Возмездие

Глава вторая. ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ

22 ноября 1997 года

Сережа, Сереженька, Серый, Серенький мой! Любимый мой, солнышко мое...

Вот и все. Все кончилось. Все хорошее, все счастливое в моей жизни закончилось сегодня на Северном кладбище. Наверное, это сумасшествие, но я не верила, что тебя больше нет. Не верила, когда Софья Петровна сказала, что ничего нельзя было сделать. Она говорила, говорила, гладила меня по руке, я вроде слышала ее слова: обширный инфаркт, острая недостаточность, мерцательная аритмия... Слышала — и ничего не понимала. Какая недостаточность? Недостаточность — это когда тебя нет рядом со мной. Почему острая ? Ты был в реанимации восемь суток. Какая же она «острая» ? Это я плохо молилась. Я не умею, и никто нас не учил. Господи, ну я же не виновата, что меня не учили верить, ну почему ты не помог мне?! Я ведь каждое утро ходила в церковь всю эту неделю! Сначала в церковь, потом в больницу. И ничего нельзя было сделать... Но ведь делали же раньше! Софья Петровна справлялась же с твоими приступами! И говорила, что ты должен жить долго, чтобы поднять детей и увидеть внуков. И ничего не смогла сделать... Как же она не смогла? Она такой хороший врач. Папу столько лет тянула, а ведь у него был целый букет патологий. Помнишь, как она нам говорила: «Берегите папу, у него пышный букет патологий». Она говорила так, будто ты его сын, а не зять. И ты действительно был ему как сын, он любил тебя так же, как Севку. Господи, о чем я? Папы уже два года нет. И сегодня тебя положили рядом с ним...

А мы остались без вас. И наши мальчики остались без тебя. Я не помню, кто сказал им, что ты умер. Не я... Наверное, это малодушие, но я не смогла. Как я могла объяснить им, что тебя больше нет, когда сама в это не верила ? До сегодняшнего дня, до того момента, когда увидела гроб. Знаешь, когда я увидела тебя там, внутри, — это был не ты. Неподвижное тело в твоем костюме. И когда я увидела это тело, сердце мое оборвалось и упало, упало куда-то вниз, в пропасть. И я коснулась твоего лба, такого холодного, такого уже не моего, такого нестерпимо мертвого... Я сама помертвела, правда. И не плакала, потому что мертвые не плачут.

И мальчики держались молодцом. Они тоже не плакали. Правда, я с ними почти не разговаривала все эти дни. Мне казалось, что я должна всеми мыслями быть рядом с тобой, помогать тебе выжить и ни на что не отвлекаться, даже на детей.

Митя сидел все эти дни в своей комнате. Оттуда слышалась какая-то музыка. Я не знаю, что за музыка... А Сашенька все рисовал что-то. Он все рисовал, рисовал. Мама их кормила, провожала в школу, встречала после школы. А я ничего не могла. Только ездить в церковь и к тебе в больницу. И стоять перед дверью реанимации и ждать, когда выйдет дежурный врач и скажет... Каждый день одно и то же: состояние крайней тяжести. И потом бежать на отделение к Софье Петровне и слышать от нее те же слова. Правда, она призывала надеяться на лучшее...

Похороны были хорошие. Я все постаралась сделать так, чтобы тебе не было стыдно. И гроб мы выбрали красивый, дорогой. И отпевание было, хоть Господь и не помог нам... Наверное, он пожалел тебя, а не нас. Это ведь мы тебя заездили. Три работы, пять лет без отпуска. Это я во всем виновата. Нужно было жалеть тебя, беречь тебя, а я все о мальчиках... Митеньке нужен компьютер, Сашеньке нужен английский... И обоим — усиленное питание. А на поминках, когда твои сослуживцы выпили и расслабились, я слышала, как одна женщина сказала, что мы тебя съели. И добавила, что вот, мол, жена слезинки не уронила... не любила...

Сережа, Сереженька, это неправда! Ты ведь так не думаешь?! Я тебя так любила! Так люблю! Никогда в моей жизни не будет другого мужчины, никогда! Как же мне жить дальше, Сережа? Как растить мальчишек ? И на что мы будем жить ? Как же ты нас бросил, Сереженька?

Ты прости, что я плачу. Это только сейчас, ночью, перед твоей фотографией. Дети спят, они не видят. А я пишу в дневник все подряд, мысли разбегаются, как тараканы. Ты всегда ругал меня за то, что я нечетко мыслю. «Филолог, он и в Африке филолог», — это ты мне всегда говорил, помнишь? И кто теперь будет надо мной подсмеиваться, и чинить электропроводку, и дарить мне цветы, и справляться с протечками в ванной, и любить меня по ночам, и прижимать к себе, и утешать, когда мне плохо, и любоваться мною, как бы я ни выглядела, и достраивать дачу, и возиться с мальчишками, и учить их быть мужчинами? Кто?..

Сережа, зачем ты умер?

Она уткнулась лицом в тетрадь, глухо зарыдала.

— Мариночка, ну что ты? Что ты, доченька? — на пороге кухни возникла пожилая женщина в пуховом платке, накинутом на ночную сорочку.

— Мама, мама, я не смогу без него! Как я смогу?

— Ну-ну, Мариша, тихо, тихо, мальчиков разбудишь.

Пуховый платок лег на плечи Марины, мать закутала ее, словно запеленала, прижимая к себе вздрагивающие плечи.

— Мама, мама... я не смогу...

— Сможешь, девочка, сможешь. Когда умер папа, мне тоже казалось, что моя жизнь кончена. Но у меня есть вы — ты и Сева, есть внуки. Разве этого недостаточно для того, чтобы жить? И разве ты имеешь право думать... Как это не сможешь? А сыновья? Они так переживают смерть Сережи. Он был прекрасным отцом, им будет очень трудно.

— Они ничего мне не говорят, молчат... Митя все какую-то музыку дурацкую слушает, Саня рисует. Как будто ничего не случилось. Меня как будто даже сторонятся.

— От тебя веет таким безысходным горем, что им не подойти. А они переживают свое горе.

Переживают сами, понимаешь? Как умеют, как могут. Митя вчера сказал мне, что очень жалеет, что ему только пятнадцать, что он пошел бы работать, чтобы помогать тебе. Он так повзрослел за эти дни.

— Бред какой! Еще не хватало! В девятом классе работать! Сережа в гробу перевернется! Я не позволю!

— Да кто ж ему позволит? Я ему говорю, что нужно готовиться к поступлению в лицей. Что это и есть его работа. И что он должен тебя жалеть. Он все это понимает. Но и ты должна их жалеть и понимать. И думать о будущем. И о своем будущем.

— Какое будущее, мама? О чем ты?

— Девочка, тебе только тридцать семь. Ты красивая и умная. И хорошая хозяйка.

— Мама! Прекрати!! Я даже слышать не хочу!!

— Ладно, ладно, молчу. Но мальчикам нужен будет отец, понимаешь? Разумеется, это вопрос будущего. Но нельзя ставить на себе крест. Ты не должна обрекать себя на одиночество. Ну тихо, тихо, не плачь. Давай-ка выпьем валерьянки и спать, спать, спать.