Возвращение катаров

Воскресенье

— Hi, daddy! How are you? — Дженни бежала по газону дома своей матери к машине.

Долорес наблюдала за ними через занавески, и Хайме помахал ей рукой. Он тосковал по тем временам, когда они все трое были одной семьей. Его бывшая жена не ответила на приветствие или, по крайней мере, он этого не увидел. Этот дом раньше принадлежал им обоим, видеть его снова было грустно. Он вложил в него много времени и иллюзий, ухаживал за ним, надеясь превратить в семейный очаг, и вот теперь это был очаг для другого мужчины.

— Привет, милая, — поздоровался он с дочкой, целуя ее щечку. Она крепко обняла его за шею. — У меня все хорошо, а у тебя?

— Great, daddy! Are we going out today with your boat? Will we see the grandpas?

— Да, дорогая, мы поедем на корабле, и ты увидишься с бабушкой и дедушкой, но говори со мной по-испански, пожалуйста. Ладно?

— All right, daddy! — снова ответила девочка по-английски.

Хайме улыбнулся. День обещал быть прекрасным.

Они провели три часа на паруснике. Ветер был хорошим, и они плавали между пляжами Ньюпорт-Бич и островом Каталина, который возвышался на северном горизонте над легкой дымкой.

Уже порядком проголодавшиеся, они пришвартовались, сели в машину, обогнули берег по высокоскоростной магистрали и добрались до Лагуна-Бич.

Когда они приехали, дедушка поджидал их, ухаживая за садом.

— Grandpa! — закричала Дженни, крепко обнимая Хуана.

Хуану было уже больше семидесяти лет, он был рад увидеть внучку и улыбался в густые белые усы.

— Как поживает моя принцесса?

— Great, grandpa. And you?

— Дженни, Хайме! — Крик, донесшийся из глубины дома, не дал Хуану ответить.

— Grandma! — в свою очередь воскликнула Дженни и побежала обнимать бабушку. Она уже выходила из дома, вытирая руки фартуком.

— Хайме! Как ты поживаешь, сынок? — спросил Хуан у Хайме, пока они обнимались.

— Good, — сказала девочка, нюхая воздух. — We are having кубинский рис. I love it!

— Да, внученька, — сказала бабушка, — я ведь знала, что ты приедешь.

Стоял чудесный день, и они пообедали на заднем дворе дома. Колибри перелетали с цветка на цветок и опускались на маленькие кормушки, которые дедушка Хуан расставил тут и там.

— Grandpa, — сказала Дженни после десерта, — tell me about твоя семья and what happened in your old country. (Расскажи мне о твоей семье и что произошло в твоей далекой стране.)

— Но ведь я тебе об этом уже столько раз рассказывал, — сказал Хуан, стараясь не показать, как он доволен. — Ты уверена, что хочешь послушать эту историю еще раз?

— Да, дедушка, please!

— Я ее знаю наизусть, — сказала бабушка Кармен. — Пойду сварю кофе.

Остальные устроились поудобнее, чтобы сполна насладиться трапезой и старинными историями о другом континенте.

— Я родился весной 1925 года. Цвел миндаль, когда моя мать, Роза-Мария, родила меня на широкой кровати орехового дерева в супружеской спальне нашего дома, расположенного в небольшом селе недалеко от Барселоны. Мой отец, Пер, завалил всю комнату розами из нашего сада и на радостях побежал покупать гаванские сигары всем родственникам, друзьям и клиентам. Он был так взволнован, что чуть не забыл про конфеты и засахаренный миндаль для женщин.

Мое детство счастливо проходило между школой, сельскими улицами, пляжем и магазином, которым управляли мои родители. Между отцом-мечтателем и матерью, которую больше заботили земные и материальные вещи.

Папа часто беседовал с торговыми агентами, приходившими в наш дом, или с клиентами магазина на такие темы, как республика и свобода.

