Возмездие

Глава одиннадцатая РОБИН ГУД

Утром следующего дня в кабинете Турецкого ровно в назначенное время возник невысокий, коренастый мужчина с простоватым лицом, глубоко посаженными умными глазами, в дорогом, шоколадного цвета костюме, пустой правый рукав которого был засунут в карман.

— Здравствуйте, Михаил Владимирович. Прошу садиться.

— Сесть, как говориться, всегда успеем, — усмехнулся Зыков.

— Тогда присаживайтесь.

Зыков опустился на стул напротив. Турецкий установил на столе диктофон, проговорил обязательный текст об ответственности за дачу ложных показаний, упомянув соответствующие статьи УПК.

— Ну-с, начнем. Назовите, пожалуйста, свою фамилию, имя и отчество.

— Зыков Михаил Владимирович.

— Ранее Буренков?

— Да, ранее Буренков.

— Когда вы изменили фамилию?

— Пять лет тому назад. После женитьбы. Взял фамилию жены.

— И вы до сих пор женаты? На той же женщине?

— Да. Если вы подразумеваете, что я вступил в фиктивный брак, то ошибаетесь. У нас двое детей.

— Замечательно. Скажите, Михаил Владимирович, где вы были седьмого ноября сего года?

— Я был в своем избирательном округе. Работал с избирателями.

— Это где?

— В Смоленске. Это моя родина. Весь день седьмого ноября был расписан по минутам. Вот график моей работы в этот день. — Он протянул следователю листок. — Там, слева, время и место проведения мероприятия, а справа — фамилии и адреса лиц, которые могут подтвердить факт моего на них присутствия.

Турецкий взял бумагу, пробежал глазами текст.

— Что ж, я вижу, вы подготовились к разговору.

Зыков не ответил, лишь чуть скривил губы.

— Я, собственно, не сомневался, что у вас на этот день будет подготовлена масса свидетелей.

— Подготовлена? Вы полагаете, что можно «подготовить» весь город?

— Я полагаю, что столь бывалые люди, как вы, никогда не осуществляют задуманное своими руками. Для этого существуют исполнители.

— И что? Вы нашли исполнителя?

— Вы о чем?

— Александр Борисович, не пытайтесь ловить блох. Понятно, что вы вызвали меня в связи с убийством Новгородского. Давайте не будем играть в прятки.

— Давайте не будем. Вас удивляет, что я вас вызвал? Вы с погибшим Новгородским боролись за место в партийном списке, не так ли? Вы ведь хотите попасть в Думу?

— Да, я собираюсь туда попасть. Иначе и не ввязывался бы в борьбу.

— А зачем вам это нужно?

— А почему мне это не нужно? Вы всем кандидатам в депутаты задаете этот вопрос в связи со смертью Новгородского?

— Нет. К счастью, пока еще не все депутаты в парламент вышли из организованных преступных сообществ.

— Tempore mutanter et me mutamer in illis.

Зыков насладился легким замешательством на

лице Турецкого и перевел:

— Времена меняются, и мы меняемся с ними. Если вы хотите разбираться со мной по поводу прошлого — пустая затея. Все уголовные дела в отношении меня давно закрыты. Кроме того, я достаточно много потерял в разборках девяностых, чтобы не ввязываться более в уголовщину. И достаточно много приобрел, чтобы дорожить тем, что есть. Господь меня, к счастью, вовремя вразумил, — он указал глазами на пустой рукав, — и направил. Когда человек переживает восемь покушений на свою жизнь, когда он переживает клиническую смерть и возвращается к жизни, пусть покалеченным, но в здравом уме и памяти, поверьте, это много меняет в сознании. Я человек верующий. И отвечаю за свои поступки перед своим духовником. Он мне и отец и судья.

— Кто же ваш духовник?

— Иеромонах Тихон из Каменецкого мужского монастыря. Это в Ленинградской области. Съездите туда, спросите братию обо мне. Там прощать и понимать грехи умеют.

— Понятно. Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не вознесешься, так, кажется?

— Зря вы выбрали со мной такой тон разговора, — процедил Зыков. На щеках заходили желваки.

«Вот-вот, рассердись, милый. А то больно уж ты спокойный, робин гуд мамин».

— Давайте ближе к делу. Я спросил вас, являлся ли Новгородский вашим соперником? И зачем вы идете в Думу?

