Возвращение Фабрицио

В кремонской лаборатории

— Омеро, если ты не можешь выносить запах, придется мне найти другого помощника. Тигель над огнем на верстаке продолжал извергать пар и пену. Все это пахло как свежеразрытая могила. Дон Фабрицио помешивал варево деревянной лопаточкой и неотрывно смотрел в тигель. Помешивание поднимало новые клубы немыслимо зловонного пара.

— Думаю, смрад вам по душе. Вы не страдаете, как я, — скривился Омеро.

— Да, я давно приучил себя разгадывать запахи, не рассуждая, приятны они или мерзки. Для меня они все одинаковы.

Священник засмеялся и помешал содержимое тигля. Омеро посмотрел на него. Глаза хозяина снова слезились, как всегда, в лаборатории и вне оной.

— Что вы пытаетесь сделать? — Омеро поднялся на цыпочки и посмотрел в тигель, зажав нос. — Зачем вы тратите время на это смрадное варево? Вы получите золото, да? — Глаза его расширились.

Фабрицио ответил, продолжая помешивать:

— Знаешь древнее изречение алхимиков? «Камень, что камнем не является, ценный предмет, не имеющий цены, предмет многих форм, лишенный формы, неизвестная вещь, о которой всем известно». Слышал его?

— Нет. На загадку похоже. Как оно связано с получением золота?

— Никак. Совершенно никак. Золото — просто побочный продукт. Нечто, полученное в поиске ответа на загадку.

— Не золото?

— Нет. Я ищу не золото, а так называемый философский камень. Тот, что может излечить человечество от всех болезней и, возможно, привести к бессмертию.

— Ну а золото у нас в конце будет? В чем смысл, если у нас не будет золота… в конце?

— Ты не видишь смысла в исцелении человечества от болезней?

— Ну, я думаю…

Камбьяти почувствовал, что кто-то открыл дверь, когда солнечный свет попытался проникнуть в сумрак мастерской. В дверях стоял, дрожа, маленький мальчик лет семи.

— Моя матушка, моя матушка сказала…

— Да? Говори, дитя.

— Пожалуйста, идемте, — все, что смог сказать мальчик, и потянул падре Камбьяти за руку.

Священник дал указания слуге:

— Продолжай помешивать. Я скоро вернусь.

Два часа спустя рука Омеро налилась чугунной тяжестью. Он продолжал помешивать, как было велено, поддерживая правую руку левой. Лопаточка казалась тяжелой, как бревно. Смесь загустела будто комок резины. Наконец он сдался.

— Прости меня, Господи, но это невозможно.

Он задул огонь, опустился в угол на кучу соломы и уснул.

Тем временем Дон Фабрицио пришел к дому мальчика. Там его встретила мать и сообщила, что муж ее днем покрылся чирьями.

— Падре, это кара господня?

— Не знаю. Он грешил?

— Должно быть.

Она смотрела на мужчину, который стонал, лежа на животе на жесткой кровати. Вся спина его была сплошь покрыта гнойными нарывами.

В этот момент в дверях показалась юная герцогиня, жена герцога Кремоны, со своей служанкой. Герцогиня приподняла юбки, переступила потертый порог и вошла в жалкое жилище.

— Рада, что вы пришли, Дон Фабрицио. Мне сказали, что один из наших стражников заболел. Я пришла его проведать. Вы сможете ему помочь? — Она взглянула на мужчину и улыбнулась.

— Да, синьора. Едва ли тут что-то серьезное, хотя в таких случаях ничего нельзя знать наверняка.

Фабрицио, как всегда, подивился ее юности и живости — женщина в самом расцвете своей красоты. Священника тронула искренность ее заботы, когда герцогиня повернулась к жене заболевшего и спросила:

— Я могу что-то сделать? Вам что-нибудь нужно?

Та покачала головой. Герцогиня легко коснулась руки Фабрицио.

— Пришлите за мной, если я смогу что-то сделать. Он хороший слуга, хороший человек, и я чувствую себя в ответе за его семью. Если понадобятся деньги, не важно сколько, дайте мне знать. Мне пора возвращаться, но спасибо вам, Дон Фабрицио. Вы добрейший человек.

Прежде чем уйти, герцогиня взяла женщину за руку и задержала на миг, молча с улыбкой глядя ей в глаза.

— Все будет хорошо. — Она приподняла юбки и вышла.

Дон Фабрицио словно в оцепенении смотрел через дверь, как удалялись герцогиня и ее служанка.

— Падре? — произнесла жена больного, но он не слышал, погруженный в задумчивость. — Падре? — уже громче повторила она.

Священник тряхнул головой и отвернулся от двери. Он пошарил в корзине, висевшей на руке, извлек оттуда сосуд, закрытый пробкой, и сел в кресло рядом с кроватью.

— Как вы, любезный? — спросил он довольно громко, словно человек спал.

— Не очень, Дон Фабрицио.

— Понимаю. У меня есть лекарство, припарка. Прежде я ее не применял. — Он показал мужчине сосуд. — Не панацея, но, уверен, в вашем случае поможет.

Женщина, услышав незнакомое слово, непонимающе посмотрела на священника.

— Сильнодействующее средство, я только недавно его открыл. На прошлой неделе оно хорошо показало себя на лошади. Лошадь красивая, вы бы ее видели. Черная, с белым пятном…

— Падре, пожалуйста. — Жена кивнула на пораженную спину.

— Ах да, конечно. — Он снова обратился к мужчине: — Мазь может жечь, когда ее наносишь. Она будет жечь. Продолжать?

Пациент пробормотал нечто, звучавшее как согласие, и обхватил голову руками. Его тело застыло. Падре Фабрицио принялся наносить мазь под ужасные крики, жалобы и проклятия жертвы. Тот дрыгал ногами и барахтался на кровати. Его жена стояла в дверях, кусая пальцы рук. Шестеро детей разного возраста сбились у ее ног, как гонимые ветром листья.

Несколько часов спустя Дон Фабрицио, напевая, шел домой под легким дождем. Желудок его был полон мясом и добрым вином. Мысли — герцогиней и воспоминаниями о том, как она коснулась его руки. Он еще чувствовал кожей мягкое прикосновение. И все еще видел улыбку, которой она одарила его на прощание. Улыбку робкую, но в ней скрывался интерес. Улыбку, о многом сказавшую без единого слова.

