Возмездие

Глава двадцать третья РАЗЛОМ

Митька вошел в ванную. Густая шапка пены благоухала какими-то удивительными запахами.

Скинув грязные шмотки, он сунул их в мешок и погрузился в восхитительно горячую воду.

Господи, какое это счастье — горячая вода! Особенно после трех походных недель! Митька блаженствовал, чувствуя, как из кухни плывет запах жарящегося мяса.

Это после тушонки. Да и то в весьма ограниченном количестве...

«Нет, все-таки Максимыч относится ко мне, как к сыну! Вон как ухаживает. Так только мама умеет. Здорово, что он у меня есть! И что я из-за этой картины дурацкой напрягся? Подумаешь, задница голая... а если бы тетка голая была нарисована? Я бы не удивился, так ведь? Что же получается: теток рисовать можно, а мужиков нельзя? И вправду это ханжество какое-то...»

Его мысли оборвал баритон учителя.

— Ну, как ты?

Максимыч вошел с большим банным полотенцем и халатом.

— Вот, наденешь халат.

— Да ну... — попытался было отказаться Митя.

— Никаких «ну». Чтобы после ванной, весь чистый и пушистый, ты залез в грязные, вонючие джинсы и футболку? Не позволю! Домой пойдешь, тогда и наденешь. Я вымоюсь и тоже халат надену, чтобы ты не смущался. Годится?

— Годится, — улыбнулся Митя.

— Вставай, я тебе спину потру. И не спорь! У тебя руки хоть и длинные, но всю грязь со спины не соскребут. Давай мочалку!

Митька послушно протянул губку. Максимыч налил на нее гель, который также источал удивительно вкусный запах.

— Вставай, поворачивайся.

— А чего вставать-то? И так можно! Вот моя спина, — стоя в ванной на четвереньках, возражал Митька.

— Разговорчики! А ну встал! — как бы рассердился учитель. — Вот так! Господи, а грязищи-то!

— Щекотно! — завизжал Митька.

— Терпи! Так, смываем, еще раз намыливаемся. Нам грязнули за столом не нужны... Хорошо! Митя, а ты знаешь, что ты невероятно красив? Что ты сложен, как юный бог! — каким-то особенным, хриплым голосом спросил вдруг Максимыч, и горло его перехватил спазм.

От неожиданности Митька тут же сел в ванную, подняв фонтан брызг.

— Тьфу, дурень! Облил меня всего! Нет, ты определенно дикарь какой-то! Ну тебя к черту! Домывайся сам!

Юрий Максимович вышел. Митька сконфуженно молчал.

«Чего я в самом-то деле? Что он сказал-то такого? Мне и мама говорит, что я хорошо сложен... И что теперь делать? Он же обиделся...»

Митька наскоро помылся, потеряв всякое удовольствие от столь желанной процедуры, тщательно вымыл за собой ослепительно белую ванну, нацепил дурацкий шелковый халат. Черт с ним, посижу часок в халате. Лишь бы он не сердился!

— Юрий Максимович! Я готов! — весело крикнул он.

Максимыч обнаружился в кабинете, где был уже накрыт столик возле дивана. Тарелки, бокалы, нарезанные и красиво уложенные помидоры, огурцы, перцы и зелень. Определялись плошка с маслинами и бутербродики-канапе с икрой. Рядом стояла ваза с фруктами.

У Митьки голова закружилась от голода.

— Теперь я приму ванну и будем ужинать. Съешь бутерброд, а то впадешь в кому, — рассмеялся Максимыч. — Хочешь альбомы посмотреть? Эпоха Возрождения.

— Ага, — уплетая икру, кивнул Митька.

— Только руки вымой!

Слопав еще два бутерброда, сцапав гроздь винограда, Митька решил, что, пожалуй, хватит, а то неприлично... Так можно все стрескать. И вернется Максимыч к пустому столу...

Оленин вышел на кухню.

— Митя? — позвал из ванной учитель. — Давай-ка потри и ты мне спину.

Митя взял намыленную мочалку. Максимыч поднялся, постоял перед мальчиком во весь рост. Словно демонстрируя свои бедра и низ живота. Затем повернулся, присел. Митя тер изо всех сил, стараясь не анализировать события. Ну, встал, ну, голый мужик, и что? Что я, голых мужчин не видел? Мальчишек — да. А мужчин?.. В Эрмитаже-то скульптуры видел? Видел, конечно. Но в жизни все, оказывается, не так... скромно... Что же, Максимычу из-за этого в ванной одетым сидеть? А если бы он был на маме женат, и мы ходили бы с ним в баню, и я бы видел его эти... места каждую неделю. Ну, и что? Ну, и привык бы. Тоже мне, бином Ньютона...

Но все же что-то было не так... «Что? — пытался понять Митя. — Отчего я испытываю чувство неловкости и стыда? Это оттого, что он смотрит так... Изучающе? Да. И оценивающе. Будто проверяет меня на какую-то свою, особую «вшивость». Или на «слабо»...»

