Воздушные рабочие войны. Часть 2

III

— Докладывай, Семен! — голос Сталина был спокоен и только чуть дернувшаяся щека и побелевшие от напряжения пальцы с силой сжимающие телефонную трубку выдавали его волнение.

— Товарищ Сталин, в пять часов утра немцы атаковали наши позиции в Севастопольском оборонительном районе и на Керченском направлении. Массированной бомбардировке подверглись Севастопольский рейд и Феодосия. Потоплены эсминцы «Свободный» и «Безупречный», получил повреждения лидер «Ташкент».

— Опять Октябрьский обосрался! — Сталин выругался по-грузинский.

— Не понял, Коба, — в голосе Буденного послышалось удивление, вроде до этого вице-адмирал крупных промахов не допускал. Если не считать потерю лидера «Москва», но там особо его вины не было, решение о рейде на Констанцу принимали в наркомате ВМФ.

— Тебе и не надо! — излишне резко ответил старому товарищу Сталин, — Почему о потерях докладываешь ты, а не флотские?

— Октябрьский арестован Мехлисом. Временно исполняет обязанности командующего флотом контр-адмирал Владимирский, — в голосе Буденного послышалась обида, — а почему флотские не доложились, я не знаю. У них там сейчас Мехлис командует. Наверное, сначала разобраться хочет. Обстановка там тяжелая.

— Ясно, — Мехлис действовал в рамках полномочий, добро на отстранение Октябрьского в случае, если командующий Черноморским флотом не будет справляться, у Льва Захаровича было. Но добро было на отстранение, а не на арест. Да и доложиться Мехлис был обязан. Ладно, с этим вопросом надо будет разбираться непосредственно с исполнителями. — С Мехлисом и флотом я разберусь. Что у тебя? — Сталину было не до обид друга, не то время. Да и Буденный не кисейная барышня.

— Севастополь интенсивно бомбят. Массированного штурма пока не было. И не думаю, что будет…

— Почему?

— А не чем им рвать нашу оборону, — голос Буденного радостно зазвенел, — сорок минут назад авиакорпусом Стаина уничтожен 833-й немецкий артдивизион. Восемь шестисотмиллиметровых мортир в труху, Коба! — восторженно доложил Буденный. — И «Дора»! Понимаешь, Коба?! «Дора»!

— Это точно?! — очень тихо спросил Сталин, — Стаин мне ничего не докладывал.

— Твой Стаин сухарь, хоть и молодой! — не понятно то ли хваля, то ли осуждая Стаина, заявил Буденный, — На него драгунскую форму надень, вылитый ротмистр Крымшамхалов-Соколов! Такой же зануда и уставник! И то, ротмистр, пожалуй, поживей будет! Карачай, как-никак! А этот твой! Пока не будет фотоподтверждения уничтожения целей, докладывать в Ставку не буду! — явно передразнил Стаина Буденный. Но, тем не менее, чувствовалось, что ворчит маршал не зло, а скорее уважительно. — Только какое еще ему подтверждение надо?! В Севастополе слышно было, как рвануло и зарево на полнеба! Да и попритихли немцы как-то сразу.

— Везде попритихли?

— Если бы! На Керчь давят. Особенно по фронту 44-ой армии. Потери большие. Раненых не успеваем эвакуировать. Боюсь, если так будут давить, придется отводить войска к Киммерийскому валу, — немцы действительно атаковали большими силами. И хоть это наступление ждали и готовились к нему, но очень уж мощной оказалась сила удара. Войска пока держатся, но Черняк уже просил подкрепления. А где их взять? Резервы, конечно, есть, но их мало и бросать в бой в первый же день немецкого наступления… Отход на подготовленные позиции на Киммерийском валу напрашивался сам собой. Так можно сохранить людей и технику. Не спеша ввести в бой подкрепления, а потом, вымотав противника контратаковать. Но это означало сдачу Феодосии, а на такое Коба не пойдет.

— И отдать врагу Феодосию?! — зло зашипел Сталин, подтверждая мысли Семена Михайловича.

