поют.

— Ты это, Сань. Извини. Вспылил, — Василий бросил виноватый взгляд на Стаина.

— Да ладно, — апатично махнул рукой Сашка, — тебе можно, ты Сталин. Что вот со Светланой делать? Она летать собралась.

— Поговорю с ней, как из-под ареста выйдет, — буркнул Василий.

— Поговори, — без надежды на успех согласился Стаин, — ладно, иди. А я тут посижу еще, — он тупо смотрел в пустую стену. Если б кто-нибудь только знал, как ему все это остахренело! Лучше б он на Ковчеге остался. Один, тихо, спокойно… За вышедшим Василием хлопнула дверь. Александр потер ладонью колючий седой ежик, наклонился и достал из ящика стола початую, оставшуюся с прошлых посиделок, бутылку водки и граненый стакан. Поставил их на стол и долго смотрел на туго свернутую в рулончик желтую бумажку, которой была заткнута бутылка. Потом тяжело вздохнул и убрал водку со стаканом обратно в стол.

— Один черт, не поможет, — с сожалением пробормотал он себе под нос. Взгляд упал на лист отрывного календаря. 6 октября 1942 года. А ведь позавчера был ровно год, как он здесь, в этом мире. Надо же, как-то мимо прошло. А в ведь все, что было до этой даты, все больше и больше кажется чужим, не настоящим, будто не им прожитым. И вот он сам верит в свою здешнюю легенду. Родителей эмигрантов, жизнь неподалеку от Парижа, побег от гестапо. Даже по-французски заговорил. А та жизнь, тот мир, словно страшное кино или сон. И лица родных все туманней и туманней. Глаза снова скользнули и задержались на ящике стола, куда только что была убрана водка. — Да, хрен вам! — громко высказался Стаин, встал и стремительно выскочил из кабинета.

Суд затягивать не стали, провели в тот же день. Вот и сбылся ее страшный сон. И еще не известно, что хуже — трибунал или этот товарищеский суд. Наверное все-таки лучше бы трибунал. И проще. Всем. Но только не эти презрительно-сочувствующие взгляды. Но как же тяжело поднять от пола глаза! И не плакать! Только не плакать! Тогда совсем стыдно будет. После такого только в петлю. Лицо горит от обжигающих взглядов. Наконец оружейница Маша Логачева, председатель красноармейского товарищеского суда звонким голосом начала:

— Товарищи, в красноармейский товарищеский суд нашего полка поступило предложение от командира корпуса, товарища полковника Стаина рассмотреть дело о самовольном оставлении части механиком нашего полка красноармейцем Ивановой Светланой Ио…, — Маша запнулась на отчестве и, исправившись, продолжила, — Ивановной. Товарищ Иванова, ты согласна с составом товарищеского суда? Отводы будут?

— Согласна. Не будет, — какая разница, кто ее судить будет, да хоть кто, лишь бы быстрей.

— Хорошо. Тогда по существу дела. 6-го октября, товарищ Иванова, воспользовавшись усталостью экипажа младшего лейтенанта Бунина, — по ленинской комнате, где проходил суд, прокатился ропот. Игоря тут знали, будучи еще механиком, он никогда не отказывал девушкам ночного полка в помощи, да и просто был веселым, компанейским парнем, в отличие от Светланы, своим. И хотя все знали суть происшествия, после слов Маши взгляды присутствующих, скрестившись на Светлане, стали злее, — обманом заняла место бортстрелка Ниязовой, чем поставила под угрозу выполнение боевого задания и подвела своих боевых товарищей. Так? — Логачева строго посмотрела на Свету.

— Так, — уныло кивнула та, — только боевое задание под угрозу я не ставила, — Светлана упрямо сжала губы и, пересилив себя, посмотрела на Логачеву.

— Ты хоть стрелять-то умеешь? — раздался чей-то презрительный голос.

— Умею! — запальчиво выдала Света, — Получше вас! И пулемет знаю! И УБ и ШВАК! Не хуже Фирки справилась бы!