— Все, хорош! А то кожу сдерешь! — остановил его Максимыч. — Иди, я через пять минут буду.

Митька вернулся в кабинет и, чтобы не схватить очередной бутерброд, начал листать альбом. Эпоха Возрождения. Мадонны с огромными, головастыми младенцами на коленях... Скульптуры. Вот «Скорчившийся мальчик» Микеланджело.

— Ну-с, вот мы: я и горячее!

Юрий Максимович, также облаченный в шелковый, расшитый драконами халат, внес блюдо, на котором ароматные куски мяса были обложены молодой отварной картошкой, щедро посыпанной укропом.

— Ух ты! — только и смог вымолвить Митька.

Блюдо заняло почетное центральное место. Юрий

Максимович откупорил коньяк, разлил по пузатым бокалам, поднял свой, весело проговорил:

— Ну что, Дмитрий Сергеевич! Поздравляю тебя с завершением похода, в котором ты замечательно справился с должностью финансового директора, в котором ты был примером выдержки, силы духа, стойкости. Ты был мне опорой, моей правой рукой. Ты вел себя, как взрослый мужчина. Давай за тебя!

— И мне коньяк пить? — спросил Митя.

— Конечно! Ты же не на улице и не в дурной компании. Или в дурной? — улыбнулся учитель.

— Вы что?! — выдохнул Митька.

— Ну, до дна!

Максимыч выпил, Митька, зажмурившись, последовал его примеру. Коньяк обжег горло, пищевод, желудок. Митьке показалось, что все его внутренности заполыхали огнем.

— Запей! Теперь закуси икрой! Вот так. Ты что, в первый раз коньяк пьешь?

— Ага, — едва отдышавшись, кивнул Митя. — Я крепкие напитки не люблю. Я пиво люблю.

— Ну да, подсадили вас рекламщики на пиво. Вся молодежь с бутылками. Как партизаны с «лимонками». Тяжелый, между прочим, напиток. На печень давит. Глоток хорошего коньяка куда полезнее. Ешь, ешь. Боже, неужто ты такой голодный? — смеялся Максимыч, глядя, как Митька буквально рвет мясо чуть ли не руками.

— Ой, Юрий Максимыч, правда, ужас, какой голодный! А вы что-то совсем мало едите!

Максимыч не спеша потягивал коньяк.

— Я вообще немного ем. Давай-ка выпьем еще. За твою маму. Она у тебя замечательная, — с легкой, непонятной усмешкой произнес он и плеснул в бокал Мити изрядную порцию коньяка.

— За маму конечно, — согласился Митя, чувствуя, что пьянеет и от непривычно обильной еды, и от непривычно крепкого напитка. — Моя мама вправду очень хорошая, очень! — он так страстно произнес эти слова, что Юрий Максимович рассмеялся:

— Хотелось бы мне, чтобы кто-то так же истово хвалил меня. Ну, прозит!

Они выпили. Митя опять сделал большой глоток, стараясь не отставать от учителя. И потянулся к соку, чтобы скорее запить.

— Так я и о вас так же говорю, — хватая виноград, откликнулся он. — Я маме о вас столько говорю!! Ик, — он неожиданно громко икнул. — Что это я... Ик... Ик...

Юрий Максимович рассмеялся:

— Митька, да ты опьянел совсем!

— Я... Нет, чт-то вы, — чувствуя, что сокрушительно пьян, лепетал Митя.

— Давай-ка в постель! Ляжешь, поспишь. — Голос учителя звучал повелительно и нетерпеливо.

— Нет, чт-то вы! Я домой!

— Я тебя в таком виде никуда не отпущу! Проспишься и поедешь! — не допускающим возражения тоном произнес Максимыч, поднял Митю из-за стола и буквально потащил его в спальню.

— Н-не надо, неудобно, я с-час домой, — слабо отбивался мальчик.

Но едва они добрели до постели, Митя рухнул и заснул.

Он проснулся от ощущения какого-то ужаса... Понял, что обнажен и что рядом с ним лежит кто-то голый. И к еще большему ужасу осознал, что это Юрий Максимович. Его руки шарили по Митькиному телу.

— Что вы делаете? Не надо, — едва прошептал Митя, пытаясь вырваться.

— Тихо, тихо, не рыпайся, — хриплый голос возле уха исходил возбуждением. — Не бойся, это не больно, тебе понравится... Ты мой сладенький мальчик...

Крепкие руки держали Митьку, одна из них, вымазанная каким-то кремом, спустилась вниз...

— Не надо! — заплакал Митька.

Но что-то жесткое, большое уже вонзилось в него, причиняя резкую боль, заставляя выгнуться дугой.

— Не так, согнись, — хрипел в ухо совсем чужой, гадкий, мерзкий мужик, наваливаясь на него всей своей тяжестью, хватая зубами его ухо... — А-а-а, хорошо, как хорошо!.. — хрипело чудовище...