— Тьфу. Что толку об этом думать, — сказал он сам себе. — И конца им, проклятым, не видно. Да будет так.

Фабрицио подошел к своему дому и открыл дверь.

Войдя в лабораторию, он увидел спящего на сене Омеро, заметил погасший огонь, тигель, в котором осталась лишь черная масса, напоминавшая болотный ил, — плачевный результат своих опытов.

— Омеро, снова ты погубил мои усилия, — пробормотал Фабрицио. — Знаю, ты здесь лишь затем, чтобы испытывать мое терпение. И я благодарен тебе за это.

Священник посмотрел на Омеро сперва с покорностью, затем выражение лица его смягчилось, в нем промелькнула нежность. Слуга улыбался во сне.

Как вернуть человека с порога смерти

За год с небольшим до этого в городе Кремоне тихой ночью падре Фабрицио лежал в постели и слушал шум падающего дождя. В другом конце комнаты громко и размеренно храпел Омеро. В комнату проникла сырость ранней весны. Дон Фабрицио размышлял о том, сколько еще будет лить дождь и прекратится ли он когда-нибудь. Он вспомнил о Ное и его ковчеге и представил себе, как смывает его собственный дом.

Размышляя об этом, он услышал робкий стук в дверь. Фабрицио решил, что ему это, вероятно, приснилось, но в тот же миг стук повторился. Робкий, но настойчивый.

Поднявшись, падре подошел к камину и зажег лампу от горящей лучины. Стук раздался снова. Фабрицио шаркая пошел к двери и распахнул ее навстречу промозглой ночи. Пламя дрожало. Он поднял лампу, отвел руку в сторону и всмотрелся в темноту. В узкий круг света медленно вступила старуха. Ее обмотанная шарфом голова качнулась.

— Дон Фабрицио?

Нелегко было заставить женщину говорить, но Камбьяти удалось узнать, что жила она одна в хижине у реки. В ту самую ночь старуха слышала, как по дороге приближается телега. Она ожидала, что та проедет мимо, и удивилась, когда телега остановилась неподалеку. Из-за двери она слышала, как что-то волокли в заросли тростника у реки. В темноте ничего не было видно, но когда телега уехала, женщина пошла посмотреть. И нашла их.

Она взглянула в глаза священнику и быстро опустила взгляд на мокрую землю.

— Тела двух мужчин.

— Живых?

Она пожала плечами.

— Идемте. Я покажу, где они.

Он оделся и последовал за ней в ночи.

Спустя полчаса священник и старуха пришли к реке. На миг женщина растерялась, но затем заметила место, где тростник был примят, и указала на него.

— Там, — прошептала она.

Камбьяти подошел ближе. Стоя по щиколотку в холодной воде, он смотрел тела, погруженные в солоноватую воду. Он подошел к первому мужчине и приподнял его голову, которая была закинута назад и утопала в луже бурой воды. Приблизив лицо к лицу мужчины, он увидел, что кожа покрыта гнойниками. Падре решил, что мужчина стар и, без сомнения, мертв.

Камбьяти повернулся ко второму. Этот моложе, но лицо также покрыто гнойниками. Священник не мог определить, дышит ли он. Потряс. Ничего. Старуха стояла поодаль и смотрела. Он поднял веки. Никаких признаков жизни. Ничего. Фабрицио задумался. В том, что первый мертв, он не сомневался, а в отношении этого уверенности не испытывал. Жестом попросив крестьянку отвернуться, он стянул с мужчины штаны и отвел в сторону гениталии. Сжав кулак, священник изо всех сил ударил лежащего в промежность.

— М-м-м! — промычал несчастный, глаза его широко раскрылись.

Взвалив мужчину на плечо, падре поблагодарил старуху и направился обратно в город. Губы его шептали молитвы за мертвого, оставленного позади, и за живого, которого он нес теперь на спине, как мешок картошки. За того, кто уже шагнул одной ногой в страну мертвых.

Дома он уложил юношу на свою кровать. Тот на мгновение проснулся, но снова погрузился в забытье и не приходил в себя. С помощью сонного Омеро священник снял с мужчины одежду и осмотрел его. Все тело с головы до пят было покрыто мокнущими язвами. Камбьяти знал, что это не чума, но не мог определить болезнь. Он тщательно обмыл больного, обработал его мазью, надеясь, что она поможет, и уснул на каменном полу возле кровати.

Две недели Фабрицио поил больного и обрабатывал его кожу разными травами. Падре кормил его с ложечки жидким бульоном, остужал, когда у того был жар, и согревал при ознобе. День и ночь он присматривал за юношей и молился за него.

Однажды утром незнакомец пришел в себя, открыл глаза и взглянул на него ясным взглядом:

— Падре, полагаю, вы спасли меня. Вернули оттуда, где все уже было готово к моей встрече. Я должен вас поблагодарить.

— Пустяки, — ответил священник. — Как тебя зовут?

— Меня зовут Родольфо.

— Расскажи, что случилось. Кто и почему бросил тебя умирать в тростнике?

Родольфо отвернул к окну покрытое оспинами лицо.

— Мой брат. Много лет он мечтал заполучить хозяйство нашего отца. Я самый старший, и вскоре оно досталось бы мне. Ведь наш отец очень стар. Я сказал брату, что он может оставить землю себе, я не крестьянин. Меня влекут странствия. Но он мне не верил, всегда говорил, что я вернусь и потребую свое. Очень этого боялся. Думаю, он втайне обрадовался, когда мы с отцом заболели. Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться, когда он тащил нас в повозку. И мой отец… отец, где он?

— Отправился к Господу, сын мой. Он умер в зарослях тростника, где вас бросили.

Больной снова смотрел в окно, где все было залито сиянием апрельского солнца.

— Понимаю.

— А теперь отдыхать. Отдыхать. Я принесу тебе супу.

День спустя Родольфо стоял в дверях, собираясь уходить.

— Куда ты пойдешь?

— Для начала отомщу за смерть отца.

— Нет! Ты не должен этого делать.

— Отомщу!