— Успокоились! — рявкнула Логачева, — А то попрошу всех выйти. И не тебе решать — она посмотрела на Светлану, — справилась бы ты или нет. Есть что добавить?

— Нет, — буркнула Света.

— Тогда свидетели. Товарищ младший лейтенант Кузнецова…

Глаша, к удивлению Светы, сильно много не говорила. Лишь то, что заметила подмену уже на земле, на Перекопе. Расспрашивали Кухаренко, Ниязову, оружейников из полка Игоря. Потом дошла очередь и до их эскадрильи. Характеристика, отношения с сослуживцами. А какие отношения. Она тут чужая. Совсем чужая. Ее обсуждали, осуждали, просили, требовали перевести из полка. А она стояла, кусая губы, слушая в полуха, что о ней говорят. Наверное, они правы. Ведь из-за нее чуть не арестовали Игоря и Глашу, майора Никифорова и Софью Ивановну. Если б не полковник Стаин. Почему он ей показался таким противным в первую встречу? Хороший парень. Даже симпатичный. Просто она тогда на взводе была. А потом все пошло наперекосяк, как попало. С этой проклятой «пачки» все и началось. А она дура! Размечталась. Летать будет. Позывной. Не будет ничего. Совсем ничего. Переведут ее в какой-нибудь госпиталь в тылу, куда отец прикажет, утки мыть. Брат с папой осуждающе посмотрят, молча покачав головой, и просто забудут про нее, как, впрочем, было всегда. И Игорь… Выздоровеет, будет дальше летать, девушка у него будет. Обязательно будет. Он хороший. А у нее не будет ничего, кроме привычных льстивых в лицо и завистливых за глаза шепотков «друзей и товарищей».

Почему? Почему здесь, на фронте, эти девушки, вчерашние студентки, работницы, крестьянки, могут сказать ей, дочери товарища Сталина, все что считают правильным, верным, что думают о ней, в глаза, совершенно не боясь отца, а там, в кремлевских квартирах она лишь слышала тихое душное шипение сдобренное липким страхом. Им здесь на фронте нечего терять? Чушь! Полнейшая. Но, тем не менее, говорят, верят в справедливость, в отца верят, в себя, в партию. И вдруг ей так захотелось остаться здесь, с этими людьми. Пусть ругают, пусть презирают, она заслужила! Но чтобы всегда вокруг были вот эти честные открытые, взгляды. Нет, она не наивная девочка, там, где она росла наивность лечат быстро и жестоко и она понимает, что подлецы, сволочи есть везде. Но не у них в полку, в корпусе. Ей просто очень и очень повезло попасть служить именно сюда. Только вот шанс свой она упустила. Сама, собственной глупостью.

— У кого есть еще, что сказать? — голос Маши Логачевой скрежетом раздался в разболевшейся голове.

— Есть, — Света посмотрела на поднявшуюся со своего места майора Рачкевич. Мамочка. И правда, мамочка, единственная, кто выслушал ее истерику и понял ее. Жалко, что придется расстаться. Хорошая она, добрая, хоть и кажется суровой. Оказывается, она начинала службу с уборщицы в погранотряде. И не скажешь даже. Это Светлане сама Евдокия Яковлевна рассказала. — Я вроде, как на красноармейском товарищеском суде говорить права не имею, но прошу разрешить, в виде исключения. Можно? — она вопросительно посмотрела на Логачеву.

— Конечно, товарищ майор, — кивнула Маша, — Рачкевич в полку любили и уважали.

— Правильно вы все сказали. Света у нас принцесса, — Евдокия Яковлевна усмехнулась, а щеки Светланы полыхнули стыдом, — она даже отработку сливает мизинчик отставив, как полагается по этикету.

Глупости какие, и вовсе не отставляет она мизинчик, куда его там отставлять, там бы самой отработкой не облиться по самую макушку.

— А еще подшиву меняет каждый день на свежую.