Марина в который раз смотрела на часы. Девять вечера! Она обзвонила всех, чьи телефоны были в записной книжке сына. Все, кто был в походе, вернулись домой еще в пять вечера. Звонить еще раз маме она побоялась. Митька к ней не приезжал. И если сказать, что ее драгоценного внука до сих пор нет дома, она с ума сойдет. Телефон Юрия Максимовича тоже не отвечал. Ребята сказали, что с вокзала они ушли вместе. Да что же это такое?

Марина курила одну сигарету за другой, то набирая «Справку о несчастных случаях» и выслушивая очередной раз: «Об Оленине сведений нет», то усаживаясь изваянием у телефона, ожидая звонка с обреченностью приговоренного к смерти. Вот сейчас позвонят из больницы... Его сбила машина. Господи, только не это! Только бы он был жив и невредим! Только бы был жив! В груди стоял комок, который мешал дышать.

Она все пыталась вздохнуть полной грудью и не могла...

В дверь позвонили. Звонок был таким слабым, тихим, что Марина не сразу услышала его, а услышав, вскинулась, бросилась к двери, на ходу крестясь и повторяя какую-то несвязную молитву.

Митька шагнул в прихожую, и Марина вздохнула, ощутив, что комок исчез: ее мальчик жив! Боже, какое счастье!

— Митька! Как ты напугал меня!

Митя опустился на пол и зарыдал. Он рыдал так горько, так безутешно, как не рыдал даже в детстве. Даже в день смерти отца.

— Митя, Митенька, что с тобой? Что случилось?

Марина упала перед сыном на колени, заглядывая в глаза. Он отворачивался, отталкивал ее и продолжал плакать.

— Где ты был? Тебя избили? Обокрали?

Она разглядывала, ощупывала сына. Он отталкивал ее с каким-то истерическим визгом.

Она никогда не видела его в таком состоянии. Никаких следов побоев, только сильный запах спиртного.

— Ты выпил? Попал в милицию? Митя, да скажи же что-нибудь? Тебя... Тебя там изнасиловали? — пронзила ее страшная догадка.

Митя отчаянно замотал головой:

— Нет! Нет! Нет!

— Да что же с тобой? Я ведь могу помочь тебе!

— Нет, не можешь, — сквозь рыдания едва вымолвил сын. — Я хочу в ванну! Немедленно! Сделай мне ванну!

— Конечно, сейчас! Я тебе воды согрела. Целую кастрюлю кипятка. Сейчас, сейчас!

Марина метнулась на кухню. Еле оторвала от плиты тяжеленную кастрюлю, согнувшись, потащила ее в ванную. Митька даже не взглянул в ее сторону. Он уже не рыдал, а тихо, безнадежно-тоскливо выл, уткнувшись лицом в колени. Как подстреленный зверек, подумала Марина.

В ванной зашумела вода.

— Сыночек, иди, ванна готова. Иди, маленький!

Митя поднялся, прошел мимо нее, закрыл дверь.

— Там белье я тебе положила и полотенце висит. Сейчас ужин разогрею, — через дверь проговорила Марина. Митя не ответил.

Марина бросилась звонить. Трубку наконец сняли.

— Юрий Максимович?

— Да, я вас слушаю.

— Это Оленина.

— Добрый вечер, Марина Борисовна.

— Извините, что беспокою... У меня с Митей беда.

— А что с ним? — Голос напрягся.

— Вы давно дома?

— С пяти часов.

— Я вам звонила...

— Я спал. Телефон был отключен. Так что с Митей?

— Он только что пришел. Совершенно не в себе. Рыдает...

— А что он говорит? — Еще больше насторожился голос.

— Да в том-то и дело, что ничего не говорйт! — отчаянно закричала Марина. — От него пахнет спиртным, и с ним случилось что-то ужасное, я же чувствую!

— Ерунда, — тут же успокоилась трубка. — Он устал после похода. Выпил с кем-то. Наверное, поругался. Может, девочку не поделили... Не обращайте внимания, — промурлыкал Юрий Максимович модуляциями сытого, довольного кота. — Дайте ему валерьянки, сами выпейте коньяку. Завтра все будет нормально. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — растерянно ответила Марина, никак не ожидавшая такого равнодушия со стороны классного руководителя, друга и наставника Мити.

Митя сидел в ванне, дрожа от омерзения и страха.

Вспоминая, как напялил на себя одежду, бросился вон из квартиры. И услышал вслед холодный, безжалостный голос:

— Если хоть слово скажешь матери, вылетишь из школы в один момент. И никуда не поступишь, я тебе обещаю. Пойдешь в армию, я это устрою. И у матери твоей будут очень крупные неприятности, оч-чень крупные. Ты еще даже не знаешь какие. А если не будешь дураком, все будет нормально. Это я тоже обещаю.

...Жизнь разломилась надвое. Все светлое, хорошее осталось там, позади.