Возвращение в сказку

Медведевы

— А ты помнишь ли самого-то Павла? — спросила у меня мама, когда разговор коснулся этой семьи. — Умер-то ведь он давненько уж…

— Помню, мама…

И мне вспомнились встречи с ним.

Дядя Павел, высокий, плечистый, сутулый, темнолицый, с густыми седыми волосами, свисающими на плечи, рубашка навыпуск, в брюках, заправленных в сапоги; сидел он на своем крыльце с цигаркой в руках, зажмурив один глаз, дымил. Я подошел к нему и стал любоваться так искусно выпущенными кольцами. Даже и мне захотелось курить. Верно, он понял мое желание и, улыбнувшись, спросил:

— Что, захотелось выпустить колечко?

Я осмелился ответить:

— Хочу, дядя Павел.

— А не боишься, что больше не вырастешь?

— Почему же?

— Потому что кто с малолетства начинает курить, тот так маленьким и остается и скоро состарится. Что, не веришь? А Егорушку знаешь?

— Того маленького горбатенького старичка с багорком в руках.

— Того самого. А таким маленьким и стареньким он стал потому, что совсем рано начал курить. Ежели хочешь вот таким стать, на пососи, — он протянул мне цигарку.

Я замахал руками и затряс головой:

— Нет, дядя Павел, не хочу!

Не знаю, от того ли предупреждения, или от чего другого, но я курить начал только после войны, уже в возрасте двадцати четырех лет, да и скоро бросил. И с тех пор больше не курю. Да и многие мужчины в нашей деревне не курили. Может быть, даже не без помощи дяди Павла случилось это.

А тогда дядя Павел ушел в дом и вынес оттуда блюдечко с мыльной пеной и несколько соломинок.

— Садись-ка вот лучше со мной рядом да запускай-ка эти кольца, — сказал он, предварительно надув большой и очень красивый пузырь. — Эта работа, пожалуй, для тебя будет пользительнее.

Я сидел и дул пузыри, а он, наблюдая за моей работой, подбадривал, похваливал, подзадоривал, а временами и сам принимался за это дело.

Иногда он нас, мальчишек и девчонок, заставлял принести глины, замешивал хорошенько, пока она не становилась вязкой и однородной массой, и учил лепить всякие игрушки — петушков, лошадок, баранов, свистульки…

Однажды он снял с изгороди длинную сухую жердь еловую, нарезал из нее рюхи, биты и научил нас играть в городки.

— Чем вот попусту-то бегать по деревне да собак дразнить, лучше тренируйте-ка свои глаза да руки. Это в жизни пригодится, — сказал он, первым бросив палку.

Игра эта нам очень понравилась, и мы все свободное время играли в нее.

— Медведями их прозвали потому, что хозяин дома сам Ювсюк был похож чем-то на косолапого. — Опять мне вспомнился мамин рассказ. — Но старик, скажу тебе, был с людьми смирный и дома тоже хозяйствовал не криком, а рассудком. Ты, верно, его и не помнишь?

— Не помню.

— Так и я его тоже помню очень мало. Как сквозь сон. Да разговор пойдет у нас не о том старике, а о Павле и его детях. Мы ведь, сынок, привыкли помнить людей только до третьего колена. Вот и я своих родичей помню только до своей бабушки да дедушки. И то по материнской линии. Ну, так вот о Павле Медведе. Он женился уж очень чудно, вроде как в сказке. Как-то однажды в воскресенье, когда семья сидела за обеденным столом, в дом к ним входит девушка. Рваная, с корзиной в руках. Остановилась у порога, поклонилась и просит: «Подайте милостыньку». — «Милостыньку? Подадим», — сказал Павел. Он вышел из-за стола, вынес несколько калиток. А потом, близко разглядев ее, говорит: «А ну-ка раздевайся, красавица, да садись с нами обедать». Помог ей снять с себя корзину, усадил за стол рядом с собой. Девушка оказалась личиком басонька.

«Откуда ты сама-то, милая?» — спрашивает Павлова мать. «Из Ярви я, сиротка…» — «Сиротка? Ай-ай…» Павел еще раз посмотрел на нее внимательно и говорит: «Знаешь, милая, ты мне приглянулась. Ежели не будешь супротивничать, так я бы женился на тебе».

Пожала плечами девушка, которую звали Анной, да и кланяется: «Ежели твои родители перечить не будут, так я согласная. Уж буду тебе ласковой женой, а твоим родителям послушной рабыней». — «Мне не раба нужна, а жена, детишкам, ежели пойдут у нас, мать, а моим родителям — дочка послушная…» — «Буду стараться, чтобы угодить… А ежели что будет не так, учите. Всех буду слушать…»

Так вот и осталась Анна в семье Павла. Скоро дети у них пошли. Трое сыновей да пятеро дочек. Правда, дочек только одна в живых осталась. Таня, что за Петра Шилова выдана была. А сыны Сашка, Яшка да Лешка выросли. Сашка да Яшка в своей деревне жили, а Лешка, тот после службы в армии остался в Питере. В войну погиб. Сашка же перед войной уехал в Сибирь да там до сих пор и жил. А Яшка, тот с войны вернулся и работал дома в колхозе. Детей пятерых вырастил. Все работящие вышли. В родителей, стало быть. Да и понятно: какой пень — такой и отростень. Сам-то Яшка с войны инвалидом вернулся, да на всех работах стахановцем был. Что в лесу нормы ломить, что в колхозе косить, пахать ли, плотничать ли — ничто из рук у него не валилось. Везде и всюду на первом месте. Да и добрый был. Когда ни зайди в дом, уж без того, чтобы не угостить, не выпустит. Когда сидят за столом — за стол посадит. Ежели утром в воскресенье зайдешь, и калитки жена с печи тащит, заставит калитку съесть. В другое какое время зайдешь, конфетка есть за душой — и ту тебе сунет. Вот таким мужиком этот Яшка был.