— Но… — Буденный хотел что-то возразить, но Сталин не дал ему сказать ни слова.

— Отвод войск запрещаю! Семен, зубами, когтями, чем хочешь, но Феодосию и фронт удержи. Вводи в бой резервы. Разрешаю.

— И с чем останусь? У меня тех резервов кот наплакал! — начал распаляться Буденный.

— Будут тебе резервы. В течение трех дней к тебе начнут прибывать части 27-ой армии Резерва Главнокомандования.

— Нового формирования?! Опять ополченцы необученные?!

— Обученные, — в голосе Сталина послышалось недовольство, — не нравится, Малиновскому отдам, он не откажется.

— Не надо Малиновскому. Самому пригодиться. Коба, а авиацию?

— Тебе что, мало? Я тебе целый корпус отдал в усиление!

— Мало. Немцы тоже ровно не сидят. В небе мясорубка, потери большие — Семен Михайлович осекся. Там, в той самой мясорубке сейчас крутился сын Сталина.

— Хорошо, мы подумаем, что можно сделать, — голос Верховного был чересчур спокоен, — у тебя все?

— Все.

— Держи фронт, Семен. Не одному тебе тяжело.

— Есть, держать фронт, товарищ Сталин.

— Семен…

— Что, Коба?

На том конце трубки повисла тяжелая тишина, давящая даже через тысячи километров, разделяющих собеседников.

— Ничего, — наконец выдавил из себя Сталин, — Вечером жду доклада, — и он повесил трубку. Иосиф Виссарионович тяжело оперся рукой на стол и несколько секунд стоял, уставясь невидящим взглядом в зеленое сукно столешницы. Встрепенувшись, словно отгоняя неприятные, надоедливые мысли достал из ящика стола пачку «Герцеговины Флор» и вытащил одну папиросу. Машинально смяв мундштук, стал разминать табак. Пальцы дрогнули и папироса сломалась. Выругавшись, Сталин в сердцах выбросил ее в урну. Он не может, не имеет права думать о себе, о своих близких! Васька уже не мальчик! Он военный летчик, а значит должен воевать! А как хочется уберечь, спрятать, спасти! Он уже отдал стране одного сына! Неужели мало?! В урну полетела еще одна папироса. Да, мало! И если так будет надо, отдаст и второго! И дочь! Как отдает самого себя, всего без остатка! Но как же ничтожно мало он проводил с детьми времени! Как быстро они выросли! Незаметно мальчишки стали мужчинами. Ушли воевать. Яша погиб. То, что он в плену не верилось. Геббельсовская пропаганда, шитая белыми нитками! Сейчас и Васька на фронте. В самом пекле. О плохом думать не хотелось, но тяжелы, тревожные мысли сами предательски лезли в голову. Там на юге сейчас настоящее пекло! Бездумное, шапкозакидательское наступление он не допустил, есть надежда, что не повторится в этой истории катастрофы лета 42-го мира Стаина. Но немцы сильны, очень сильны! Малиновский[i] докладывает, что немцы вышли на окраины Ростова— на -Дону. Войска ведут городские бои. Похоже, вместо Сталинграда будет Ростов. Город отдавать нельзя, потеря Ростова грозит потерей всей Кубани. Но сейчас у них было время подготовиться. Есть резервы, есть новая техника, есть обученные обстрелянные люди. Спасибо Стаину, вовремя он появился. Чуть раньше было бы, конечно еще лучше. Но что есть, то есть. А вообще, молодец парень! И воюет неплохо! Все-таки уничтожили они Дору! Сталин мимолетно улыбнувшись тому, как Буденный докладывал об уничтожении немецкой сверхтяжелой артиллерии, покачал головой. А Стаин так и не докладывает. Ждет подтверждения, результатов аэрофотосъемки. Молодец! Все командиры бы такими были. А то по рапортам некоторых товарищей выходит, что немецкую армию мы уже уничтожили полностью и не один раз. Ничего. С этим тоже порядок наведем! Уже наводим. Работают и Лаврентий и Лев.