— Я не для того тебя вылечил. — Фабрицио качал головой. На строгом лице его читалась боль. — Нет, не для того я тебя вылечил. Ты не должен убивать. Я вылечил тебя, и ты можешь начать другую жизнь.

— Падре, исцеление — дар. Вручаешь его, и он больше тебе не принадлежит.

Кандидат ищет средство от бесплодия

Вскоре после случая с Родольфо, которого с тех пор прозвали «Человеком тростника», герцогиня впервые пришла к Дону Фабрицио поговорить о своей беде. Ее сопровождала, склонив голову, пожилая круглощекая служанка. Герцогиня пришла к дому священника поздним весенним вечером. На ней был длинный плащ, капюшон накинут на голову. Сначала Фабрицио не понял, кто мог пожаловать в такое время, но когда она вошла в дом и сняла капюшон, ему показалось, что яркое весеннее солнце вспыхнуло на небосклоне.

— Герцогиня? Что вы делаете на улице в столь поздний час? — Он подвинул стул к своему грубому столу. — Присядьте. Прошу вас.

Герцогиня села. Сияющие глаза ее были печальны. В замешательстве она прикусила губу, прежде чем заговорить.

— Это непросто. Вы знаете, Дон Фабрицио, что три года назад я вышла замуж.

— Да?

Он слушал, но мысленно уже рисовал ее лицо, нанося легкие штрихи углем на белый лист бумаги.

— Но… все девушки, что вышли замуж в том же году, уже подарили мужьям по ребенку. Все, кроме меня.

— Ах.

— Боюсь, мой муж потеряет терпение. Он хочет сына. Я хочу сына.

— А дочь подойдет?

— Да, конечно. — Глаза ее наполнились слезами. — Дон Фабрицио, я знаю, вы готовите микстуры и смеси от многих недугов. Может быть, вы могли бы мне помочь?

— Могу попытаться, — улыбнулся он. — А что, если беда не в вас, а в вашем муже?

Служанка ахнула и прикрыла рот рукой.

— Нет. Думаю, нет, — ответила герцогиня. — Его… орган работает нормально. Мы как добрые христиане исполняли свой долг, пытаясь зачать ребенка.

— Сложная проблема. Я не слишком преуспел в этой области в прошлом, но, как и сказал, постараюсь.

— Спасибо, Дон Фабрицио. Я навсегда перед вами в долгу. Я пришлю служанку за средством, когда оно будет готово.

— Завтра, к вечеру.

В течение следующих двенадцати месяцев Фабрицио приготовил для герцогини четыре снадобья, изменяя состав в зависимости от времени года. Каждое на вкус отвратительнее предыдущего. И с каждой неудачей герцогиня становилась все печальнее и, как ни странно, еще красивее. Однако чрево ее оставалось бесплодным. Священник постоянно видел ее на площади вместе с герцогом, по воскресеньям в соборе, где Дон Фабрицио стоял в дверях, приветствуя прихожан. Всякий раз, встретившись с ним взглядом, герцогиня чуть заметно качала головой, чтобы показать, что последнее снадобье не подействовало.

Она снова пришла в дом священника.

— Дон Фабрицио, мы ничего не можем сделать?

— Можем только продолжать попытки, дитя мое.

Она покачала головой:

— Могу я как-нибудь вас вознаградить? Знаю, у нас не получилось, но, уверена, моей вины здесь больше, чем вашей.

— Нет, не вините себя. — Он умолк, размышляя. — Кое-что могло бы некоторым образом послужить наградой. Я хотел бы нарисовать вас. Меня просили нарисовать фигуру святой Люции. Я хотел бы взять вас в качестве модели. Начать придется с множества набросков вашего лица. Это возможно?

— Да, конечно, Дон Фабрицио. Уверена, муж не станет возражать. Он так вас любит и не раз говорил, как восхищается изображением Богородицы вашей кисти в соборе.

Фабрицио уже держал в руке уголь и рисовал ее лицо. Герцогиня сидела перед ним, взгляд ясный и печальный. Его сердце отчаянно трепетало, словно птица, запертая в груди.

Отражение в луже

То, что находится вверху, аналогично тому, что находится внизу, — говорили древние звездочеты.

Высоко в небе комета описала дугу, и с огромного расстояния ее влияние сказывалось едва уловимо, в самых укромных уголках сердца. Не то чтобы комета ускорила события этой истории, ведь движение небесных тел не управляет судьбами, а лишь является идеальным отражением земных происшествий.

Комета повлияла на жителей Кремоны и их деяния, высветив их подобно тому, как в особенно ясную ночь можно читать карту звездного неба при свете звезд.

Секунду назад все было как обычно, но к тому времени, когда нога Фабрицио Камбьяти перешагнула лужу, все изменилось.

После внезапного ливня он шел через главную площадь, направляясь к собору. Дождь закончился так же быстро, как начался. Выглянуло солнце. Фабрицио посмотрел на часы и заметил, что было три часа дня.

Подойдя к собору, священник шагнул через лужу. Посреди длинного шага он глянул вниз и увидел круглое окно собора, отображенное как в зеркале. Луч солнечного света отскочил от окна, отразился в луже и попал ему в глаз. Все словно замедлилось, сделавшись необычно ясным и отчетливым. Эти простые события произошли, казалось бы, друг за другом, но, как выяснилось, случились одновременно.

Увидев окно и свет, падре также заметил в луже свое лицо, закрывшее отражение окна. Затем отражение и весь мир вокруг затопил поток света, поток сияющей материи. Свет был насыщенным и осмысленным, прежде ему ничего подобного встречать не доводилось. И Фабрицио чувствовал, что наконец-то узнает то, что знал всегда. Словно он разом оказался в любой точке света, словно мир больше не вращался вокруг него, а средоточие мира было повсюду. И все же он четко различал цвета и звуки вокруг себя. Через площадь вели лошадь. Цокот копыт по булыжной мостовой отдавался величественными раскатами. Телега грохотала, словно целая тысяча телег. Ласточка, взлетевшая по дуге до середины башни, заглянула ему в глаза, узнав и признав священника. Мельчайшая красная точка на спине летящего по воздуху жука виделась закрученным лучом света. И каждая деталь была значительна не по какой-то внешней причине, а сама по себе.