Заботы моей матери были сосредоточены на здоровье домочадцев, учебе детей и оплате счетов. Иногда она посылала меня по мелким поручениям: отнести клиентам заказ или получить с них плату.

«Сынок, ты должен быть честным и трудолюбивым, — говорила она мне. — Плати свои долги, и твое честное слово будет иметь большую цену, чем все деньги мира».

Однажды, возвращаясь с одного из поручений, я встретил отца, когда он выходил из бара. Должно быть, он с кем-то поспорил и выглядел возбужденным.

«Хуан, — сказал он, положив руки мне на плечи и глядя в глаза. — Тебе исполнилось одиннадцать лет, и ты почти взрослый. Пообещай мне, что будешь свободным человеком, не позволишь, чтобы тебя подавляли или унижали, и всегда будешь бороться за свою свободу».

Я удивился этому неожиданному нравоучению и тому, как отец со мной говорил. У него блестели глаза, он жадно ждал моего ответа. Я немного подумал, прежде чем ответить.

«Да, отец. Я тебе это обещаю». — Кончики отцовских усов приподнялись, и улыбка появилась на его лице. Он обнял меня, поцеловал прямо посреди улицы, обхватил за плечи, и мы пошли домой. Отец рассказывал мне о свободе, стране, политике и других вещах, крайне важных для новоиспеченного мужчины, которым я только что стал. С той поры меня стали интересовать политические дебаты, которые заводил мой отец.

Одним июльским утром, уже во время летних каникул, один из товарищей отца вбежал в магазин.

«Пер! — закричал он. — Военные восстали против республики! Идут бои на улицах Барселоны!»

Отец сорвал с себя белый передник, который носил в магазине, бросил его на прилавок и крикнул матери, обеспокоенно смотревшей на него:

«Пойду послушаю радио у аптекаря!»

Я выбежал вслед за отцом и его другом, толком не понимая, что все это значило. Я лишь предчувствовал, что это событие может иметь плохие последствия. Мятеж в Барселоне был подавлен, военные мятежники задержаны народными вооруженными отрядами и полицией. Однако они одержали победу во многих других регионах Испании.

Весь следующий год был ознаменован противоречивыми новостями, слухами, пламенными выступлениями, юноши уходили на фронт, распевая патриотические гимны. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», — так говорил мой отец, и еще много других вещей в том же духе.

Я провел то лето, играя с моими друзьями в войну деревянными винтовками. Но мой брат и я должны были больше, чем раньше, помогать маме в магазине, потому что отец там почти не появлялся.

Однажды, находясь в столовой на первом этаже, мы услышали непривычно горячий спор наших родителей. Когда Роза-Мария спустилась, ее глаза были красными от слез. Она сказала, что я больше не пойду в школу в сентябре, а останусь, чтоб помогать ей в магазине: папа решил уйти на фронт.

«Хуан, я ухожу сражаться за нашу родину и за нашу свободу, — сказал Пер, прощаясь. — Береги своего брата, слушайся маму и молись за меня».

Роза-Мария крепко обняла его. Затем дала ему пшеничный колос, чтобы он хранил его как символ нашего очага. Я взял за руку плачущего брата и почувствовал, как глаза мои затуманились. «Удачи тебе, папа!» — крикнул я, когда грузовик, увозивший моего отца и его товарищей, стоящих в кузове, тронулся в сторону Барселоны.

Я сохранил образ отца, с улыбкой на лице и с ружьем за спиной. Желтый флаг с красными полосками, которые на самом деле символизировали кровь одного древнего героя, развевался на кабине грузовика, над головами добровольцев. Кто-то запел гимн, и мой отец присоединился, махая нам рукой. Мы, провожающие, тоже пели, и я видел, как мама безнадежно бежала за грузовиком, пока тот не скрылся.

Какое-то время мы получали много писем от него, в них он описывал войну так, словно это было скорее веселое приключение. Он писал, что взамен колоса ему хотелось бы подарить Розе-Марии стихи. Поэтому он столько писал.

Отец погиб на берегу реки Эбро, в штыковой атаке.