Мысли опять вернулись к детям. Отправить что ли Светлану в корпус к Стаину? Пусть почувствует, что такое фронт? Да и подальше от московского гадюшника побыть полезно будет. И ничего что ей всего шестнадцать! Там ее ровесниц полно. Он лично заставил Светлану пойти санитаркой в госпиталь. Нечего ей ерундой заниматься. Может, мозги на место встанут, и не будет дочь товарища Сталина предательницей! Но московский госпиталь это одно, а фронтовая строевая часть совсем другое.

Света, Света! Где же он ее упустил?! Оказывается, он совсем не знает и не понимает своих детей! А они, получается, не понимают и не знают его! Василий, вон, даже женился без разрешения. Побоялся, что отец запретит. И правильно побоялся! Запретил бы! Потому что семья это серьезно! А Васька расдолбай! На сердце стало тяжело, грудь жарко сдавило. Иосиф Виссарионович, поморщившись, потер больной рукой левую сторону поношенного френча. Порой кажется, что лучше бы и не попадал к ним Александр. Слишком тяжелое послезнание принес он с собой. Про страну, про партию, про детей. И пусть говорят и думают о нем, что хотят, а детей своих он любит. Только вот на любовь товарищ Сталин права не имеет! Любовь делает слабым, а слабость ему не позволительна! Вот и приходится скрывать свои чувства, иначе ударят по Василию со Светланой. Как ударили в той еще не прожитой истории. Значит решено! Светлану к Стаину. Санитаркой. В госпитале она поднахваталась, значит на фронте обузой не будет. Зато будет подальше от разных «доброжелателей» подлыми змеями шипящих в уши наивной девчонке всякую гадость про отца.

Наконец получилось прикурить папиросу. Глубоко затянувшись, он хлопнул ребром ладони по столу, отчего крупинки пепла упали на зеленое сукно столешницы. Небрежно смахнув их на пол, он еще раз затянулся и решительно поднял трубку:

— Соедините с командованием Черноморским флотом…

Небо, пронзительно синее, сводящее с ума своей бесконечной глубиной небо и ярко-желтый палящий диск солнца, разогревший серые камни до состояния сковороды. И беркуты. Или коршуны. Какая разница?! Кружат, кружат, кружат… Медленно, монотонно, гордо… А еще давящий, одуряющий запах трав и чего-то цветущего. Бум, бум, бум раздается со стороны Севастополя то затихая, то вспыхивая с новой силой канонада. И вдруг, резкая тишина, и уши разрывает переливчатое пение какой-то птицы. Надо же! Птичье пение разрывает слух, а канонада воспринимается, как что-то обыденное, привычное и не имеющие никакого значения. Внизу послышалось шуршание камешков осыпающихся из-под чьих-то ног. Зоя медленно и плавно раздвинула ветки можжевельника и глянула вниз. Опять этот пастушок-татарчонок погнал на выпас своих овец. Трое суток они здесь и каждое утро он гоняет свою небольшую отару на другую сторону горы Таш-Казан, где они сделали свою лежку. Опасно конечно, но больно уж место хорошее. Удобное. И железка, как на ладони. Была. Теперь на месте железнодорожного полотна огромная воронка, а вокруг нее перекрученные куски металла, бывшие когда-то вагонами. И перевернутая на бок искореженная и обгоревшая махина немецкого тяжелого орудия. Их цель. Теперь уже уничтоженная. Только вот цена! Зоя кинула взгляд на груду камней наваленных чуть выше и в стороне, там, где когда-то была вымытая дождями расщелина. Как теперь Иде говорить, что ее Исы больше нет?! И паренька этого, Егора, приданного им перед самой операцией тоже нет. Из «студентов». Да и Вася Сиротинин неизвестно выживет или нет. Зоя посмотрела отекшее от контузии лицо товарища, неестественно желтевшее из-под окровавленных в районе ушей бинтов. Они до последнего сопровождали с помощью какого-то жутко секретного оборудования не менее секретный и очень точный боеприпас, сброшенный по их заявке на эту «Дору», будь она неладна! А потом было поздно. Рванул боекомплект! Егору снесло голову. Куда, так и не нашли. Да и не искали сильно, не до того было. Нужно было найти треногу с лазерным целеуказателем. Ее вот нашли. Под Васей Сиротининым. Сержант крепко прижимал аппаратуру руками к груди, накрыв собой. Зоя, несмотря на удушающую жару, зябко повела плечами. А Ису буквально перерубило напополам куском какой-то железяки. Взрыв был очень сильный! Землю тряхнуло так, что у Зои, лежащей на наблюдательной позиции на пути отхода группы наведения, выбило дух, а по спине тяжелым валиком прокатился спрессованный тугой воздух.