Позже, обдумывая все это, Фабрицио представлял себе увиденное слоями. Первый слой—залитое солнцем небо на дне лужи, сверху следующий — отражение круглого окна, и поверх — его собственное лицо. Следующим слоем, в мире над лужей, снова было его лицо. Затем настоящее окно и залитое солнцем небо.

На самом деле нога священника так и не переступила через лужу. Тотчас он почувствовал, будто плывет в нескольких дюймах над булыжной мостовой. Фабрицио перенесся через лужу. Сознание было ясным и чистым, как у ребенка, только что рожденного на свет. Теперь он поднялся на пять дюймов над землей. Священник обвел взглядом площадь. Вокруг несколько человек — два торговца заняты беседой, старуха идет по своим делам, трое ребятишек играют в пятнашки. Его никто не заметил. Тем не менее Фабрицио чувствовал себя весьма неуютно. Он мог шагнуть вперед, как если бы стоял на твердой почве, но неудержимо поднимался вверх. Пробравшись на узкую дорожку между собором и крестильней, он направился к своему домику, держась за каменную стену и стараясь по возможности оставаться в тени. Он передвигался медленно и осторожно, чтобы не подниматься еще выше.

Вернувшись домой, он поздоровался с Омеро.

— Вы светитесь. Почему это вы светитесь? — спросил Омеро при виде священника. — И вы вроде слишком высокий. Может, сунули палец в свое алхимическое варево, а потом лизнули его, не подумав?

— Нет, насколько я помню. Не знаю точно, что произошло. Вспышка света, когда я шагал через лужу, а потом это.

Он показал, что все еще парит в пяти дюймах над полом, держась при этом за стол, чтобы не подниматься выше.

— Святой Павел на пути в Дамаск. Вспышка света и тому подобное. Бывает. — Омеро пожал плечами.

— Интересно, сколько это продлится и пройдет ли?

— Не сомневайтесь. А пока я привяжу к вашей ноге веревку, когда выйдем из дома, чтобы не улетели в небеса.

— Но люди удивятся…

— Сначала многие не заметят. А заметят — так вашей репутации оно только на пользу. Они уже думают, что вы святой. Слепые и немощные станут толпиться у дверей. В любое время дня и ночи, вот что я вам скажу.

— Да, но как мне не воспарить к потолку, когда я попробую уснуть?

Омеро секунду подумал и заявил:

— Я положу книги из библиотеки вам на грудь, для веса. Пусть, наконец, приносят пользу.

— А если не смогу уснуть, будет, по крайней мере, что читать. Я дам тебе список книг, которые нужны. Обязательно возьми ту «Книгу тайны тайн» араба Аль-Рази. Мои алхимические опыты проходят чрезвычайно успешно, чувствую, я близко подобрался к открытию философского камня. Возможно, у араба найдутся полезные советы. Да, еще возьми «Трактаты» Филельфо и «Жизнеописания философов», Библию, конечно, и «Трактаты» Филельфо…

— Вы это говорили. Два раза назвали «Трактаты» Филельфо.

— Да? Возможно, у меня две книги? У меня две книги? Интересно…

Омеро недоверчиво покачал головой.

Так продолжалось неделю, затем Фабрицио вернулся на землю.

— Видишь ли, я не святой, — пытался он объяснить Омеро, — я не вознесусь и не стану ни архангелом, ни даже ангелом. Я должен вернуться на землю и сделаться всецело человеком, полностью человеком. Другого пути нет.

Прежде чем Фабрицио вернулся на землю, несколько человек заметили, как он парит. Пошла молва. Всю неделю к дому приходили дети и, к ужасу Омеро, пели: «Эй, Дон Фабрицио, скорее выходи. Как тучка плыви, как птица лети».

Время от времени, когда ватага детей, устав ждать, становилась назойливой, Омеро привязывал веревку к ноге дона Фабрицио, и они вместе шли вдоль по улице и обратно. Следом вприпрыжку бежали дети, смеялись и хлопали в ладоши. Омеро шагал с хмурым выражением лица.

— Хватит с вас, бегом домой, — говорил Омеро детям, когда они с Фабрицио возвращались к двери своего дома. — Что тут, по-вашему, цирк или театр? Он не святой, слышите? Он меня бьет!

Затем он показывал детям язык, они показывали ему языки в ответ и убегали.

Красная настойка неизвестного состава

Однажды, некоторое время спустя после появления на площади актеров и вскорости после описанных странных событий, священник поднял взгляд от рабочего стола, только что в своих бесконечных поисках философского камня добавив дозу толченой солянки, отмеренную половинкой скорлупы щегольего яйца, в железный котел. В дверях лаборатории стоял Омеро, за ним виднелась высокая фигура.

— Ваше высокопреосвященство, — с издевкой сказал Омеро, — к вам посетитель.

Фабрицио метнул в него испепеляющий взгляд, прежде чем заметил, что посетителем был его друг, скрипичный мастер.

— Никколо, входи, входи.

После приветствий Никколо перешел к делу:

— Десять лет назад мне попался великолепного качества еловый брус. Ель из долины Врембана. Все эти годы я ее выдерживал. Она прекрасного красноватого оттенка, я хотел бы его полнее подчеркнуть. Можешь посоветовать, какой пигмент добавить в лак?

Фабрицио на секунду задумался. Осмотрел склянки и бутылки на полках. Вытянул руку и выхватил стеклянный флакон.

— Этот я совсем недавно приобрел у шарлатанов на площади. Очевидно, афродизиак. Цвет, как видишь, темно-красный. У меня пока не было времени определить содержимое.

Он вручил Никколо флакон.

Никколо посмотрел сквозь него на свет, проникающий через окно, и кивнул.

— Подходящий цвет?

— Еще бы. Безупречный.

— Для начала добавь в лак одну каплю. Полагаю, экстракт легко в нем разойдется.

— Понял.

— Я отолью тебе немного. — Священник достал с полки пустой флакон и открыл его.

Омеро, слушавший разговор, попытался получше разглядеть состав. Он потянул носом в его направлении.

— Омеро, по-моему, на улице лежат дрова, которые нужно сложить в поленницу, не так ли? Не те ли это дрова, которые я просил сложить вчера и днем раньше? Теперь самое время выполнить это несложное задание. Я не требую от тебя многого. Это доставит мне большое удовольствие. Ты знаешь, я человек очень терпеливый, но когда мое терпение иссякает…

Омеро ринулся к двери.