— Иду, чтобы людям помогать. И чтобы не таскали меня на допросы всякий раз, когда в городе кого-нибудь шлепнут. Надоело. То один министр заявляет, что восемьдесят процентов предприятий Питера контролируется мной... То другой «силовик» — что пятьдесят в Москве тоже за нами. Откуда такие цифры? Почему пятьдесят? А не сорок восемь? И кто контролирует остальные? Надоело каждый раз через суд доказывать, что ты не верблюд.

— То есть все-таки конечная цель — депутатская неприкосновенность? — усмехнулся Турецкий.

— Конечная цель — коммунизм, — в ответ усмехнулся Зыков. — Повторяю, не нужно со мной в таком тоне разговаривать! Вы хотите, чтобы я пригласил сюда своего адвоката? Могу пригласить. Он в коридоре ждет.

Ага, все-таки завелся!

— Адвокатов я, Михаил Владимирович, на своем веку перевидал немало и особого трепета перед ними не испытываю. Так что не пугайте. И напрасно вы обижаетесь. Вся ваша прошлая жизнь дает мне право разговаривать с вами именно в таком тоне. Или вы полагаете, что, сменив фамилию, и жизнь всю поменяли? Переписали начисто? И нет за вами смертей? Пусть среди бандитов, и что? Тоже ведь люди. Их тоже Господь сотворил, если оперировать вашими терминами.

— Это для вас термины. А для меня — смысл нынешней жизни. Вы слетайте в Смоленск, спросите,

сколько мы с помощниками сделали для города за последние пять лет! Какую технику приобрели дня агрокомплекса! Заводы строим для переработки сельхозпродукции. Новые рабочие места появились. Число безработных в городе сокращается. Помощь оказываем детям беспризорным. Нет, этого в ваших ведомствах никто видеть не желает! Как же: бандит, он на всю жизнь бандит. Олигархи, которые все население страны ограбили, сидят себе по заграницам. Никто их за жопу не прихватывает. А когда пытаешься в своей стране жить и помогать людям — все равно клеймо на тебе: ты бандит! Хотя никто этого не доказал, между прочим. Если вы в курсе, я сидел один раз за ношение оружия. Восемь месяцев. Вот и все. И если уж начистоту, у бандитов порядка больше. Хоть и живут они по понятиям, но понятия на законах справедливости основаны. А ваши законы для чего? Чтобы народ собственный гнобить и грабить!

— С вашим приходом в Думу ситуация, безусловно, изменится, — съязвил Турецкий.

— Не верите... Съездите в Питер, спросите там...

— А что там? Какое чудо вы там сотворили? Накормили всех страждущих одним хлебом и двумя рыбинами?

— Какое? Вот в один из ведущих питерских театров приехал ваш московский режиссер. Отличный мужик. Талантище. И, как человек в высшей степени серьезный, он к новой должности подошел со всей ответственностью и решил провести ряд перемен. И что? И тут же наткнулся на очень жесткое сопротивление. И когда он мне рассказал...

— Вы помогли ему разработать концепцию нового спектакля?

— Нет. Я помог ему справиться с чернож... с кавказским засильем в театре. Там такое творилось... Все буфеты в театре — это кавказцы. Замдиректора — тоже. В этих буфетах днем, во время репетиций, сидят на корточках соплеменники, анашу курят. По ночам девок в царские ложи таскают. Я посоветовал режиссеру расторгнуть договор аренды с этими... кавказцами. Дал ему своего адвоката. Такой вой поднялся! Из администрации города люди забегали! Как это так: кавказцев выгоняют из русского театра! Я не шовинист, но это же немыслимо! Пришлось подключить свои связи. Выйти на руководство диаспоры, потолковать. Заплатили им неустойку какую-то. Они убрались. Так мне актеры чуть ли не руки целовали. Мы, мол, десять лет в своем театре сгорбившись ходили, слово произнести боялись. У них теперь походка изменилась! А решил я вопрос не через суд, а через сходку. Мирную, без выстрелов и поножовщины. Моего авторитета достаточно, чтобы и не такие вопросы решать. Вот я и хочу их решать. Что ж тут плохого? У меня две дочки растут. Им здесь жить. Я в Европе три года кантовался и понял, что делать нам там нечего. Нужно свою страну обустраивать.

«Прямо Александр Исаевич!» — мысленно усмехнулся Турецкий.

— Усмехаетесь? Не верите? Что ж, зря это я... бисер мечу. Как сказано в Ветхом Завете: «Если подуешь на искру, она разгорится, если плюнешь на нее, угаснет: то и другое выходит из уст твоих». Так что валяйте, плюйте.