— Пиыть, — сипло, чуть слышно неразборчиво прохрипел Сиротинин, буквально выталкивая звуки из пересохшего горла. Зоя, закусив потрескавшуюся от жажды губу, прикрыла рот сержанта ладонью. Как не вовремя! Только бы мальчишка не услышал. Она еще раз сквозь ветки глянула на пастушонка. Тот, остановившись с наслаждением, будто дразня наблюдавшую за ним девушку, изнывающую от жажды, приник губами к кожаному бурдюку.

С водой у группы была совсем беда. Зоя и не знала, что в Крыму так плохо с водой. В школе, на уроках истории они, конечно, проходили Крымские походы Василия Голицына и Миниха. Как страдали русские войска от болезней и отсутствия питьевой воды. Но так, когда это было! А оказывается, ничего здесь с тех пор не изменилось. С водой в Крыму была большая проблема. У местных, конечно, вода была. Только вот к местным обращаться было категорически запрещено командованием. Зою еще удивил такой приказ, почему разведчикам Красной армии нельзя попросить помощи у советских людей?!

И уже здесь она поняла почему! Насмотрелась! И на рабов насмотрелась за эти трое суток и на обращение с военнопленными со стороны местных татар. Видела, как в ауле у подножия горы, где они расположились, красномордый мужик в богатом ярком халате стегал плетью худого паренька одетого в лохмотья красноармейской формы, а потом оставил его умирать на солнцепеке, привязав к столбу. Видела изможденных женщин, в таких же лохмотьях, работающих от рассвета до заката и получающих за это только тычки и побои. Видела лагерь военнопленных, где в охране радостно служили местные татары и русские предатели. И каждый день оттуда вывозились телеги с трупами красноармейцев. Смотрела и скрипела зубами, сжимая в руках новеньки ППС. А так хотелось стрелять, стрелять, стрелять! Убивать этих нелюдей! Предателей! Они же хуже фашистов! Те враги, с ними все понятно! А эти же были свои! Советские люди! Они праздновали советские праздники, выступали на митингах и собраниях, пользовались всеми достижениями революции. А потом, в самое тяжелое для страны время переметнулись к врагу. Практически все, весь народ! Она бы поняла, если б это были только местные богатеи. Но аульская беднота служила немцам даже с большим рвением, чем зажиточные татары! Почему?! Что?! Что им не хватало, не нравилось?! Советская власть дала им возможность учиться, лечиться, работать и отдыхать! А они! Рука потянулась к гранате. Нащупав пальцами рифленый бок лимонки, Зоя успокоилась. Это ее граната. На самый крайний случай. Чтоб не попасть в плен к этим! Она так решила! Подорвет себя, лучше вместе с кем-то из этих!

Мальчишка заткнул бурдюк деревянной пробкой, повесил его себе на шею и, крикнув что-то гортанно овцам, погнал их дальше. Пастушонок скрылся за изгибом тропинки. Напряжение, державшее Зою эти несколько минут, отпустило, оставив после себя саднящий от волнения бок и чуть подрагивающие пальцы.