Дон Фабрицио запечатал маленький флакон пробкой и передал скрипичному мастеру. Тот опустил склянку в карман. «Спасибо» тянулось за Никколо словно след, когда он поспешно исчез за дверью.

Цветок художника

Несколько недель спустя, когда теплый солнечный свет заливал лабораторию, Фабрицио возился за своим верстаком.

— Омеро, сбегай в мастерскую Никколо и домой к герцогине и попроси их встретиться со мной в монастыре Святой Лючии. День необыкновенно хорош. Мы можем поработать над портретом святой Агаты. Пусть Никколо захватит скрипку, герцогиню нужно развлечь. Он мне понадобится на целый день.

Фабрицио стоял в задумчивости перед коллекцией пузырьков и кистей, держа в руке деревянное ведро. Он бросил в него несколько кистей.

— Теперь красители. Ага, вот он. Ляпис-лазурь, azzurro transmarino, цветок художника. Странно, что Омеро не продал его за моей спиной.

Он положил этот и другие красители в ведро и поспешил в монастырь. Во время пути перед ним плыло лицо герцогини. Фабрицио много дней всматривался в него, работая над картиной, и теперь это дивное видение часто его посещало. Он знал, что силой воли молодая женщина не уступает своему мужу. В городе герцога боялись за его нрав, но Фабрицио не сомневался, что герцогиня могла с ним в этом смысле потягаться. Она происходила из знатной семьи, где помимо нее было шестеро братьев. Как единственной дочери, ей очень рано пришлось научиться стоять за себя. Падре свернул за угол и подошел к монастырю. Более трех лет брака без потомства. Люди начинают судачить, а я потерпел полный провал. Я со своими снадобьями преуспел лишь в том, что даю ей ложные надежды.

В монастыре равнодушная монахиня с прямой спиной провела священника во двор. Герцогиня и Никколо уже ждали его там.

— Приветствую вас. Разве не чудесный день для нашего дела? Праздник святого Луки.

— Как кстати, — произнесла герцогиня. — Святой покровитель живописцев.

— И лекарей, — добавил скрипичный мастер.

— И мясников, — заметил Дон Фабрицио. — Его символ — бык. Святого Луку часто изображают рисующим Мадонну, вы знали об этом? Но нам пора начинать.

Он обернулся к герцогине:

— Вы объяснили Никколо, зачем я попросил его прийти?

— Нет. Мы только прибыли.

Она осторожно присела на скамеечку, расправляя юбки, а Никколо уселся на край каменного фонтана.

— Вижу, друг мой, ты принес скрипку. Я должен объяснить. Вот портрет, над которым я работаю. — Фабрицио показал на недописанную картину на стене двора. — Наша бедная госпожа позировала мне целых пять дней. Чем дальше, тем печальнее становилось ее лицо. Конечно, так не пойдет. Мне нужен необыкновенный взгляд, словно из глаз льется свет. Не мог бы ты поиграть на скрипке, пока герцогиня позирует, чтобы ее подбодрить?

— Я не стану позировать еще один день без развлечений, — заявила она.

— Да, да, моя госпожа, мы понимаем. — И обратился к Никколо: — Ты будешь щедро вознагражден, друг мой, как только монастырь заплатит за работу. Приятный получится день, тебе не кажется?

— Увидим, — кивнул Никколо. — Лучше бы остаться в мастерской, но я все равно жду следующего заказа.

Он взял скрипку и прижал ее подбородком.

— Я ждал возможности дать тебе послушать, как звучит мой последний инструмент. Думаю, это самая лучшая моя работа. Такая скрипка заставит позабыть о времени и поддаться любви. Я смешал лак с красителем, что ты мне дал. Он творит чудеса.

— В самом деле, чудесно. — Фабрицио рассматривал скрипку. — Позволь взглянуть.

Держа инструмент одной рукой под гриф, а другой под корпус, словно младенца, Никколо передал его священнику. Фабрицио взял его точно так же.

— Чудесный цвет. И она как будто легче воздуха.

Его друг согласился:

— Великая скрипка не весит ничего. Не больше горсти розовых лепестков. Скверно сыгранная нота куда тяжелее. Когда тебе дают скрипку, трудно ощутить ее присутствие, понять, что уже держишь ее. Кажется, будто идеальная скрипка парит в воздухе сама по себе и сама играет, как во сне. Музыка словно предсуществует в теле скрипки, а голос ее говорит с нами чистотой, ясностью и сокровенностью наших мыслей.

— В самом деле. — Фабрицио возвратил скрипку.

Никколо принял ее и несколько секунд настраивал, водя смычком по струнам. Закончив, он прижал скрипку подбородком и поднял смычок. Мгновение тишины, прежде чем Никколо заиграл.

Фабрицио нравились эти краткие заминки, немые паузы перед напором, перед каскадом музыки. Перерыв перед чем-то чудесным, преувеличенная пустота на грани неведомого, еще не существующего, того, что вот-вот появится. Неподвижная герцогиня была прекрасна — сияющая кожа, умиротворенное выражение лица. Священник смотрел на краски, разложенные перед ним, на кисть из тончайших шерстинок норки, которую держал в руке. Лизнув кисть, он макнул ее в ляпис-лазурь и сквозь безмолвие понес к портрету. Солнечный луч упал на каплю краски на кончике кисти.

За миг до того, как Фабрицио коснулся полотна, Никколо начал играть печальное, невероятно красивое адажио. Музыка текла со струн, как холодный горный ручей, как река По весной — совершенно гладко, без помех. Фабрицио остановился и смотрел на друга. Тот, закрыв глаза, вслушивался в свою музыку словно издалека, словно двор разросся до немыслимых размеров. Герцогиня тоже смотрела, не в силах усидеть в одной позе. Глаза ее наполнились слезами, и вот они уже потекли по щекам. Фабрицио был потрясен. Он ничего не говорил, не рисовал, просто стоял и смотрел, умиротворенный звуками, которые словно бы текли волнами из его собственного сердца. Ему вспомнились слова Никколо: «Скрипка заставляет человека влюбиться».