— Давайте вернемся к Новгородскому.

— А что к нему возвращаться? Его уж не вернешь. Касаемо вашего вопроса о соперничестве, это вопрос смешной. Ну какой он мне соперник, Новгородский? Кто он такой, пидор этот?

— Я вас попрошу не выражаться!

— Да это я так, по-медицински, извините. И что с того, что я нахожусь в конце партийного списка? Это совершенно не означает, что те лица, кто занимает в этом списке первые строки, будут украшать Думу. Они лишь вывеска.

— А вы?

— А я человек реальный. С реальными деньгами и возможностями. Кто блок финансирует, вы в курсе?

— Вы?

— В том числе. И не в последних рядах.

— Понятно. А скажите, Михаил Владимирович, у вас есть какие-либо предположения относительно гибели Новгородского? Мне показалось, он вам не нравился?

— Мало ли кто мне не нравится? Это мой грех. Господь заповедовал всех любить. Меня и отец Тихон укоряет... Но я с собой борюсь. Вот вы мне, к примеру, крайне неприятны, но я же с вами разговариваю, пытаюсь достучаться... А что до мотива убийства?.. Я Новгородского мало знал. Но мне думается, искать нужно в прошлом. Откуда он в Думе взялся? На место убитого депутата попал, так?

-Да.

— Ну вот...

Зыков замолчал, глядя на Турецкого темными глазами из-под нависших надбровных дуг.

— Вы думаете?

— Я ничего не думаю. Это вам думать нужно. Конечно, Зыкова легче всего подозревать — за ним прошлое. Вам, я вижу, не объяснить, что человек может в корне измениться. Но какие у меня мотивы-то? По-серьезному?

— Так, может, просветите, у кого они есть? Вы ведь человек бывалый. Помогите следствию.

— Я следствию не помогаю. С детства. У каждого своя работа.

— То есть вы и здесь и там? И в прошлом, и в настоящем. И за этих, и за тех?..

— Я за себя.

— Понятно, Михаил Владимирович. Что ж, прошу вас не уезжать из города. Мы можем вызвать вас еще раз.

— Вызывайте.

Зыков смерил Турецкого тяжелым взглядом глубоко посаженных глаз, поднялся.

— Сегодня я вас более не задерживаю, — не отвел глаз Александр Борисович.

«Ишь, благородный разбойник», — с раздражением думал Турецкий, глядя на закрывшуюся дверь. Он закурил, прослушивая запись разговора, затем снял телефонную трубку.

— Але, это архив? Танечка? Как я рад вас слышать, прелесть моя! Всем одно и то же? Ложь! Я всем разное. Клавдия Сергеевна? Она моя радость. А вы — прелесть. И вообще, кто же ревнует к Клавдии Сергеевне? Она как законная жена. А вот передавать ей этого не следует! Доносчику первый кнут, это еще Горький сказал. Да не вы горькая... Писатель Горький. Господи, вот ведь племя молодое... Вы книжки в школе читали? Интернет? Да, я безнадежно отстал от жизни. Я ведь по делу. Так и думали? Ну, вы ведь умница! Так вот, Танечка, найдите мне дело Губернаторова. Это девяносто девятый год. И справку подготовьте. Что там по материалам? Через три дня? Таня, это ни в какие ворота... Да? Совсем другое дело! Ценю ваше отношение! С меня шампанское. Жду!

«В каких сложных условиях приходится работать!» — вздохнул про себя Александр. Включил кофеварку, открыл сейф, где стояла бутылка коньяка «Д’Бержерак». В мозгу высветился где-то увиденный лозунг: «Распитие спиртных напитков в одиночестве — верный путь к алкоголизму!»

Александр закрыл сейф. Где, спрашивается, Грязнов?

Грязнова не было. Вздохнув, Турецкий раскрыл «визитницу», набрал номер.

— Але? Игорь Николаевич! Приветствую, Турецкий. И я рад слышать. У меня к вам вопрос: кто у нас финансирует блок «Справедливость»? Мне нужны не официальные данные, а истинное положение вещей. Буду ждать звонка. Спасибо.

Игорь Николаевич Самойлович — полковник ФСБ, не был официально включен в состав следственной группы, но прежде уже работал вместе с Турецким, по другим громким делам. И не отказывал в просьбах как заместителю генпрокурора, Константину Дмитриевичу Меркулову, так и Александру Борисовичу Турецкому.

В пределах дозволенного, разумеется.