— Ну что же ты так, Васенька, — зашептала Зоя не приходящему в себя Сиротинину, — чуть не выдал нас. Потерпеть не мог, что ли? Ты же разведчик! Элита! Нас так сам товарищ Берия назвал! Помнишь? Конечно, помнишь! — она шептала слова, зная, что Василий ее не слышит. Но ей так было легче. Спокойней. Будто и не одна она. Правда, она и так не одна. Еще есть лейтенант Тихонов, их «Тихоня», старшина Марченко, сержант Макаров, Ваня Лямин. Но Ваня отсыпается после ночного дежурства, Марченко с Макаровым в охранении. А Тихонов ушел наблюдать за притихшими после ночной бомбежки немцами. Зоя подрагивающими пальцами отвинтила крышку фляжки и капнула несколько капель на губы Сиротинина. Рот сержанта приоткрылся, требуя еще. Но девушка уже завинчивала фляжку. Несколько глотков, едва плещущихся на дне это вся вода, что у них есть. Если ночью не будет эвакуации, придется брать воду у врага, а это раскрытие и гибель группы.

Сверху тоненьким ручейком посыпалась земля с мелкими камешками. Зоя тут же, перевернувшись на спину, выставила в сторону шума ствол автомата.

— Космодемьянская, свои! — в просвете между веток показалось измазанное грязно-зелеными полосами лицо Тихонова в обрамлении лохматого капюшона маскировочного комбинезона, — ну как вы тут?

— Спокойно. Как обычно. Мальчишка стадо прогнал.

— Отару, — поправил девушку Тихонов.

— Чего? — непонимающе уставилась на него девушка

— У овец не стадо. Отара.

— Ааа! Да какая разница?

— Ну да, никакой. Докладывай дальше.

— Да вроде все, — Зоя пожала плечами, — когда пастух мимо проходил, Вася пить попросил. Но мальчишка не услышал.

— Точно? Зоя задумалась и неуверенно кивнула. — Ясно, — на лице Тихонова появилась тревога, — наблюдай дальше. А я гляну, чем это пастушок занят, — и Тихонов так же бесшумно скрылся, только теперь даже песчинка не скатилась вниз. А Зоя, пододвинув фляжку с остатками воды подальше в тень, до рези в глазах стала вглядываться в серую полоску пастушьей тропинки и зеленые островки у подножья горы, между которыми петляла дорога в татарский аул. Солнце припекало все сильней и сильней. Зоя несколько раз перетаскивала плащ-палатку с раненым Сиротининым в тенек. Василий лишь раз пришел в сознание. Он мутными глазами поводил вокруг себя, не замечаю Зою, попытался что-то сказать, но издал только хрип и опять потерял сознание. Сержанту становилось все хуже и хуже. Проснулся Лямин и сменил на посту Космодемьянскую. В ауле и на дороге было все спокойно. Чересчур спокойно. Казалось, после ночной бомбежки близлежащих железнодорожных путей поселок вымер или был оставлен людьми.

Зоя пыталась заснуть. Не получалось. Голова была тяжелой и мутной, саднило пересохшее горло. На душе было беспокойно. Судя по далекой стрельбе, становящейся интенсивней, бой у Севастополя разгорался все сильней. Тихонов, Марченко и Макаров так и не появились, хотя давно должны были. Девушка еще раз нащупала рукой гранату. Это движение становилось для нее привычным, успокаивающим, лимонка своей смертоносной прохладой дарила уверенность и веру в свои силы.

Солнце уже начало катиться к горизонту, когда внезапно, с той стороны склона, где должны были находиться Марченко с Макаровым, раздалась стрельба. Знакомое стрекотание ППС и ответные частые хлопки карабинов. Буквально в то же мгновение, крикнув: «Зоя!», — открыл стрельбу Иван. Девушка и сама не поняла, как оказалась на позиции. По склону смешно пригибаясь и расшиперивая ноги, перебежками, изредка постреливая, поднимались фигуры в серых, кургузых немецких курточках с белыми повязками на рукавах. Зоя только сейчас услышала свист пуль пролетающих над ними. Значит, все-таки услыхал пастушок, иначе откуда тут взяться шутцманам[ii]. Вот чуть правее из-за валуна показалась фигура полицая и Зоя открыла огонь. Она стреляла и стреляла. Куда-то на второй план отошли жажда и усталая муть, ее целиком захватил азарт боя. Она кричала что-то невразумительное, восторженное, когда выстрелы оказывались удачными и разочарованное, когда противник уходил от предназначенной ему пули. А враги приближались, упрямо, не смотря на потери, наваливаясь на их позицию. Вот уже можно различить лица искаженные боевой яростью, с белыми глазами. Еще чуть-чуть и задавят, ворвутся к ним на позицию и тогда все! Придет время ее гранате. А как хочется жить!