«Влюбиться во что? — подумал священник. — В музыку или в нечто иное?»

Через некоторое время герцогиня снова приняла прежнюю позу. Фабрицио вздохнул и начал писать. Никколо продолжал играть, несмотря на маленькую птичку. Скрипач пытался отогнать ее кончиком смычка, но она снова и снова присаживалась на край скрипки. Никколо прекратил играть и рассмеялся:

— Маленькая птичка считает, что я ее превзошел.

— Прекрасный голос у этой скрипки.

— Да, — согласилась герцогиня, не глядя на мастера. — Я попрошу мужа купить ее у вас.

— Расскажи про нее. Отчего она поет так нежно?

Фабрицио прекратил писать и ждал, держа кисть перед собой.

— Должно быть, твой эликсир, подмешанный в лак. Афродизиак, что ты купил у актера на площади.

— Думаю, нет. Сомневаюсь, что эликсир обладает такой силой. Но скрипка действительно волшебная. Почему?

Никколо секунду подумал.

— Да, у нее особый звук, не такой, как у всех, что я когда-либо делал. Думаю, тому есть несколько причин. Некоторые я могу объяснить, о других не имею представления. Помню, как нашел в Доломитах ель, из которой она сделана. Больше десяти лет назад.

Герцогиня повернулась на скамеечке, чтобы послушать рассказ.

— Древнее дерево на краю обрыва. Я услышал, как ветер поет в ветвях ели, прежде чем увидел ее. Она была скручена и согнута, как старик. В другое время я бы и не подумал рубить такое дерево. То был… странный момент… декабрьское новолуние, я всегда рублю деревья в это время. И в тот день, должно быть, случилось солнечное затмение, воздух сделался неподвижен, свет начал меркнуть. Когда стемнело, соловей, перепутавший время дня, сел на дерево и начал петь. Пение в морозном воздухе звучало удивительно, ясно и резко. Затем вышло солнце, птица улетела, и я срубил дерево.

Древесина оказалась такой жесткой и непригодной для обработки, что большую часть я не смог использовать. Но один брус мне получить удалось, его я, как обычно, выдерживал десять лет и наконец-то недавно использовал, создав эту скрипку.

Он держал инструмент наготове.

— Хотите послушать еще?

— Прошу вас, — кивнула герцогиня.

Никколо еще час играл адажио, одно за другим, прекрасные и печальные, способные растопить сердце мраморного святого. Затем он сообщил, что пойдет домой.

После ухода мастера Фабрицио еще некоторое время работал над полотном, а затем опустил кисть.

— На сегодня все?

— Да.

Герцогиня поднялась и прошлась по двору, поворачивая голову и растирая шею. Она встала за спиной священника, который, сидя на высоком тростниковом стуле, разглядывал портрет. Он услышал, как зашелестели ее длинные юбки, когда она стала удаляться. Вот она остановилась.

Фабрицио прислушивался, глядя на картину, но не оборачивался.

Он слышал, как герцогиня подошла снова, слышал шорох ее одежды, чувствовал ее присутствие. Встав за спиной священника, она положила левую руку на его правое плечо.

Падре наклонил голову. Он так и не обернулся, чтобы взглянуть на нее.

Вокруг стояла неестественная тишина, словно вот-вот должно было что-то случиться. Фабрицио только притворялся, будто рассматривает картину. Он слышал рядом ее дыхание, ощущал ее нежный запах. Она наклонилась и шепнула ему на ухо:

— Думаю, мне пора.

— Да.

Фармакопея Фабрицио Камбьяти

Фабрицио поднес к глазам флакон, купленный у актера на площади, и встряхнул его, глядя, как содержимое закрутилось воронкой. Настойка, безусловно, обогатила цвет скрипки Никколо. Он не припоминал ни подобного оттенка, ни насыщенности. Долгое время он рассматривал содержимое, пытаясь проникнуть в его природу, понять его сущность с помощью одного только взгляда. Это был первый шаг в изучении эликсира.

Дон Фабрицио хорошо разбирался в своих припарках, притирках и мазях. Он всю жизнь изучал их, экспериментировал с ними, ибо получал удовольствие от процесса познания. В то же время он чувствовал, что до философского камня, исцеляющего все недуги человечества — умственные, телесные и душевные, — рукой подать. Эликсиры и микстуры его интересовали лишь постольку, поскольку позволяли врачевать разнообразные болезни жителей Кремоны и ее окрестностей. Чужая боль трогала священника, не давала оставаться равнодушным. Несправедливость мироустройства заставляла его глаза наполняться слезами, у него перехватывало дыхание, если при нем кто-то бил собаку. Однажды в юности Фабрицио видел, как на площади в драке зарезали человека, и взгляд умирающего, в котором смешались испуг, недоумение, ужас, до сих пор преследовал его.

На полке над лабораторным столом выстроились в ряд сотни стеклянных пузырьков и флаконов, саше и мешочков. Фабрицио помнил запах и содержимое каждого — любого из тысяч растений, цветков, масел, уксусов, минералов, жиров и восков и прочих составляющих его личной фармакопеи.

Он знал, какие травы добавить в телячий, гусиный, свиной, бараний, змеиный жир или в жир слизня, чтобы получить дурно пахнущие, но легко втираемые целебные мази. Какие добавить в уксус для лечения укусов, ожогов, кожных болезней и кашля. Какие смешать с миндальным и лавровым маслом или с маслом грецкого ореха для получения притираний с приятным запахом. Что подмешать в молоко или воду, чтобы сварить настойку. Под столом в десятках корзин он держал сушеный помет животных — кроликов, ящериц, коз и белок. Он знал, из каких растений, добавленных в красное или белое вино, получаются противоядия, средства от паразитов и сердечных болезней. Он узнал, как смешивать травы с медом и водой, чтобы получить гидромель для лечения жара, и как с помощью меда, уксуса и морской соли приготавливать окси-мель от змеиных укусов. Он собирал дождевую воду в разное время года и варил виноградный сок от кашля и лихорадки. Он хранил гамамелис для прикладывания к ранам и немного древней эфедры из Китая для лечения болезней глаз. Болезней и страданий несметное множество. Фабрицио чувствовал, что единственный способ ослабить их силу — противопоставить им сотни тысяч лекарств, его собственный набор всевозможных снадобий.