Его однополчане сказали нам, что Пер был счастливым человеком:

«Он умер свободным, сражаясь за родину и свободу, — объясняли они. — Он никогда не узнает, что мы проиграли эту войну, а его рана болела недолго. Он никогда не узнал унижения поражения, и никто никогда не запрещал ему говорить на родном языке. Он не испытывал голода, не страдал от болезней или в концентрационном лагере. Он не увидел своих товарищей униженными и опозоренными. Тело Пера осталось на берегу реки Эбро. Но мать-река собрала его кровь и бережно оросила ею все поля нашей страны. Потом она отдала ее отцу-морю, смешав ее с кровью героев, которые на протяжении тысячи лет боролись за родину и свободу на берегах Средиземного моря. И море принесло ее на пляж нашего маленького поселка».

Поэтому с тех пор, когда я молился за отца, я всегда шел на берег реки.

Роза-Мария безутешно плакала, когда ей рассказали эту историю в первый раз. Но во второй раз она сказала отцовским товарищам по партии, чтобы они не приближались больше к магазину и не заговаривали со мной. К тому же, как знать, не оказала ли мать-река ту же самую честь крови врага, которого, возможно, убил Пер?

Она сказала, что предпочла бы быть женой труса, чем вдовой героя.

Но я-то знал, что где-то неподалеку от реки Эбро зерна пшеницы из моего дома взойдут, дадут колосья, и, когда подует западный ветер, они тихонько прошепчут те стихи, которые так и не закончил мой отец. И что они долетят до Розы-Марии, и так отец сможет отдать ей свой долг.

В тридцать девятом году поражение стало очевидным. Отряды уставших, деморализованных солдат проходили через поселок на север, во Францию. Они уже не пели. Они говорили, что скоро вернутся и освободят страну.

Мне было уже четырнадцать лет, и я решил идти с ними. «Ты сошел с ума», — сказала Роза-Мария. Я возразил, что пообещал отцу всегда бороться за свою свободу и никогда не позволю унижать себя. Бедная женщина решила, что единственное наследство, которое оставил мне отец, — это безумие, и заставила меня поговорить со священником, учителем, родственниками и хорошо поразмыслить. Но я не изменил своего решения. «Хуан, ты слишком молод. Подожди несколько лет, и потом выполнишь свое обещание», — убеждала меня Роза-Мария, пытаясь выиграть время. «Мама, ты учила меня, что мое слово должно стоить больше, чем все деньги мира, — отвечал я, спокойно глядя в ее глубокие глаза. — Хочешь, чтобы я подвел тебя?»

Роза Мария поняла, что проиграла. Но, будучи истинным коммерсантом, решила торговаться до конца. И, в конце концов, добилась, чтобы я поехал на Кубу, где у одного из ее братьев был бизнес по экспорту и импорту. Он согласился взять меня на работу учеником и, естественно, готов был относиться ко мне как к члену семьи.

Одна добрая женщина организовала мне переезд в Марсель на рыбачьем корабле, который должен быть тайно пройти вдоль берега. В Марселе меня ждал билет в Гавану.

Я попрощался с семьей на закате, в небольшом порту.

«Хуан, береги себя и пиши, — напутствовала мама. — Будь хорошим и честным работником, всегда плати свои долги и держи слово».

Я смотрел на маленькую женщину с зелеными глазами и темными волосами, в которых было слишком много седины. Она не сражалась на фронте, как мой отец, но с упорством и храбростью день ото дня щедро отдавала жизнь за своих домочадцев. Мне хотелось запомнить ее облик навсегда, возможно, я видел ее в последний раз. Мы обнялись, и я долго гладил эту преждевременную седину в ее волосах.

В тот момент я спросил себя, кто восхищал меня больше: Роза-Мария или Пер. И не смог ответить.

Есть вопросы, на которые, сколько ни живи, ответа не найдешь.

И вот я поднялся на маленький корабль, который вез меня к свободе.