— Мамочка! Мамочка! Мамочка! — судорожно повторяла Зоя, отправляя в строну атакующих короткие очереди, меняя рожки один за одним. Второй, третий, последнй… Казалось уже все! Вот-вот и их с Ляминым захлестнет эта беспощадная, пышущая яростью и злобой волна, но вдруг, шуцманы не выдержали, откатились, изредка отстреливаясь. На той стороне склона стрельба тоже затихла. Что там?! Как ребята?! Все живы?! По лицу текло что-то мокрое и теплое. Зоя провела рукой, вытираясь. Кровь? Зацепили? Когда успели? Она даже не заметила. Зоя посмотрела на тяжело дышащего рядом с ней Лямина. Так вот в чем дело! На лице Ивана была такая же кровавая маска. Посекло осколками камней. Значит и у нее так же.

— Не ранена? — срывающимся, дрожащим от адреналина голосом спросил парень.

— Нет. По-моему. Не знаю, — отрывисто и так же срываясь ответила Зоя и вдруг судорожно хихикнула. От этого неуместного хихикнья ей стало еще смешней, и она принялась неудержимо смеяться, буквально захлебываясь и подвывая от смеха. Особенно смешным было удивленное лицо Лямина. Иван непонимающе смотрел на судорожно хохочущую девушку и начал подсмеиваться сам. А спустя несколько секунд с их позиции раздавался самый настоящий гогот двух молодых людей, только что чудом выживших в страшной мясорубке. А в ответ на их смех со стороны отступивших татар послышалась злобная стрельба, впрочем, тут же прекратившаяся видимо по команде командира. И Зое стало вдруг жутко от собственного смеха и тяжелого, тягучего воя раненного татарина, катавшегося от боли ниже и правее их позиции. Со стороны откатившихся шутцманов раздался хлопок выстрела, и раненный затих.

— Вы чего ржете? — издалека крикнул Тихонов, чтоб не попасть под шальную пулю нервных после боя людей. Зоя пожала плечами, а Лямин еще подхихикивая ответил.

— Да мандраж отпускает, товарищ лейтенант.

— Ну если мандраж, — Тихонов ужом скользнул к ним на позицию, — молодцы, хорошо повоевали, — удовлетворенно произнес он, глядя на трупы полицаев.

— Толку-то, — невесело протянул Иван, нервно дернув головой. Еще одна атака и задавят. Зоя с Ляминым не теряя времени набивали пустые магазины патронами.

— Ну, это мы еще поглядим, — хмыкнул Тихонов, — не думаю, что до темноты полезут, а там часа два продержаться и за нами прилетят.

— А прилетят? — голос Лямина был полон пессимизма.

— Саня обещал, — обнадежил Тихонов.

— Ну, тогда прилетят, — удовлетворенно кивнул Лямин. А Зоя молча смотрела на дырявую фляжку, под которой расплывалось мокрое пятно. Посеченное лицо начало саднить. Стало дергать болью сорванный в горячке боя ноготь. На плече тяжелым грузом, навалилась усталость. Пальцы стали ватными и не послушными, с трудом удерживая такие круглые, такие скользкие патроны. Веки стали слипаться и она сам не заметила, как погрузилась в тяжелую дрему, выронив недоснаряженный рожок из рук на колени. Тихонов аккуратно, чтоб не потревожить девушку взял рожок и продолжил его набивать.

— Умаялась, девочка, — нежно произнес он.

— Умаялась, — согласился Лямин, — Лех, — не по уставу обратился он к командиру, — продержимся?