При каждой возможности Фабрицио старался расширить свои познания о компонентах лекарств, одержимый, как бывает одержим ученый-филолог поиском давно забытых этимонов. Он знал, что многие его предшественники порой терпели неудачи. Знал, например, что нельзя использовать толченый жемчуг от кишечных болезней, как это делалось в прежние века. Однако в мудрости своей он не притворялся, подобно некоторым целителям, будто знает все. Фабрицио понимал, что не гордыня поможет найти философский камень, а лишь сочетание удачи, упорного труда, смирения и, возможно, небольшая помощь звезд.

Все еще держа перед глазами пузырек, купленный у актера, он понял, что его острого зрения недостаточно. Однако понюхав его пару раз, можно будет распознать ингредиенты, если только в нем нет чего-либо совершенно незнакомого. Изредка оказывалось, что мазь или экзотическая приправа, прибывшая с Востока через Венецию или из Африки, содержит загадочный эфир или неизвестную ему смолу.

Прежде чем понюхать, священник применил проверенный временем способ греческих целителей, помешав содержимое безымянным пальцем левой руки. От пальца к сердцу идет «вена любви». Если состав ядовит, доктор почувствует это сердцем, прежде чем даст дозу пациенту. Он слегка удивился покалыванию в груди. Но оно не казалось неприятным, — это было скорее сладостное ощущение, словно он вдруг преисполнился радости. Вынув палец из пузырька, он еще больше удивился, почувствовав в нем биение пульса. Фабрицио поднял флакон и глубоко вдохнул полной грудью.

В этот момент священнику показалось, что он слышит едва различимый звук, словно смычком водят по струнам скрипки. Звук не проникал через уши, а слышался глубоко в груди, невесомое глиссандо еле слышно звучало в нем самом.

Затем на него хлынула лавина запахов. Здесь присутствовали традиционные компоненты обычных афродизиаков, набор трав — сладких и горьких, как сама любовь. Явно выделялся тмин, базилик, душистая гвоздика, мята, толика чеснока, крапива, шишковатый корень имбиря, порей (употреблявшийся не столько из-за своих свойств, сколько из-за внешнего вида), валериана, любисток, мальва, календула — исцелявшая также всевозможные укусы, — мускат, редька, немного ночной фиалки, шафран, горчица, шалфей, чабер садовый. Возможно, даже чуть-чуть высушенного пениса тигра из Китая. Фабрицио подумал, что составитель снадобья постарался не упустить ни единого из возможных афродизиаков. Конечно, будучи алхимиком и травником, он знал, что многое зависит от процесса дистилляции. Список ингредиентов был просто списком ингредиентов.

Священник замер. Есть здесь нечто мне незнакомое. Запах одного ингредиента я не встречал ни разу за всю жизнь. Он прекрасен, головокружительно прекрасен. Запах слегка дурманил, и его снова охватило ощущение, будто сердце его переполнено.

Фабрицио еще раз понюхал эликсир, закружилась голова. Совершенно невозможно устоять. Что это? Я должен узнать. Он поднес флакон к губам, сделал глоток, содрогнулся и потряс головой. Немыслимо горький. Он закрыл глаза. В груди снова зазвучал неописуемо тихий голос скрипки. Казалось, его источник не только внутри, но и высоко в небесах. Словно он слышал невероятный звук вращения звезд, планет и иных светил, звук падающей звезды, самой яркой звезды, и невидимой кометы. Эта музыка, непостижимо сокровенная и непостижимо далекая одновременно, перемещалась, закручивалась дугой. Мелодия легчайшего движения через вселенную, мелодия потока света, сияющего, яркого, ясного и лучистого.

Женщина в отчаянии

Той же ночью герцогиня, лежа в постели, прислушивалась к стуку дождевых капель по крыше замка. Дождь скорее не лил, а накрапывал. Унылые низкие тучи укрывали пропитанный туманом город. Рядом похрапывал погруженный в глубокий сон герцог. В тот вечер они трижды предавались любви, отчасти подстегиваемые желанием произвести на свет дитя, отчасти благодаря принятой герцогом дозе афродизиака, купленного им у актеров. В третий раз он уговорил ее тоже попробовать снадобье.

— Вдруг это поможет. Я имею в виду, в наших попытках. Вдруг в этом пузырьке заключен крохотный джинн в виде нашего ребенка. Вдруг это высвободит в тебе что-то, даст плодородную почву моему семени. Давай попытаемся.

Так или иначе, любовный эликсир сделал свое дело. Герцог стал ненасытным, и она тоже. Но к их любви было подмешано отчаяние, которое, похоже, начало отравлять ее. Кроме того, герцогиня не могла не замечать, что он винит в их бездетности именно ее.

Она и сама винила себя. Глаза наполнялись слезами, стоило ей подумать о своей неспособности подарить герцогу ребенка, несмотря на все отвары, которыми целый год снабжал ее Дон Фабрицио. Ничего не помогало. Они лишь вызывали желудочное расстройство и лишали аппетита. И теперь, когда они соединялись на супружеском ложе, во взгляде герцога проскальзывали гнев и отчаяние.

Она слушала звук дождя, глаза ее были открыты, подушка намокла. Этот размеренный звук словно выражал всю скорбь мира и ее сердца. Скорбь терзала ее, и герцогине казалось, что если она не станет сдерживаться, поток ее слез превратится в полноводную реку. Эликсир между тем продолжал действовать. Покалывание расходилось изнутри к рукам и ногам, сердце стучало. Встав с кровати, она подошла к окну, выглянула на улицу и решила, что, несмотря на погоду, прогулка — единственный способ противостоять силе снадобья.

Герцогиня накинула длинный плащ с капюшоном, проскользнула мимо спящего стражника и почувствовала, что действие афродизиака вновь усиливается. И вдруг она различила музыку. Музыка звучала все время, но так слабо, что прежде она не замечала ее. Далекая, незнакомая музыка. Манящая. Музыка небес. Опустив капюшон, герцогиня быстро направилась к центральной площади Кремоны.