А как иначе? Грязная же. Противно. Только стирать каждый день тяжело. Но она приспособилась, привыкла. А вот первое время невыносимо было. И так спать охота, а надо еще постирать, подшиться. Частенько бывало, так и засыпала сидя с гимнастеркой в руках.

— Высокомерная. Не общительная. Так?

А почему все молчат? Девушки сидели красные, не хуже Светланы. Наверное, потому, что чистые подворотнички это отдельный разговор, сколько нарядов на счету у каждой из присутствующих за грязную подшиву.

— Молчите? Это правильно. А вы, комсомолки, пробовали поговорить с товарищем, объяснить ей, что она делает не так, просто узнать, чем она живет? Но вы же за нее все решили. Фифа, да? Пачка? — Рачкевич сверкнула глазами. — Мы за своих горой. За полковника Стаина, за младшего лейтенанта Бунина. И это правильно! Это то, чем можно и нужно гордиться. А Света не наша? — она, прищурившись, оглядела девушек, — То, что я сейчас скажу, должно остаться здесь, в этой комнате. Вы все не только летчики, механики, техники, вы еще и сотрудники НКВД, комсомольцы, поэтому товарищ Сталин лично разрешил мне сказать об этом. Свету спрятали у нас. Слишком близко подобрался к ней скрытый враг. На фронте спрятали! И товарищ Сталин понадеялся на нас. А мы, девочки, подводим его. Рачкевич рубанула рукой воздух. — Светлана провинилась. Очень сильно провинилась. Она и не отрицает этого. А что мы? Вместо того, чтобы наказать по товарищески и помочь исправиться, решили от нее избавится? Так? В комнате воцарилась мертвая тишина. — Вот здесь, — Евдокия Яковлевна помахала зажатыми в руке листками бумаги, — ходатайство перекопских десантников о награждении младшего лейтенанта Кузнецовой и красноармейца Сталиной, — Рачкевич усмехнулась, увидев, как вздрогнула Света, — меньше языком трепать надо, когда раненых тащите, балоболки, медалью «За отвагу». А еще бойцы 212-ой воздушно-десантной бригады просят сильно не наказывать экипаж вертолета и, если надо, готовы взять Светлану и экипаж на поруки. Тишина взорвалась гулом голосов. Ведь возмутительно, когда их «Пачку» берут на поруки из другого подразделения. Ну, уж нет! Совсем десантура берега попутала. Ничего, они им еще выскажут! А Евдокия Яковлевна с хитрой улыбкой посмотрела на Свету и неожиданно подмигнула.

Суд ушел совещаться. А через полчаса девушки вернулись. Маша Логачева развернула исписанный химическим карандашом тетрадный листок и стала читать.

— Красноармейский товарищеский суд Второго вертолетного полка НКВД СССР рассмотрел дело красноармейца Ивановой Светланы Ивановны… Ай… — она бросила листок на стол, — в общем товарищеское предупреждение тебе, Светка, и наряды на усмотрения командира. Виновата, отработаешь. И смотри, чтоб больше не повторялось такое. Перед Игорем и девочками извинись. В общем, все. Мы тут сейчас все оформим как надо. И отцу сообщить придется. Положено так[i] — Маша пожала плечами.

С плеч Светы словно свалился тяжелый камень. Пусть! Пусть наряды! Сколько надо! Хоть десять! Хотя, больше восьми Устав не позволяет. Значит восемь. Зато она останется в полку. А перед Игорем и девочками конечно извинится. Сама собиралась. И перед Кузьмичом тоже.

— Спасибо, — она швыркнула носом, — Спасибо, я не подведу, — и как она не крепилась, из глаз хлынули слезы. А девочки, еще час назад, готовые испепелить ее взглядами, бросились ее утешать. Света, с всхлипом втянула в себя воздух, смахнула рукавом гимнастерки слезы и вдруг спросила: — А летать вы меня научите?

[i] В Положении о товарищеских судах от 17.01.1939 года так и написано: «О всех взысканиях товарищеского суда извещаются родители, колхоз и предприятие»