Тихонов как-то невесело посмотрел на старого, еще с Халхин-Гола товарища:

— Не знаю, Вань. Ладно, вы тут не геройствуйте, особо, — сказал, лишь бы только что-то сказать Тихонов, — Васька-то как?

— Как видишь, — махнул рукой Иван. — В госпиталь ему надо.

Алексей хотел было что-то ответить, но лишь молча кивнул головой и скрылся за зарослями можжевельника.

Шутцманы до вечера в атаку так и не пошли, а едва стало смеркаться воздух прорезал знакомый вой и на склоне начали рваться мины. «Ну, вот и все!» — обреченно подумала Зоя. От мин им спрятаться негде. Неглубокие расщелины в скалах укрытие слабое. И словно подтверждая ее мысли, болезненно вскрикнув уткнулся лицом в камни Ваня. А буквально через несколько секунд обожгло болью бок и спину самой Зои. По телу тут же растеклась предательская слабость.

— Хрен вам! — прошептала девушка, и, выставив наружу автомат, открыла стрельбу. Просто наугад, что бы отогнать врага. К ее радости, немного погодя к ней присоединился автомат Лямина. Жив Ваня! Мины рваться прекратили и над склонами повисли осветительные ракеты, а по скалам защелкали пули. Зоя стреляла, выпростав руку с автоматом из расщелины наружу. Она слышала, как тяжело сипит под ней Сиротинин, на которого она навалилась, закрывая товарища от мин, но сползти, откатиться с него уже не было сил. А еще жутью наваливалось понимание того, что гранатой воспользоваться она не сумеет. Просто не сможет вытянуть кольцо. И застрелиться не получится, руки уже не слушались. Палец судорожно жал на спусковой крючок, но выстрелов уже не было, кончились патроны. И заменить магазин никак! Она смотрела в темное крымское небо, а по лицу катились слезы. Только бы не плен! Ну, пожалуйста! Ну, дай мне умереть! Она неистово молилась неизвестно кому, прося о смерти. А она все не приходила и не приходила. Вот над ней промелькнула какая-то тень, и глаза резануло резким светом. От этого перепада между тьмой и светом стало нестерпимо больно и она потеряла сознание, так и не увидев, как по позициям шутцманов прокатились разрывы бомб, а атакующих полицаев буквально смело очередями крупняка из зависшего над ней вертолета.

[i] Родио́н Я́ковлевич Малино́вский (10 (22) ноября 1898, Одесса, Одесский уезд, Херсонская губерния, Российская империя — 31 марта 1967, Москва, РСФСР, СССР) — советский военачальник и государственный деятель. С декабря 1941 по июль 1942 Командующий войсками Южного фронта.

[ii] Шу́цманша́фт (шутцманшафт нем. Schutzmannschaft), сокр. шу́ма (нем. Schuma), от шу́цман (шу́тцман нем. Schutzmann — сотрудник охранной полиции в Германии до 1945 года) — «охранные команды», особые подразделения, первоначально в составе вспомогательной полиции нацистской Германии на оккупированных территориях в годы Второй мировой войны, карательные батальоны, действовавшие под непосредственным командованием немцев и вместе с другими немецкими частями. Как правило, формировались из местного населения и военнопленных. Позднее на базе отдельных батальонов были сформированы части Ваффен СС.

Члены шуцманшафтов носили немецкую военную форму, но с особыми знаками различия (Schutzmannschaft der Ordnungspolizei — SchuMa 1943 — 1945), на рукаве имели нашивку с надписью «Treu, Tapfer, Gehorsam» — «Верный, Храбрый, Послушный».

Первые батальоны «Шума» стали создаваться немцами в конце июля 1941 года. К концу 1942 года численность «шума» достигла примерно 300 тысяч человек, организованных в батальоны, а также служивших на различных отдельных должностях.

Шуцманшафты разделялись по этническому признаку. Всего было создано 26 эстонских, 41 латвийский, 23 литовских, 11 белорусских, 8 крымско-татарских и 71 украинский батальон шуцманшафта.