Помню я его еще с мальчишеских лет. Как-то мы с братом Ваней однажды рыбачили на Сарке. Рыбная речка была. И какая только рыба не водилась в ней. В другой раз в освещенном солнышком омуточке увидишь рядом плавающих и подлещиков, и форелей, и язей, и хариусов, и щучек, и плотвичек, и окушков, и пескарика…

Диву даешься: «Как они тут мирно уживаются?» Правда, на солнышке рыба клевала плохо. Но стоило закинуть удочку в тенек, как за червячок уже хватает какая-нибудь рыбешка. Как-то рыбачили мы на Сарке с братом Ваней. В тот раз дядя Яков на Сарке сенокосничал и в омутке за мельницей совершенно голыми руками вытаскивал из-под берега реки одну за другой форелины и выкидывал на берег, где их подбирал его сынишка Сашка.

— Как это тебе удается, дядя Яша? — спросили мы, как только он вылез из воды.

— Вот удается…

— Научи.

— Нет, мальцы!

— Ну, дядя Яша, — заканючили мы, — уж пожалуйста…

И хотя он своими секретами делиться не любил, на сей раз уступил.

— Ну глядите.

Углядев посреди омуточка форелинку, он осторожненько подошел к рыбке, опустил правую руку перед ее головой, а левую к хвосту, он начал сводить их, и когда левой рукой добрался до жабр, зажал пальцы и вытащил рыбу из воды.

— Вот так, мальцы, — сказал он.

Мы смотрели, как зачарованные, зная строптивый характер форели. Сколько раз бывало, что, сорвавшись с крючка на сухом бережку, она тут же снова оказывалась в воде. А человек ловит их голыми руками, и не по одной рыбешке, а целыми корзинами, да каких рыбин!

Но долго нам не удавалось ловить форель методом дяди Якова. Наконец научились. Оказалось, весь секрет в том, что надо очень осторожно подойти к ней и на нужном расстоянии расставить руки, чтобы она на миг опешила, а потом, не мешкая, словить ее…

В другой раз мы от дяди Якова научились голым крючком ловить хариусов, рыб не менее осторожных, чем форель.

Вообще, рыболов он был отменный. Да и не только рыболов. Сильный и смекалистый от природы, он одинаково ловко косил, пахал, валил лес. Мне приходилось целую зиму работать с ним рядом на лесозаготовках. Пока я, бывало, в большой снег подбирался к дереву, он уже валил его. Мне, чтобы отрубить сук, приходилось ударить по нему топором несколько раз, он же за один взмах отрубал несколько сучьев. А пока я отрубал сучья с одного дерева, он успевал обработать дерева три. Частенько я обращался к нему за советом, но он всегда отвечал: «А ты смотри и сам смекай». Я смотрел и смекал. Научился я от него многому, хотя так и не достиг ни в одном деле его мастерства.

Умение его ловить рыбу вызывало у нас, мальчишек, а порой, и у взрослых хорошую зависть. И каждый стремился попасть с ним на рыбалку. Естественно, такое желание было и у меня. Однажды шли мы с ним из Корбенич вместе. Разговорились о рыбалке, и он предложил мне:

— Завтра поутру прибеги ко мне, сведу уж я тебя на Кольмярвушку.

Кольмярвушка от деревни километрах в шести поверх по Эное… Остановившись на берегу нижнего озера, мы быстренько направили снасти.

Яков определил:

— Ловить, малец, будем так: ты мелких рыбешек, я на них крупных.

— Согласен! — с радостью ответил я.

Крючить щук мне было еще не под силу. Да и не умел еще. Подвернулся случай научиться. И я был рад этому. Яков же был мастером и по этому виду ловли. Скоро у меня клюнула плотвичка. Он нацепил ее на крюк как живца и тут же вытащил небольшого щуренка.

— Вот так, малец! — улыбаясь, сказал он, усыпляя рыбину и заталкивая в кошель за спиной.

Я с большим старанием и охотой целый день ловил мелочь на наживку. Яша — щук на них. День выдался пасмурный. Временами даже моросил мелкий теплый дождик. В общем, время было самое пригодное для рыбалки. К вечеру большой кошель за спиной Якова был туго набит рыбой.

С заходом солнца мы вернулись в деревню.

— Спасибо тебе, малец, за компанию, — передавая мне кошель, сказал он.

Я опешил:

— Как это? Вы мне даете всю рыбу?

— Да, бери. Я знаю, у вас хлеб кончился. Пускай мать высушит и на Хмель-озере поменяет на зерно… Бери-бери! У меня дома рыбы навалом.

Вот таким добрым и человечным мне и запомнился дядя Яша Медведев.