Плач скрипки

В то время как Фабрицио брел по улице, прикрывая голову капюшоном сутаны, небеса, казалось, прямо-таки опустились на город. Влага проникла во все укромные щелочки и уголки Кремоны. Дымка дождя, капли тумана, густая пелена, укрывшая стены домов и церквей. Она проникла в дома, сделала водянистыми плоды, размочила рис и муку, пропитала влагой гобелены на стенах замка, любовников в постелях, ресницы и волосы спящих детей.

Остановившись, Фабрицио не сразу понял, что идет дождь. Он почувствовал каплю, упавшую на шею под волосами. Капля скатилась за ворот и подобно холодному пальцу скользнула вдоль позвоночника вниз и на его подпоясанной талии впиталась в одежду.

В голове священника по-прежнему звучал далекий голос скрипки, но теперь он стал громче. Фабрицио искал источник этой неописуемой музыки, уверенный, что он находится не в его душе, а в какой-нибудь мастерской или гостиной неподалеку. Звук полностью пленил его, подобно наркотику.

Словно луч, упавший на поверхность воды, мелодия проникла в глубину его сердца и прошла насквозь.

Он шел дальше. Туман заполнял его глаза, уши, мысли и мечты. Он пропитывал старые скрипки, надежно спрятанные в футлярах, и новые, свежие, только сделанные. Пробрался к облаткам для святого причастия, слегка разбавил вино в церкви и таверне. Пропитал саму историю, словно дождь шел всегда и солнце не появлялось со времен этрусков.

Туман осел на мраморе собора, увлажняя склепы и останки в них, омыл лики святых на фасаде собора и проник в полую статую пророка Исайи, вытекая из глазниц, словно пророк плакал обо всех заблудших душах в мире. Он просочился в святые мощи в кремонском соборе и разбавил драгоценную кровь Христову, святыню собора соседней Мантуи.

Дон Фабрицио припомнил, как зашлось у него сердце, когда он попробовал эликсир. Горький. Горше чистого экстракта миндаля. Горше белладонны. От малюсенькой капли, скользнувшей по языку в глотку, живот немедленно скрутило. Голова закружилась. Он решил, что ему поможет свежий воздух. Десять минут он стоял у входной двери, задыхаясь от дурноты и слушая неописуемо прекрасную музыку, и вернулся в лабораторию принять противоядие. Священник решил, что без противоядия не обойтись. Музыка была такой изысканной и пленительной, что он бы с радостью дал ей унести себя. Я бы охотно умер с этой музыкой. Позволил бы ей вознести меня в рай. И что-то мне подсказывает, что там же я нашел бы кромешный ад. Фабрицио быстро осмотрел сотни пузырьков на полках. Неверный выбор мог оказаться смертельным, но что-то нужно предпринять, иначе он разлетится на миллион кусочков, подобно каменной статуе архангела Михаила, что годом раньше упала с фасада собора и разбилась на мраморных ступенях.

Священник принял горсть руты душистой и хмеля, запив их водой, но тут же понял, что они недостаточно действенны. В отчаянии попробовал кервель, прогоняющий скверные сны. Никакого эффекта. Что-то посильнее, подобное удару копыта. Ядовитая белена. Может вызвать галлюцинации, иллюзию полета. Он потянулся за беленой, задумался, снова потянулся.

Фабрицио схватил пузырек, наполненный синевато-лиловой жидкостью, вынул пробку и сделал большой глоток. Желудок сжался пружиной, словно выталкивая незваного гостя. Вздохнув, Фабрицио успокоился, зная, что не умрет. До него по-прежнему доносилась музыка, чувственная, чарующая, легкая, как шум апрельского ветра в кронах лимонных деревьев, и в то же время настойчивая и неотвратимая. И он вышел в серую туманную мглу в поисках ее источника.

Дон Фабрицио прошел мимо мастерской Никколо, там было темно и тихо. Никто не играл на скрипке ни здесь, ни в других домах и мастерских, мимо которых он проходил. В соборе и крестильне тоже никого не оказалось. Но восхитительная музыка все так же неистово билась в нем.

Фабрицио остановился на главной площади и уставился на циферблат часов на башне возле собора. Он потер глаза, потряс головой. Четыре стрелки часов вращались вперед и назад, по ходу и против хода времени.

— Музыка, музыка всему виной.

Промокший в тумане насквозь, он смотрел, как стрелки расписных часов двигаются вперед и назад. Удивительным образом их движение совпадало с музыкой.

Он взглянул на свои руки. Это были руки молодого мужчины, чужие или его собственные, но его молодого, такого, каким он был много лет назад. Кровь пульсировала в венах, музыка, несмотря на очарование, болью отдавалась в голове.

В эту секунду свет кометы упал из-за туч длинными нитями, подобными дождевым струям.

На другой стороне площади сквозь туман он различил женщину в капюшоне, кроме них в эту ужасную погоду там не было никого. Она торопливо свернула в переулок. Краем глаза священник уловил ее движение и двинулся следом. Я не святой, но это безумие. Ноги несли его против воли. Впереди женщина скользнула в еще более узкую и темную улочку. Фабрицио двинулся следом. Когда до женщины оставалось десять шагов, она остановилась и обернулась. Это была герцогиня. Священник подумал, что она необычайно хороша. Герцогиня узнала его и улыбнулась. Казалось, улыбка поднялась из глубин ее существа.

— О, Фабрицио, это вы. — В голосе ее звучала отчаянная мольба. — Я… вы мне не поможете? Прошу вас.

Священник подошел ближе:

— Да, конечно. Что случилось?

— Я сделала нечто ужасное. Я отпила глоток эликсира, что муж купил у актера на площади. Кажется, я схожу с ума. Я много часов ходила по улицам. Я так, так…

— Зачем вы его пили?

Она покачала головой:

— Он попросил. И я видела, сколько радости, сколько удовольствия это доставило ему на нашем… Мне нужно…

Взяв священника за руку и глядя ему прямо в глаза, она увлекла его дальше, в тень галереи.

В этот миг Фабрицио услышал, как еле слышный голос скрипки становится громче и громче. Дождь падал на безлюдную улицу, вода ручьями текла по трещинам в каменной мостовой. Туман проник повсюду, поглотил город целиком, влажный воздух искрился от нависшего напряжения.

Наконец, плач скрипки обернулся чистым слепящим светом.